Текст книги "Всемирная история без комплексов и стереотипов. Том 1"

Автор книги: Валерий Гитин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 38 страниц)

Он направился во владения вольсков, могучего племени, успешно пресекавшего римскую экспансию, где предложил свои услуги в качестве полководца. Его предложение было встречено с радостью: воинская слава Марция Кориолана была залогом грядущих побед.

Не теряя времени, вольски объявили римлянам войну и вторглись в их владения. Войско под командованием Кориолана занимает позицию в непосредственной близости от стен Вечного Города, где никак не ожидали такого поворота событий. В Риме воцаряется паника. Сенат не находит ничего лучшего чем направить к Марцию Кориолану делегацию, которая должна объявить изгнаннику, что он прощен и может вернуться в город, разумеется, не в роли командующего вражеским войском.

Марций Кориолан встречает посланцев сената довольно холодно. Он требует безоговорочного возврата вольскам отнятых у них земель и предоставления им прав римского гражданства, так как мир должен основываться на справедливости и равенстве. На обдумывание своих требований Кориолан дает римлянам тридцать дней, и ни дня больше.

Сам же он в это время разоряет земли союзников Рима, захватив семь больших городов. Это уже блокада, причем настолько мощная, что прорвать ее у римлян нет никакой возможности.

В назначенный день делегация осажденных вновь приходит в стан вольсков и с истинно римской надменностью предлагает Марцию Кориолану увести свое войско за пределы римских владений, разоружить его, а там, мол, посмотрим на поведение этих мятежников и, может быть, дадим им гражданство, если они будут того заслуживать.

Кориолан советует римлянам умерить свою спесь и трезво оценить положение вещей, потому что шансов выстоять у них практически нет. И еще советует через три дня принести в ставку положительные ответы на его требования, иначе едва ли кто сможет гарантировать безопасность делегатов. Впрочем, добавил Кориолан, делегации будут уже ни к чему, потому что на рассвете четвертого дня произойдет штурм города. И это уже не будет подлежать обсуждению.

И вот такое героическое начало истории Кориолана, вдохновившее Шекспира на создание одной из его классических трагедий, неожиданно переходит в слезливую мелодраму, когда гордые римляне, вместо того чтобы героически защищать свой город от врага, направляют к нему мать, жену и детишек.

Он терпеливо объясняет матери, что пошел войной на державу, где фактически власть перешла ко всякому отребью, а потому следует это отребье ликвидировать во имя спасения Отчизны, и здесь иного выхода нет, потому что отребье не способно жить интересами государства и ему неведомы такие простые понятия, как честь, совесть и достоинство, так что переговоры с ним абсолютно бесполезны и губительны.

КСТАТИ:

«Жизнь есть родник радости; но всюду, где пьет отребье, все родники бывают отравлены… И многие приходившие опустошением и градом на все хлебные поля хотели только просунуть свою ногу в пасть отребья и таким образом заткнуть ему глотку… И от господствующих отвернулся я, когда увидел, что они теперь называют господством: барышничать и торговаться из-за власти с отребьем!»

Фридрих Ницше. «Так говорил Заратустра»

Кориолан, наверное, осознавал эту истину, но не желал следовать ей. Так или иначе он внял мольбам своей матери и беспрекословно выполнил все, о чем она просила: он увел войско из-под стен Рима, предоставив отребью торжествовать победу. Как показала не очень веселая История человечества, далеко не последнюю из побед подобного рода…

Не следует отождествлять и такие понятия, как «плебей» и «малоимущий». Плебеями назывались все, кто переселился в Рим из других местностей, независимо от их материального состояния, так что должен разочаровать просоциалистически настроенного читателя: среди плебеев нередки были очень богатые купцы и рабовладельцы.

Ставши нарицательным, плебейство означает убогость, но отнюдь не одежды, не жилища, не банковского счета, а души, ее бескрылую заземленность и примитивно алчный прагматизм.

И, кроме того, бесталанность. Зачем вот, предположим, хорошему кузнецу бросать свое дело и переселяться в столицу? А плохой кузнец на брюхе туда поползет, потому что это его шанс, и, возможно, единственный. Успешный земледелец никогда не оставит свою землю ради столичных «возможностей», столь ценимых чиновниками и проститутками. Что касается последних, то для них эти самые «возможности» были в ту пору поистине безграничны.

