Текст книги "Азеф"
Автор книги: Валерий Шубинский
Жанр:
Биографии и мемуары
сообщить о нарушении
Текущая страница: 23 (всего у книги 30 страниц)
ЧАСТЬ ШЕСТАЯ
ОБВИНЯЕМЫЙ
СЛЕДСТВИЕ ПРОДОЛЖАЕТСЯ
Вскоре после бегства Бакая Бурцев через Або уехал в Стокгольм и перешел на эмигрантское положение. Отложив исторические изыскания, он сосредоточился на борьбе с «провокаторами». В его досье было уже около пятидесяти-шестидесяти фамилий. Он разоблачил эсера-максималиста Кенсинского, польского социалиста Брожозовского, «шлиссельбуржца» Стародворского. Все эти разоблачения имели большой резонанс. «В продолжении нескольких лет без перерыва и русская, и европейская печать были полны статьями о русских провокаторах в связи с моими разоблачениями», – с гордостью писал он позднее. Часто Бурцева обвиняли в клевете. Он и в самом деле не всегда обременял себя доказательствами, порой бросал тень и на «невинных», хотя, как правило, интуиция «контрразведчика» его не подводила.
Но…
«Весь 1908 г., кроме меня, очень немногие с.-р. знали, что сущность поднятой мной борьбы с провокаторами заключалась вовсе не в тех именах, о которых все говорили и все писали. Для меня и для с.-р. борьба с провокаторами и в то время сводилась главным образом к имени, которое в публике было известно очень немногим: к имени Азефа. Вокруг этого имени у нас в то время и велась скрытая от публики жестокая борьба»[254]254
Провокатор. С. 216.
[Закрыть].
Сразу же по приезде в Париж Бурцев по своим каналам дал знать о своих подозрениях руководителям ПСР.
Реакция была ожидаемая.
Минор, Натансон, Леонович, Савинков с гневом отвергли бурцевские «инсинуации». Умиравший в Швейцарии Гершуни, узнав о тех обвинениях, которые выдвигались против его друга, был потрясен – потрясен их немыслимостью, несправедливостью. Он считал, что его долг – помочь полной реабилитации Азефа. У него была одна идея. Он все еще верил в изобретение Бухало. «Мы полетим с Иваном вдвоем», – говорил он. Это была эффектная идея: два вождя БО самолично нападают с воздуха на Зимний дворец. (О погромах, к которым привело бы цареубийство, совершенное двумя евреями, Гершуни не думал.) Впрочем, Савинков тоже со своей стороны претендовал на честь убить императора в паре с «Иваном».
Более лояльно отнеслись к подозрениям Бурцева так называемые «левые с.-р.» – группка эмигрантов, не принимавших участия в основной партийной деятельности, не знавших Азефа, не работавших с ним и потому избежавших магнетического воздействия его личности и его успехов.
Но, конечно, это было небольшим утешением.
Бурцев нуждался в новых доказательствах своей версии. Ему опять нужен был Бакай. Он предложил Михаилу Ефимовичу списаться с бывшими коллегами по сыскному ведомству.
Конечно, он не рассчитывал на их искренние ответы. Он понимал, что переписка будет вестись под контролем начальства. Именно этого он и хотел. В 1914 году он приготовил статью под издевательским названием «Переписка Вл. Бурцева с ген. Герасимовым». Дело в том, что Бакай писал свои письма под его, Бурцева, диктовку. А ответные письма И. В. Доброскока писались – в этом Бурцев был убежден – под диктовку начальника Петербургского охранного отделения.
Кто такой этот Доброскок, о котором мы уже пару раз упоминали?
В социал-демократической среде его знали как «Николая Золотые Очки» (см. цитату из Горького про встречу в Финляндии). Сперва – перебежчик, потом – внедренный агент-«провокатор». После разоблачения был полицмейстером в Казани под фамилией Добровольский. Считался полицейским тонким, хитрым, циничным, высокомерно относящимся и к революционерам, и к своему начальству.
Но без ведома и контроля Герасимова переписываться с предателем Бакаем он не стал бы. А Герасимов знал, что Бакай пишет по заданию Бурцева. Письма Доброскока предназначались именно для него.
