Текст книги "Перстень Царя Соломона"

Автор книги: Валерий Елманов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 21 страниц)

– Послали меня тайно, ибо у королевы Елизаветы ворогов хоть отбавляй. Кой-кто из самых ближних желает, чтобы сия державная властительница дружила не с государем всея Руси Иоанном Васильевичем, а с иными, да еще из числа тех, с кем ваш же государь и воюет. Если б они обо мне проведали, я бы до Руси не добрался.

Слушает подьячий. И хорошо слушает. Завороженно. В глазах – живой интерес, сам застыл, не шелохнется. Даже пальцами по столу перестал барабанить, не до того. А я соловьем разливаюсь и дальше плету:

– Парсуна же сия есть лик будущей избранницы государя, леди Элизабет Тейлор, коя королеве доводится родной и самой любимой племянницей. Ради союза с Русью Елизавета готова тотчас выдать ее за великого русского царя. Правда, нетунее больших вотчин, да и со златом-серебром в ларях и сундуках негусто, но зато она – одна из наследниц Елизаветы, и со временем, после кончины, королева собиралась именно ей оставить и трон, и свою державу,– Ну а теперь добавить грома и молний, чтоб стал не голос, а колокол. И не просто звонил, а как при похоронах – мерно, торжественно, тяжело и мрачно: – Сюда-то я добрался, слава богу. Думал, все, конец моим страхам пред студеным морем-акияном, ан нет. Худо ныне стало на Руси от лихих людишек. Не управляется Разбойная изба с татями. Сам я от них пострадал дважды. Первый раз, когда шел с купчишками. И обоз разграбили дочиста, и мне досталось изрядно. Кошель не жалко – государь Иоанн Васильевич новым одарит, не пожалеет за хорошую весть рублевиков. В ином беда – заветный ларец, в коем я вез дары от Елизаветы, отняли. А в нем окромя даров имелось еще и послание. Не иначе как тати соблазнились на златые печати. И осталась у меня одна радость – успел я сунуть парсуну загодя в укромное место, потому ее и не сыскали. Опосля того нападения подобрала меня некая сердобольная баба и выходила у себя. Я ведь поначалу вовсе памяти лишился – потом только, спустя год она ко мне вернулась. Тут я сразу в путь-дорогу засобирался, ан сызнова беда приключилась – вновь тати напали да, почитай, дочиста обчистили. В таком наряде являться к вашему государю мне показалось зазорно, вот я и решил в сельце подзаработать лечбой – все равно дороги развезло.

Но подьячий не сдается:

– Сам виноват. Объявился бы честь по чести, так тебя бы мигом к царю доставили.

– А ты что же себе думаешь, Митрофан Евсеич, у одной королевы Елизаветы вороги имеются? Их и у Иоанна Васильевича в избытке. Мне в Лондоне целый список напечатали – пред кем надо таиться, а пред кем можно и открыться. Одна беда – он в моей одежонке был, а ее с меня тоже сняли,– Это называется удар на упреждение. Я, мол, ни о чем не ведаю, известно оно тебе или нет, но от верных слут царя таиться не собираюсь,– Сказывал мне как-то о государевых ворах Григорий Лукьянович…

– Кто?!

Ишь ты как взвился. Еще бы. Знакомство с Малютой Скуратовым по нынешним временам дорогого стоит. Теперь и немного грубости не помешает…

– Оглох, Митрофан Евсеич? Али решил, что ослышался? Ладно, время терпит, а с меня от повтора не убудет. Григорий Лукьянович Скуратов-Вельский. Я тут подсобил ему малость – дочку его старшую сосватал удачно. Хоть и древен род Годуновых, а знакомцу самого государя Иоанна Васильевича отказать не смогли, ударили по рукам. Только ты об этом молчок пока. И о том, что аглиц– кая королева даже царским послам парсуну сию не доверила, хотя, когда я в Лондоне проживал, там и Степан Твердиков, и Федот Погорелов пребывали, тоже помалкивай, но смекай. Оба из ваших земель, ан королева Елизавета не им – мне, яко ее родичу, хошь и дальнему, поручила лик сей красавицы до Иоанна Васильевича довезти. А почему?

– А почему? – растопырил уши подьячий.