Развитию проституции способствовал прежде всего уклад римской жизни с его тотальным бездельем. Труд отнюдь не был в почете, и если интеллектуальный труд признавался еще как-то достойным свободного человека, то физический был уделом только лишь рабов. Если учесть то, что интеллектуальным трудом (не путать с чиновничьим!) способны заниматься очень и очень немногие, то выходит, что подавляющее большинство свободных римлян мучилось проблемой свободного времени и решало эту проблему в соответствии со своими наклонностями.

А какие могут быть наклонности у бездельника, к тому же агрессивно настроенного?

Не забывая о том, что Рим во многом являлся преемником Эллады, в то же время нельзя не обратить внимание на ту деталь, которая была стержнем той и другой культуры. Речь идет о чувственности, бушующей чувственности, которая у греков была животворящей, а у римлян – испепеляющей, разрушающей. Если для греков физическая любовь была высшей радостью, роскошным пиром, своего рода целью, то для римлян – всего лишь средством удовлетворения страсти к обладанию, подчинению, средством реализации воинского и охотничьего инстинкта.

Римляне беззастенчиво присвоили греческих богов, изменив, правда, их имена и сферы влияния. Так, греческая Афродита превратилась в римскую Венеру, мать нации, покровительницу одновременно и брака, и всех проституток.

Римский бог Либер, покровитель роста и плодородия, стал преемником греческого Приапа. Будучи, как и Приап, фаллическим символом, он со временем трансформировался в символ победы, дерзкого вызова всем возможным противникам. Он был одним из самых почитаемых римских богов. Его статуи всегда были украшены венками из живых цветов, надетых на огромный, поистине устрашающих размеров фаллос.

Светильник из Помпеи

Родственным ему был и бог Мутинус (Мутутинус), который отличался от Приапа только тем, что изображался восседающим на троне, а не стоящим, как его собрат. Одна из особенностей культовой обрядности в честь этого бога состояла в том, что девушка, перед тем как выйти замуж, должна была прийти к статуе Мутинуса и сесть к нему на колени в знак того, что она приносит ему в жертву свою девственность. По свидетельству современников, контакт с гладко отполированным фаллосом статуи был отнюдь не символическим, если учесть, что после каждого жертвоприношения с него смывали кровь.

Замужние женщины в случае своего бесплодия снова обращались к Мутинусу, чтобы он посодействовал зачатию. В этом случае контакт с внушительным органом бога был также вполне реальным. Греческий бог Дионис превратился в римского Вакха, в честь которого совершались разнузданные оргии, не носившие, правда, такого массового характера, как другие римские празднества.

Самыми древними оргиастическими празднествами были так называемые Флоралии, учрежденные какой-то популярной проституткой.

Знаменитые римские сатурналии – всеобщие праздники неуемной радости – неизменно состояли из двух отделений. Первое называлось «ночь пьянства» (или «пьяная ночь») и имело своим содержанием безудержные возлияния до, как говорится, положения риз, причем в масштабах всего города. Второе отделение начиналось с восходом солнца и представляло собой день отчаянного разврата, массового, обезличенного, всеобщего.

Очень популярными среди римлян были и праздники в честь бога Либера, когда по городу возили на повозках огромные деревянные фаллосы, после чего на людных площадях самые уважаемые матроны украшали их цветочными гирляндами. А вокруг безумствует ажиотаж поклонения мужским гениталиям, причем в самом буквальном смысле, что означало массовый сеанс орального секса. У греков такого не было. Могло быть массовое соитие, да, но не массовое сексуальное обслуживание. Совсем иная окраска, совсем иная…

Греки своими оргиями выпускали пар из перегретого котла желаний, а римляне использовали оргии в качестве полигона для испытаний темных инстинктов, так что переход от массового сексуального обслуживания до проявлений сексуальной жестокости, а затем и жестокости как таковой был довольно быстрым и плавным.

Можно с уверенностью предположить, что большинство римлян были приверженцами садомазохизма и находили особое, изощренное наслаждение в азартном саморазрушении.

