Текст книги "Издатель (СИ)"

Автор книги: Валерий Гуров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 13 страниц)

Глава 3

«Утро начинается не с кофе»

из плоских шутеек в интернете.

Следующее утро Борис Дмитриевич проснулся под истошные вопли петуха.

– Лёва, еп твоё налево, хорош глотку драть!

Рука нащупала тапок у кровати и Сивый запустил им в окно. Оторвал голову от подушки, вспоминая, что в курятнике бабули водился петух. Кличка даже вспомнилась – сам выбирал Львом птицу звать, в честь Лещенко, в последнем души не чаяла Тамара Семёновна. Тот в семидесятых концерт на заводе давал в ДК «Шахтёр» и бабулю приметил в зале, вроде как на сцену позвал среди прочих, чтобы хором «День Победы» на 9 мая спеть.

Понятно, что петух продолжил горланить, а тапок зацепился за занавеску и на пол упал с глухим шлепком. С минуту Сивый посидел на краю раскладушки, растирая глаза и по второму кругу осознавая, что жизнь слегка поменяла своё течение. Бабуля проснулась ещё раньше, ее софа была застелена, а с кухни доносилось громыхание посуды и звуки радиоприёмника.

Начинался новый день.

В зеркале, встроенном в шкаф, Сивый увидел отражение пятиклассника переболевшего ОРВИ. Ручки веточки, несоизмеримо большая голова, ножки в раскорячку и цыплячья шея. Зяблик никогда спортом не занимался и в свои восемнадцать выглядел как додик, задержавшийся в развитии лет на десять.

–Что стоишь, качаясь, тонкая рябина, – прокомментировал Сивый увиденное безо всякой злобы.

Удивительным образом новому телу передались навыки и умения. Не зря говорят, что база закладывается в голову, а база у Бориса Дмитриевича имелась с молодых лет. Пришлось единоборствами позаниматься, то тут то там, для себя чисто, для выживания в агрессивной среде. Но как применять навыки с таким «боекомплектом», как у Зяблика – отдельный вопрос. А то, что навыки понадобятся, тут без вариантов – в 90-е каждый обязан уметь постоять за себя на улице, без физики только в ученые можно податься.

– Или в школьные учителя по литературе, – хмыкнул Сивый, натягивая брюки.

Принял упор лёжа и сделал девять отжиманий. Десять хотел, да силёнок не хватило по первой, выдохся. Тело предстояло капитально подтягивать и в порядок приводить. Тут главное по первой не грубить с физическими нагрузками. Сам Борис Дмитриевич тоже не Ильей Муромцем уродился и заниматься стал не с проста. В тюрьме попадалось много додиков, шибко заковыристых прилипал. И не всегда с такими на словах получалось порешать вопрос.

Сивый обулся, подобрав тапочек у окна, и зашаркал в ванную. Чтобы умыться пришлось идти за водой во двор. Для чистки зубов в пластмассовом стаканчике нашлась паста «Чебурашка» и зубные щетки из натуральной щетины. Щетки были подписаны, поэтому перепутать их было невозможно.

Приведя себя в порядок, зашёл на кухню. Там поздоровался с бабулей, слушавшей радио и раскачивающейся из стороны в сторону. Нервы у Тамары Семёновны шалят.

– Ой-йо-йой, ой-йо-йой, – причитала она.

– Че случилось, ба?

– Разрешили свободный выезд за границу, ты представляешь? – ответила Тамара Семёновна.

Сивый поставил чайник, зевая и прогоняя остатки сна.

– Разве это плохо, что разрешили?

– Вот чему там нашу молодёжь смогут научить... – вздохнула старуха. – Ты завтракать будешь?

– Отдыхай, ба. Я сам.

– Какой же ты стал взрослый, Борис! Совсем тебя не узнаю, все починил, сам заправил постель и завтрак тоже сам делаешь... – Тамара Семёновна заломила руки на груди, выражая восхищение. – Ты где научился, Борь?

– Че научился, ба?

– Вот так инструментом пользоваться.

– А, – Сивый отмахнулся. – Считай у дяди Гены взял урок.

Припоминалось, что одно время Борис Дмитриевич немало времени проводил в гараже у дяди Гены. Учить сосед пацана ничему не учил, но Сивому нравилось истории о далёкой Сибири слушать, где дядя Гена по молодости работал сварщиком.