– Да потому что опаску имела,– пояснил я.

– И с каким же ты кораблем в Колмогоры прибыл? – прищурился Митрошка.

Я почти чудом не попал в расставленную ловушку. Можно сказать, повезло, причем на сей раз удача таилась в… моем незнании. Если бы Валерка ухитрился узнать названия английских кораблей, прибывающих в Колмогоры в те годы, я бы обязательно ляпнул, но времени было мало, и разыскать список у него не получилось. Именно потому он чуточку изменил версию моего прибытия в Россию. Мол, все в тех же конспиративных целях, чтобы злобные враги королевы не смогли вычислить ее посланника, меня вначале отправили из Лондона в Копенгаген, а оттуда в Ригу. Далее я следовал по Западной Двине и вышел на русские просторы.

Примерно в этом ключе я и изложил все Митрошке, который в ответ почесал в затылке, недовольно пожевал губами и неохотно кивнул, так и не произнеся ни слова. То есть вроде бы и согласился, но скрепя сердце.

Еще бы. Если имена прибывших из Англии купцов фиксировались и вычислить отсутствие моей фамилии в списках прибывших легче легкого – вопрос лишь времени, то совсем иное дело – Рига. Там, разумеется, тоже велись какие-то журналы, но покопаться в них в нынешнее время представителям Руси, считающейся злейшим врагом Ливонии, невозможно.

– Но и ты о моем пути тоже молчок, – строго заметил я подьячему,– Это я уж так тебе, по-свойски, чтоб понял ты наконец, кого повязал.

– Повяжешь тут,– не унимается подьячий,– А что за плоды ядовитые с собой вез? Отколь мне знать – то ли и впрямь для лечбы, то ли отрава. И где они ныне? Куда дел?

– Плоды эти обычные помидоры,– отвечаю.– На Руси и впрямь неведомы. Они из Нового Света, где мне жить довелось. Иначе их еще золотыми яблочками именуют. И не отрава это вовсе. Хотел я татей припугнуть да страху напустить, но не вышло. Да ты про них у любого купца спроси, который в Испании побывал, он тебе то же самое расскажет.

– Где побывал?, – не понял подьячий.

Все-таки нельзя за несколько дней освоить особенности языка. Пускай и родной, но четыреста с лишним лет разницы чувствуются. А практики у меня в той же Кузне– чихе – кот наплакал, вот и прокалываюсь. Хорошо, что я вроде как иностранец, а им простительно.

– У вас их землями гишпанскими именуют,– вовремя припомнил я.– Потому и не нашли их твои люди, что я все сам съел с голодухи. Да еще вон с холопом своим поделился. Коль мне не веришь али сомневаешься, его поспрошай.

Тут я вообще не врал. Помидоры мы действительно съели на первом же вечернем привале, когда еще не добрались до Кузнечихи. Пошли они за милую душу. Апостол поначалу наивно решил, что я захотел покончить счеты с жизнью. Он даже перехватил мою руку, но я растолковал ему, что если их как следует или даже слегка посолить, то вся отрава тут же бесследно пропадет.

– И не жаль тебе златых яблочек? – спросил он,– Ты же сказывал, что князь Долгорукий…

– Покойник их все равно не донесет, и меха мертвецу ни к чему,– перебил я его,– А я непременно помру с голоду, если не поем. К тому же у меня самого кой-какая болезнь объявилась. От переживаний, наверное. Вот я ее и излечиваю.

Поверил, чудак-человек. Он вообще очень доверчивый. Правда, съел только половинку одного помидора. Вторую лишь поднес ко рту, но тут же ойкнул:

– Так у тебя ж болесть, дядька Константин. Ты уж сам их…

Как я ни уговаривал, больше не притронулся. Дескать, сыт он уже. Заботу обо мне проявил. Ишь ты. Таких обижать все равно что ребенка избивать – грех непростительный. А уж плетью лупить, не говоря про дыбу, и вовсе. Кстати о плетях…

– Токмо ты с бережением вопрошай,– небрежно роняю я подьячему.– Малец из верных. Верю я ему, не продаст. А ежели ты его с дитем нянчиться заставишь, то он потом для меня негож станет.