Римские вакханалии по уровню агрессивного разврата никак не уступали прочим празднествам, но проводились более изолированно. С ними связаны вспышки групповой истерии и сексуального насилия. В какой-то мере они были сродни греческим Дионисиям, но в этом варианте оргиастическое действо перестало быть очистительным, превратившись в своего рода наркотик, побуждающий уже не к сексуальной раскрепощенности, как у греков, а к садомазохистским извращениям, которые преподносились как воля того или иного бога. Таким образом римляне возлагали на плечи своих богов ответственность за собственные пороки, которые, как известно, распространяются гораздо быстрее и эффективнее, чем добродетели.

Пан и коза

Римские пороки нашли самую, пожалуй, благодатную почву для своего произрастания – у этрусков, что традиционно славились легкомыслием и любовью к роскоши.

По свидетельству римских историков, этрусские женщины тщательно холили свои тела и отдавали их в пользование любому желающему, причем не утруждая себя поисками укромных мест. Дети этрусков вступали в сексуальную жизнь, начиная с неприлично раннего возраста, а их отцы и матери усматривали высшее наслаждение в однополой любви и зоофилии.

А в Риме буйным цветом расцветала, кроме обычной, традиционной, религиозная проституция. В центре города возвышалось восемь (!) храмов богини Изиды (Изис), у которых постоянно ждали клиентов толпы храмовых проституток, как и у храма матери богов, Кибелы, который располагался на Палатинском холме.

Храмы, улицы, хижины бедняков и дворцы патрициев, базары, цирки, театры – все они были аренами воинствующего разврата.

Трезво мыслящие римляне (были и такие) выражали беспокойство по поводу атмосферы похоти, дикости и бессмысленной жестокости, царившей в государстве. Некоторые ораторы предупреждали о том, что такая атмосфера угрожает не только величию Рима, но и его элементарной безопасности. Как это всегда бывает, такого рода предупреждения остались лишь актом сотрясения воздуха…

КСТАТИ:

«Когда господствует страсть, нет места для умеренности. И вообще в царстве наслаждения добродетели нет места».

Архит из Тарента

Добродетель – понятие, честно говоря, растяжимое, но забота о безопасности государства принадлежит, несомненно, к самым необходимым гражданским добродетелям, которым, однако, не нашлось места в разудалой римской действительности.

Но всякий вакуум заполняется. И в начале IV века до н.э. на Аппенинский полуостров вторгаются орды воинствующих галлов, обитавших на территории нынешних Франции, Бельгии и Англии. В тот период римской Истории они, пожалуй, более чем все прочие незваные гости соответствовали понятию «варвары»: это были рослые, косматые, свирепого вида бойцы в звериных шкурах, вооруженные длинными мечами и огромными щитами.

Существует версия, согласно которой вторжение галлов в Италию было вызвано, в основном, влечением к итальянскому вину, которое им довелось случайно отведать. Что ж, все может быть, вино еще и не на такое может сподвигнуть… Хотя нет… вино всего лишь распахивает настежь дверцу клетки, где ждет своего часа чудовище… Да, вино могло иметь место в этом эпизоде, но всего лишь в роли бодрящего напитка, а вот истинная причина вторжения заключалась в неизбывном стремлении банальных и непроизводительных натур поживиться за счет натур созидающих, какими римлян так или иначе следует признать.

Римское созидание, правда, носило ярко выраженный материалистический характер, что далеко не всегда заслуживает восхищения, но без элемента материалистичности любое созидание слишком умозрительно.

КСТАТИ:

«В каждом греке есть что-то от Дон-Кихота, в каждом римлянине – от Санчо Пансы. Можно понимать греков вне их хозяйственных отношений. Римлян понимают только через эти отношения».

Освальд Шпенглер. «Закат Европы»

Итак, галлы шагают по цветущим лугам Италии.

Встретив на своем пути этрусский город Клузиум, они берут его в кольцо осады, сквозь которое, однако, прорываются гонцы с письмами для римского сената.

Римляне посылают на место событий делегацию из трех представителей знатного рода Фабиев. Они вступают в переговоры с предводителем галлов, неким Бренном, который на вопрос о том, чем провинился перед нападающими город Клузиум, ответил, громко смеясь в паузах между предложениями: «Жители этого города провинились перед нами тем, что их мало и они богаты, владея плодородной землей, в то время как нас много и мы бедны».

