Текст книги "Перстень Царя Соломона"

Автор книги: Валерий Елманов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 21 страниц)

Но уж больно чужая мне эта Европа по своему духу. Перефразируя Киплинга, можно сказать, что Европа – это Европа, а Русь – это Русь, и вместе им не бывать. Никогда. Искусственно соединить можно, но оно ведь при желании и зайца можно научить курить, только ничего хорошего из этого не получится. Сотрудничать, торговать – это одно. Оно не просто допустимо, но и полезно для нас. А вот быть вместе, едиными – пас. Чужие они нам. И мне чужие. Так что побег в их глухомань остается, только когда ничего другого не останется. Такой вот грустный каламбур.

Ас английским, конечно, жаль. Его незнание разом обрубает все мои радужные перспективы. Блистательные, между прочим. У царя меня бы и приодели, и приобули, а теперь, по здравом размышлении, что получается? Ну рвану я из Москвы только меня и видели, а дальше-то что? Есть нечего, денег нет, одет хоть и более-менее, но даже не на уровне именитого купца из самых зажиточных, не говоря уж о боярах. Кем я появлюсь перед Машей, а главное, перед ее папашей? Потому я немного и расстроился. На время.

Думай, Костя, думай! Но, как я ни ломал голову, все равно на ум ничего не шло. Лишь после того, как одолели волок на Ламе и плюхнулись в московские притоки, меня осенило.

«А не надо тебе, парень, ничего придумывать,– сказал я своему отражению в воде,– Государь по «доброте» своей все за тебя придумал, в том числе и финансовый вопрос решил. Кого будут терзать в июле? Правильно, новгородцев, но не только. Там еще и москвичи пойдуг на плаху, да не простые, а именитые, у которых денег куры не клюют. Все равно Иоанн Васильевич обдерет их перед казнями как липку, а у него золота с серебром и так видимо-невидимо, так что перебьется гражданин Грозный».

К тому же список казненных мне Валерка приготовил. Правда, сделал он это для того, чтобы я к ним не совался, а у меня получается совсем наоборот, для краткого, но весьма полезного знакомства, но ничего страшного. Конечно, грабить покойников – звучит цинично, но спасти их у меня все равно не получится – кто ж поверит, что я знаю будущее. Выйдет только хуже – для меня, разумеется, потому что первый из числа тех, к кому я обращусь, сдаст странного фрязина со всеми потрохами. Ему это навряд ли поможет, а вот мне придется худо. Значит, говори не говори, толку все равно не будет, а так хоть разживусь деньжатами.

Вот только желательно мне с этим делом поторопиться, поскольку сами казни начнутся не скоро, двадцать пятого июля, но брать и вязать народ станут значительно раньше. Как бы Иоанн Васильевич меня не опередил.

Радовался я этой идее примерно до того времени, пока снова не поглядел в реку. Вода не зеркало, но видно неплохо, так что взгляд со стороны состоялся, и я понял, что в таком затрапезном виде ни один человек, находясь в здравом уме и доброй памяти, не то что тысячи – рубля не одолжит. Да что рубля – вообще на крыльцо не пустит. Получалось, надо искать компанию.

А тут, словно услышав мои слова, подвалил купец. Скучно ему стало сидеть в своей крохотной каюте, вот он и выбрался на свежий воздух. Получилось как в поговорке: на ловца и зверь бежит.

Это, кстати, далеко не первый случай, когда он вот так вот совался ко мне со своими разговорами. Не знаю, он то ли чувствовал передо мной вину – все-таки сдал меня властям, да и теперь вот стал тюремщиком, то ли просто нуждался в собеседнике, поскольку людей из числа своей национальности имел всего одного – пожилого и вечно озабоченного Абрашку, в голове которого, как я успел заметить, вертелись только цифры и возможная прибыль.

Ицхака же помимо доходов – не иначе как давала себя знать пытливая натура, отягощенная обучением в Неаполитанском университете,– тянуло еще и на философию. С моим металлургическим его университеты, конечно, не сравнить, но поговорить с человеком можно, особенно когда нечего делать.