Кажется, все правильно. Именно так заморский негоциант и должен выражаться – грубо, цинично, исходя исключительно из собственной корысти, иначе Митрошка моей заботы о парне не поймет.

– Поспрошаю,– кивает подьячий.– Токмо боязно мне. Вдруг вы с ним сговорились? Но не беда. Тут ведь из разных земель купчишек хватает. Ежели расстараться, то можно и из гишпанских земель сыскать. Глядишь, и яблочки златые сыщутся. Ты как их, еще разок отведать не против? – И пытливо уставился на меня.

Что, мол, на это ответишь?

– Коли угостят им, съем на твоих глазах,– твердо пообещал я,– Да еще второй попрошу, потому как в брюхе давно урчит. Нерадостно меня на русской земле встречают, ой нерадостно. Чуть ли не каждый обидеть норовит,– И, как финальный аккорд, еще раз напомнил: – Мыслю, не пожалует Иоанн Васильевич дьяков из Разбойной избы, кои так татям попустительствуют.

– Нешто у вас нет таковских? – затравленно огрызнулся подьячий.

Проняло мужика, как есть проняло. Вон как глазенки забегали. Понятное дело – грозен царь-батюшка. Даже по нынешним меркам сурового шестнадцатого века брать, все одно – без меры грозен. А если с нашими критериями подходить, то вообще зверюга и явный конкурент Сталина по своим злодействам. И получается, что если я пожалуюсь, то тут можно лишиться не места – головы. Да еще хорошо, если сразу. Для нынешних ребятишек это уже счастье. Вот только не получится сразу. Из подвалов у Ма– люты здоровыми не выходят – или бредут еле-еле, или их на плаху волоком тащат.

Опять же я не просто так проводил время в Кузнечи– хе – все сплетни выслушал, и не только деревенские. Сами-то селяне от своих домов ни на шаг – худая здесь земля, сплошной суглинок, так что хлебных излишков у них отродясь не водилось, но от залетных купчишек новостей наслушались будь здоров. Да и я тоже не зря историю штудировал про это время, а потому и без них знал, что произошло на Руси совсем недавно, в конце прошлого года. Ужас.

Если быть совсем кратким, то основное веселье царя началось с того, что он, обвинив во всех смертных грехах двоюродного брата, князя Владимира Андреевича Ста– рицкого, заставил его выпить яд, причем вместе с женой и тремя детьми.

Случилось все это прошлой осенью, то ли в октябре, то ли в ноябре, да оно и неважно. Куда интереснее то, что царь почти тут же принялся готовить карательный поход против жителей Новгорода, которые якобы замыслили против него измену. Поход этот начался в декабре, причем в пути, как деятельный человек, Иоанн Васильевич времени даром не терял. Наверное, рассуждал, что если, мол, Новгород затеял измену, то и остальные города тоже, только она еще не вскрылась.

Одним словом, там, где он шел, мало никому не показалось. Он даже прохожих, которые встречались его войску по пути, и то живьем не отпускал. Чтоб, значит, никто не предупредил. А уж что творилось в городах, в которые он заходил на постой,– Стивен Кинг со своим воображением и скудной американской фантазией отдыхает.

Начал дяденька с Клина, а дальше пошло-поехало. Ребята его тоже под стать главарю – не щадили ни женщин, ни детей, ни стариков. В Твери царь вообще мародерствовал аж пять дней, попутно велев придушить бывшего митрополита Филиппа, который после низложения проживал неподалеку в одном из монастырей. Тогда-то и пострадала родная Чуриловка моего Апостола. Пострадала ни за что – просто подвернулась на пути, вот и…

Самой Твери тоже досталось изрядно. Довелось мне потом полюбоваться на этот город. Ну и пакостное же, доложу я вам, зрелище. Есть такая поговорка: «Как Мамай прошел», так вот в Твери, на мой взгляд, побывало сразу три Мамая, причем вместе с Чингисханом и Батыем, а потом еще потоптался Гитлер со своими эсэсовцами. Для надежности. Всей радости у тамошних горожан – стены сохранились, да еще каменные церкви с монастырями, а в остальном картина та еще. Но я отвлекся.