Железная логика, ничего не скажешь! Казалось бы, если вас много и вы не в силах прокормить себя, то туда вам и дорога, ибо именно такой вынесла приговор сама Природа, так нет же, вы, размахивая мечами, требуете «справедливого распределения»! Вот они, эти раковые клетки идеи «отнять и разделить», да и тогда они уже не были каким-то открытием, так что все эти Марксы, Ленины и Троцкие – не более, чем напыщенные плагиаторы…

В заключение Бренн посоветовал римлянам не вмешиваться в его действия во избежание разрыва дипломатических отношений, говоря современным языком. Фабии, откланявшись, уходят прочь из стана галлов, но далее отправляются не в Рим, а в осажденный Клузиум, где возглавляют вооруженное сопротивление захватчикам. Вскоре, во время сражения, Бренн узнает одного из Фабиев и устраивает то, что в наше время именуется международным скандалом. Он гневно упрекает римлян в вероломстве, потому что они, представившись послами, в действительности выступили в качестве воинов враждебной стороны.

Далее вождь варваров снимает осаду с Клузиума и направляет свое войско на Рим. По пути он посылает гонца с письмом для римских сенаторов. В письме изложено требование примерно наказать Фабиев и тем самым спасти остальных римлян от мести оскорбленных галлов.

Понятное дело, это требование было лишь уловкой Бренна, рассчитывавшего на то, что сенат откажется наказывать Фабиев и тем самым даст ему повод наказать Рим. Сенат, правда, вынес решение о наказании, но народ, которому во все времена были симпатичны люди, пренебрегающие какими бы то ни было законами и правилами, не только не поддержал решение сената, но еще и избрал Фабиев в военные трибуны.

Бренн стремительно движется на Рим.

Навстречу варварам выступает римское войско, ничуть не уступающее по численности, но не имеющее опытных военачальников, способных обыграть противника в той шахматной партии, которая называется сражением. В итоге римляне позорно бежали с поля боя, открыв неприятелю путь в свою столицу.

Жители Рима свезли все ценности на хорошо укрепленный Капитолийский холм и укрепили подступы к нему, благо большая их часть представляла собой неприступные скалистые склоны.

А галлы, простояв некоторое время у распахнутых городских ворот и поразмышляв на тему вероятной засады, тем не менее входят в необороняемый город и совершенно беспрепятственно захватывают его, кроме, разумеется, Капитолия.

Бренн приказывает окружить этот последний оплот обороны римлян, а сам направляется на форум, где, как ему доложили, восседают в своих креслах все римские старейшины, никак не реагируя на происходящие вокруг них события.

Спокойное достоинство всегда раздражает людей примитивных, так что один из помощников Бренна, не выдержав, дергает одного из старцев за бороду, тот в ответ бьет варвара жезлом по голове, ну а тогда уже остальные галльские военачальники с явным удовольствием рубят своими мечами всех римских старейшин.

После этого в течение нескольких дней Рим подвергается грабежу и разрушению, причем какому-то спонтанному, дикарскому, без всякой видимой выгоды для разрушителя.

Часть галльского войска продолжает осаждать Капитолий, а остальные варвары приступают к планомерному опустошению страны. Их победный марш самым неожиданным образом наталкивается на серьезное сопротивление у стен небольшого города Ардеи, где в это время (ничего не происходит случайно!) жил знатный римлянин по имени Камилл, изгнанный, подобно Кориолану, из Рима в результате конфликта с народными трибунами.

Камилл собрал ополчение и нанес галлам сокрушительный удар, весть о котором быстро облетела всю Италию. Представители нескольких городов просят его возглавить движение сопротивления варварам, на что Камилл отвечает согласием, но ставит одно условие: римский сенат должен уполномочить его на командование войском, тем самым аннулируя приговор к изгнанию.

Это условие было весьма трудно выполнимым из-за глухой осады Капитолийского холма варварами, но один храбрец, которого звали Понций Коминий, мчится в Рим, достигает неприступного склона Капитолия и взбирается по нему, не замеченный врагами.

Спешно собирается сенат, который не только подтверждает полностью полномочия Камилла, но и возводит его в звание диктатора, учитывая серьезность ситуации.

Да, когда ситуация становится действительно угрожающей, демократия должна уступать место диктатуре, потому что во время жестокого шторма кораблю нужен капитан, а не сборище разглагольствующих дилетантов.