А может быть, я себе просто безбожно льщу, и на самом деле основная, и как знать, не исключено, что единственная причина повышенного внимания таилась вовсе не в жутчайшем обаянии моей персоны, а в том, что красовалось на моем пальце? Во всяком случае, когда Ицхак впервые увидел перстень на моей руке, он так и впился в него глазами. Если бы они могли есть, то плакало бы мое украшение. Он и жевать бы его не стал – так и проглотил бы за один присест. Да и потом, когда немного успокоился и перестал откровенно пялиться, нет-нет да и скашивал на него горящие от вожделения глаза.

Но от вопросов относительно перстня, он, как ни странно, воздерживался. Единственное, что спросил, так это откуда у меня такая драгоценность. Я ответил, не вдаваясь в подробности, что это подарок моей нареченной, которую хочу разыскать и жениться на ней. Ицхак кивнул и больше к этой теме не возвращался. Как отрезало. И ведь чувствовал я, что разбирает его любопытство, да еще какое, но купец держался стойко, не поддаваясь соблазну.

Приметил я и еще одно. Именно после того, как он увидел перстень на моей руке, появляться подле меня купец стал гораздо чаще. Часа не проходило, чтобы он не подошел с каким-нибудь невинным пустячным предложением или вопросом. Я тоже не возражал против этого налаживания контактов, поэтому уже во второй вечер, когда он в очередной раз что-то у меня спросил, сумел изрядно заинтересовать почтенного купца, и наша с ним беседа продлилась чуть ли не два часа. А чего еще делать на воде? Способствовал сближению и возраст – нам с ним, скорее всего, было либо одинаковое количество лет, либо плюс-минус год, от силы два.

Болтали о разном. Власть на Руси и уж тем паче критика ее действий – темы табу, ну а все остальное – сколько угодно. Ицхак при этом все время старался прощупать меня, а под конец, видать, отчаявшись, ну и осмелев тоже, выдал чуть ли не прямым текстом: мол, удивительно ему, как это я вышел живым из Разбойной избы, да еще на своих двоих, то есть невредимым. Я недолго думая тут же ответил:

– Не только мне одному повезло. Сдается, что мы оба отделались легким испугом.

– Я видоком был,– не отступал купец,– Конечно, им тоже иной раз достается, но все полегче, чем тем, кого подозревают в лихих делах.

– А я,– говорю,– не только видок, но и пострадавший. Потому меня и разыскивали, чтоб про злодейства татей поведал.

Подозрения купца вроде бы рассеялись, но не все. На другой вечер Ицхак в ходе нашей беседы, рассказывая о распоряжении подьячего относительно меня, как бы мимоходом выдал:

– Voule vederli subito(Приказал доставить немедленно) .– И уставился на меня в ожидании ответа.

Скорее всего, загадочная фраза была на итальянском, но что именно – пойди пойми. Пришлось неопределенно пожать плечами и напустить на лицо эдакую многозначительность.

– Нуда, – после недолгого колебания невозмутимо заявил я,– Он такой.

Попал или нет – не знаю, но вижу, купец не унимается. Рассказывая о себе, он упомянул, что в настоящий момент попал в situazione senza soluzione. Знакомое, хоть и порядком искаженное слово «ситуация» чуточку помогло, и я глубокомысленно заметил:

– Ситуации бывают разные, но, как правило, они всегда далеко не такие тяжелые, какими мы их представляем.

Но на третьей фразе, когда Ицхак заметил, грустно улыбаясь: «Zwei Seelen wohnen, ach, in meiner Brust…», я не выдержал, решив «расколоться» и пояснить:

– Хотя меня вывезли из Рима в двухлетнем возрасте, но все равно чувствую, почтенный Ицхак бен Иосиф, что ты говоришь на языке моей родины. Жаль только, что я ничего этого не понимаю,– И выдал на-гора кусочек нашей с Валеркой домашней заготовки.