Потом, уже в январе, настала очередь Новгорода, где царские орлы зависли аж на шесть недель – видать, было где разгуляться. Как мне рассказывали в Кузнечихе, погибло тысяч шестьдесят. Реку Волхов вообще запрудило трупами так, что поднялась вода. Преувеличивали, конечно, не без того, но то, что число погибших составило не одну тысячу, а скорее всего, и не один десяток – железно.

Однако этот козел в царском венце и тут не угомонился, рванув в Псков, чтоб и там попить людской кровушки. Правда, в Пскове он развернулся не сильно. Сплетни ходили разные, дескать, юродивый его напугал, но я так мыслю, что все было гораздо проще – насытился царь-батюшка. Упыри, они ведь тоже рано или поздно насыщаются. Пускай и на время.

А ведь подьячий еще не знает, что к нынешнему лету Иоанн Васильевич опять оголодает и устроит публичные казни в Москве. Причина все та же – мол, изменники из Новгорода договаривались со столичными, чтобы его погубить. Вообще-то для меня удивительно скорее то, что на самом деле заговора, как я понял, не было вообще. То есть никто против этого скота ничего не замышлял, хотя надо бы.

В Москве же под нож и топор пойдет не простой люд – из именитых. Хватит и окольничих, и бояр, а самое главное – «крапивного семени», как наш народ уже тогда «ласково» именовал чиновников царских приказов, всяких там дьяков и подьячих. И убивать их станут не просто так – с выдумкой. У главы Посольского приказа дьяка Ивана Висковатого каждый из тех бояр, что останется чист, по царскому повелению лично отрежет что-нибудь ножом. Казначея Фуникова, то есть, если по-современному, министра финансов, попеременно станут обливать то кипятком, то ледяной водой. Ну и так далее. Из иных приказов лягут на плаху по пять и больше человек.

Да и в Разбойной избе тоже народ пострадает. Я даже мог назвать кое-кого по памяти, не глядя в оставшийся при мне списочек казненных. Хорошая штука, доложу я вам. Мне его Валерка составил, чтобы я, упаси бог, не стал водить дружбы ни с кем из перечисленных, а то опомниться не успею, как заметуг в общую кучу.

– И в Англии таковские имеются,– кивнул я,– Только из тюрем сидящих в них душегубов да татей они нипочем не выпустят. Ты сторожей хоть с головы до ног серебряными шиллингами осыпь – не поддадутся. А у вас, как мне ведомо, случается и такое. Ты про Григория Шапкина слыхал ли?

Ох, как он на меня воззрился. Значит, точно слыхал. А может, как знать, даже ходит под его началом. Э-э-э, тогда мне надо поосторожнее, чтоб он в попытке замести следы и меня не укокошил.

– Сказывал мне кое-кто, что его песенка спета,– добавил я торопливо.– Потому и упреждаю: держись от него подале. Дыба по Григорию давно плачет, горючими слезами заливаясь, но к этому лету он непременно с ней свидится. Ну и сам тоже поразмысли.

А поразмыслить Митрофану Евсеичу и впрямь есть над чем. Он, конечно, находится не в числе преступников – по другую сторону, но на Руси от сумы да от тюрьмы, а в это время и от плахи зарекаться не стоит. Да и не дурак подьячий. Прекрасно понимает, что схваченные новгородцы, которых сейчас пытают в Москве, совершенно ни в чем не повинны, и кого они назовут в числе своих сообщников – неведомо. Точнее, ведомо, но только царю и палачам. Кого они подскажут, тот и покатит прицепом, а уж выбивать после этой подсказки нужные признания – дело техники. Всего-то и надо – подвесить на дыбу да заставить нянчиться с «дитем». Не признаются? Ну тогда в качестве отдыха положат этого человека на «боярское ложе», чтоб мозги «прогрелись», да и все остальное тоже.

Так что есть над чем призадуматься Митрофану Евсеичу, над чем поломать голову, пока она еще у него на плечах. И пусть он не знает о грядущем московском «представлении», но и сам должен догадываться, что после массовых казней во время «новгородского похода» прошел уже месяц, и не исключено, что царь-вампир опять проголодался. Да и не обязательны они, массовые-то. Нашему подьячему сойдет и в индивидуальном порядке. Какая ему разница – сто голов слетят с плеч вместе с его собственной или одна-две.

