Текст книги "Нарисуем"

Автор книги: Валерий Попов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 10 страниц)

– Все, поздняк метаться! – Пека с окна схватил банку с оставшимися пиявками, размахнулся… но творить безобразия в рабочем помещении директору ни к чему. – Идем.

– Куда?

Куда – неважно, важно успокоить его!

– В болото их!

– Но они-то виноваты чем?

Спокойно, спокойно!.. У меня нервов нет. Проблемы лишь у других – должен их устаканивать.

– Может, кому другому пригодятся? – предположил я. Аргумент подействовал. Пека поставил банку. Часть гуманизма все-таки проявил. И «фершал» оживился.

– Там, – синея глазками, произнес, – ждет один…

– Разберусь! – отчеканил Пека.

В сыром садике на скамейке развалился мужик. К блаженству готовился: щурил глазки, сладко почесывался весь. Рубашка на пузе распущена. Ботинки на голую ногу, без шнурков… даже завидно. Вольготно живут! Увидел нас – и глазки сразу сделались стальные.

– Вы хто?

– Курортную книжку! – Пека неподкупную руку протянул.

– Так мы с Трофимычем…

– Забудь про него! – это я рявкнул. Тоже «заступил».

– Что там у тебя? – Пека строго указал на мешочек возле ботинка. Мешочек был поднят.

– Сушеный снеток.

– Сыпь. У тебя есть во что? – Пека ко мне обернулся.

– А то!

Я тоже понимаю свой пост. Как чувствовал: уходя с виллы, пакетик захватил. Урвал я его на одной литературной премии… то есть премия другому досталась, а я зато пакетик урвал!

– Шурши, шурши! – нагло говорил Пека, когда тот вопросительно прерывал сухую струйку. Коррупция полным ходом пошла! – Ладно, иди. – Пека наконец насытил свой взгляд. Взяткодатель ушел в пиявочную. – Да… – Пека зачерпнул горсть, пристально вглядывался в рыбешек, решив, видимо, внести лирическую составляющую. – Первая моя еда! Голодно жили, а у соседки в сенях стоял мешок снетков. Зачерпнешь на ходу – и после хрустишь полдня. Солененькие! – напряженно всматривался в эти сушеные запятые. Лицо его исказила мука. Видимо, никак не удавалось ему найти тут свое оправдание. – А эти… злые какие-то! – подбросил их на своей мозолистой ладони. Стыдно в глаза глядеть снеткам!

– Ну почему? – проговорил я. – Вот этот, глазастенький, вроде бы ничего.

– На. Спрячь пока! – Пека протянул мне пакет. Щедро делился криминалом. И так бы мы, может, и жили с ним, не зная отказа, а может быть, даже меры, в пиявках и снетках, но… слишком громкий оказался пакет!

– Что он у тебя – из жести, что ли? – злобно сказал Пека, когда мы пошли.

– Да это снеток такой шумный.

Буквально шагу без грохота не шагнуть! Пека, наверное, думает – я нарочно?

В грязелечебницу с ним заглянули – грязь аппетитно чавкала в чанах, шли пузыри. Но грязехранительница суровая оказалась женщина, хоть и привлекательная – выгнала нас!

– Если б вы были настоящий директор – знали бы, что в грязелечебницу можно входить только в специальной одежде и обуви!

Опозорившись, вышли.

Пошли через мост.

– Эх! – Пека вдруг вырвал у меня пакет, с громким шорохом стал снетков в воду ссыпать. Прощай, коррупция! Но не успел я погрустить толком, как Пека сам вслед за снетками через перила полез – к счастью, запутался.

– Ты куда? Ведь пиявки ж не помогают тебе!

Но он, похоже, не к пиявкам собрался. Боролись с ним. В результате запутались, как в гамаке, висели над бездной… Вот был бы тут Митька, пацан, – он бы нас распутал. А так некому… Пришлось самим.