Мол, об известной вражде двух кланов – Монтекки и Капулетти – в свое время в Риме слагали легенды, а один английский сочинитель и вовсе поклялся о ней написать. Вот меня и решили вывезти от греха подальше, чтоб я уцелел, а пока плыли по морю в Испанию, где жил наш родич, налетела буря, порвала паруса и сломала мачты, из-за чего корабль после несколько недель беспомощно скитался по безбрежным океанским просторам.

В результате остатки команды в числе всего пяти человек, а также я вместе с мамой-русинкой оказались выброшенными на далекие берега Нового Света, попав к индейцам племени могикан, и добраться до более цивилизованных мест с крошкой сыном у нее не было ни малейшей возможности. К тому же и особой необходимости к этому не было – вождь племени Чингачгук Большой Змей отнесся к моей матери очень ласково. Вот так и прошло мое босоногое детство и отрочество. Впрочем, жалеть не о чем – жилось мне привольно, так что я доволен. А места там и впрямь красивые, одно только озеро Онтарио чего стоит. И начинаю повествовать о диковинной природе тех мест, о зверях, которых я там повидал, и прочее. Задача одна – чтобы купец устал слушать и сам перевел разговор на другую тему. Вроде управился.

А на четвертый вечер, после того как я вскользь позволил себе пару высказываний относительно христианской религии, причем далеко не положительных, типа того, что настоящий бог один, а все остальное, включая некую загадочную троицу, на мой взгляд, чушь свинячья, в которой даже видные богословы не могут толком разобраться, он совсем размяк. Дальше наши беседы были гораздо откровеннее. На темы из числа табу мы по-прежнему не говорили, но скорее не из-за недоверия друг к другу, а из-за опасения, что кто-то подслушает.

За день до того, как я вспомнил о грядущих летних событиях в Москве, я – как чувствовал – осторожно перевел разговор на мистику, после чего пожаловался, что иногда вижу то, что может произойти, и оно впоследствии действительно происходит. В качестве доказательства я перечислил несколько событий из тех, что уже случились, заявив, будто видел их во сне. Заодно упомянул и о каббале – мол, доводилось кое-что слыхать об этом загадочном учении соплеменников Ицхака, где как раз говорилось о чем-то похожем.

Купец отнесся к этому весьма серьезно. Первым делом он подскочил к двери своей крохотной каютки, где мы сидели, и поправил мезузу – кусок пергамента со стихами из Второзакония, который был подвешен в круглом деревянном футлярчике на дверном косяке. Затем он таинственным шепотом принялся рассказывать мне о каббале, потом о каком-то июните, после чего перешел к повествованию о загадочных книгах «Сефер исцира» и «Зогаре», которые мне надо прочитать и осмыслить, ибо в них, особенно в последней, изложены способы, дающие возможность глубже вникнуть в библейские истины, лучше постичь сокровенное и точно предсказывать это самое будущее.

Вообще-то в моей жизни это был второй разговор о каббале. Причем первый состоялся не так давно – всего-то несколько недель назад в квартире того самого чудаковатого ювелира, который проверял мой перстень на подлинность, из-за чего я и подзадержался со своим отъездом сюда…

В небольшой комнатушке старого консультанта, трудившегося на дому в своей квартирке возле Столешнико– ва переулка, было уютно и тихо. Хозяин был под стать жилищу – этакий благообразный старичок по имени Соломон. Правда, отчество он имел самое что ни на есть христианское – Алексеевич.

Виноват в экзотическом имени ювелира был его папа, который в свое время преподавал в МГУ, страстно увлекался античным Востоком и всю жизнь, подобно Шлима– ну с его Троей, мечтал найти хоть какие-то материальные следы великих еврейских царей – Давида и Соломона. В честь последнего он и нарек своего отпрыска, после чего сынишке осталось болтаться между двух огней – в Израиле с его национальностью делать нечего, да он туда и не стремился, а лезть в большую науку с таким именем тяжко.

