Текст книги "Азеф"
Автор книги: Валерий Шубинский
Жанр:
Биографии и мемуары
сообщить о нарушении
Текущая страница: 20 (всего у книги 30 страниц)
ВОЛЬНЫЕ СТРЕЛКИ И ПТЕНЦЫ ГНЕЗДА АЗЕФОВА
Центральная Боевая организация и максималисты были, как мы уже писали, далеко не единственными группами, практиковавшими в России в 1906 году террор. Среди прочих группок, так или иначе связанных с эсерами, выделялась одна – так называемая группа Карла, или Летучий боевой отряд Северной области.
Это была небольшая альтернативная БО, организованная людьми, в БО Азефа – Савинкова не попавшими. Глава группы, латыш Альберт Давыдович Трауберг («Карл» – уж не в честь ли Карла Моора, шиллеровского благородного разбойника) и его люди совсем не походили на Азефа и его «кавалергардов». Это были дилетанты, не имевшие, в отличие от азефовцев, не говоря уже о максималистах, сколько-нибудь заметных денег, вооруженные, как в дни Гершуни, простыми пистолетами и бравшие одной отчаянной смелостью. Они не обладали ни навыками, ни методикой, ни явками, ни мастерскими. Ночевали в общежитии Лесного института или уезжали на ночь в Териоки. Среди них было – что само по себе интересно! – больше девушек, чем юношей.
Казалось бы, у них ничего не могло получиться в принципе. И да – в 1903–1904 годах, при нормальном государственном порядке, у них ничего бы и не вышло. Но в 1906 году азефовские правильные методы наблюдения не работали уже просто потому, что о них уже знали – даже если бы их изобретатель и не перешел на сторону правительства. Но когда вся правоохранительная система постоянно работает в сверхштатном режиме, когда полицейские и военные охвачены страхом, обязательно образуются бреши, которыми может воспользоваться храбрец-авантюрист. К тому же группа Карла была связана с местными партийными группами и получала от них оперативную информацию, на основании которой стремительно импровизировала.
В частности, людям Карла – точнее, одной из его девушек – удалось то, что не вышло в начале года у БО: убить генерала Мина. Девушку звали Зинаида Коноплянникова, ей было 27 лет, она – бывшая сельская учительница. Убийство было совершено 13 августа, на другой день после взрыва на Аптекарском, с обескураживающей простотой. На станции Новый Петергоф террористка подошла к экипажу, в котором находился Мин с женой и дочерью, и в упор из браунинга сделала четыре выстрела в спину.
Коноплянникову судили 26 августа и повесили на рассвете 29-го. На эшафоте она читала пушкинские строки про «звезду пленительного счастья» – о чем с восхищением писал Герасимов. Начальник Петербургского охранного отделения отдавал должное самоотверженности своих врагов. Тем опаснее они были.
Коноплянникова стала второй женщиной, повешенной в России, – после Софьи Перовской. Впрочем, с ней могли расправиться и без суда, как с Екатериной Измайлович. Вообще о судьбах этих экзальтированных эсеровских террористок 1906 года невозможно говорить без содрогания. Например, о Марии Спиридоновой, убившей в Тамбове чиновника Луженовского, зверски избитой и, возможно, изнасилованной жандармами и проведшей 16 дней в ожидании казни; о другой, впоследствии сыгравшей историческую роль, особе, шестнадцатилетней Фейге (Фанни) Каплан, контуженной и надолго потерявшей зрение при подготовке взрывного устройства; о Беневской, о Леонтьевой, о Климовой… Несчастные чистые девушки, вовлеченные в кровавое безумие.
Другим серьезным делом группы Карла стало убийство 27 декабря главного военного прокурора России В. П. Павлова «неизвестным, одетым в матросскую форму» (Николаем Егоровым). Наконец, уже 17 января был убит начальник петербургской временной тюрьмы Гудима.
Герасимов смог получить от отпускника Азефа только одну информацию об этой группе – псевдоним (не фамилию) ее главы.
«…Он сообщил мне, что она не подчинена Центральному Комитету партии социалистов-революционеров, а действует, поддерживая связи с местными комитетами, на свой страх и риск, и что ему, Азефу, собрать о ней сведения очень трудно, так как это может навлечь на него подозрения»[224]224
Герасимов. С. 118.
[Закрыть].