КСТАТИ:

«Всякое государство, в котором верховная власть принадлежит обширному собранию, находится в отношении вопросов войны и мира в таком же положении, как если бы верховная власть находилась в руках малолетнего».

Томас Гоббс

Понций Коминий без особых приключений покидает Капитолий, выбирается из города и возвращается к Камиллу, который, не теряя времени, объявляет поход на Рим.

Но визит гонца во вражеский стан не проходит без последствий: его следы обнаружены на скалистом склоне холма, и галлы приходят к естественному выводу о том, что если подъем по этому склону не так уж невозможен для одного человека, то почему бы тем же путем не пойти сотне людей, двум, трем…

Что они и делают одной безлунной ночью. Но вот незадача: когда на вершину холма взобралось достаточное количество галлов и они двинулись к храму Юноны, там их неожиданно встретили священные гуси, которые своим гоготом разбудили спящих римлян, таким образом дав повод для возникновения крылатой фразы «Гуси Рим спасли».

«Спасли», – это, конечно, громко сказано, но то, что они предотвратили безнаказанное избиение спящих защитников Капитолийского холма, несомненно.

Галлы были отброшены, но общую ситуацию это не изменило: противники вернулись на прежние позиции, причем и те, и другие вскоре начали страдать от болезней и голода. При этом римляне, будучи запертыми на Капитолийском холме, не имели, в отличие от галлов, никакой информации о событиях в стране. А события развивались довольно стремительно: освобождая город за городом от галльской оккупации, Камилл со своими войсками уже приближался к Риму.

Бренн, которому никак не улыбалось оказаться запертым в стенах им же захваченного города, принимает решение выйти на оперативный простор, но не упустив при этом возможности извлечь вполне материальную выгоду из этого положения. Он вступает в переговоры с осажденными и обещает снять осаду с Капитолия, если получит за это выкуп в размере трех тысяч асов (свыше 300 килограммов) золота. Римляне соглашаются на эти условия и в назначенное время приносят на форум золото. При взвешивании его галлы ведут себя, мягко говоря, недостойно, сначала применяя не правильные весы, затем нагло надавливая на чашу с гирями. Римляне открыто негодуют, а Бренн, расхохотавшись, снимает с себя тяжелый меч с перевязью и бросает поверх гирь со словами, ставшими с тех пор крылатыми: «Vae victis!» (Горе побежденным!)

Римляне готовы проглотить и эту обиду, но как раз в эту минуту на форум входит Камилл в сопровождении отряда воинов. Он приказывает римлянам снять с весов золото и отнести его в храм, а галлам – забрать свои весы и убираться восвояси, так как римляне привыкли спасать свою родину не золотом, а железом. Бренн кричит, что римляне нарушают договор, на что Камилл спокойно отвечает: «Договор недействителен. Только я, диктатор, могу заключать договоры, равно как поощрять или карать преступников, так что советую тебе, Бренн, искренне покаяться в своих прегрешениях».

Бренн и его приближенные, как и следовало ожидать, выхватывают из ножен мечи. Начинается бой, который завершается отступлением галлов из Рима.

Но Камилл со своим войском настигает их и разбивает наголову, еще раз доказывая справедливость пословицы: «Лучше лев во главе стада баранов, чем баран во главе львиной стаи».

Но ни лев, ни баран, никакое из живых существ не станет захватывать жизненные блага просто так, не столько для удовлетворения потребностей, сколько для расширения сферы влияния, а еще того хуже для вящей славы, демонстрации могущества или иной нелепицы. На такое способен только человек.

КСТАТИ:

«Никакое удовольствие не есть зло само по себе; но средства, производящие некоторые удовольствия, приносят беспокойства, во много раз превышающие эти удовольствия».

Эпикур

Римляне обрели свое удовольствие в захвате чужих земель, в основном греческих, сначала на территории Аппенинского полуострова, а затем и далее, иллюстрируя поговорку «Аппетит приходит во время еды».

Этот аппетит был серьезно подпорчен Пирром (319—273 гг. до н.э.), царем Эпира, небольшого государства на Балканах. Он прибыл на помощь грекам, защищающим свои земли на юге полуострова, с 22 тысячами пехотинцев, тремя тысячами всадников и двадцатью боевыми слонами.