Стояли на моем берегу, тяжело дыша. Дальше что? Ничего? Расстаемся?

– На! – Пека вытащил из кармана заветную тряпочку, развернул. До боли знакомые корявые бляшки: золотортуть! – Держи! Тебе жить!

Слезы потекли.

– А тебе?

– Мне своего яду хватает! – гулко ударил в грудь. Звук необычный.

Да, мне жить… Но если лишь на бляшки надеяться – жить недолго. Так не пойдет! Полюбовавшись, завернул бляшки в тряпочку, назад протянул. Пришло, видно, мое время. Пора Пеку поднимать. «Нарисуем!» – как говорили когда-то мы.

– Пошли!

– Куда? – Он пошел неуверенно, но с надеждой.

– Нарисуем!.. Ты знаешь, кто здесь находится?! – я вскричал.

– Гуня, что ли?

Реагировал неадекватно!

– Да!

– Не вижу наживы! – грубо Пека сказал. С лету вырубает Гуню! Ну нет уж! Ни одному своему герою не дам отдыхать!

– Все увидишь, – я пообещал.

А что, интересно, увидит он?

– В кино хочет тебя снять… кинозвезда ты наша!

Я радостно ускорил шаги. Пека плелся. На «Марш энтузиастов» это мало похоже.

– Да, – я обернулся назад. Буквы « ГОРНЯК ЗАПОЛЯРЬЯ» на том берегу как город стояли, – кстати, – вскользь произнес, – ты не можешь ли, как директор в соку, эти буквы убрать… хотя бы на время?

Не одно сделаю, так хоть другое.

– Фильм-то исторический. Понимаешь? Буквы эти не лезут в него.

– Во! – Он ответил своим любимым жестом, хлопнув по сгибу руки, и я им залюбовался, как прежде! Он прав. Если тут и есть что-то историческое – то эти буквы.

До виллы все-таки добрели. И увидели!

Стаю шикарных машин. Какой, на хрен, тут век?

Тем временем проходили мимо нас:

известный общественный деятель (бывший подводный чекист);

брюнет, известный как обладатель дырки в государственной границе (он же главный таможенник);

два ярых политических противника… бурно прильнувших с двух сторон к одной красотке;

маленький неприметный человечек по кличке «Украл Урал»;

два известных телевизионных обозревателя – и оба оборотни…

Бодрый гомон. Объятия лидеров различных масштабов.

Спортсмены с развернутыми знаменами.

Гуня стоял почему-то во фраке… Пламенный революционер?

Стройно казаки подошли – каждые в своей форме. Кубанцы, гребенские, донцы, терцы, ногайцы. Впереди шел усатый есаул.

– Куда нам?

– Мы, кажется, с вами договаривались, – нервно Гуня вскричал, – что вы будете осуществлять охрану!

– Могем! – добродушно откликнулся есаул.

– Ну давай, Санчо, командуй! – загомонили казаки.

– Что это? – произнес я. Такого я не писал!

– Здесь теперь, – горестно Гуня произнес, – уже не выдуманный мирок твоих рассказиков! Здесь, увы, реальная жизнь.

Я с изумлением озирался… Про реальную я бы не сказал. Шли сочные красотки… но мне как-то до фонаря. Упала секс-активность? С огорчением заметил, что это не волнует меня. Конец?

– Ну что? – Гуня самодовольно огляделся (творение его рук?). – Отечеству не хочешь послужить?

– Давай, – я произнес осторожно. Знал уже по опыту: пафос всегда у Гуни ассоциируется с крупной деньгой. – Так что это? – все же уточнил.

– Увы, реальная жизнь! – Гуня глянул окрест. Ни хрена себе реальная! Какие тачки! – Съезд новой партии! – просто закончил он.

– Как новой?! – ужаснулся я. Тогда это звучало кошмаром!.. во всяком случае – для меня. Нам и старой во как хватало!