Правда, Соломон Алексеевич тем не менее пытался. Я не про Израиль, про науку. Но, как и следовало ожидать, потерпел сокрушительное фиаско. Блистательные познания сумели перевесить лишь на начальном этапе, при защите кандидатской. До докторской его не допустили, благо что повод имелся весьма удобный – слишком экзотической была тема, связанная с магическими, или, как он сам деликатно выразился, временно необъяснимыми наукой свойствами драгоценных и полудрагоценных камней, а также прочих минералов.

Плюнув на науку, оскорбленный в своих лучших патриотических чувствах Соломон Алексеевич в совершенстве освоил акцент одесских евреев, изучил кошерную кухню и… подался в иную сферу – ювелирное дело. Вскоре он приобрел довольно-таки широкую известность, но главным образом как консультант. Порою падкие на мистику клиенты после вдохновенного рассказа Соломона Алексеевича платили за перстенек с бирюзой столько, что хватило бы купить колечко с бриллиантом, так что консультант не бедствовал, хотя жил весьма скромно, давно привыкнув довольствоваться самым необходимым. Однако своим друзьям или просто хорошим знакомым Соломон Алексеевич голову никогда не дурил, да и о мистике отзывался с известной долей здорового неистребимого скептицизма – сказывалось атеистическое воспитание, полученное им в юности.

Андрюху, которого мы вкратце посвятили в курс дела, вывели на старика еще три года назад, когда понадобилось проверить очередную находку. Благодаря характеристике Соломона Алексеевича мой бывший одноклассник выручил за нее втрое больше предполагаемого и с тех пор воспылал к старику безграничным доверием и искренним глубоким уважением, считая его самым главным авторитетом в таких вопросах.

– Лучше него определить не сможет никто. Ни что именно вставлено в оправу, простая красная стекляшка или впрямь настоящий рубин, ни возраст твоей находки,– уверенно заявил он.– Уж если Соломон подтвердит, что перстню четыреста лет, то тут спорить бесполезно.

– Это не новодел,– авторитетно заключил хозяин квартиры уже после беглого осмотра моего подарка, – Ему не меньше… Что за черт?! – Он внезапно изменился в лице, как-то опасливо покосился на меня, Андрюху и увязавшегося с нами Валерку, после чего опрометью кинулся в свой кабинет.

Отсутствовал он долго, не менее получаса, а когда предстал перед нами вновь, то выглядел как человек, который наконец-то на склоне лет сподобился лицезреть самое настоящее чудо. Лицо его чуть ли не светилось от неземного восторга. Так, наверное, мог выглядеть христианин, к которому во время молитвы сошел с иконы какой-нибудь святой и благословил коленопреклоненного прихожанина, или мусульманин, сподобившийся лицезреть самого Магомеда, или иудей, узревший Моисея.

– Вы и сами не представляете, что мне принесли, почтеннейшие,– выдохнул он и умиленно закатил глаза к потолку.– Я, конечно, могу ошибаться, но по всем основным признакам это оно. Можно допустить жалкий процент на глупую злую шутку человека, желающего разбить стариковское сердце, но что-то подсказывает мне…

– Так ему действительно пятьсот лет? – ляпнул я и торжествующе покосился на Валерку.

Соломон Алексеевич досадливо поморщился:

– Разумеется, нет.

– Четыреста? Триста?

– Опять нет.

Пришла пора торжествовать Валерке, но он не ликовал, а скорее уж напротив – сидел такой же расстроенный, как я. Наверное, скептицизм, который он высказал мне по поводу перстня, был у него что-то вроде защитной маски, а на самом деле ему тоже хотелось верить в чудо, которое со мной случилось.

– Оно что, вообще не старинное? – с тяжким вздохом (добивайте, чего уж тут) спросил я,– А камень?

– За три тысячи лет я не поручусь, тут нужна специальная лаборатория, но за две с лишним ручаюсь,– торжественным тоном заверил Соломон Алексеевич.– Камень же… В старину тоже хватало подделок, но ваш к ним не относится.