Встал подьячий, в тулупчик свой бараний закутался – никак озноб пробил – походил в задумчивости, снова сел.

– Я тут всего с месяц,– буркнул он.

Получается, вроде он оправдывается передо мной. Очень хорошо. Значит, прочувствовал и осознал. Теперь можно и отпустить палку, а то перегнешь – треснет, но не палка, а моя спина. Возьмет да и решит, что надежнее всего концы в воду. Меня то есть. Как Иосиф Виссарионович учил: «Нет человека – нет проблемы». И все. И шито-крыто.

– Слыхал я уже о тебе. Сказывали людишки, что за последние седмицы и впрямь поменьше озоровать стали,– подтвердил я его слова.– И о том можно царю-батюшке поведать.

Тяжел взгляд у подьячего. Буравит так, словно в душу заглянуть хочет. Оно и понятно – боится ошибиться, вот и силится уяснить, правду я сейчас сказал или нет.

– Да ты не боись, Митрофан Евсеич,– успокаиваю я.

Сам же будто невзначай кладу руку на стол, а на ней…

Так и впился подьячий – глаз от моего перстня отвести не может. А камень, словно и впрямь что почувствовал, так расстарался – даже у меня от искорок зарябило. И странное дело – темно ведь в подвале. В Питере, когда белые ночи, и то светлее на улице, чем тут, где из светильников пяток плошек на стенах, да еще на столе подсвечник-тройняшка, вот и все. Угли же и вовсе не в счет – жару от них много, но света они не дают. И тем не менее светится мой лал. Чуть пальцем шевельнул, и тут же новая струйка искорок во все стороны, да не простыми брызгами – разноцветными. Даже чудно.

– То мой тайный знак,– пояснил я лениво.– Буду у палат государевых, им и извещу Иоанна Васильевича, что прибыл, мол, да не просто, а с радостной вестью.

Смотрю, а по лицу подьячего уже и пот потек, и не каплями, а целыми ручейками. Не иначе как я своей цели не просто достиг – перескочил родимую. Пора назад поворачивать, в смысле снова успокаивать, а то как бы чего не вышло.

– Особого зла я на тебя не держу,– напомнил еще раз,– Чай, не по своей воле ты меня поймал – службу государеву исполнял, да не просто так – с пониманием, с усердием, да еще и с выдумкой. И про обоз купеческий, как приманку для татей, тоже славно. Сам придумал или подсказал кто?

– Сам,– расслабился подьячий и вытер пот рукавом. Значит, пришел в себя.

– Это хорошо, что сам,– одобрительно заметил я,– Такие людишки Иоанну Васильевичу ох как нужны. А что худороден, так это не беда. Сам ведаешь, разных он привечает. По нынешним временам худородство, если помыслить, не в упрек, а в похвалу. Иной родом из именитых, а копнешь в душе – гниль одна да желчь ядовитая на государя нашего. Сказывал мне про таковских Григорий Лукьянович,– Это я уже так, на всякий случай напомнил, а то вдруг позабудет про мое знакомство с Малютой.

Совсем расслабился Митрофан Евсеич. Улыбается, головой кивает в такт моим словам. Только недолго это было, минуту, не больше. А потом вдруг как подскочит, как хрястнет по столу своим кулачком, да с маху, от всей души, аж доска застонала. А глаза вообще ошалелые, будто ацетона нанюхался.

Видать, снова я прокололся, и крупно. Знать бы только где.

Но на сей раз бог миловал. Не в мой адрес предназначался его гнев. Это он против татей злобствовал, которые напали на царского посланца. Что-то вроде выражения солидарности, пускай и запоздалой.

А я до конца дожимаю. Ехать-то мне не на чем, вот и намекаю, чтобы тот, кто такое безобразие допустил, за него и раскошелился. Правда, тут уж подьячий уперся, не сдвинешь. Оно и понятно. Мало того что одарил купца ефимками, так теперь еще коня подавай да деньжат на дорогу отсыпь. А не давать боязно – такого гонец наговорит, сто раз потом пожачеешь, что пожадничал.

Но Митрофан Евсеич и тут ухитрился выкрутиться, да как ловко.