Обычная азефовская отговорка. Что бы кто ни говорил, двойная игра продолжалась.
На самом деле к концу года группа Карла была принята, так сказать, «на баланс» центральной организации, несмотря на сопротивление Савинкова, который утверждал, что Карл только «компрометирует террор» и «легкомысленно подводит людей под виселицу». Николаевский считает, что за протестами Савинкова стоял Азеф. Может быть, и так. Но ведь от своего ближайшего сподвижника он легко мог бы получить чуть более подробную информацию о Летучем боевом отряде и предоставить ее Герасимову. Однако он не торопился. Почему? Хотел, чтобы охранка увидела, что упразднение центральной БО ничего не гарантирует и ни от чего не защищает?[225]225
Для несведущих же сторонних людей БО, Летучий отряд и максималисты – все это было одно целое. Отсюда те газетные сообщения, которые Азефу пришлось опровергать в связи со взрывом на Аптекарском.
[Закрыть]
Еще одна группа была создана с санкции Савинкова во главе с Бэлой. Туда вошел и капитан Никитенко. Это был скорее учебный отряд для молодых террористов. Тем не менее ему поручили важное дело – убийство градоначальника фон дер Лауница. Бэла и Никитенко, естественно, справиться с этим делом не смогли. В отличие от вольных стрелков Карла они действовали по азефовским шаблонам, но без всякого результата. Несколько раз назначалось покушение, техник Валентина Попова с риском для жизни заряжала и разряжала заряды, а Лауниц по намеченному маршруту не проезжал. В конце концов покушение было передано основной боевой группе Зильберберга. На этом история отдельной группы Бэлы завершилась.
Центральный боевой отряд продолжал – по старому сценарию – слежку за Столыпиным. Теперь к нему прибавился и Лауниц. Заодно зачем-то следили за отставником Дурново.
Наконец день был выбран. Столыпин и Лауниц должны были 21 декабря (3 января) присутствовать на открытии клиники Института экспериментальной медицины на Петербургской стороне. От метательных снарядов Зильберберг и его команда решили отказаться, вернувшись (как и отряд Карла) к старому доброму огнестрельному оружию.
В Столыпина должен был стрелять Сулятицкий, в Лауница – Кудрявцев. Последний особенно настаивал на своей кандидатуре. Дело в том, что на его счету было неудачное покушение на Лауница: будучи тамбовским губернатором, тот с необычной жесткостью подавил крестьянские выступления. По заданию местной эсеровской организации Кудрявцев должен был убить Лауница, а Спиридонова – его помощника Луженовского. У нее вышло, а выстрел Кудрявцева был неудачен; ему удалось уйти – но он был маниакально озабочен тем, чтобы довести до конца именно это дело.
Накануне о готовящемся покушении (но не о его месте и времени) стало известно Герасимову, и он предупредил Столыпина и Лауница. Премьер решил до выяснения обстановки не покидать Зимнего дворца, а градоначальник только брезгливо поморщился: «Меня защитят русские люди!»
Неуместная смелость Лауница объяснялась его политическим антагонизмом с Герасимовым и Столыпиным. Лауниц был бешеным, свирепым, непримиримым черносотенцем. Достаточно сказать, что он выплатил личную премию «террористам справа» – убийцам кадета М. Я. Герценштейна. Герасимов и Столыпин, чьей подлинной опорой и единомышленниками являлись октябристы, вынуждены были терпеть черносотенцев как навязанных царем полусоюзников, но в душе ненавидели и презирали их, особенно их правое крыло, «дубровинцев». О степени этого презрения хорошо говорит следующий колоритный эпизод из воспоминаний Герасимова. Однажды вожди правого, внепарламентского крыла Союза русского народа, Дубровин и иеромонах Илиодор, попросили Герасимова обеспечить размещение в Петербурге делегации «истинно русских людей» из Поволжья.
«Я отвел для них несколько свободных камер при Охранном отделении и за счет отделения кормил их. Помню, мне было жалко отпустить им рацион в размере, обычно отпускаемом арестованным: для последних брали обед в ресторане по 1 рублю на человека; для членов этой делегации я ассигновал по 30 копеек на харчи»[226]226
Там же. С. 155.
[Закрыть].
Естественно, это отношение было взаимным. Истинно русский человек фон дер Лауниц брезговал пользоваться охраной гнилых либералов и жидовских прихвостней и внимать их предупреждениям. И поплатился.