Мы озадаченно переглянулись.

– А что, две тысячи лет назад на Руси уже делали такую красоту? – недоверчиво переспросил Валерка.

– А при чем тут Русь, почтеннейший? – хмыкнул старик.– Русь здесь вовсе ни при чем. Я также убежден, что это не Рим и не Греция.

Он бережно и с явным сожалением положил перстень на журнальный столик и мечтательно воззрился на него. Отвлекло его лишь деликатное покашливание Валерки.

– У меня к вам несколько необычное предложение,– Соломон Алексеевич наконец обратил внимание на нас.– Вы не могли бы мне его подарить?..

– Чего?! – Я даже ушам не поверил.

Вот же нахал. Сам сказал, что рубин – настоящий, что кольцу две тысячи лет, и тут такое предложение. Есть от чего возмутиться.

– Нет-нет, вы не совсем меня поняли,– заторопился Соломон Алексеевич,– Попутно я могу купить у вас лю-‹ бую вещицу, да хоть вот эти часы на вашей руке, и заплатить за них, скажем, шестьсот тысяч долларов, если мне, конечно, удастся выручить за квартиру полмиллиона. Но – за часы. А вот перстень вы мне просто подарите.

– Дареное не дарят,– заявил я, давая понять, что все разговоры на эту тему бесполезны и продавать перстень я не собираюсь.

– Больше чем я, вам навряд ли дадут, молодой человек,– заверил старик.– При обычной продаже вы сможете выручить за него от силы половину той суммы, что я предложил.

– Да хоть миллион! Все равно не продам,– отрезал я,– Говорю же: подарок.

– От отца? От матери? Или от родной бабушки? – полюбопытствовал Соломон Алексеевич.

– Неважно,– насупился я.

– А почему он так вас заинтересовал, что вы готовы выложить за него двойную сумму, причем столь необычным способом? – осведомился Валерка.

Старик еще раз внимательно посмотрел на меня. Что он увидел на моем лице – не знаю, но, судя по тяжкому вздоху, прочел он правильно и на мысли о получении подарка поставил крест.

– Хорошо. Я отвечу,– И он уныло опустился в кресло напротив,– Вы когда-нибудь слышали о Ключах Соломона? Хотя да, зачем вам это. А я, когда готовил одну из своих монографий, внимательнейшим образом проработал сей документ. Впервые он был издан очень давно, еще в семнадцатом веке, и назывался весьма длинно: «Ключи Соломона, переведенные с еврейского на латинский раввином Абоназаром, а с латинского на французский – Ба– ролем, архиепископом Арля, в 1634 году». Книга содержала длинное и пространное письмо еврейского царя Соломона к своему сыну Ровоаму и касалось исключительно магии – вызова духов и умения командовать ими. А еще в нем содержалась, говоря современным языком, инструкция по изготовлению ряда магических предметов, которые необходимы как для вызова духов, так и для различного рода магических ритуалов.

– Извините, а вы сами во все это верите? – бесцеремонно перебил Валерка.

– Нет, конечно. Явная липа, причем сработана не очень умно. Так, например, никому не пришло в голову, что еврейский алфавит давным-давно не существовал, поскольку сыны Давида за полторы тысячи лет до этого перешли на арамейское письмо. Даже апостолы Христа – тот же Марк, Матфей, Лука или Иоанн – если они, конечно, вообще существовали на свете, писали заметки о жизни и смерти своего учителя именно на арамейском. Моя монография как раз и посвящалась разоблачению этой глупости. Но спустя несколько лет мне попалось другое письмо Соломона. Разумеется, держал я в руках не более чем копию, но написанную именно на древнееврейском языке, что само по себе говорит о давности документа. Я долго с ним бился, пытаясь расшифровать текст. Не скажу, что моя работа увенчалась окончательным успехом…

– Извините, а почему вы решили, что письмо было написано именно на древнееврейском, если, как вы сказали, алфавит давно утерян? – Это дотошный Валерка.