– Тебе надобно неприметно проскочить в Москву? – спросил он задумчиво.– Ну а неприметнее, чем с торговым поездом,– (это у них так обоз называют),– не придумаешь.

Словом, всучил он меня тому, кто и донес – торговцу Ицхаку бен Иосифу. Тот на свою беду еще грузился у ста– рицкой пристани, гак что проезд я себе обеспечил. Одно худо – не вызволил я из темницы Апостола. Отказался мне его выдать подьячий. Наотрез.

– Сам зрил – указал на него Посвист,– сокрушенно разводил руками Митрошка,– Как же можно?! Опосля ты первый и учнешь в меня перстом тыкать. Мол, на Руси за мзду татей выпущают. Да уже не на одного Григория Шап– кина укажешь, а и на меня с ним заодно.

Но это была, так сказать, официальная причина. Фактическая же заключалась в том, что я его чересчур сильно запугал. Как ни старался соблюсти меру, но все одно – перебор. Вот Митрошка и оставил у себя Андрюху. Для страховки. Ежели тайный посланец королевы поведает о подьячем что худое, то у него тут как тут Апостол. Вот, мол, каковы слуги у этого посланца – тати первостатейные. Разве ж я мог поверить, что сей Константино не умышляет ничего худого, глядючи на этого Андрюху?! Да нипочем!

И тут я тоже ничего не нафантазировал. Об этом мне сказал сам Митрошка. Почти без намеков. Открытым текстом.

Вот так взял хозяин щенка на руки, да не удержал, выронив в ледяную воду. А берег-то крут, самому не вылезти. Говорил же я себе: не бери парня. Да куда там – доброе дело захотел учинить, как Иванушка в сказке «Морозко».

Вот судьба в лице сказочного старичка-боровичка и состроила мне медвежью морду…

И с пещерой получилось из рук вон плохо. Нет, попасть я туда успел. Скрывать мне было нечего, поэтому я выспрашивал все в открытую. Мол, хочу в этих краях построить себе домишко, но чтоб как в Италии, то есть из камня, а то уж больно часто у вас на Руси пожары происходят. Так вот где бы мне этого камня наломать?

И показали, и даже проводили. Пока шла погрузка, я успел обернуться и туда и обратно. Разумеется, с людишками Мигрофана Евсеича, которые от меня ни на шаг. Дескать, чтоб я в третий раз татям не достался.

Вот только радости мне эта поездка не доставила – скорее уж наоборот.

Не было там этой Серой дыры. Даже хода туда не было.

Совсем.

Глава 9

ПЕРСТЕНЬ ЦАРЯ СОЛОМОНА

И как я себя ни настраивал с самого первого дня, что эта Серая дыра скорее всего в шестнадцатом веке еще не работала, поэтому мне суждено зависнуть тут на всю оставшуюся жизнь, все равно на душе заскребли кошки. Только тогда, когда я сунулся в поисках прохода влево и не нашел его, да и то не сразу, а спустя время – лазил битых два часа,– я по-настоящему осознал, что завис тут навсегда. Аж мороз по коже.

Получается, отныне и до самой смерти моими собеседниками, соседями и прочими будут такие, как этот подьячий, как эти тати, а в лучшем случае как мой бывший спутник Апостол да деревенские жители.

Лишь потом, ближе к вечеру, уже вернувшись обратно, вспомнил еще про одного, пускай пока что потенциального спутника – княжну Марию. Нет, не так. Про мою Машеньку. А как вспомнил, так даже удивился – да какая разница, где жить, какое имеет значение, тысяча пятьсот семидесятый год сейчас на дворе или начало двадцать первого столетия?! Лишь бы она рядом, лишь бы глаза ее видеть, руки касаться, волосы гладить, губы целовать.

Может, для кого-то это будет звучать странно, уж больно высокой покажется плата. А мне таких жаль. Значит, не любили ребята вот так вот, от всей души, чтоб нараспашку! И плевать на все остальное! К тому же я вовсе не собираюсь жить с ней в голоде и холоде. Что у меня, головы на плечах нет? Пускай царскими хоромами и не обеспечу, но мало-мальский комфорт создам. В лепешку расшибусь, а создам!