«Пусть бабуля считает, что там и научился уму разуму».

Он прихватил стакан, чайную ложку, на столе стояла банка цикория: «Кофейный напиток Летний» гласило незамысловатое название. В СССР вообще всегда так – над маркетингом никто не заморачивался особо. Из банки пахло чем угодно, кроме кофе. Пить это добро он не стал. Рядом нашелся россыпной «Чай Индийский» – жёлтенькая такая упаковка со схематически изображённым слоном. Его Боря сыпанул себе в стакан, заварил покрепче. Пока чай поспевал, залез в старый «Орск», нашёл в холодильнике кусок сливочного масла, из хлебницы достал вчерашнюю корку Бородинского. Сделал бутерброд, пожевал, запивая чаем и слушая радио.

Ведущий разговаривал с каким-то профессором в Московской студии. И на серьёзных щах вещал о необходимости реформирования государства. Ведущий обсуждал слова, сказанные Ельциным в Казани:

– Берите суверенитета столько, сколько вы его сможете проглотить. Как вы считаете, если дать больше суверенитета республикам, пойдет ли это на пользу нашей стране?

– Главное, чтобы республики не забыли вторую часть этой фразы, – отвечал профессор.

– Но вы находитесь в центре России – и об этом нужно подумать, – подхватил ведущий. – Напомним, что полностью Ельцин выражался именно так. Вопрос – почему наше общество старательно забывает вторую часть этой фразы?

Сивый слушал в пол уха, понимая – чтобы не искали в крылатой цитате ведущие, раскол огромной страны было не остановить. Распад СССР подходил к логичному концу и всесоюзный референдум, прошедший пару месяцев назад уже ничего не мог изменить. Это была хорошая мина при плохой игре.

И в отличие от своей бабули и многих других советских людей, Сивый не собирался горевать на руинах некогда могучего государства. Поэтому думал наметить планы на день, когда раздался звонок телефона.

Аппарат стоял прямо на кухне, на расстоянии вытянутой руки от Тамары Семёновны, бабуля взяла трубку.

– Тамара Семёновна слушает, – поставленным голосом сказала старуха в динамик.

Ей что-то ответили, отчего она быстро переменилась в лице. Поднялась, расправляя полы домашнего халата, закивала.

– Да, да... Я все обязательно ему передам то, что вы сказали. Да... придёт, куда же он денется? Да... до свидания. Спасибо, что позвонили.

Бабуля положила трубку и уставилась на внука.

– Боря, это Вениамин Бенедиктович звонил. Говорит, что надо обсудить как издавать твой стих в сборнике. Он похвалил тебя и сказал, что ждёт у себя в приемной. Сегодня в 12.00 назначил.

– Заеду ба, если время будет, – кивнул Сивый, допивая чай, стараясь не глотать чаинки. – Времена сейчас такие пошли, что грешно штаны протирать.

– А ещё Вениамин Бенедиктович сказал, что ты вчера ушёл раньше времени и не стал с ним разговаривать, – старуха прищурилась.

– Дела были, ба. Важные. Вот и ушёл.

– Что может быть важнее твоего издания?

– Ну так-то сборник в кашу вместо масла не добавишь, бабуль.

Сивый поднялся, смахнул со стола хлебные крошки.

– Итить какой, нельзя рукой, денег не будет! – сделала замечание Тамара Семёновна. – Давай я приберусь, а ты к Вениамину Бенедиктовичу отправляйся.

Она грузно поднялась, сняла с крючочка на стене кухонное полотенце.

– Обещай, что сегодня ты обязательно заедешь к нему в приёмную? Понять не могу, откуда ты нахватался таких рассуждений? – вздыхала Тамара Семёновна, смахивая крошки чёрного Бородинского.

– Говорю же, как время будет, никуда Вениамин Бенедиктович не денется, – повторил Сивый свой ответ. – У нас вон сколько по дому делать ещё. Рук не хватит.

