Текст книги "Азеф"
Автор книги: Валерий Шубинский
Жанр:
Биографии и мемуары
сообщить о нарушении
Текущая страница: 22 (всего у книги 30 страниц)
ПУТЯМИ ГРАФА ПАЛЕНА
Отмотаем ленту времени на полгода назад.
Летом 1907 года между Герасимовым и Азефом состоялся – по свидетельству начальника петербургской охранки – следующий разговор.
«Партия социалистов-революционеров предложила Азефу взять на себя верховное руководство Боевой Организацией; тогда он рассказывал мне об этом как о самом изумительном факте в своей богатой приключениями жизни, и я сам, Скрепя сердце, предложил Азефу принять это предложение партии. Он колебался. Эта двойная игра могла ему слишком дорого обойтись. Но, в конце концов, он выразил готовность пойти на это в согласии с моим желанием. Разумеется, я получил перед тем санкцию Столыпина на этот рискованный шаг»[245]245
Там же. С. 113–114.
[Закрыть].
Вот тут мы, что называется, ловим Александра Васильевича за руку. А кто, говоря о событиях 1906 года, называл Азефа главой Боевой организации, говорил об установленной им в БО железной дисциплине и т. д.? И кто перед кем ломает комедию – Азеф перед Герасимовым в 1907 году или Герасимов перед читателем своих мемуаров четверть века спустя?
До этого Азеф полгода занимался в основном мелочами – доставкой литературы в провинцию, издательским делом, финансированием партии (его идея – наладить выпуск фальшивых банкнот, не очень хороша для парламентской партии, но все-таки лучше, чем эксы…). Это не считая авиамастерской под Мюнхеном.
И вот летом 1907 года Центральная БО восстановлена. Причем восстановлена под конкретную задачу. Цареубийство. Это слово произнесено. В начале 1905 года Татьяна Леонтьева пыталась убить царя спонтанно, на импровизации. Весной 1907-го Никитенко и Наумов затеяли свой заговор против священной особы как бы сами по себе, без санкции ЦК.
Теперь санкция последовала.
На решающем заседании в Выборге присутствовали, по словам Николаевского, «Натансон, Гершуни, Чернов, Азеф, – возможно, также и Ракитников с Авксентьевым». Заседание вел Натансон. Основная дискуссия шла между ним и Гершуни. Натансон высказывал опасения: вера крестьян в царя-батюшку, настроения в армии. Гершуни защищал идею цареубийства – говорил о том, что время пришло. Чернов поддерживал его.
Можно сказать, что это была истерика отчаяния. Почти всё, чего практически добились русские революционеры – да, и Азеф не последний из них! – к 1905 году, было растрачено в бессмысленном низовом терроре и бессмысленных попытках устроить народный мятеж. В России начиналась «столыпинская реакция» – время во всех отношениях гораздо более свободное, чем эпоха Александра III и начало правления Николая II, исключительно успешное в экономическом и культурном отношении, но для людей, сделавших своей религией революцию, крайне унизительное. Ибо это был «гражданский мир» – на их костях. Это были прогрессивные реформы, экономический рост, расцвет наук и искусств – после виселиц.
Недавние союзники, кадеты, нашли себе в этой новой жизни нишу в качестве «оппозиции его величества». Эсдеки опять величественно удалились в эмиграцию – учить своих боевиков в Лонжюмо. А вот эсеры… Они возвращались к 1881 году, ко временам Желябова и Перовской.
Азеф молчал, лишь изредка вставляя отдельные реплики. Но, судя по этим репликам, он был на стороне Гершуни и Чернова. Как и большинство собравшихся. Все подразумевали, что знаменем возрожденной Боевой организации станет Гершуни, а ее практическим руководителем – Азеф (Иван Николаевич). И Иван Николаевич не возражал.
То, что говорилось на этом собрании, он сразу же передал Герасимову.
Между союзниками и приятелями был заключен новый контракт, который Герасимов описывает так:
«Азеф принимает на себя руководство Боевой Организацией и руководит всей подготовкой покушения на царя с тем, чтобы это покушение не могло быть проведено в жизнь. Под этим условием я гарантирую ему, что ни один из членов Боевой Организации не будет арестован. Этот договор был обеими сторонами лояльно выполнен»[246]246
Там же.