Да и не об этом мне сейчас надо думать, а о том, как до нее добраться. Псков-то с Новгородом в одной стороне, а Москва, куда меня везут, совсем в другой. Можно сказать, в противоположной. Там хорошо, но мне туда не надо. Получалось, что побег – задача номер один, ну а как выполню, то стану размышлять о выполнении других. Так, глядишь, и дойду до конечной цели.

Предварительный расклад был такой – дотянуть до Твери, от которой, насколько я помнил, открывается куча путей на север, в том числе и к нужным Мне местам. Где именно живут Долгорукие – леший их знает, но о таком достаточно известном княжеском роде в Пскове или Новгороде непременно должны знать, и проблем с поиском возникнуть не должно.

«Значит, так,– мурлыкал я мысленно,– К Твери мы подъезжаем, а там рысцой, и не стонать…»

Бессовестно переделанная мною песня Высоцкого вселяла дополнительную уверенность, что все получится как надо, но… не тут-то было.

Что пообещал – в смысле плохого – подьячий Ицхаку, в случае если он меня не доставит в целости и сохранности до Москвы, я не знал, да и никогда уже не узнаю. Убежден только в одном – много. Очень много. Содрать с живого шкуру, настругав ее тонкими ломтями? Возможно. Подвесить на дыбу и заставить нянчиться с трехгодовалым брев– ном-дитем? И с этим не спорю. Посадить на кол? Четвертовать? Колесовать? Охотно верю. Но убежден, дело не ограничивалось даже всем вместе взятым – было нечто настолько страшное, чего я по причине отсутствия нужных знаний не могу даже предположить. Может, товар отобрать?

Почему я так решил? А как же иначе, если Ицхак и его люди меня пасли даже ночью. Когда мы остановились в Твери, один из его громил вообще сопровождал меня неотлучно. Честно говоря, я такого не ожидал, потому и немного растерялся. Когда придумал выход, мы уже снова сидели в ладьях и плыли дальше, а нырять в ледяную воду – я столько не выпью. Потом свернули на Ламу. Ее с Волгой не сравнить, гораздо уже, но все равно апрель есть апрель, а контроль никак не ослабевал.

Впрочем, к этому времени я перестал дергаться, вспомнив, что половина бояр в этом веке проживала в Москве, причем чуть ли не на постоянной основе вне зависимости от места расположения своих вотчин и поместий. Особенно те из них, кто входил в опричнину. Входят ли туда Долгорукие, я не знал, но почему-то был уверен, что хоть кто-то из их семейства непременно должен жить в столице. Получалось, что особо трепыхаться ни к чему – как знать, возможно, ни в какой Псков мне ехать вообще не придется.

И я уже стал подумывать о том, как провернуть шикарнейшую комбинацию, то есть и впрямь появиться перед царем и нагло заявить, что я, дескать, прибыл с тайным посланием от королевы Елизаветы.

А что? Учитывая краткосрочность моего визита на туманный Альбион, незнание многих герцогов и лордов вполне извинительно, тем более кое-кого я все-таки назвать бы сумел, причем из самых важных персон. Например, Уильяма Сесила, он же лорд Берли. Между прочим, главный секретарь королевы, круче некуда. Плюс к нему сэр Франциск Уолсингем. Тоже фигура из крупных – говоря современным языком, начальник всей разведки и контрразведки Англии. Есть и кого добавить, пускай не из столь крупных, но тоже о-го-го. Как вам первый дворянин королевства Томас Хоуард, он же герцог Норфолкский, или Толбот, граф Шрусберийский? Словом, могём.

Кому передать привет из местных англичан, я знал плохо. Разве что Антонио Дженкинсону, если он тут, или Джерому Горсею, но он должен подкатить только через пару лет. Но оно и не обязательно. Визит же у меня тайный, так что никаких лишних контактов. А уж как половчее наврать – за пару-тройку дней придумаю, как нечего делать.