Если по чесноку, ехать к Жабе Боря не собирался. Незачем. Идея выпускаться в сборнике не возбуждала, а в сборнике под редакцией Жабы – тем более. И слова про кашу были сказаны не ради красного словца. Ну издаться Сивый, тем более даже не со своим стихом, и что? Хочет Вениамин стих в сборнике выпустить – полный вперёд, но сам Боря для этого ничего не собирался предпринимать. Да и толстую рожу Жабы видеть хотелось едва ли. Мало ли Сивый не сдержится и что тогда – снова на шконку на десять лет? Нет уж, увольте от такого удовольствия. Проходили, знаем.

– Не узнаю тебя, ты так хотел издаться, так мечтал... ой, – она вдруг закатила глаза и схватилась за грудь, опускаясь на стул. – Мне кажется плохо стало. Дай ка мне валерианки, внучок, сердце шалит.

Ещё по прошлой жизни Боря знал, что Бабуля всегда была богиней манипуляций и поэтому все эти приступы не стоило воспринимать всерьёз. Но Сивый слишком любил Тамару Семеновну и давно не видел старуху, потому присел рядом с ней на корточки и взял за руку. Заключил ее ладонь в свои руки.

– Хорошо, съезжу, ба, ты только не переживай по пустякам. Оно того не стоит, вот правда.

– Ой, доведёшь бабку, я ж всем уже про сборник рассказала... так, запоминай адрес приемной, Боренька, мне Вениамин Бенедиктович продиктовал.

* * *

От слова своего Сивый отказываться не собирался. Сказал Тамаре Семеновне, что съездит в приёмную, значит съездит. Адрес, продиктованный бабулей, Боря записал ручкой на руке. Сел на велосипед и покатил в нужном направлении. За неимением навигатора и мобильника, приходилось рассчитывать на свою память, а память у Бориса Дмитриевича была отменной. Тут ещё от Зяблика плюшки некоторые достались – пацан был ботаником и схватывал все на лету. В своё время, когда они ещё в школе учились, главным конкурентом Ленки Семейки считался, а та школу с золотой медалью закончила на секундочку.

Поэтому Сивый быстро нашёл нужную улицу и дом. Домом оказалась панельная девятиэтажка, где располагалось общежитие областной типографии «Молот», имевшей в городке своё производство.

Боря остановился у нужного подъезда.

Огляделся и быстро убедился, что прибыл по нужному адресу.

У подъезда стоял единственный автомобиль, и тот из параллельной вселенной – легендарная «Чайка» Газ-13.

«Неплохо так литераторы по нынешней жизни определились», – отметил про себя Сивый.

«Чайку» он хорошо знал, сам прикупил редкий автомобиль себе в коллекцию в середине десятых. От того был немало удивлён, что Жабе удалось урвать себе под жопу такой экземпляр. Ездили то на «Чайках» сплошь высокопоставленные чинуши из партийной номенклатуры. Видать слухи о том, что критик и одновременно местный председатель новообразованного Союза писателей занимается тёмными делишками имели под собой почву. Поговаривали, что Жаба якшался с шишками из местного «Молота» и даже выпустил в приложении к нему сборник стихов сынка одного высокопоставленного чинуша. За что, можно предположить, и получил шикарный подарок. Имя чиновника Борис Дмитриевич сходу не вспомнил, но оно и без надобности сейчас.

Приемной Вениамина Бенедиктовича служила его собственная квартира, хотя в институте у товарища критика имелся собственный кабинет на кафедре.

«Точно тёмными делишками занимается, демонюка», – размышлял Сивый. – «И прослушки видать боится от штабистов, раз в квартире вопросы решает».

Велик у подъезда Сивый бросать не стал и тупо потащил с собой на третий этаж, там оставил на лестничной клетке у почтовых ящиков.

Единственное, что не билось в голове – как такой ушлый тип, как Жаба до сих пор не выбил себе отдельного жилья и ездя на «Чайке», жил в задрипанной коммуналке, будто обычный советский работяга коим Вениамин Бенедиктович не являлся ни в одном глазу. Впрочем ответ на вопрос поджидал у квартиры критика.

«Что да движ-Париж», – задался вопросом Сивый, приподнимая бровь, как Дуэйн «Скала» Джонсон в «Форсаже».

На третьем этаже у квартиры Вениамина Бенедиктовича собралась внушительная очередь. Молодые девчата сидели на лестничной клетке, толпились у дверей тамбура. Каждая держала в руках тетрадку или блокнот. Тамбур к квартире Жабы оказался закрыт.