– Рассказывать долго, хотя, если вы пожелаете, я с удовольствием поведаю, чем иврит шомроним отличается от просто иврита, заодно расскажу о самаритянах, до сих пор живущих в горном районе к северу от Иерусалима, об их городе Шхем и храме, выстроенном на горе Гризим, где читают Тору и молятся именно на древнем иврите с весьма своеобразным произношением…

– Мы вам верим,– поспешно заверил заскучавший Андрюха.

– Что ж, тогда я продолжу. Рукопись эта была весьма короткой, в отличие от той чепухи, которую опубликовал доверчивый архиепископ Бароль. Там практически не было рисунков, только приводилось несколько знаков, которые надлежало изображать на перстнях царя Соломона.

– Вы хотите сказать, что знаменитый перстень царя Соломона это и есть…– начал Валерка, но тезка легендарного царя тут же поправил:

– Четыре перстня, молодой человек, четыре. Один из них должен быть с сапфиром, другой с горным хрусталем, третий – с изумрудом, а вот четвертый, точнее первый по списку, именно с рубином. Он же – самый важный. Во всяком случае, все легенды утверждают, что именно в него царь Соломон заточил некоего духа Асмодея.

– Он что, умел колдовать? – усомнился дотошный Валерка,– Как ему это удалось-то?

– Объяснение банальное – царь его попросту напоил, а в перстень поместил обманом. Мол, не верю, что ты в него поместишься, и так далее.

– На «слабо» взял,– усмехнулся Андрюха.

– Что-то вроде этого,– кивнул ювелир.

– Но это же чистой воды сказка! – возмутился я.

– Почти… сказка,– не согласился Соломон Алексеевич.– Что-то в нем и впрямь было. Разумеется, речь не о магии и колдовстве, а, скажем, о неких вещах, пока необъяснимых современной наукой. Например, о зарядке его некой энергией, которая впоследствии излучает определенные волны и настраивает окружающих на покорство и послушание.

– А как же сам царь? Он ведь тоже должен быть покорным и послушным?! – возмутился Валекра.– Несоответствие получается.

– Отнюдь нет,– не согласился ювелир,– Я вижу, что вы, молодой человек, из военных, так что объяснить вам будет гораздо проще, нежели человеку гражданскому. Вам, несомненно, знаком термин «мертвая зона»?

– Вы имеете в виду недоступный для обстрела участок местности? – уточнил мой друг.

– Именно. Этот сектор, насколько мне известно, всегда располагался поблизости от объекта стрельбы. Так и тут. Вполне вероятно, что Соломон не подвергался, образно говоря, обстрелу его перстней. Но тут можно гадать до бесконечности, а я постараюсь покороче, поэтому рассказывать об остальных его украшениях не стану, к тому же они были несколько попроще, хотя тоже представляли собой весьма любопытное явление. Но даже среди них этот стоит наособицу, включая его происхождение. Соломон ведь не просто так на старости лет отошел от религии своих отцов. Потакая женам? Чушь! – насмешливо фыркнул ювелир,– Умный правитель никогда не опустится до такого, чтобы ради личных дел, да еще связанных не с ним самим, а с его женами, плюнуть на столь важный инструмент власти как религия – коней на переправе не меняют. Меня давно интересовала эта загадка, но ответ я нашел именно в том документе. Оказывается, ему пообещали эти перстни и всю магию взамен за отречение от Яхве. Отрекаться он не стал, но устроил равноправие. Почти равноправие,– тут же поправился он, пояснив: – Почти, потому что среди всех идолов, которые он воздвиг, было два главных: Хамос, который назван мерзостью Моавитской, и Молох, мерзость Аммонитская.

– А почему именно им? – поинтересовался Валерка.

Его, как любителя истории, рассказ Соломона Алексеевича захватил больше всех. Если Андрей больше изображал любопытство, лениво потягивая красное вино, выставленное гостеприимным хозяином, да и я, признаться, больше ждал, когда тот перейдет к сути, то есть к самому камню, то Валерка слушал очень внимательно.