Сулятицкий и Кудрявцев в смокингах явились на освящение больницы. Сулятицкий, видя, что его «объекта» нет на месте, сразу ретировался, а Кудрявцев со всеми отстоял молебен и, когда публика двинулась в банкетную залу, на лестнице тремя выстрелами убил Лауница, а потом застрелился.
Экспериментальная медицина пришла на помощь полиции. Голову террориста заспиртовали и выставили на опознание. Тщетно. Его имя стало известно департаменту уже позже, от Азефа.
А что же Азеф? Он как раз из Мюнхена отправился к теплому морю. Герасимов спешно связался со своим агентом, и он дал «наводку». Очень простую – адрес «Отеля туристов».
Дальше все было просто.
В отель не пускали посторонних: говорили, что все номера заняты. Но однажды поздним вечером в конце января в ворота отеля постучались заблудившиеся лыжники, трогательная юная парочка, и попросились переночевать. Швейцар доложил Зильбербергу – и тот сжалился над юношей и девушкой. За завтраком они рассказывали смешные истории из студенческой жизни (он – про Петербургский университет, она – про Бестужевские курсы); потом оказалось, что оба прекрасно играют на гитаре, поют, танцуют. Парочка внесла оживление в суровые будни революционеров. Вместо одной ночи «студент и курсистка» (лучшие из агентов Герасимова), к общему удовольствию, остались в отеле на три дня, успев не только запомнить приметы всех постояльцев, но и завербовать швейцара и горничную.
По указанным приметам на Финляндском вокзале в Петербурге через несколько дней были арестованы два человека. Развеселые агенты и завербованные служители отеля опознали их.
Это были Зильберберг и Сулятицкий.
Швейцар и горничная опознали и голову Кудрявцева – да, этот человек тоже жил в отеле. Это было достаточной уликой.
20 июля Зильберберг и Сулятицкий были по приговору военного суда (уже не «военно-полевого» – с созывом 2-й Государственной думы временный указ о «пятерках» утратил силу) повешены под названными суду именами – Тройский и Штифарь. Герасимов к тому времени давно уже знал их настоящие имена от Азефа, но это была оперативная информация, не подлежащая разглашению.
Так наш герой перешел роковую черту – в третий раз в своей жизни.
В 1893 году он стал агентом полиции. В 1903-м – террористом. А в 1907 году выданные им люди были – впервые за все время! – казнены.
Не какие-то случайные люди, не «штатские», не «вольные стрелки». Не отвязные душегубы-максималисты. Нет, это были «птенцы гнезда Азефова», им принятые в Боевую организацию, им обученные и воспитанные. Верящие в него, преданные ему.
Зильберберг в ожидании суда и казни занимался математикой. Написанную им работу он попросил передать в университет или Академию наук – как когда-то Кибальчич. Его просьба, как и просьба Кибальчича, не была исполнена. В тюремном дворе собирал травки, засушивал, перед смертью послал этот гербарий жене – в память о себе.
Ему было 27 лет. Сулятицкому – 22.
КРЫЛЬЯ АЗЕФА
А теперь вернемся к нашему герою.
Чем же занимался он в своем итальянском уединении, кроме игры в рулетку, лечения водами, бесед с Верой Фигнер и переписки с разными знакомыми: другом Савинковым, компаньоном Чайковским и шефом Герасимовым?
Уже в цитировавшемся выше письме Чайковскому от 11 декабря из Мюнхена Азеф сообщает, что «познакомился с обоими» рекомендованными им людьми, что один из них, «техник» – «по способностям человек незаурядный».
«Безусловно, дело серьезное и может быть реализовано, хотя я не входил еще в самое изобретение, так как решил прежде познакомиться с литературой предмета и теорией вообще…»[227]227
Письма Азефа. С. 135.
[Закрыть]
Что же это за предмет – и что за техник?
История, довольно подробно освещенная в письмах и мемуарах, – а все равно загадочная.
В начале января Азеф приехал из Аляссио в Болье к Савинкову и радостно сообщил, что «вопрос о терроре решен».