– Вот так, – скорбно Гуня произнес. – Должны же мы сделать что-то стоящее?

Смотря сколько стоящее. У нас уже одна партия есть! Ум, честь и собственность нашей эпохи.

– Да, мы рискуем! – он гордо выпрямился.

Между тем прибывали лимузины. На тайную маевку это как-то мало было похоже. Идеи мне не близки… но роскошь нравится.

– А кто… – я огляделся, – режиссер всего этого?

– А кого они еще могут найти за такие мизерные деньги? – он горько рассмеялся. – Но ты, надеюсь, со мной?

Подъехал очередной лимузин, и из него вышли (вот этих знаю!) мама-балерина и с ней под ручку свежий ее муж, министр экономики Швец… он же Пекин патрон. Ясное дело, зачем партия ему! Чтобы в случае повышения цен (уже начинается) объяснять всем: «Так надо!»

– Мы пойдем на все, – сказал Гуня бесстрашно, – но мы выберем здесь именно нашего представителя в Верховный Совет!

И я даже знаю – кого. Слегка перефразируя знаменитого вождя, хочется воскликнуть вслед за ним: «Страстно далеки они от народа»!

Гуня вдруг мне шепнул жарко:

– Кстати, мама взглядов его абсолютно не разделяет!

По разные стороны баррикад в одной постели.

Однако когда Швец подошел, Гуня отрекомендовал меня лихо:

– Этот одной ногой уже наш!

Швец поглядел сквозь пенсне почему-то неодобрительно. Мама глянула более благосклонно. Захотела не примой-балериной стать, а женой депутатской. А в «золотых рыбках» – Гуня и я!

– Но ты меня не бросишь, надеюсь? – шепнул Гуня, когда они прошли.

Да-а, однажды, по его просьбе, одному министру я написал. Потом долго каялся!

Кое-кто его ругал,

Что за свет он много брал.

Но любил его народ

За бесплатный кислород!

А теперь Гуня думает – получится лучше?

– Ты знаешь ведь – все воруют! – Гуня шепнул мне.

– Не может быть.

– Но здесь будет не так!! – вдруг рявкнул он. Я даже отшатнулся. Ну нет так нет.

– Вот! – я выставил Пеку вперед, последнюю нашу моральную опору, как мне казалось на тот момент.

Гуня почему-то не обрадовался.

– Ну, пусть побудет, – вяло произнес он.

Мол, позволим ему, хотя бы в щелочку, глянуть на сияющее царство справедливости и добра!

– Отечеству послужить не хочешь? – это он для Пеки повторил, но уже как-то вяло. Пека в ответ лишь зубами заскрипел. Чувствуется – разные у них представления о добре!

– Вывеска где… Института профтехзаболеваний? – выдал Пека свой злобный характер. В такой момент!

– Все! Я помчался! – Тактично «не расслышав» Пекиной бестактности, Гуня ускакал. Таким образом вопрос Пеки как бы в меня попал. Но что я мог ему ответить? Что профтехзаболевания у этих уже не те? Или что лечатся они в другом месте?

– Ну пошли посмотрим! – грозно Пека произнес.

Конец съезду?

– К-куда?! – Санчо вдруг именно Пеку ухватил. Чутье охранника!

– Со мной, – пояснил я.

– А ты кто?

Да – это уже не кино. Быстро тут духовные ценности меняются!

– Санчо, что там? – крикнули сверху (голос удивительно на Гунин похож).

– Да прутся тут разные.

– Рубай их!

– Ну рубай! – раздвинул Пека рубашку. Явилась татуировка на его груди – колесо с крылышками.

– Наш человек! – радостно вскричал Санчо. – Ладно. Мирно иди себе.

Мы сошли на пляж, улеглись на гальку… Солнце припекает уже! Какой длинный день. Отдохнем? Как же!

– Ты хочишь, чтобы мы наказали тебя?