Все дело в том, что и Бурцев это понимал. Он просчитал на один ход дальше. Борец с «провокаторами» сам был талантливым провокатором.
Итак, Доброскок отреагировал на письмо старого товарища с явно преувеличенным восторгом:
«Ваше письмо тронуло меня до глубины души. В нем я увидел луч света, и он зажег во мне страстное желание выбраться из той тьмы культа и невежества, в которую я попал благодаря тем жестоким ударам судьбы, которые Вы пережили сами…»
Бакай сообщил Доброскоку о том, что существуют «неопределенные слухи о сношениях с департаментом полиции» четырех эсеров: некоего Д., Вышинского, Азефа и Гринберга. Д. – реальный человек (его незадолго до того в самом деле подозревали в чем-то непохвальном, потом очистили от подозрений). Вышинский – вымышленное лицо, не имеющее отношения к будущему генеральному прокурору СССР, Гринберг тоже вымышлен.
И вот что Доброскок отвечает:
«Д. не провокатор. Это ложь. Фамилии Вышинский, Азеф и Гринберг мне даже неизвестны… Я думаю, что это тоже гнусная инсинуация. Имейте в виду, что Герасимов, как я знаю, всегда распускал слухи не только в отделении, но даже в деп. полиции о людях, которые в действительности не могли у него служить… Я помню, что в прошлом году он называл своим сотрудником Виктора Чернова и не приказал ставить за ним наблюдения…»
Герасимов думал, что защищает Азефа, а на самом деле – подставил его и сам подставился.
Дело в том, что не знать эсеровского партийного деятеля уровня Азефа Доброскок (и уж тем более Герасимов) не мог никак. А значит, они зачем-то особенно хотят отвести от него подозрения… Нервное упоминание о Чернове выглядело уж совсем неубедительно.
В последующих письмах Доброскок называл «провокатором» Василия Леоновича и даже предоставил Бакаю компрометирующий его документ – официальное письмо Герасимову из МВД:
«…Его Превосходительство признал возможным, ввиду оказанных услуг по арестованию в пределах Финляндии некоторых членов Северного боевого летучего отряда, назначить Вашему сотруднику Василию Леоновичу денежную награду в сумме 1500 рублей».
Грубая работа! Понятно, как реагировал на все это Бурцев.
Надо сказать, что Бакай до определенного времени не понимал смысла игры, не знал, кого они с Бурцевым ищут, – вообще не знал, что идет охота за уликами против конкретного человека.
Но через некоторое время Бурцев, как бы между делом, попросил Бакая рассказать, что он в департаменте слышал о видных деятелях ПСР – Чернове, Натансоне, Азефе…
О каждом Бакай что-то сказал. А вот об Азефе, по его словам, в департаменте никогда не упоминали. Бакай, конечно, помнил, что его имя фигурировало в письме Доброскоку, которое он недавно написал под диктовку Бурцева. Но что это за человек, он знать не знал.
Бурцев пояснил, что Азеф – глава Боевой организации.
Бакай решил, что его собеседник шутит «или, может быть, конспирирует». «Мне не знать главу Боевой организации – это значит все равно, что не знать фамилии директора департамента».
Тогда Бурцев прямо сказал: Азеф – именно тот человек, которого «я уже год обвиняю в том, что главный агент-провокатор среди социалистов-революционеров».
«Тогда Бакай оживился и сказал мне:
– Да вы бы давно это сказали! Если Азеф видный с.-p., да еще глава Боевой организации, действующий много лет подряд, близкий человек для Чернова, Гершуни и Натансона, и у нас о нем не разговаривают и его не разыскивают – значит, он наш сотрудник!»
Бакай по-прежнему говорил о Департаменте полиции: «мы», «наш»…
Бурцев и Бакай теперь собирали улики сообща. Бывшие начальники и сослуживцы Азефа делали ошибку за ошибкой и невольно его выдавали.