[Закрыть].
Смысл заключался еще и в том, чтобы кроме покушения на царя БО не занималась ничем другим. Это снимало с Герасимова всю текущую головную боль.
Раньше «наживкой» для террористов был Столыпин. Теперь – на ступеньку выше – Николай II. Только Столыпин знал правила игры. А царя использовали, так сказать, втемную.
А если бы пришлось доложить Николаю о том, что происходит?
Был один государственный деятель в России, который сказал своему императору: «Против вашего величества заговор, но беспокоиться не о чем: я сам этот заговор возглавляю. Это наилучший способ держать в своих руках все нити».
Этого деятеля звали граф Петр Алексеевич Пален. Николай мог вспомнить, чем кончилась та история для его прапрадеда Павла I. Или один из дядюшек, великий князь Николай Михайлович, профессиональный историк, специалист как раз по XVIII веку, напомнил бы… (Кстати, аналогия с Паленом мелькала при обсуждении дела Азефа в Государственной думе в феврале 1909 года. В общем-то, она на поверхности.)
В июле Азеф выезжает за границу и начинает переговоры с возможными членами организации. В первую очередь – с Савинковым. Тот находился в депрессии, в состоянии неверия. Азеф еще недавно приложил немало усилий, чтобы ввести его в это состояние. Теперь задача заключалась в том, чтобы вывести. В конце 1906 года Азеф и Савинков убеждали партию в том, что прежние методы исчерпали себя – нужно техническое обновление. Теперь оказывается, что и прежними методами можно работать. Долгое время не могли убить ни одного министра, губернатора, градоначальника – теперь покушаемся на царя. Это звучало нелогично. Но Азеф умел убеждать, хотя и не был особым оратором.
Вот отрывки из письма Савинкову от 24 сентября:
«Очень верно, что дела возможны в настоящее время при необычайном напряжении сил… Из этого только и следует, что надо напрячь все силы – вот я и еду только с этой целью, напрячь все силы, т. е. напрячь все свои силы для создания того, что может дать результат…
Ты пишешь, что я стараюсь вдохнуть в тебя веру в мертворожденное дело… Я очень далек от этого и, напротив, думаю, что при полном отсутствии веры в дело, которое проглядывает из твоего письма, ехать не следует – говорю это совершенно по-товарищески…» [247]247
Письма Азефа. С. 146.
[Закрыть]
Самолюбие – страшное оружие. Савинков приехал в октябре вместе с Азефом и Гершуни в Финляндию на заседание, посвященное террору. Он пытался убедить ЦК, что продолжение работы возможно как минимум при расширении Боевой организации до 50–60 человек. Он остался в меньшинстве; вплоть до лета 1908 года его роль в БО ограничивалась тем, что он курировал ни шатко ни валко продолжавшиеся работы Бухало.
Возглавлять БО должны были Гершуни и Азеф сообща. Правда, Гершуни был уже своего рода «символом» партии, особенно после своего выступления на съезде, и многие не хотели, чтобы он сосредоточивался на секретных боевых делах. К тому же он внезапно почувствовал недомогание. Считая, что сказались перенесенные в тюрьме и в Сибири лишения, Григорий Андреевич поехал на время «подлечиться» в Швейцарию. Предполагалось, что он будет вместе с Азефом руководить Боевой организацией, пока – издалека.
В Россию он не вернулся. У него обнаружился рак легких. 17 марта его не стало. Революционеры рассказывали потом, что их герой умер от «раны, натертой на ноге тюремными кандалами» – конечно, это была вульгарно-романтическая легенда.
Боевая организация Гершуни – Азефа (а на деле – одного Азефа) должна была сосредоточиться на цареубийстве. Остальные, «мелкие» дела поручались Карлу и Кальвино; о судьбе этих людей и их группы мы уже говорили.
Правой рукой Азефа стал Петр Карпович – тот самый, который в 1901 году убил министра просвещения Боголепова. Он сидел в Шлиссельбурге, потом отбывал наказание в Сибири, оттуда бежал.