«И он рассказал мне следующее:
Некто Сергей Иванович Бухало, уже известный своими изобретениями в минном и артиллерийском деле, работает в течение 10 лет над проектом воздухоплавательного аппарата, который ничего общего с существующими типами аэропланов не имеет, и решает задачу воздухоплавания радикально: он подымается на любую высоту, опускается без малейшего затруднения, подымает значительный груз и движется с максимальной скоростью 140 километров в час. Бухало по убеждениям скорее анархист, но он готов отдать свое изобретение всякой террористической организации, которая поставит себе целью цареубийство»[228]228
Савинков-2006. С. 280.
[Закрыть].
По письмам все выходит несколько иначе. Бухало предложил свои услуги Чайковскому и через него вышел на Азефа. Савинков уже знал о проекте от Чайковского.
Авиация именно в эти годы – начиная с 1903-го – делала грандиозные успехи. До этого были воздушные шары, аэростаты, в сущности, известные еще древним китайцам, дельтапланы, прообразы которых относятся еще к Средним векам. В 1880–1890-е годы Клемент Адер, Александр Можайский, Хайрем Максим, Стивен Лэнгли пытались сконструировать управляемый летательный аппарат тяжелее воздуха, оснащенный двигателем, – не очень результативно. Тем не менее постепенно изобретатели двигались к цели.
И вот в начале XX века – прорыв. 14 августа 1901 года Густав Уайтхед в Коннектикуте пролетел 800 метров на оснащенном двигателем аппарате на пятнадцатиметровой высоте. А спустя два года, 17 декабря 1903-го, в другом штате, Северная Каролина, братья Райт совершили первый управляемый полет.
С каждым месяцем приходили известия о новых успехах, о новых авиаторах. Полеты были все длительнее, аэропланы все грузоподъемнее, все быстрее и поднимались все выше. Тем не менее к началу 1907 года самой дальней дистанцией, которую удалось преодолеть авиаторам, стало расстояние в 40 километров. Не было еще ни одного полета с пассажиром.
А что предлагал Бухало?
Скорость – 140 километров в час. Дальность – сотни километров. Грузоподъемность – 75 пудов (1200 килограммов). Похоже на Жюля Верна!
Азеф-инженер лично просмотрел и обсчитал чертежи. 3 января он пишет Савинкову из Генуи:
«Мне пришлось вспомнить старинку – углубляться в теорию математики, механики и других наук – не без удовольствия просиживал 6–7 часов в библиотеках» [229]229
Письма Азефа. С. 137.
[Закрыть].
14 января он пишет Вере Гоц, вдове Михаила Рафаиловича:
«…Ко всему относился скептически, принимал во внимание все – и пришел к выводу, что это оружие должно быть в наших руках…»[230]230
Там же. С. 137.
[Закрыть]
И в заключение – из все того же письма Чайковскому:
«Считаю изобретение гениальным, не вдаваясь в значение этого для нашего дела. Столь важная для человечества задача решена»[231]231
Там же. С. 136.
[Закрыть].
Читая эти восторженные письма, представляешь себе тот энтузиазм Азефа-революционера в 1902–1903 годах, о котором вспоминает его жена. Да, он казался совершенно искренним. Был ли он искренним хоть в малейшей степени тогда? А сейчас? И к чему этот энтузиазм относился – к тому, что человечество обрело крылья? Или…
«Скорость полета давала возможность выбрать отправную точку на много сот километров от Петербурга, в Западной Европе – в Швеции, Норвегии, даже в Англии. Подъемная сила позволяла сделать попытку разрушить весь Царскосельский или Петергофский дворец. Высота подъема гарантировала безопасность нападающих. Наконец, уцелевший аппарат или, в случае его гибели, вторая модель могла обеспечить вторичное нападение. Террор, действительно, подымался на небывалую высоту»[232]232
Савинков-2006. С. 281.
[Закрыть].
С грузоподъемностью Бухало, правда, ошибся, и сильно. Не 75 пудов, а 12 с половиной – 200 килограммов. Но все равно достаточно. Примерно два Азефа.
По подсчетам, для осуществления плана требовалось 20 тысяч рублей. Азеф не стал делать из этого проекта секрет от Герасимова, представляя его именно как средство для опустошения партийно-террористической кассы.
Но в том-то и дело, что как раз из общепартийной кассы на проект Бухало никаких денег, кажется, истрачено не было. По предложению Савинкова было решено обратиться за специальным финансированием к частным инвесторам – Фондаминскому, его свойственнику Гавронскому и еще к кому-то.