Бакай навестил жившего в Париже Ратаева. Между делом завел разговор о том, что Бурцев-де готовит департаменту страшный удар – хочет разоблачить «вашего главного эсеровского агента – Азефа». «Никакого Азефа я не знаю», – смущенно ответил Ратаев. Потом Бакай завел речь о тяжелом положении, в котором оказалась жена Азефа. «Так неужели Бурцев и жену Азефа обвиняет в провокации?» – спросил Ратаев, выдав тем свое знакомство с носителем этой фамилии.
Еще одна улика была связана с пребыванием Азефа в Варшаве в 1904 году. Мы помним, что там (по сведениям Бакая) как раз в это время находился «агент Раскин». Он должен был встретиться с инженером Д.
Бурцев попытался связаться с Д. еще весной 1907 года, но встреча их состоялась только летом следующего года в Лозанне. Д. с трудом припомнил, что да, в 1904 году заходил к нему в контору «какой-то с.-p., но он показался мне до такой степени подозрительным, что я принял его за шпиона и прогнал». Прислал этого человека библиограф Рубакин.
По счастью, Рубакин тоже находился в Лозанне, и Бурцев мог спросить его, кого именно посылал он к Д. «Не придавая особого значения своему ответу, Рубакин сказал:
– Азефа».
Тождество Азефа с Раскиным было, можно сказать, установлено… Не стопроцентно, но с достаточно большой вероятностью.
Таким образом, материала было уже немало.
Чтобы вживую увидеть, что внешне расцветавшая, полная сил, вдохновенная Россия начала XX века несла в себе смертельную болезнь, достаточно знать один только факт: человек с таким талантом сыщика и следователя, как Владимир Бурцев, не работал на правительство или, в крайнем случае, не боролся с преступностью в одиночку, как обитатель дома на Бейкер-стрит, а исполнял должность добровольного контрразведчика террористов.
МАСОНСКИЙ ЗАГОВОР
Впрочем, война против Азефа велась и с другой стороны.
Как раз в то время, когда Бурцев и Бакай собирали улики, примерно в мае 1908 года, в Париж из России приехал известный и примечательный человек, Николай Александрович Морозов, один из тех ветеранов-шлиссельбуржцев, народовольцев, которые приветствовали Гершуни в 1905 году в стенах Новой тюрьмы Шлиссельбургской крепости.
Морозов знаменит не столько революционными заслугами, сколько тем, что во время 24-летнего одиночного заключения выучил 11 языков и написал 26 томов различных сочинений научного, паранаучного и художественного характера. Некоторые из них получили высокую оценку специалистов (хотя Морозов не окончил даже гимназии – исключен за неуспешность), другие носят курьезный характер (именно Морозов изобрел «новую хронологию», впоследствии возрожденную А. Т. Фоменко), но бодрость духа и неутомимость, явленные узником, в любом случае достойны восхищения. После освобождения он вел насыщенную жизнь, возглавлял Русский совет Общества любителей мировидения, впоследствии был ректором Института им. Лесгафта и – достойный финал биографии – в 87-летнем возрасте участвовал в качестве снайпера в боях на Волховском фронте.
И вот этот неутомимый человек приезжает в Париж с одной-единственной целью.
По словам Веры Фигнер, он был «…послан из России одной, не социалистической, но оппозиционной тайной организацией в Париж со специальной миссией известить М. А. Натансона, что достоверно известно, что Азеф служит в Департаменте Полиции»[255]255
Фигнер. С. 308.
[Закрыть].
Натансон потребовал от него назвать источник сведений. Морозов не назвал, сославшись на данное слово. Натансон больше ничего не хотел слушать. Более того: он запретил Морозову говорить о предательстве Азефа кому бы то ни было. А не то «пропечатают… как врага социал-революционной партии» – невзирая ни на какие заслуги.
Что же это за тайный источник? Что за оппозиционная организация?
По счастью, тайну свою Морозов не хранил вечно. О предательстве Азефа он узнал «от графа Орлова-Давыдова».
Что же общего может быть между революционером и ученым-дилетантом Николаем Морозовым и церемониймейстером высочайшего двора, жиздринским предводителем дворянства графом Алексеем Анатольевичем Орловым-Давыдовым? Да, Орлов-Давыдов – человек либеральных взглядов, позднее депутат Государственной думы от Прогрессивной партии (левее октябристов, правее кадетов), но все-таки точек соприкосновения с недавним шлиссельбуржцем как-то не находится…
Были, однако, «тайные организации», сводившие между собой очень разных людей.