«Вон оно что», – Боря обнаружил на двери в наличии один звонок на все пять квартир. – «Веня то оказывается весь пролёт приватизировал».

Так оно и было, под хоромы Вениамина Бенедиктовича было выделено аж пять коммуналок.

– По какому случаю митинг, товарищи дамы? – спросил Сивый.

Вопрос предназначался девчонке в мешковатой кофточке и юбке-гармошке по колено.

– Занимайте очередь, молодой человек. Здесь запись.

– За вами можно пристроиться? – подмигнул Боря, резонно полагая, что очередь к Жабе на приём. Любил Вениамин Бенедиктович зачеты у себя дома принимать, особенно у студенточек симпатичных.

– За мной вообще-то уже четверо заняли, – она горделиво вздернула носик. – И ещё трое подойдут.

– Э-э... ясно.

Сивый уже собрался разворачиваться и уходить (ну не ждать же пока очередь сдвинется, равно полдня терять), как другая девчонка наряженная в джинсы и олимпийку, вдруг перепрыгнула через перила и надула перед лицом Сивого жвачку в пузырь, который смачно лопнул.

– Шулько!

– Ленка?

Признаться Борис Дмитриевич не сразу узнал свою однокурсницу Семейку. Ту самую деваху, которая вчера модерировала встречу поэтов в институте. Старосту группы и бывшую одноклассницу.

– Здорова Борь, – она протянула Сивому руку смотря с восхищением. – Ты теперь у нас звезда!

– Чего?

– Слава видящим, слава вещим, Слава любящим всё понять! – наизусть зачитала Ленка Семейка строки из стиха Соло Моновой.

Девки вокруг заслышав эти строки заохали все как одна.

– О май гад, это Боря Сивый?! – взвизгнула девчонка в юбке-гармошки и принялась обмахиваться тетрадкой, едва сознание не теряя.

– Дождались, девки! Он пришёл!

– Это правда он?

– Ленка узнала!

Ещё одна красотка открыла свой блокнот, протиснулась между другими охающими и ахающими девчатами и вручила Сивому блокнот. На желтоватых страницах в клеточку были написаны строки стихотворения. Эти самые «Слава видящим, слава вещим, Слава любящим всё понять!». А вокруг строк – несколько десятков сердечек нарисованных разными цветами.

«Во как», – изумился Борис. – «Внатуре звезда, едрить колотить».

Девка вытащила ручку торчавшую за ухом и жарко выдохнула:

– Распишитесь?

«Стихи не мои, конечно, но так-то не западло девку осчастливить», – решил Сивый, все ещё не понимая откуда привадило такое счастье

– Кому подписывать?

– Лизе, – девчонка залилась густой краской и едва не растаяла. Голову робко уронила на грудь.

– Готово.

– Ой спасибочки.

– На здоровье.

Боря подписал блокнот, оставил закорючку в виде росписи и обвёл надпись в сердечко – по приколу, пусть будет.

Меж тем к нему уже целая очередь выстроилась – девки повытаскивали тетради и блокноты и облепили Сивого со всех сторон. И на удивление Бориса Дмитриевича у каждой были выписаны те самые стихи. Отказывать девкам Сивый не стал. Наставил закорючек в виде автографов. Ему не сложно, а девкам приятно.

– Это правда?

– Правду говорят?

Вдруг начали спрашивать девки, наседая с разных сторон одновременно.

– Смотря что говорят, – улыбнулся Сивый, давно выработавший привычку не отвечать конкретно прежде, чем не появится полный объём информации.

– Июнь, Москва – Олимпийский!

– Э-э...

Сивый хотел уточнить, как его касается Олимпийский и что именно там должно произойти в июне, да не успел. Дверь тамбура открылась и на лестничную клетку вышел Жаба. Место костюма на нем сидел домашний халат, в тапочках. Единственное, что осталось от былого – очки в телесного цвета оправе на переносице. В домашнем халате Вениамин Бенедиктович смотрелся ещё более нелепо, чем в костюме при галстуке, хотя халатик у критика не из дешёвых.

Жаба поправил очки, осмотрел собравшихся строгим взглядом вершителя судеб. Все разом замолчали, перестали кудахтать, больно авторитет у критика был высок и непререкаем. Стоило взгляду Вениамина Бенедиктовича остановится на Сивом, как его глаза будто оттаяли и в них появилась, прости господи, всеобъемлющая ласка.