– Вот.– И палец Соломона Алексеевича устремился в его сторону, – Я ждал этого вопроса, и мне таки есть что на него ответить. Дело в том, что мать царя Соломона, которого, кстати, местный пророк Нафан нарек Иедидиа, что значит «возлюбленный богом», была амМонитянкой. Звали ее Вирсавия. Аммонитянкой была и одна из самых любимых жен Соломона, некая Наама. У той имелся свой интерес – ей надо было сделать наследником престола сына Ровоама. А как это сделать, ведь он далеко не старший по возрасту? Вполне естественно, что, находясь в окружении соперниц, она обратилась к матери Соломона Вирсавии. Та пошла ей навстречу, также желая, чтобы после сына продолжал править человек из их племени, ведь у семитских племен родство считается по матери. Именно поэтому их коалиция оказалась сильнее остальных, и ам– монитские боги заняли место превыше всех прочих. Была воздвигнута кумирня для Милхома, которому служил Соломон, а также для Астарты. Последняя хоть и названа в Библии божеством Сидонским, но на самом деле также относилась к хетстко-аммонитским богам. Это и стало платой царя за обещанное, причем весьма высокой, если учесть, что Милхом был верховным божеством погибшего от рук евреев государства Аммон, а Астарта имела дерзость спорить с самим Яхве и даже упрекать его за убийство бога Йамму.

Андрюха сердито засопел. Очевидно, будучи истинно православным человеком, он питал особую неприязнь к хетско-аммонитским богам. Я такой вражды не испытывал – мне они все безразличны, но, признаться, заскучал. Затем решил, что если хозяин квартиры станет и дальше во всех подробностях рассказывать о непростых взаимоотношениях легендарного царя с богами, то хорошо было бы под каким-нибудь предлогом минут эдак через пять исчезнуть, сославшись на неотложные дела. К тому же главное мы узнали, а все остальное… Да я лучше почитаю на досуге «Легенды и мифы Древней Греции». Там хоть имена попроще. В крайнем случае, чтоб не обидеть человека, можно оставить на растерзание Валерку – вон как внимательно слушает.

– Я понимаю,– почуяв неладное, заторопился Соломон Алексеевич,– тема достаточно сложная, и ни к чему в нее углубляться, а сразу перейду к сути, которая заключалась в том, что все эти перстни имели силу и могли помогать строго индивидуально, то есть исключительно своему владельцу, и никому иному. Потому Соломон, предчувствуя недоброе, и написал для своего сына Ровоама не одно секретное завещание, а два и сообщил в каждом из них ровно половину необходимых сведений. Некто Иерово– ам, будучи приближенным царя, сумел проникнуть в его тайну, хотя и не до конца, и прочесть одно из посланий, после чего, посчитав, что узнал, в чем кроется сила царя, решил сам захватить власть, выждав, пока Соломон скончается. Утаить настоящее послание Иеровоам не рискнул, а лишь подделал его. Перстни он также не стал трогать, зная, что в чужих руках они все равно ничем не смогут помочь новому владельцу. Но из опасения, что подделка может вскрыться, он на всякий случай бежал, рассчитывая до поры до времени отсидеться в Египте.

Уверенный в том, что отцовское наследство ему поможет, Ровоам на первых порах, стосковавшись по власти – получил он ее в весьма зрелом возрасте, повел себя очень жестоко. Однако магическая сила, на которую он рассчитывал, не стала помогать сыну Соломона, и люди, бывшие при его отце, то есть совсем недавно, робкими и послушными, взбунтовались, отказавшись ему подчиняться.

Возглавил бунт Иеровоам, прибывший из Египта. Ему и отдали царство. Но тот, продолжая опасаться своего конкурента, рисковать не стал и поступил хитро. Из территории, принадлежащей двенадцати еврейским коленам, он оставил Ровоаму незначительную часть – одно Иудино и часть Вениаминова. Страх его был настолько велик, что он отдал сыну Соломона даже столицу – древний Иерусалим, рассчитывая отобрать все это позднее, когда удастся изготовить свои собственные кольца и перстни.