Подняли головы. Два джигита, рыжий и черный, стояли у пляжа. Пожилой однорукий мужик таскал единственной своей рукой, закинув на спину, топчаны – и два с грохотом уронил.

– Э, э! – Пека подскочил к горцам. – Может, самим потаскать?

– Не учи нас! Это наш пляж!

– А может, маленько поучить? – Пека вытащил из штанов ремень с бляхой, на руку намотал.

– Что ж… давай поучимся! – Рыжий выдвинул из ножен кинжал.

Все, сейчас кровь прольется! У джигитов, раз уж вынул оружие, стыдно необагренным его опускать.

– Прекратите! Мы делегаты! – я завопил. Стыдно, но зато громко.

И вот уже верный Санчо летит, свистя шашкой.

– Я с вами, мужики! Любо! Давай! – крутил шашку, «разгоняя» ее, как положено в кавалерийском бою. У нас с Пекой даже слезы потекли… впрочем, они давно уже льются, давно – какой-то едкий дым. Видимо, будущих сражений? Кинжалы, однако, спрятали джигиты… в виде исключения обычай нарушили.

– Вот так вот! Своих не бросаем! – разгоряченный Санчо шашку в ножны заткнул. Глянул на Пекин ремень – как-то они узнают друг друга по бляхам. – Кореш! В сто пятой?

– В сто четвертой специальной.

– А я в сто пятой. Сам откуда?

– С Пьяной Горы.

– Так ты казак?

Да, он заполярный казак. Они жарко обнялись. Вот и товарищи! Только я одинок.

– Ладно, давай потаскаем, поможем мужику, – предложил Пека.

– Ты, Антон, опять здесь! – осуждающе сказал Санчо однорукому, который, достав из лохмотьев бутылку, жадно пил, потом сел, уронив голову.

– Ладно, какой вопрос! – миролюбиво произнес Пека и, с грохотом выдернув из загородки сразу три лежака, взвалил на спину. Санчо, неодобрительно покачав головой, однако, присоединился. И мне пришлось.

И здесь Гуня явился, верный друг. Но, ясное дело, не грузить.

– Джемал! Джамшуд! – рявкнул Гуня. – Опять вы волыните, не носите топчаны.

– Мы ему заплатили! Хорошо заплатили! – Джемал указал на уснувшего Антона. – А он работать не хочет.

– Ладно, зайди ко мне! – в этот раз Гуня мне уже рявкнул. Набирает обороты! Что-то наперекосяк? Шел я, во всяком случае, не спеша… Не нанял!

Санчо чуть сзади, в обнимку с Пекой шел, вспоминая сладкие ужасы боев. И тут, у самых дверей, Санчо вдруг вспомнил про свои обязанности.

– Стой! – спецзахватом Пеку ухватил. – Куда?

– Мы делегаты, – уже неуверенно произнес я.

– Брось! Какие вы делегаты? Я уж навидался их! Те другой крови. Ладно, ты иди, – разрешил вдруг мне. – А ты стой! Куда-а?

Казачьим подкатом Пеку перебросил в «бересклет въедливый» и сам кинулся туда. Бересклет, кстати, бурно пружинил: не поймешь, на чьей стороне. «Нет добросовестнее этого Санчо!»

В это время вглубь помещения прошли стройными колоннами донцы, кубанцы, гребенские, уральские. Можно им! Славяне с гуслями в шелковых рубахах, хасиды в цилиндрах и с пейсами, завитыми как пружины, препятствий не встретили. Адмиралы в полной парадной форме. Вызывающе одетые люди неопределенного пола… Нудисты прошли – абсолютно голые, но надменные. Весь маскарад. Можно абсолютно всем! Но не Пеке. Чутье охранника Санчо не подвело.

– Ты ж нормальный мужик! Я же вижу. На хер тебе туда? Какие вы делегаты? Нормальные парни! Вечером поддадим! – Санчо, пластая Пеку, чуть не рыдал!