«Это че такое, блин?».

– Боря, проходи дорогой друг, я тебя все утро ждал.

«Дорогой?» – изумился пуще прежнего Сивый – «С каких ты пор, неуважаемый человечек я тебе в друзья попал? Ну ладно, посмотрим чего хочет этот нелепый индюк».

– А как же очередь? – уточнил Борис Дмитриевич. – Девчонки раньше меня пришли.

– Так они тебя ждали, Боренька, – Жаба расплылся в фальшивой улыбке. Ты проходи, не стой. – Нам многое надо обсудить.

Глава 4

«У нас многопартийная система: одна партия у власти, а остальные в тюрьме»

Николай Бухарин.

– Разувайся, Боря, одевай тапочки, дорогой и проходи в кабинет, – велел Жаба, элегантно взмахнув рукой.

Из кармана его халата появилась настоящая кубинская сигара, новенькая. Ее Вениамин Бенедиктович поднёс к ноздрям, вдохнул аромат душистого табака, закрыв глаза, и медленно выдохнул. Из кармана тотчас появилась зажигалка, причём не какая-то залипуха, а настоящая забугорная зиппа, которую в Союзе достать можно было по большому блату. К потолку коридора устремился сизый дымок и пространство заполнилось едким ароматом. Толстяк сделал несколько глубоких затяжек, выпустил в воздух пару колечек и сухо закашлялся. Взял со стоявшего у двери комода кофе в белой чашке и сделал малюсенький глоток, так – горло прополоскать. Видать оставил здесь, пока в коридор выходил. Сивый уловил приятный запах свежесваренного кофе, хорошо сочетавшийся с запахом кубинского табака и даже сглотнул. Это не цикорий у бабушки на кухне заваривать, кофе Жаба пил натуральный.

«Неплохо так местный царёк устроился. Губа не дура, гаванский табачок смолить и натуральный кофе пить», – заключил Сивый, шагая по коридору в белоснежных тапочках.

Как он и предположил, Жаба раньше времени занялся приватизацией и присвоил себе сразу весь пролёт с коммунальными квартирами. Оных здесь насчитывалось целых пять. Выходила огромнейшая квартира с хорошо сделанным ремонтом. Явно критик денег на себя любимого не жалел.

«А я переживал, что не устроился по жизни бедолага».

По полу коридора тянулся длинный ковёр сделанный явно под заказ, с витиеватыми узорами издали напоминающими советскую символику серпа и молота. На стенах висели портреты. По правую сторону классиков советской литературы, от Горького и Шолохова до Ильфа и Петрова. По левую руку – изображения генеральных секретарей ЦК партии, от Ленина и Сталина до Андропова и Горбачева. Все в позолоченных рамках, дорого богато.

«Критик, мля, пока поэты и писатели в трущобах жопа к жопе мнутся в тесноте, этот карась себе хоромы отжал».

Как раз в одной из комнат бывшей коммунальной квартиры у Вениамина Бенедиктовича помещался рабочий кабинет.

– Проходи, Боренька, чувствуй себя как дома, – крякнул Жаба из-за спины, когда Сивый на пороге на секунду застыл.

Зашли внутрь и Борис Дмитриевич, так-то привыкший к роскоши, сейчас подавил в себе желание присвистнуть. Как будто не к критику пришёл, а к начальнику городского ГИБДД.

Центральной композицией кабинета был портрет Ленина, висевший на стене над рабочим столом. На лбу Ленина поблёскивали блики отражения хрусталиков огромной лампы. Такой бы и Николай Второй позавидовал в своём дворце.

Сам массивный резной стол, основательный такой, выполненный из лучших пород дуба, был заставлен разного рода причиндалами от пепельницы ручной работы до позолоченной лампы. Печатаная машинка иностранного производства и чёрный проводной телефон дополняли общее впечатление. Ну и конечно в глаза бросался шкаф высотой в потолок из красного дерева, в котором стояли книги, все до одной в дорогом подарочном оформлении, весьма редком.

Вениамин Бенедиктович подошёл к столу и плюхнулся на стул, тоже из резного дуба, обтянутый кожей с прострочкой. Причём швы такие все аккуратненькие, один к одному, без брака. К спинке крепился выполненный из золота герб СССР размером с сжатый кулак.