В 1908 году Морозов стал членом масонской ложи «Возрождение». Многогранный был человек! Во главе ложи стоял как раз Орлов-Давыдов, масон высокого градуса – Досточтимый мастер. А среди ее членов, кроме Морозова, был князь Сергей Дмитриевич Урусов, в прошлом – тверской и бессарабский губернатор, товарищ министра внутренних дел, депутат 1-й Государственной думы от Партии демократических реформ (тоже – между октябристами и кадетами).
Главное же: князь Урусов – шурин и ближайший друг А. А. Лопухина. Именно через него Лопухин в 1906 году придал гласности факты организации полицией погромов.
Впервые на это еще 17 лет назад обратил внимание Р. А. Городницкий[256]256
См.: Городницкий Р. А. Разоблачение провокации Е. Ф. Азефа и русское масонство начала XX века // Масонство и масоны. Сборник статей и материалов. Вып. III. М., 1998. С. 98–111.
[Закрыть]. Если за сообщением Орлова-Давыдова стоял Лопухин (а других объяснений, кажется, нет) – это несколько меняет общепринятую картину разоблачения Азефа.
Впрочем, ни Бурцев, ни другие участники расследования ничего об этой истории не знали. Морозов выполнил требование Натансона, а тот не счел необходимым ставить товарищей по ЦК в известность. Не в первый раз на Азефа клевещут!
СУД НАД СЛЕДОВАТЕЛЕМ
Нельзя сказать, что Натансон никак не реагировал на поступавшую информацию. Тем более что после арестов Карла, Кальвино и их команды слухи о «провокации» в партии стали множиться. Говорили, что сами арестованные называли имя провокатора.
Непосредственно встретиться с членами Северного летучего отряда перед их казнью эсеры не могли. Но были адвокаты. Расспросить их было поручено Аргунову.
Однако беседы с адвокатами ничего не дали. То ли те ничего не знали, то ли боялись сказать. Боялись кого – полиции или эсеров?
Вот характерное описание одного из разговоров:
«На мой вопрос, правда ли, будто кто-то из подсудимых передал важное известие с указанием лица провокатора, обусловив передачу этого известия только „самому уважаемому члену партии“, и, если правда, может ли тот указать это лицо или рассказать, в чем тут дело, X. ответил совершенно неопределенно. Он говорил, что если такой факт был, то он не вправе был бы нарушить обязательства молчания, но, с другой стороны, такого факта, собственно говоря, не было и т. д… Осталось впечатление, что X. кому-то что-то рассказал, и чувствуя себя недобросовестным распространителем слухов, и опасаясь попасть в положение ответчика, увертывается и хитрит»[257]257
Провокатор. С. 83.
[Закрыть].
В мае была создана Специальная комиссия для исследования всех слухов о провокациях, имеющихся в партии в составе В. Зензинова, М. Натансона, И. Бунакова-Фондоминского. Расспрашивали главным образом Бурцева.
Его улики и соображения вызвали скепсис. Главным контрдоводом было именно молчание адвокатов Лебединцева и Трауберга. Ведь руководители Северного летучего боевого отряда лучше других должны знать, кто мог их выдать!
Бурцеву оставалось только снова и снова повторять, что он предупредил Карла и Кальвино о своих подозрениях в адрес Азефа и что они согласились с ним. Доказательств у него не было.
«Шерлок Холмс революции» признался, что Доброскок в своих письмах обвинял в «провокации» другого видного эсера и даже прислал уличающий его документ. Наконец, по совету Савинкова, который тоже был в Париже и с которым у охотника за провокаторами установились добрые отношения, Бурцев предъявил этот документ – письмо Герасимову о Леоновиче. Члены комиссии согласились с тем, что документ подложный: слишком грубо, что называется, торчали нитки. Но в самой этой грубости увидели «тончайшую политику охранников»: явно выгораживая Азефа, те хотят утвердить Бурцева в его подозрениях.