Савинков описывает его так:
«Карпович был резок и прям. Чрезвычайно правдолюбивый, он и в других не переносил ни малейшей неискренности. Это было основной чертой его характера. Другой чертой была его отвага. Он напоминал тех средневековых рыцарей, о которых говорится в сказках: чем опаснее было предприятие, тем охотнее он брался за него. По своим взглядам, он был в партийной оппозиции. Он признавал только террор и с оттенком пренебрежения относился ко всякой другой партийной работе. Он с чисто женскою нежностью привязался к Азефу и, быть может, более, чем кто-либо другой, видел в нем прирожденного вождя центрального террора»[248]248
Савинков-2006. С. 298.
[Закрыть].
С Карповичем связан один почти водевильный эпизод того времени.
Однажды Петра (известного в лицо полиции на местах) случайно арестовали. Возмущенный нарушением данного слова, Азеф потребовал отпустить его («Если человек, с которым я ежедневно общаюсь, теперь взят, в то время как я гуляю на свободе, – то всякий должен заключить, что я предал Карповича в руки полиции»). Конечно, сделать это можно было только одним способом: устроить арестованному побег.
Карповичу объявили, что он арестован за проживание по фальшивому паспорту, и направили его к месту рождения в сопровождении одного одетого полицейским надзирателем чиновника охранки Ивана Петровича Доброскока, который, естественно, получил прямые инструкции: дать конвоируемому уйти.
«Надзиратель» то и дело покидал извозчичью пролетку – то покупал папиросы, то пил пиво – и, вернувшись, с раздражением обнаруживал, что арестованный на месте. Наконец он предложил Карповичу зайти в трактир поесть. В трактире «надзиратель» удалился в уборную и не выходил оттуда чуть не полчаса – пока, наконец, Карпович не сообразил (или не осмелился) выйти на улицу и отправиться куда глаза глядят. «Непонятно, как такой человек мог бежать с сибирской каторги», – говорил Доброскок, отчитываясь о проведенном мероприятии своему шефу Герасимову. Непонятно и то, как Карпович не узнал самого Доброскока, человека довольно известного.
В конце 1907 года Азеф рассматривает и докладывает ЦК разные варианты покушения на царя. По мере необходимости он делится этими планами и с Герасимовым.
Кроме тривиальных уличных наблюдений за царскими выездами речь шла, например, о плане проникновения в Царское Село в составе одной из провинциальных монархических депутаций – тех «истинно русских людей», на которых Герасимов жалел полноценного тюремного обеда.
Обсуждался проект, согласно которому удар царю нанесет священник (был один готовый на дело юноша, который только что окончил семинарию и мог по протекции родных получить место близ Царского Села).
Интересной комбинацией была «царская охота». Речь шла о том, чтобы на обычном охотничьем пути царя, в деревне Большой Кинель, оборудовать чайную – чайную Союза русского народа, с верноподданным стариком-хозяином (его роль должен был сыграть старый народоволец М. М. Чернавский) и его женой-старухой (на эту роль намечалась Лебедева-Шебалина), зазывающими дорогих гостей. Уже был снят дом, но в последнюю минуту Лебедева отказалась: кто-то посоветовал ей «не доверять Ивану Николаевичу». План заморозили, но не отказались от него. Азеф списывался с сосланной в Иркутск Якимовой, предлагая роль хозяйки чайной теперь уже ей.
Мастерская Бухало тоже продолжала работу. Выдвигался и еще один проект, связанный с научно-технической революцией. Речь шла о маленькой подводной лодке, которая могла бы атаковать царскую яхту в финских шхерах. Этот проект всерьез рассматривался эсерами – уже после Азефа. Весной 1909 года по заданию Савинкова был выполнен чертеж субмарины неизвестным инженером, но к строительству ее так и не приступили.
Азеф лично собирал сведения о царском дворе. Аргунову он рассказывал, что «есть возможность проникнуть в придворную певческую капеллу», что он познакомился с артисткой одного из кафешантанов, у которой есть связи в придворных кругах.
С артисткой Азеф в самом деле познакомился 26 декабря 1907 года. Он всю оставшуюся жизнь помнил эту дату. Иван Николаевич не догадывался, что Хедвига Клёпфер, заурядная кафешантанная певица, с которой он связался, вероятно, главным образом потому, что она была любовницей великого князя Кирилла Владимировича (и ездила в его поезде в действующую армию в Маньчжурию), займет в его жизни такое важное место. Кроме того, Азеф, как мы знаем, любил совмещать приятное и полезное и не упускал случая за партийный счет сорвать, так сказать, все цветы удовольствия.