Собственно, в этом первая загадка этого сюжета: чего в данном случае хотел Азеф. Во всяком случае, несомненно одно – к проекту Бухало он отнесся серьезно. Даже после того, как проект лопнул. И после того, как многие технические идеи изобретателя-анархиста утратили актуальность – авиация-то развивалась. В 1909 году во время бегства из Парижа он взял чертежи Бухало с собой. Они были изъяты в 1915 году при аресте Азефа германской полицией.
Вторая загадка – личность Сергея Ивановича Бухало. В истории авиации этот человек, кажется, никак не отметился. Все сведения о нем – только из эсеровских архивов.
В Моссахе около Мюнхена была оборудована мастерская, закуплены станки. Савинков бывал там.
«За токарным станком я нашел еще не старого человека лет 40, в очках, из-под которых блестели серые умные глаза. Бухало был влюблен в свою работу: он затратил на нее уже много лет своей жизни. Он принял меня очень радушно и с любовью стал показывать мне свои чертежи и машины. Подойдя к небольшому мотору завода Антуанетт, он сказал, хлопая рукой по цилиндрам:
– Привезли его. Я обрадовался. Думал, у него душа. А теперь пожил с ним, вижу – просто болван. Придется его переточить у себя…
Точно так же, как к живым существам, он относился к листам стали, к частям машин, к счетной линейке, уже не говоря о его чертежах и сложных математических вычислениях…»[233]233
Там же. С. 289–290.
[Закрыть]
Но к августу стало ясно, что в расчетах Бухало, проверенных Азефом, были все-таки ошибки и что фантастический супераэроплан не выходит.
29 августа Азеф пишет Савинкову:
«Я почти потерял всякую надежду на это предприятие… Всплыло очень много фантастического в его работе, которая пока совсем не двинулась вперед. Для меня теперь стоит вопрос – продолжать ли, то есть истратить ли до конца оставшиеся 7000 рублей, или уже прекратить все и не льстить себя надеждой. Свои сомнения я ему высказал и указал на целый ряд его ошибок. При этом обнаружилось очень много у него мелкого профессионального самолюбия…»[234]234
Письма Азефа. С. 145.
[Закрыть]
Во всяком случае, обвинения Азефа в присвоении денег, выделенных на мастерскую Бухало, явно облыжны. Сохранилась не только техническая документация, но и черновики финансовых отчетов. Даже после осени 1907 года, несмотря на открытый скепсис Азефа, работы продолжались и средства «осваивались». После разоблачения Азефа мастерская была в целях конспирации перенесена в окрестности Штутгарта. Еще в мае 1910 года имелся «неизрасходованный остаток ассигнованной на дело суммы». Закрыт проект был только в конце 1910 года. После этого Бухало нашел будто бы новых инвесторов, связанных с германским Генштабом, однако до военного применения его изобретений дело тоже не дошло.
ГЕРШУНИ СНОВА НА СЦЕНЕ
Мы совсем забыли о первом лидере Боевой организации ПСР. Что происходило с ним все эти годы? Первоначально его, как всех важных политкаторжан, отправили в Шлиссельбург. К тому времени тюремные условия там были уже далеко не такими, как при Александре III, но все-таки первый год он провел в одиночном заключении. Родные ничего не знали о нем. Только в декабре 1904 года брат Гершуни, живший в Петербурге, обнаружил у себя в почтовом ящике записку: «Ваш брат Г. А. шлет вам низкий привет (sic). Он в Шлиссельбургской крепости. Чувствует себя хорошо и бодро. Будьте покойны». Кто мог передать эту записку – неизвестно. Впоследствии думали на Азефа, который мог узнать местопребывание Гершуни из полицейских источников… и решил сделать доброе дело? Все возможно.
В сентябре 1905 года Гершуни перевели в новую тюрьму, где заключенные могли общаться друг с другом. Он встретил легендарных ветеранов-народовольцев (Лопатина, Морозова), сидевших уже больше двадцати лет, узнал что-то (не всё) о происходившем в это время в стране. После 17 октября режим заключения резко улучшился: заключенным теперь ежедневно давали по полбутылки молока, выдали душистое мыло и, главное, предоставили свидание с родными, чего прежде не водилось.