В общем, как было позднее констатировано в решениях Судебно-следственной комиссии по делу Азефа:
«…определенных фактических данных у Бурцева не оказалось. Вместо них он предоставил ряд умозаключений, предложений и догадок, которые в виновности Азефа никого не могли убедить, но которые, несомненно, заслуживали серьезного внимания»[258]258
Заключение Судебно-следственной комиссии по делу Азефа. С. 70.
[Закрыть].
К тому времени «финляндское сидение» эсеровского руководства подошло к концу. Работу перенесли частью во внутреннюю Россию, частью за границу. Сторонником расширения деятельности в метрополии был, в частности, Азеф. Он-то знал, что никому из видных цекистов арест не угрожает, и это благодаря ему, Азефу, его договоренности с Герасимовым. Было несколько случаев, когда Чернова, Авксентьева и других предупреждали, что их пребывание в том или ином городе известно полиции. Но их не брали. Более того: они не обнаруживали за собой слежки. Однако до поры на это никто не обращал особого внимания.
В августе 1908 года в Лондоне состоялась конференция ПСР. В ней участвовало 74 человека, в том числе 48 из России и 26 эмигрантов. Обсуждались планы партии в «период реакции». Решено было отказаться от подготовки к вооруженному восстанию и «частичных боевых выступлений». Вся деятельность партии должна была свестись к «мирной пропагандистской работе» и… к «центральному террору». Причем слово «террор» означало исключительно цареубийство.
Эта новая тактика отстаивалась Авксентьевым и Чайковским. Их поддержал Азеф. Напротив, Чернов оппонировал им. По его настоянию крупным партийным организациям было разрешено вести «боевую подготовку» молодежи. Но не более того.
На конференции обсуждался вопрос и о «провокации» (кстати, среди делегатов от российских парторганизаций была и Жученко). Коснулись и обвинений в адрес Азефа.
«Указывалось, с одной стороны, что продолжать пассивно относиться к слухам, деморализующим партийные ряды и особенно боевую организацию, – нельзя, с другой стороны, констатировалось, что слухи не только усиливались, но уже обнаружился и источник их – Бурцев. Необходимо привлечь его к ответственности…»[259]259
Аргунов А. А. Азеф – социалист-революционер // Провокатор. С. 105.
[Закрыть]
Справедливость требует признать, что Бурцев сам спровоцировал (приходится употреблять все то же слово – с разными смысловыми оттенками) эсеров на этот шаг. Он послал одному из участников съезда, А. Теплову, письмо, в котором сообщил о своих обвинениях в адрес Азефа и ведущемся расследовании. Тем самым он нарушил договоренность – расследование было тайным. Но раз партия сочла возможным пригласить Азефа на конференцию (а как бы она не пригласила члена ЦК и главу БО, спрашивается?), то и он, Бурцев, считал себя свободным от обязательств.
В результате Азеф получил все протоколы парижской комиссии на руки. Показали ему и «саратовское письмо».
Познакомившись с материалами, Азеф попросил созвать заседание ЦК.
Как обычно в таких случаях, он «выключил» себя каменного и «включил» – глубоко чувствующего. «Ровным голосом страдающего, но старающегося себя сдерживать человека, с вибрирующими нотами» Азеф попросил у товарищей совета. С одной стороны, человеку в его положении трудно руководить боевым делом, ведь при любой неудаче на него падет обвинение в «провокации». С другой – боевики советуют пренебречь слухами, хотят дальше работать под его началом. И вот – он просит санкции ЦК: уходить ему или оставаться.
Цекисты единогласно просили Азефа продолжать работу на благо революции.
Он особо спросил мнения Веры Николаевны. Фигнер подтвердила: да, остаться. По окончании заседания Азеф поцеловал ее в лоб. Он любил трогательно-театральные жесты.
Было принято решение – создать новую комиссию, уже не из рядовых членов партии, а из ветеранов революции, обладавших незыблемым авторитетом: Петр Алексеевич Кропоткин, Герман Александрович Лопатин и Вера Николаевна Фигнер.