Одна беда – полное незнание английского. То есть когда-то в школе я его знал, но и тогда от силы на тройку. Не было у меня желания учить его, вот и… Получалось, что королева дала поручение не просто залетному итальянцу, но к тому же человеку, совершенно не владеющему ее родным языком. Даже если учесть, что я дальний родич невесты, все равно не состыковывается. Она что, совсем дура? А если со мной заговорят по-итальянски купцы, то тут и вовсе хана. Новый Свет – это хорошо, но я же должен был освоить хоть что-то, пока искал отца, вернувшись из Америки. И по-испански тоже не ахти, а ведь согласно версии жил там какое-то время у Дон Кихота Ламанчско– го. Это как объяснить? Травмой головы? В двадцать первом веке такая версия, может, и прошла бы, но тут… Получается, после тщательной проверки мне останется только сказать своей далекой возлюбленной «Чао, бамбино» и добровольно шествовать в подвал к Григорию Лукьянови– чу, встречи с которым я вовсе не жажду.

Я даже немного расстроился – уж очень заманчивым показался мне этот вариант, несмотря на всю его хлипкость. Да, риск имелся, и немалый, но зато какие перспективы по службе! А они мне не просто нужны – необходимы. Ведь что выходит? Обратной дороги для меня нет, значит, жить здесь. А кем? Значит, надо уже сейчас думать, как выбиться наверх. Причем выбиться даже не столько для обеспечения комфорта своей Маше – для зарабатывания денег имеется и купеческое дело, а хотя бы уже для одного того, чтобы заполучить ее в жены.

Ну кто ее сейчас выдаст за меня? Как-никак княжна, а тут какой-то безродный иностранец Константино Россо– шан… ой, то есть Монтекки. Пошлет меня ее папа, как пить дать пошлет, а за наглость еще и отдубасить повелит – челяди-то хватает.

Вот и получалось, что от будущей должности зависит даже не богатство, а куда выше – любовь и счастье. То есть надо обязательно выбиваться в люди, притом не простые, поскольку титулов с чинами мне не светит. Во всяком случае, царь даже своему любимцу Малюте Скуратову и то не дал боярской шапки. Да что боярской – окольничим и то мужика не сделал, так чего уж там обо мне говорить. Получается, надо заменить титул приближенностью к царю. Это уж будет совсем другое дело. Взять все того же Григория Лукьяновича. По сути он – главный палач и только. Родовитых предков за душой – ноль. А ведь выдал одну из своих дочек за князя Дмитрия Шуйского, а эта фамилия из самых что ни на есть именитых. Если на европейский манер – принцы крови.

С другой стороны, лезть наверх нужно с опаской, чтобы соблюсти меру – то есть приподняться до ближнего окружения, но в то же время не докатиться до царского любимчика, уж очень лихо царь Ваня с ними расправляется, и примеров тому тьма-тьмущая.

Вон Федор Басманов. Уж как его царь миловал , как любил, да не только душевно, но, как говорят, и телесно. А чем он закончит, причем не далее как этим летом? Мало того что ему придется по повелению Иоанна IV зарезать своего отца, так ведь и этим он лишь спасет себя от смерти, не больше, а в ссылку все равно ушлют.

Или взять князя Афанасия Вяземского. Всего год назад царь даже лекарства принимал только из его рук. И это при всей его мнительности и страхе перед возможным отравлением. Во какое доверие! А чем все кончится через несколько месяцев? Палками, ссылкой в Городец и скорой смертью от ран, полученных во время пыток.

Нет уж, как только женюсь, так сразу надо куда-нибудь сваливать. К примеру, воеводой, причем чтоб от Москвы меня отделяло не меньше полутысячи километров, в крайнем случае, несколько сотен. На худой конец, можно и вовсе покинуть Русь. Но это уже когда вовсе некуда будет деваться.

И дело даже не в отсутствии знаний иностранных языков. Они как раз ерунда. Когда тебя окружают сплошные учителя и море практики, выучить тот же польский, немецкий или английский – плевое дело. Вот только Европа есть Европа, и душа у меня к ней не лежала. Совсем. Уж очень много отличий.

То, что она заросла грязью,– не беда. Кто помешает мне выстроить возле дома хорошую баньку и париться в ней в свое удовольствие? Религия? Я же говорил, мне что аллах с Магомедом, что Саваоф с Христом, да даже Яхве с Моисеем – все на одно лицо. Правда, тут уже сложнее – нельзя забывать про Машу. Ей-то даже не христианство нужно – подавай именно православие. Впрочем, и тут можно выкрутиться. Например, построить маленькую православную церквушку исключительно для семейных нужд.