В начале 1906 года Шлиссельбургская тюрьма закрылась, а Гершуни отправили на каторгу в Новый Акатуй, в Забайкалье. Там Григорий Андреевич встретился с товарищами, террористами своего поколения – с Мельниковым (но их уже и так надломленные отношения в Акатуе испортились окончательно, в том числе из-за мельниковских обвинений в адрес Азефа), с Карповичем; подружился с Петром Сидорчуком – украинцем-интернационалистом, сражавшимся, как Блинов, с погромщиками в Житомире. Было в тюрьме и женское отделение – там сидели, между прочим, Спиридонова и Каплан. Гершуни читал товарищам по заключению, а заодно и охране лекции (по политическим вопросам и по микробиологии) и вообще, разумеется, пользовался большим авторитетом.
В 1906 году обстановка в Акатуе была вольная, совсем не каторжная. Заключенные свободно расхаживали по острогу, «под честное слово», большими компаниями с одним конвоиром ходили в соседнюю деревню и в лес на прогулки.
Гершуни дважды пытался бежать. Как вспоминает Спиридонова, «…он ушел бы из тюрьмы вместе с другими товарищами на метеорологическую станцию за воротами, там в пустынном лесу произошло бы нападение на конвоира, которого связали бы, заткнули платком рот (сколько было уговоров и предупреждений от Г. А., боявшегося раздавить клопа, о неповреждении хотя бы самомалейшем этого конвоира) и продержали бы в кустах, пока Г. А. не уехал бы на заранее приготовленных лошадях. Два раза выходил Г. А., два раза ждали его лошади и приехавшие из Читы товарищи в кустах, и оба раза они не умели приурочить свое внезапное появление к назначенному времени».
Кто были эти товарищи – неизвестно.
К осени, после назначения Столыпина, режим резко ужесточили. И именно тут-то эсеры решили устроить бывшему руководителю Боевой организации побег.
С побегом этим тоже много неясного. Кто занимался его подготовкой в партийном центре в Финляндии и на месте, в Забайкалье? Из воспоминаний Чернова и самого Гершуни это неясно. Многие приписывают инициативу Азефу. В любом случае не знать об этом проекте член-распорядитель БО не мог. Знал и участвовал. Между тем все это происходило как раз во время «медового месяца» в отношениях Азефа и Герасимова.
Гершуни бежал 13 октября.
Побег был устроен эффектно, просто… и немного забавно. Одной из тех собственно каторжных работ, которыми занимались акатуйцы, являлась засолка капусты. Вот в капустную бочку вождя БО и посадили. Благо он, не в пример своему преемнику, был низкоросл, тонкокостен и худощав.
«Проверчены два отверстия, полускрытые обручами: через них пойдут две резиновые трубки для дыхания спрятанного. Сверху, над головой, защитные приспособления. Прямо на голове – железная тарелка, обернутая кожей. Это на всякий случай: бывает, что от чрезмерного рвения какой-нибудь страж ткнет в щель туповатой шашкой и поворочает ею туда и сюда. Бочка была поднята в 8 часов утра и отнесена в поселок в подвал.
В подвале его должен был встретить „свой“, но вокруг входа в подвал что-то долго ходили „чужие“, и тому пришлось выжидать, пока все успокоится. Но, если под открытым небом поступление воздуха через резиновые трубки еще как-то шло, в спертом воздухе подвала оно как будто почти совсем прекратилось. Сколько пришлось Гершуни ждать – он уже не отдавал себе отчета. При всем своем терпении, силе воли и выносливости он задыхался и был уже на границе обморока. Прибег к ножу, но неудачно: через прорез потек на лицо, в нос и рот капустный сок, изо рта вывалились трубки. Последним отчаянным напряжением, захлебываясь солоноватой влагой, упираясь головой в покрышку и пытаясь выпрямиться во весь рост, Гершуни продавил наконец выход головой, едва отдышался. К счастью, тут подоспела обещанная помощь „своего“»[235]235
Чернов. С. 263–264.
[Закрыть].
Сам Гершуни прибавляет, что для подкрепления сил после капустной бочки ему была дана с собой «бутылка вина с эфиром». Интересная и разнообразная жизнь была у царских каторжников!
На перекладных подкрепившего силы эфиром Гершуни доставили на ближайшую железнодорожную станцию, где он переоделся в цивильную одежду, взял в кассе билет и сел на поезд.
Естественно, была объявлена тревога, говоря современным языком, «план-перехват», но он не сработал, потому что полицейские досматривали только поезда, идущие на запад. Мысль о том, что Гершуни может отправиться во Владивосток, куда добираться гораздо ближе, никому не пришла в голову.