«Жопа у тебя товарищ Жаба не треснет на таком стуле сидеть?», – подумал зло Сивый.

По честному, хотелось взять критика за горло и придушить, желательно прям на вот этом стуле. Конечно, Боря помнил отчетливо, что в своё время «убийство» Вениамина Бенедиктовича принесло ему множество проблем и закрыла на долгие годы доступ к литературе. Но прежде такие последствия Борис Дмитриевич связывал с жалостью к критику в книжном мире и «праведным гневом». Теперь как выяснялось, дело было не столько в жалости, сколько в авторитете Жабы. Возвести хоромы, захапав целых пять коммунальных квартир и «Чайку», такое себе мог позволить только крайне серьёзный человек проворачивающий такие же серьёзные дела и бывший на короткой ноге с нужными людьми в партии. И отомстили Сивому тогда скорее всего за то, что он чью-то малину натурально испортил и у кого-то там что-то не срослось после смерти Вениамина.

Возникал резонный вопрос – чего этот критик хотел от издания несчастного сборника стихов студентов? Он по логике увиденного ему днём с огнём не тарахтел. Может работа с молодёжью какая, по линии партии проводится? Но так времена малость изменились и молодёжью теперь никто не станет заниматься следующие лет 10. Считай все эти общественные организации и институты – из нет больше.

«А вот нажива – это совсем другое дело, понять бы только как Жаба руку греет на студенческих стихах».

Борис Дмитриевич, всегда имевший острую чуйку на наживу, с нетерпением ждал ответ на свой вопрос. Да и сам разговор с Жабой теперь не казался ему безынтересным. Что-то этакое мутил критик, проворачивал и Сивому нетерпелось скорее разобраться в схематозе.

– Ну, молодой человек, как ваши дела?

–Какие у нас дела, Вениамин Бенедиктович? У нас делишки, а ДЕЛА у прокурора, – коротко пожал плечами Сивый, демонстративно осматривая убранство кабинета и «ни на что не намекая».

Жаба аж дымом от сигары поперхнулся. То ли больно табачок гаванский крепким оказался, то ли сравнение критику не понравилось.

– Присаживайтесь, – велел он, потянувшись к чашке с кофе.

Сделал внушительный глоток. Сивый не сразу догадался, что в кофе критика подмешен коньяк. А теперь, когда дистанция между ним и Жабой сократилась, чувствовался отчётливый запах спиртного.

«Вон че как к мамкиной сиськи к чашке присосался».

Сивый отодвинул от стола стул, присел.

– А если серьезно, Вениамин Бенедиктович, то все у меня хорошо. Вот выключатель бабуле починил. Сегодня розетку на место вставлю. Вы то сам как? Я кстати один стишок новый написал, прелюбопытный. Хотите вас расскажу?

– Ну ка.

 
– Курение вредит здоровью!
Предупреждает всех Минздрав,
Но не ведет никто и бровью,
Хотя Минздрав, конечно, прав.
Табак – причина рака легких,
Инсультов и инфарктов друг.
Влечет людей с времен далеких,
В порочный и смертельный круг.
 

Боря припомнил прочитанный однажды на просторах сети стих и обладая феноменальной памятью легко его пересказал.

Так и хотелось подковырнуть этого толстого мерзавца, из-за которого он потерял 10 лет своей жизни в тюрьме. А видя как этот свин курит сигару сигаретными затяжками и поверху шлифует коньяком, твёрдо укреплялось понимание, что в смерти Жабы Боря не был виноват.

«Ходячий труп, он безо всякой помощи в любой момент крякнет».

– Талантливо, – густо прокашлял Вениамин Бенедиктович.

– В сборник стишок возьмёте?

– В следующий раз обязательно возьмём. Получим субсидию, освоим, Боря, и тебя следом выпустим. Тут ведь с этим субсидированием черт ногу сломит. Новые стихи от тебя когда ожидать?

– Так я ж вам только один рассказал, – пожал плечами Боря. – Новый.

Жаба помолчал. Снял очки, положил на стол перед собой и своими маленькими поросячьими глазками на красной роже уставился на Сивого.

– Про любовь, Боренька, про жизнь, это у народа находит отклик...