Его войско одержало несколько убедительных побед над римлянами, но понесло такие потери, что Пирр вынужден был произнести фразу, ставшую тут же крылатой: «Еще одна такая победа, и я останусь без войска!» Вернее, не столько сама фраза, как понятие «пиррова победа».

Вскоре римляне взяли реванш, действительно оставив Пирра без войска. Они покорили все греческие города на юге Италии и обратили свои алчные взоры на остров Сицилию, пока что только взоры, потому что в ту же сторону смотрел и могущественный соперник Рима – Карфаген.

Расположенный на северном берегу Африки этот город обладал сильным флотом и огромной армией, что позволило ему захватить обширные территории на побережье и претендовать на господство во всем Западном Средиземноморье.

И вот эти двое псов зарычали и стали в боевую стойку, глядя на лежащую между ними кость в виде Сицилии.

В 264 году до н.э. началась война между Римом и Карфагеном, названная Пунической (карфагенян называли пунами). Она продолжалась более 20 лет и закончилась победой Рима, который завладел не только Сицилией, но и такими средиземноморскими островами, как Сардиния и Корсика.

А Карфаген, быстро оправившись после этого поражения, начинает захват Испании. Главным действующим лицом этого эпизода истории становится молодой, но блистательно талантливый карфагенский полководец Ганнибал (247 или 246—183 гг. до н.э.), чьи победы в Испании послужили поводом для объявления Римом войны Карфагену.

Началась вторая Пуническая война.

Совершенно неожиданно для римлян Ганнибал со своим войском совершает переход через заснеженные вершины Альп и, потеряв, правда, почти половину своих солдат, выходит в долину реки По на севере Италии.

К нему присоединяются галлы, значительно усилившие поредевшее войско карфагенян. Ганнибал стремительно движется с севера на юг Италии, не встречая сколько-нибудь серьезного сопротивления римлян.

В 216 году до н.э. состоялось большое сражение у селения Канны. Римская армия насчитывала 80 тысяч пехоты и 6 тысяч конницы, а карфагенская 40 тысяч пехоты и 10 тысяч конницы. В этой битве полководческий гений Ганнибала одержал ошеломляющую победу над грубой силой римлян, потери которых составили – ни много ни мало – 70 тысяч! Еще одно подтверждение истины: «Мозги дороже рук».

После этой победы часть городов Италии, покоренных Римом, перешла на сторону карфагенян. Известно, что если крысы бегут с корабля, то дела этого корабля очень и очень плохи… И тем не менее римский сенат отказался выслушать карфагенского посла, предлагавшего начать переговоры о мире.

Ганнибал подступил к римским стенам, но, не обладая силами, необходимыми для штурма, отошел на юг Италии.

А римляне деятельно готовились к реваншу, собирая огромную армию и блокируя всех действительных или вероятных союзников Карфагена.

В 212 году до н.э. была предпринята такого рода экспедиция на Сицилию. Возглавил ее военный консул Марцелл, располагавший мощными морскими и сухопутными силами, а потому воспринимавший свою миссию как выезд на пикник или что-то вроде этого.

Но под стенами города Сиракузы пикник враз превратился в избиение младенцев, причем в роли младенцев выступили римляне, явно не предполагавшие такого поворота событий…

Этот поворот был обязан светлому гению одного-единственного человека по имени Архимед. Этот скромный житель города Сиракузы вошел в Историю как великий изобретатель, физик и инженер. Он придумал множество разнообразных машин, действие которых основывалось на применении рычагов, которым Архимед придавал огромное значение. Недаром же ему приписывают слова: «Дайте мне точку опоры, и я переверну мир».

А вот машинам своим он, будучи творчески неиссякаемой натурой, не придавал должного значения, так что они были построены лишь по настоянию тирана Гиерона, задумавшего наглядно ознакомить жителей Сиракуз с новейшими техническими достижениями. Вот эти-то машины и сыграли решающую роль в событиях под стенами Сиракуз.

Римляне напали на город одновременно с суши и с моря. Приведенные в действие машины Архимеда забросали сухопутное войско огромными стрелами и камнями, производившими подлинное опустошение в рядах противников, а то, что происходило с римскими кораблями, похоже, пожалуй, на кадры из самых крутых американских блокбастеров: длинные рычаги с железными крючьями подхватывали боевые корабли и, повертев в воздухе, швыряли их. на скалы, а другие приспособления каким-то непостижимым для среднего ума образом сталкивали корабли друг с другом, переворачивали их вверх дном, ломали, будто лучины, мачты и т.п.