После посещения Японии и триумфального турне по Северо-Американским Соединенным Штатам с 180 тысячами долларов (350 тысячами рублей) собранных пожертвований революционный герой объявился в Европе.
Азеф сумел пообщаться с Гершуни первым из эсеровских вождей. Приезд бывшего вождя БО на съезд обставили с большой таинственностью. В Германии (в Гамбурге?) его встречал И. А. Рубанович, который должен был переправить его в Финляндию и передать Натансону. Гершуни собирался принять участие во II съезде ПСР в Таммерфорсе (Тампере).
Но на гамбургской пристани Рубанович, к своему неудовольствию, встретил Азефа. Тот узнал о приезде Гершуни от его жены. Гершуни и Азеф несколько часов беседовали наедине в каюте. Обо всех событиях в Боевой организации и вокруг нее, о нынешней ситуации и о планах на будущее Григорий Андреевич услышал сначала в азефовском изложении.
Выступление Гершуни на съезде (13 февраля) было, конечно, триумфальным. Вот как описано это в некрологе революционеру, опубликованном несколько лет спустя в газете «Знамя труда»:
«…Большинство съезда, приветствуя Гершуни как легендарного героя, отнюдь не думало встретить в нем политического мыслителя, ориентирующегося в новых, бесконечно-сложных жизненных отношениях, без него сложившихся, знакомых ему лишь с чужих слов. Товарищи ждали Гершуни – террориста и агитатора, перед ними выступил могучий оратор, истинный социалист-революционер с широким и проницательным взглядом на политическую жизнь, мыслитель и боец, политический вождь и агитатор в одно и то же время»[236]236
Памяти Гершуни // Знамя труда. 1909. 4 марта. № 16. С. 1.
[Закрыть].
О чем же говорил Гершуни?
Дело в том, что на съезде обсуждался вопрос о политике в отношении 2-й Государственной думы. Выборы уже прошли, эсеры их фактически не бойкотировали и добились хорошего результата (свыше 50 мест). Теперь вопрос шел о том, как быть дальше: создавать ли в Думе отдельную фракцию и прекращать ли на время парламентской сессии террор.
Умеренное крыло (Чернов) отвечало на оба вопроса положительно. Радикалы, и прежде всего Слетов и «бабушка», выступали с противоположной позиции. Они по-прежнему верили в восстание, как и в 1904 году, уповали на боевые дружины и аграрный террор, а русский парламентаризм презирали. Один делегат призывал депутатов-эсеров в первый же день зачитать заявление о бессилии Думы и покинуть заседание. Другой, Н. С. Русанов, считал, что надо на время заседаний Думы усилить террор, опираясь на местные комитеты.
Именно в этот момент выступил Гершуни, который сумел остудить пыл левого крыла и добиться компромисса. Он заявил, что народное движение зашло в тупик, что только Дума может вывести его оттуда, что «в этом заключается ее организующее и революционизирующее значение». В окончательной резолюции вопрос о фракции не предрешался, депутатам-эсерам предлагалось блокироваться со всеми социалистами, а иногда и со всей оппозицией (то есть и с кадетами, и с националами). Террор не прекращался, но запрещались теракты, имеющие «общеполитическое значение», без санкции ЦК. Допускалась и поощрялась, правда, «партизанская война» против местных властей.
Азеф к началу съезда почему-то не приехал, и в новый ЦК его не избрали. Но по настоянию Гершуни для него было «зарезервировано» место. Первый глава БО обещал (ссылаясь на недавний разговор в корабельной каюте), что Иван Николаевич со дня на день вернется в Российскую империю и приступит к партийной работе. И действительно, на одном из последних заседаний съезда Азеф появился и был сразу же кооптирован в ЦК.
Возвращение Гершуни меняло расклад сил – в том числе и для Азефа. Меняло скорее в лучшую сторону. В первую очередь потому, что легендарный герой всецело доверял своему преемнику и полностью одобрял всё, совершенное им в его, Гершуни, отсутствие. Он являлся для Азефа хорошей моральной защитой, как прежде Гоц.
А защищать Азефа было от чего. К началу 1907 года над ним снова стали сгущаться тучи. Далеко не в первый раз, конечно. Азеф не знал, что на сей раз они уже не разойдутся…