Вениамин Бенедиктович выдвинул один из ящиков стола, зашарил рукой и на свет появилась бутылка элитного армянского «Васпуракан». следом на столешницу встала стопка из набора в виде сапога. Жаба открыл коньяк, плеснул в стопку, подвинул Сивому.

– Когда напишешь?

«Во как, он меня ещё споить пытается», – подумал Борис Дмитриевич. – «Да я, не уважаемый Жаба, коньяка за свою жизнь больше выпил, чем из тебя дерьма вышло».

Но коньяк Сивый пить не стал, стопку подальше отодвинул. Откинулся ни спинку стула, ногу на ногу положил.

– Так что хотели то?

Вениамин Бенедиктович улыбнулся краюшками губ, проводил глазами перемещаемую по столу рюмку и резко сменил тему.

– Как к сессии готовишься? На второй курс переходить готов, студент?

– Пионер всегда готов, Вениамин Бенедиктович.

– И к экзаменам как следует подготовился? -По вашему то предмету наверное автоматом получу?– подмигнул Сивый.

– Ну автоматом... может и автоматом, Боренька.

На столе, уже из другого ящичка появился лист формата А4. Жаба подвинул его к Борису.

– Хотел я собственно вот что...

Сивый ознакомился с содержанием листа. Это была выписка из журнала ведомости на фамилию Шулько. Всего два столбца – «предметы» и «оценка успеваемости». В «предметах» оказались перечислены все те дисциплины, которые проходились во время второй сессии 1 курса. Справа в «оценке успеваемости» было любопытнее – во всех столбцах стояло «зачтено», а где обозначались экзамены вовсе писали «отл». Судя по этому документу Боря сдал сессию экстерном и оказался переведён на второй курс с повышенной стипендией.

«Неожиданно как»

Хоть Сивый и не планировал особо продолжать учебу за ненадобностью, но корочка диплома не помешала бы. Пусть все те знания которые преподавались в университете у Сивого были давно занесены в мозг.

– И что мне за это сделать надо, Вениамин Бенедиктович? Я хоть и молодой, но знаю, что без труда не выловишь и рыбку из пруда.

– Так ты собственно уже сделал, – широко улыбнулся Жаба, свеча жёлтыми прокуренными зубами. – Стих написал, и мы его в сборнике издадим, на первых полосах. Будешь свет молодёжи нести в своих стихах. А это, – Вениамин Бенедиктович коротко кивнул на листик. – Мой подарок тебе, как победителю.

– Круто, спасибо, ну я тогда пошёл?

Сивый понимал, что Жаба его к чему-то подводит. За просто так никто никому не стал бы закрывать сессию.

«Нет, этот индюк явно че то вознамерился с меня поиметь».

– Секундочку, Борь, тут одну бумаженцию надо подписать, чуть не забыл, – спохватился Жаба.

Поковырялся в стопке документов у себя на столе и извлёк несколько скреплённых скрепкой листков, подвинул поближе к Сивому.

– Вот здесь, здесь и здесь подпись поставь, – критик аж жопу поднял из-за стола, чтобы показать места подписей.

Кровь критику сразу к лицу прилилась, красный как сеньор Помидор стал, из Чиполлино.

– А это для чего подписывать?

– Ну чтобы сборник вышел, чистая формальность и бюрократия.

– Вон оно как.

«Полюбопытствуем».

Привычки подписывать документы не глядя Сивый не имел, больно дорого она обходится. Взял листы и проштудировал от корки до корки.

«ДОГОВОР об отчуждении исключительного права на произведение» , – прочитал Сивый. – «Во оно как. И кому что собираемся отчуждать?»

Между тем из договора следовало, что отчуждают у Бориса Дмитриевича Шулько – два объекта авторского права: псевдоним «Боря Сивый» и произведение «Жизнь», как обозвали тот самый стих современной поэтессы.

«Интересненько бульон закипает», – прокомментировал про себя Борис.

– А что значит этот пункт, Вениамин Бенедиктович? – ткнув пальцем в договор, спросил Сивый. Поднял глаза и уставился на критика. – Я выходит больше не смогу стих рассказывать?