Иеровоам воздвиг в Вефиле, а потом и в Дане – это уже была вторая попытка – золотых тельцов и выполнил все нужные обряды. Но у него ничего не вышло, потому что в руках он имел только одно из завещаний и не знал, где находятся места, подле которых надлежит выполнить магический ритуал.

Ровоам не до конца разочаровался в отцовском наследстве. Даже тогда, когда на Иерусалим напали египтяне, ограбив город до нитки, он еще на что-то надеялся. С целью разбудить магию перстней он даже женился на собственной двоюродной сестре – одной из дочерей своего родного дяди Авессалома, надеясь, что ее бабка Мааха, бывшая до замужества верховной жрицей в храме Астар– ты, что-то знала и передала свои знания внучке. Ожидания были небеспочвенны, поскольку внучка тоже была жрицей и даже носила это же жреческое имя Мааха, помимо родового – Фамарь. Кстати, Иеровоам поступил точно так же, женившись на Ане, другой внучке Маахи. Но сестры так ничем и не смогли помочь своим мужьям.

Еще одну попытку раскрыть секреты перстней своего великого деда сделал сын Ровоама Авия. Для этого он даже не побрезговал жениться на родной сестре своей матери Ане. И все из-за бабки Маахи. Однако и его ожидало фиаско. Тогда внук Ровоама Аса окончательно разочаровался в наследстве, доставшемся от Соломона, и вернулся к Яхве. Озлобившись на липовое наследство, он даже лишил звания царицы свою мать Ану, а также повелел изрубить вырезанное изображение Астарты, которая ничем не помогла, и сжег его.

Но так как слух об этих перстнях к тому времени разошелся по государствам всего Ближнего Востока, то Аса сумел выжать из них максимальную пользу, вручив их своим послам, направляющимся к Венададу, могучему сирийскому царю. Тот оценил их столь высоко, что в благодарность за подарок согласился не только разорвать союз с Ваасой, царем Израиля и заклятым врагом Асы. Он еще и объявил ему войну, вихрем пронесся по городам бывшего союзника, после чего смертельная опасность для Асы отпала.

Ну а далее следы перстней Соломона теряются. Скорее всего, с ними, убедившись в их бесполезности, поступали как с обычными драгоценностями – дарили, обменивали и прочее.

Кстати, до сих пор неизвестно, сколько их сделал мудрый государь. К тому же речь в документе шла главным образом об опасностях, которые подстерегают человека, пользующегося этими вещами. Да и описание самого изготовления явно приблизительное, а некоторые названия, например, той травы, которую надлежит положить в гнездо перстня, перевести мне так и не удалось. По-древнееврейски она звучит как ишшалимах, а что это значит – увы, неведомо. Есть у меня сомнения и насчет прочего из числа того, что находится под камнем. Я не знаю, лежит ли там кусочек шкуры зверя искалибэ, а также частичка пера птицы солилико или нечто иное. Спросить же об этом Вирсавию или Нааму, как вы понимаете, я не в состоянии.

Неизвестны мне и требования к месту, где надлежит проводить ритуал. Впрочем, мне кажется, это не столь уж важно – скорее всего, сойдет любое. Зато одно знаю доподлинно – знаки, которые изображены на ободке вашего перстня, соответствуют описанию почти точно, за исключением двух, что справа. Тут два варианта. Либо мастер вырезал их неправильно, либо ошибся переписчик подлинника, изобразив не совсем то, что находилось в оригинале. Возможен и третий – оная драгоценность не имеет к Соломону никакого отношения, хотя это как раз навряд ли. В документе говорится и то, что перстень этот нельзя отнять у владельца, точнее отнять-то можно, но ты навлечешь на себя и весь свой род неисчислимые бедствия. Нельзя его и купить. В этом случае новый владелец рискует его утратить в ближайшие дни. Только подарок.