Роман с великим князем принес Хедвиге немалые средства, но она неудачно вложила их в Сибири в золотопромышленные предприятия. В 1907–1908 годах она пела в театре «Аквариум» в Петербурге. Николаевский видел в бумагах Азефа ее печатную фотокарточку – «La Bella Heddy de Него».
В общем, Иван Николаевич, видимо, всерьез влюбился. Так же, как когда-то в Любу Менкину. Да, в нем было и это – способность к настоящей страсти. Но какими же разными были две главные женщины его жизни!
Азеф влюбился настолько, что – в разгар самой отчаянной в своей жизни двойной игры, игры, которой, он это понимал, суждено было стать последней – утратил осторожность и стал появляться с Хедди где попало в Петербурге: в театрах, ресторанах. Возможно, эпизод с колье, о котором мы упоминали, относится к этому же времени. Для партии, впрочем, было объяснение: Иван Николаевич собирает сведения о царском дворе. А до Любови Григорьевны, остававшейся во Франции (Азеф вернулся в 1907 году в Россию один), так ничего и не дошло!
Хедди считала своего нового друга коммерсантом. Средства у него в самом деле водились – ПСР (и в частности БО) получила крупную сумму (на долю боевиков пришлось 100 тысяч рублей) от «экса» в Чарджоу. По просьбе Герасимова Столыпин не дал делу хода: «ведь деньги все равно остаются у нас в руках».
Зимой Азеф, который только что помог Герасимову ликвидировать отряд Кальвино, уезжал на месяц во Францию и Германию – вместе с Хедди. Она в Россию уже не вернулась. Новый друг посоветовал ей «ликвидировать» петербургскую квартиру и уехать к матери в Германию. Пообещал, что вскоре к ней присоединится. Теперь все так или иначе близкие Азефу люди находились вне России.
Весной он сообщил Герасимову о действительно серьезном плане покушения на царя. План этот был приурочен к исторической встрече «Никки» с еще одним своим дядюшкой, «дядей Европы», как с ласковой иронией его называли, – британским королем Эдуардом VII 27 мая 1908 года. А исторической эта встреча была потому, что в ходе переговоров (с участием Столыпина, министра иностранных дел Извольского и других) закладывались основы Антанты. То есть основы той системы европейской безопасности, которая в 1914 году сдетонировала, вызвав невиданный в мировой истории взрыв.
Встреча именно потому и произошла в Ревеле, что договариваться с монархом-союзником в Петербурге Николай не хотел – из-за террористов.
«– Он привык у себя в Англии свободно повсюду ходить, а потому и у нас захочет вести себя также. Я его знаю, он будет посещать театры и балет, гулять по улицам, наверно, захочет заглянуть и на заводы, и на верфи. Ходить с ним вместе я не могу, а если он будет без меня – вы понимаете, какие это вызовет разговоры. Поэтому будет лучше, если он сюда не приедет – так мотивировал Государь свое решение»[249]249
Герасимов. С. 124.
[Закрыть].
Герасимов и Столыпин совсем запугали бедного царя. Что «все нити заговора у них в руках», они предусмотрительно молчали. Николай серьезно верил, что террористы угрожают его жизни, и боялся сходить в театр. В общем-то, как мы увидим чуть ниже, правильно боялся.
Азеф с большой неохотой, по словам Герасимова, брался за это дело.
«Он говорил, что очень устал от вечно-напряженного состояния, боится растущих против него подозрений и хотел бы уйти на покой, – покончить со службой на полицию и уехать за границу, чтобы жить там спокойной, мирной жизнью. Не без труда удалось мне уговорить его отложить на некоторое время приведение в исполнение его плана. Пришлось обещать, что это дело будет последним и что после благополучного его проведения я уже не стану возражать против его отъезда за границу. Отпустить же его до ревельского свидания я не мог ни в коем случае: оно должно было явиться решающим испытанием для всей моей системы работы»[250]250
Там же. С. 125.
[Закрыть].