Для Бурцева это был неплохой выбор. С Лопатиным, летом 1908 года появившимся в Париже, он как раз дружески сошелся. Лично с Азефом Герман Александрович знаком не был, на Лондонской конференции увидел его впервые. Азеф показался ему «папуасом» с «глазами убийцы». (Звучит парадоксально: а какие, спрашивается, должны быть глаза у главы БО? Но у революционеров и сочувствующих им интеллигентов были свои представления не только об этике, но и о смысле слов.) Анархист Кропоткин был тоже далек от Азефа.
Только Вера Фигнер являлась личной знакомой Азефа; она, единственная из трех судей, с 1907 года состояла в ПСР, и Иван Николаевич (как мы только что видели) делал всё, чтобы поддерживать ее доброе к себе отношение. Кроме поцелуя в лоб на заседании ЦК у Фигнер были и другие трогательные воспоминания, связанные с Азефом. В начале года на отдыхе она пыталась говорить с рыбацкими женами на ломаном итальянском. Азеф подарил ей разговорник: «Вере Николаевне, чтобы она могла разговаривать с рыбаками». А во время Лондонской конференции она наблюдала вот что:
«Позже других из России на съезд прибыл человек, судя по виду, крестьянин. По-видимому, он был напуган, как обстановкой, так и многолюдным собранием, а он не знал, куда ступить. Никто не пришел к нему на помощь. Азеф встал, занял для него место и взял под свое покровительство, во время перерывов водил его, всеми покинутого, в буфет»[260]260
Фигнер. С. 292.
[Закрыть]
Может быть, Азеф заподозрил в «крестьянине» «провокатора»-конкурента? Или – рисовался? Впрочем, он вел такую жизнь так долго, что отделить рисовку от естественных реакций, наверное, и сам не смог бы. А может быть, «крестьянин» был из людей Азефа? По воспоминаниям Аргунова, глава БО пригласил на конференцию «двух боевиков», даже не назвав организаторам их настоящих имен. Но для Веры Фигнер этот эпизод лишний раз доказывал доброту, благородство, демократизм Ивана Николаевича.
Против суда над Бурцевым выступил находившийся в Париже и не участвовавший в Лондонской конференции Савинков. Он считал, что суд сам по себе «возбудит много неосновательных разговоров» и даже обвинительный приговор Бурцеву не положит им конец.
Савинкову удалось отчасти убедить Натансона; Чернов остался при своем мнении («судят не Азефа, а Бурцева»). Но – к удивлению Савинкова – решительным сторонником суда выступил сам Азеф.
Савинков говорил, что теперь, когда честь БО под ударом, он готов ехать в Россию, чтобы вместе смыть подозрения и таким образом развеять клевету.
«…Азеф сказал:
– Мы поедем и будем все арестованы. Что тогда? Я ответил; что я предвижу такой конец, но что именно процесс и несколько казней реабилитируют честь боевой организации.
– А если меня случайно не арестуют? – спросил Азеф.
– Тогда мы заявим на суде, что вполне тебе верим.
Азеф задумался.
– Нет, – сказал он, – этого мало. Скажут: Фигнер верила же Дегаеву… Нужен суд надо мной. Только на таком суде вскроется нелепость всех этих подозрений.
Я сказал:
– Я ничего не хочу в этом деле предпринимать без твоего согласия. Если ты не принимаешь моего предложения, то позволь, по крайней мере, мне попытаться убедить Бурцева отказаться от суда. Он не знает тебя и твоей биографии. Когда я ему ее расскажу, я убежден, – он откажется от своих подозрений.
Азеф сказал:
– Против этого я ничего не имею…»[261]261
Савинков-2006. С. 319.
[Закрыть]
Но, конечно, из этого ничего не вышло.
Почему Азеф требовал суда?
По той же причине, по которой Мазепа требовал суда над Кочубеем и Искрой? Но гетман добивался казни своих обвинителей – они бы замолчали навсегда. Бурцеву казнь не угрожала. Суд мог признать его клеветником, но это только побудило бы его искать новые доказательства.
И все-таки Азеф шел на обострение игры. Это было в его характере. К тому же он знал, что в ближайшее время ситуация должна резко измениться.
Азеф надеялся, что – в его пользу.