Марцелл отдает приказ своим войскам отступить от стен Сиракуз, но вскоре, как говорится, для очистки совести, предпринимает попытку нового штурма, рассчитывая на то, что метательные машины Архимеда будут бессильны на близком расстоянии, в так называемой «мертвой зоне».

Но не тут-то было. На штурмующих опускались бревна с железными остриями, их лестницы далеко отбрасывались от стен с помощью выдвижных рычагов, а из сотен узких бойниц вылетали стрелы, камни и метательные диски, сея ужас и панику.

Марцелл отступает в глубь острова, покоряя один сицилийский город за другим, но через некоторое время вновь возвращается под стены Сиракуз, не оставляя своих первоначальных замыслов, но не представляя, как именно их воплотить в жизнь.

На помощь ему приходит случай, как это всегда бывает, когда реальные шансы объективно равны нулю…

КСТАТИ:

«И еще довелось мне увидеть под Солнцем – что не быстрым – удача в беге, не разумным – богатство, не храбрым – удача в битве и не мудрым – хлеб, и не сведущим – благословенье, но срок и случай постигает всех».

Соломон Мудрый

В ходе переговоров относительно выкупа за одного взятого в плен уроженца Сиракуз Марцелл совершенно случайно замечает опытным глазом слабое звено в системе крепостной обороны, ну а дальше… дальше жители Сиракуз справляют праздник в честь богини Дианы, в разгар которого римляне захватывают почти незащищенную башню, ну а там уже самые хитроумные машины Архимеда были ни к чему…

Потом говорили, что Марцелл плакал при мысли о том, что сотворят с этим прекрасным городом солдаты, которые требовали разрешения на грабеж и уничтожение его. Что до уничтожения Сиракуз, то Марцелл клятвенно пообещал казнить каждого, кто будет замечен в активности такого рода, а вот грабеж и захват рабов пришлось разрешить, следуя стереотипам тогдашнего массового мышления. Он, правда, строго запретил убивать, насиловать или обращать в рабство свободных жителей Сиракуз, так что можно предположить, будто римские солдаты не очень зверствовали в захваченной ими жемчужине Средиземноморья.

Но имел место один случай, который свел на нет все боевые победы и римлян, и греков, и кого угодно из желающих оставить подобный след на страницах Истории. Марцелл приказывает одному из своих ординарцев отыскать Архимеда и привести к нему для беседы. Ординарец быстро обнаружил жилище ученого и его самого, увлеченного решением математической задачи и, по обыкновению, отрешенного от всех прочих реалий бытия. Что говорить, если он, принимая ванну и совершенно неожиданно открыв при этом понятие водоизмещения, выбежал на улицу с криком «Эврика»! («Нашел!») И это не единственное подтверждение его отрешенности, так что ничего нет удивительного в том, что Архимед, мельком взглянув на вошедшего воина, сказал, что примет его предложение, но только после решения задачи. Римлянин отреагировал так, как и следовало от него ожидать: он обнажил меч и убил этого ненормального умника. Только и всего…

Согласно другой версии, Архимед сам направлялся к Марцеллу, неся модели машин и инструменты, но был встречен солдатами, почему-то решившими, что он несет золото.

Так или иначе, но все историки сходятся на том, что Марцелл был крайне опечален смертью Архимеда, назвал это убийство святотатством и приказал немедленно отыскать родственников ученого, чтобы выплатить им компенсацию.

Смерть Архимеда весьма символична: она сыграла роль модели греко-римских отношений той эпохи.

Римляне не только воспользовались изобретениями великого грека, они вывезли из Сиракуз все шедевры греческого искусства, и Рим – до того времени всего лишь казарма, украшенная разве что окровавленными доспехами, – вдруг превращается в галерею, где выставлены произведения изящных искусств и где суровый прагматизм склоняется перед легкомысленной эстетикой и капризной роскошью.

В Риме началась мода на греческую изысканность, но мода эта, разумеется, охватывала лишь сугубо внешние проявления, да и то в отдельно взятых сферах бытия. В целом же Рим оставался Римом, символом которого вполне можно было бы признать того солдата, который убил Архимеда.