Вначале предполагалось, что Николай поплывет в Ревель по морю, на яхте «Штандарт». В последний момент план был изменен: Александра Федоровна опасалась морской болезни. Решили ехать поездом. Герасимов узнал об этом… от Азефа. Источник информации Евгений Филиппович назвать отказался наотрез – сказал только, что он «из Министерства путей сообщения».
Собственное расследование Герасимова привело к шокирующим результатам:
«Секрет изменения царского маршрута в тот момент, когда мне об этом изменении рассказал Азеф, никому из мелких чиновников известен не был, – его знало всего 5–7 человек. Все они действительно были „высокопоставленными сановниками“ в полном смысле этого слова, – и все же было ясно, что кто-то из них был предателем самого худшего типа, – человеком, который, оставаясь в тени, помогал террористам готовить убийство того монарха, клятву на верность которому этот человек принес. Одного за другим я перебрал всех этих людей, выяснил их связи и сношения и в конце концов пришел к убеждению, что этим предателем был человек, занимавший в высшей степени высокий пост в Министерстве путей сообщения»[251]251
Там же.
[Закрыть].
Кажется, Герасимов намекает, что «предателем» был сам министр, генерал-лейтенант Н. К. Шафгаузен-Шенбергэк-Шауфус. Мотив в данном случае мог быть лишь один – деньги. Те самые деньги из чарджоуского казначейства… Едва ли министр сочувствовал социальной революции.
И это, конечно, смертный приговор режиму! – министра-предателя, из страха перед общественным мнением, не отдали под суд. Более того, его тихо сняли с должности только в январе 1909 года.
Впрочем, в «ревельском деле» слишком много неясного.
По словам Герасимова, «…террористы имели два плана покушений: один – нападение на царский поезд в пути; другой – покушение во время поездки царя в подгороднее имение одного из придворных (кажется, графа Бенкендорфа). Нападение на поезд не могло состояться по той простой причине, что Азеф, получивший от своего информатора условную телеграмму о времени выхода царского поезда, нарочно задержал ее, – и сообщил о телеграмме своим товарищам и Боевой Организации только тогда, когда ехать для нападения было поздно. Что же касается до поездки Государя в имение, то оно было, по моему предложению, вообще отменено»[252]252
Там же.
[Закрыть].
Про отмененное покушение во время поездки в имение Бенкендорфа упоминают Аргунов и Чернавский. Этот план разрабатывался. А про нападение на поезд известно только со слов Герасимова. Не было ли это, как предполагает Прайсман, мистификацией Азефа? Может быть, хитрый двойной агент продемонстрировал Герасимову и Столыпину «спасение жизни государя» – на каковую в этот раз и не покушались?
Но информатор-министр (самое меньшее – товарищ министра) реально существовал. И подготовительная работа к покушению на Николая – была. Азеф не предавался праздности в объятиях Хедди.
«ЭТО НЕ МОЖЕТ ДЛИТЬСЯ ДОЛЬШЕ…»
А теперь посмотрим на события с другой точки зрения.
В книге Лопухина «Отрывки из воспоминаний», изданной в 1923 году в Москве (!), пересказывается такой разговор с Витте, состоявшийся в 1903 году в Париже. Витте был в то время обижен на царя и не скрывал этого – как и своей неизменной ненависти к Плеве, непосредственному шефу Лопухина.
«… A затем речь Витте, облеченная в форму двусмысленных намеков, приняла такой смысл: у директора департамента полиции ведь в сущности находится в руках жизнь и смерть всякого, в том числе и царя, – так нельзя ли дать какой-нибудь террористической организации возможность покончить с ним; престол достанется его брату (тогда еще сына у Николая II не было), у которого я, С. Ю. Витте, пользуюсь фавором и перед которым могу оказать протекцию и тебе»[253]253
Лопухин А. А. Из воспоминаний. М., 1923. С. 72–73.
[Закрыть].
Трудно сказать, что там было на самом деле – Лопухин мог посмертно «оклеветать» Витте, Витте мог «проверять» Лопухина – да мало ли что.
И, конечно, Азеф про этот разговор не знал. Но общую атмосферу – понимал.
А теперь вдумаемся в то, что происходит.