– Сможешь, конечно, – мило улыбнулся Жаба и как бы между прочим подвинул нетронутую стопку с коньячком поближе к студенту. – Просто туда-сюда, с бумажками возня, отчеты, что черт ногу сломит... по хорошему мы ведь тебе должны вознаграждение оплатить.

– Так оплатите?

– Нельзя, понимаешь ли, потому и помогаем чем можем, – Жаба кивнул на листок с успеваемостью.

– Почему же нельзя?

– Ну как, союза писателей СССР уже нет, союз писателей России только открылся, дооформляемся. Выплат пока не проводим. Оформить тебя по договору – проблематично, ты студент и вопросы начнут появляться нехорошие... – ездил по ушам Вениамин Бенедиктович. – А если правильно не оформиться, то и субсидии не дадут, Боренька. Вот и придумали такой способ.

– А остальные тоже отчуждение подписали?

– Подписали, конечно, это ж какая честь быть изданным.

«Брешешь, Жаба», – Сивый смотрел в прищуренные глаза критика. – «И не стремно тебе старый лис вот так на шее у молодёжи ездить?».

Вслух сказал:

– Ясно, а отчуждаю кому? Разве не на университет?

Вопрос был задан не зря – «Приобретателем» числилось некое физическое лицо. Кстати с больно знакомкой фамилией.

– Отчуждаем Невминько С. П. Сергей Павлович наш человек, член союза писателей России, замечательный поэт.

– Однофамилец сына первого секретаря горкома стало быть? – вдруг припомнил фамилию Сивый.

– Просто однофамилец, – кивнул Жаба.

– Вениамин Бенедиктович вы же сказали, что членам Союза писателей ещё нельзя платить?

– Ну... – Жаба заерзал на стуле своей жирной жопой, побагровел, пойдя красными пятнами по лицу и шеи.

«Юлит падла, за жопу взял, ищет варианты как выкрутиться и злится, что я ему вопросы задаю», – мысленно прокомментировал Сивый.

– Понимаю, бюрократия, субсидии... вы только сразу поставьте зачеты, как я подпишу, да? – решил подыграть он.

Сам Боря то давно понял, что происходит. Жаба зачем-то пытается отжать у него имя вместе с псевдонимом и сделать отчуждение на имя партийного сынка. О Павле Мироновиче Невминько известно было следующее. Высокопоставленный чиновник столичного покроя, ещё несколько лет назад ходивший в кандидатах в члены Политбюро, оказался сослан в глухую провинцию. И сослан за какую-то провинность якобы. За какую – история умалчивала. Понятно, что в газетах ничего подобного не писали, но слухи ходили разные – мол с чего вдруг шишка московская в Мухосранск сел. Связывали прибытие чаще всего с попытками Невминько обойти постановление 410. Даже одно время слушок ходил, будто Невминько застал неглиже Николай Никитович Слюньков. Хотя и другие варианты припоминались.

Сивый взял ручку с тем видом, что подписывать договор собрался, покрутил ее в руках.

– Кстати, а не знаете откуда такая популярность к стиху пришла?

Имелось отчетливое понимание, что кипишь вокруг отчуждения может быть связан именно с неожиданной популярностью стиха. Если так, то неплохо выяснить откуда у популярности растут ноги.

– Какая ещё популярность? – прикинулся под дурочку Вениамин Бенедиктович.

– Ну вон девчата клеятся, автографы берут. Вы же сами сказали, что они ради меня собрались.

– Это я сказал им, что ты хороший стих написал и на тебя следует ровняться, чтобы тоже в сборник попасть, – отмахнулся Жаба.

– А Олимпийский тут причём?

– Ну... эм... ты это у них и спроси, только подпиши бумагу то, бухгалтерия меня терроризирует – отчётность, мол, Вениамин Бенедиктович.

– Ясно все.

Подозрения в том, что происходит что-то нечистое – усилились. Упоминание Олимпийского не вызвали возражения у Жабы.

«Значит это не бред».

Сивый медленно положил ручку на стол и отодвинули от себя договор.

– Пойду я, наверное, у девчат сначала спрошу, Вениамин Бенедиктович. Любопытство разбирает, сил нет. Руку аж отнимает.

– Ты бумаги то подпиши? Другой рукой?

– Ах да, запамятовал, держите.

Сивый взял ручку и нарисовал в месте подписи два круга между которыми поместил продолговатый овал.