Начальник спецслужбы с ведома премьера санкционирует подготовку серии покушений на царя – с тем, чтобы они не были доведены до осуществления. Поручают они это человеку… сомнительной честности. Да, про его роль в убийствах Плеве и Сергея Александровича они не знают (не хотят знать), но покушение на Дубасова было у них на глазах. Причем этот человек командует настоящими, убежденными террористами. И постоянно находится под угрозой разоблачения.
А чем эта игра должна закончиться? Есть только два варианта: или вся группа арестовывается (а, кстати, почему это до сих пор не сделано? Слово, данное Азефу? А зачем оно дано?), или… очередное покушение «случайно», «по недосмотру» удается довести до, так сказать, логического конца.
В «Царе Федоре Иоанновиче» Алексея Толстого (Азеф мог смотреть спектакль по этой пьесе в Художественном театре, он же был театрал) Годунов так отдает приказ об убийстве царевича Димитрия, несколько раз со значением повторяя: «Скажи ей, чтоб она (мамка. – В. Ш.) блюла царевича». И всё. Может быть, именно так и надо понимать милейшего Александра Васильевича?
Ведь Азеф хорошо знал, как надоел своим приближенным государь Николай Александрович, надоел своим упрямством, необязательностью, примитивно-черносотенными взглядами да и просто глуповатостью. Конечно, мы сегодня осознаем все «смягчающие обстоятельства»: последний император, в отличие от многих, не домогался власти, он получил ее по случайности рождения; и, в отличие от очень многих плохих правителей, за все свои ошибки он заплатил собственной кровью и кровью близких. В глазах Азефа этих смягчающих обстоятельств не было. Николая он презирал самым страшным презрением, каким умный циничный человек презирает глупца. И это презрение должен был приписывать Столыпину – тоже умному человеку.
А чем все это кончится для него, для Азефа? Он просил Герасимова «отпустить» его. Но ведь отпустить себя мог он сам – без всяких проблем. Сбережений вполне хватало на билет до… положим, Нью-Йорка. Или нет, там много русских евреев. До Сиднея. До Новой Зеландии, о которой он упоминал в разговорах с женой. А там уж можно, при желании, найти работу по инженерной специальности. Ни полиция, ни эсеры не стали бы его особенно искать.
Да, «это не может длиться дольше», как шептал он, скрежеща зубами, во сне. Он в самом деле устал. Он понимал, что «дело на царя» – последнее в его жизни. Но его надо было завершить.
А вот завершить его можно по-разному.
Арест БО для Азефа – смертельная опасность и вечный позор. Позор… с чьей точки зрения? Политически Азеф в 1907–1908 годах был скорее на стороне власти, на стороне Столыпина. Но нравственно… Значило ли это слово хоть что-то в случае с Азефом? Может быть, и значило. Ведь были у него дети, сыновья, которых он очень любил, хотя не видел месяцами. Он хотел, чтобы они его уважали. А дети эти росли в революционной среде. И потом – в этой среде Азеф был вождем, героем, а в среде охранительной – только знающим и полезным агентом. Может быть, он хотел и в истории остаться героем, а не предателем?
Да и само ощущение, что от него, от ростовского мещанина Евно Мейера Азефа, зависят судьбы огромной империи, судьбы миллионов людей, наверняка заставляло его сердце биться быстрее. И наверняка это чувство давно уже в большей степени, чем деньги, страх разоблачения или убеждения, было стимулом его деятельности. Разве не забавно – мещанин Азеф убрал неспособного царя?
А власти…
Даже если он ошибся и Столыпин с Герасимовым не имели в виду ничего такого… Правительство регента Михаила Александровича не заинтересовано было бы в открытом суде над ним. Слишком много интересных подробностей мог бы он, Азеф, выложить присяжным. Конечно, уважающие себя спецслужбы более поздней эпохи просто уничтожили бы его выстрелом в спину или ядом, причем в любой части земного шара. Но охранка была в этом отношении сравнительно патриархальна. Азефу, может быть, дали бы уйти.
А вот как поступают с разоблаченными «провокаторами» революционеры – это глава БО знал хорошо.
Так что, как ни крути, лучше закончить карьеру цареубийцей, чем верным царским слугой.
Так должен был рассуждать Азеф уже весной 1908 года, когда тучи над его головой еще по-настоящему не сгустились.