Да, Пекин «диагноз» бесспорен. Не замаскируешь. «Несмываемое пятно труда»! И с топчанами мы прокололись. Делегаты лежаки не будут таскать.

– И то! – Пека, все же аккуратно уложив Санчо в «бересклет въедливый», вылез. – Ладно, пошли. Ты, Санчо, не журись. Боевой опыт придет.

– Пека, ты! – вдруг Гуня явился. И словно впервые старого друга увидал, горячо впился смачным поцелуем в него. – Друг ты или кто? У меня к тебе огромная просьба… Мама приехала.

Она не только мама, я бы сказал…

– Умоляет, просит черешни! Она ж из Крыма сама. Только ты!

«Вот пусть и сходит сама», – такого я ждал от Пеки… но от него всегда надо большего ждать.

– Смогем! – ощерился Пека. После затишья у него бурю жди!

– Денег дать?

– Обойдемся.

– Ты-то как раз мне нужен! – Гуня меня ухватил.

– Я не только тебе нужен! – вырвал руку. Пеку догнал. – Да, это не наш электорат.

– Наш электорат под землей! – произнес он грозно.

Как это понимать?

На рынок, однако, вышли. Мужественно миновали россыпи снетков. Подошли к черешне. Каждая как взрывное устройство!

– Ну что, берем? – опасливо произнес я.

– Не хочу тут брать. Одни абреки торгуют. Рoстят-то не они!

Не совсем это так… но с ним сейчас лучше не спорить.

– Диета мне прописана, – вздохнул он, оглядывая ряды. – Стол номер два. А я ем все, что не приколочено. Пошли!

– Тут где-то Казачий рынок есть, – я вспомнил спасительное. Хотя казаки с ним тоже обошлись… – Вон стрелка-указатель. Давай.

Долго патриотично шли с ним на Казачий рынок, согласно указателям, через долы и овраги, грязные слезы утирая. Дым уже вполне явственный! Потому и тело, наверное, чешется. А я думал: из-за пиявок.

– В горах лес горит, – хмуро пояснил Пека. – Возле винсовхоза бывшего. Виноградники жгут – ну и лес загорелся.

– Да, умно…

– Ну что? Хорошо тебе? – оскалился он.

– Хорошо, но душно.

– За Митьку переживаю я, – Пека говорил. – Больно горяч, наивен… Тонкая кожа! У меня-то кожа дубленая.

– Поздно уже кожу ему дубить… опоздал, – вырвалось у меня.

– Они еще небось из-за дыма в аэропорту сидят, – простонал Пека. – Да что изменишь-то?

На плоском холме нас встретило кладбище. Куда ж нам без него! Двое оборванцев, уйдя уже по пояс, рыли могилу. Третий – небритый, мордастый, видимо, бригадир – стоял, опираясь на лопату, и злобно высматривал кого-то. И Пеку сразу признал.

– Где же ты шляешься, собака?! – заорал. Сунул Пеке лопату… и тот покорно почти начал рыть. Пришлось вырвать силой лопату.

– Другой это, – бригадиру пояснил.

– Надо же, а как вылитый.

Этот везде свой… кроме палаты депутатов.

«МОРЯК ЗАПОЛЯРЬЯ» возник. Шли через его территорию.

– Прям сплошное Заполярье тут, – Пеке сказал. – Как бы не замерзнуть.

– В Заполярье не замерзнешь! – рявкнул он. Спорный тезис. Но для них это, видимо, постулат. Шли мимо столовой.

– Стоять! – Красномордый капитан в парадной форме нарисовался в окне. – Право руля!

Вошли в гулкое помещение. Слепят мундиры, нашивки и ордена. Желтеет коньяк.

– Товсь!

Приготовились.

– За день славного военно-морского флота… Залп!

– Спасибо, спасибо, – я пытался уйти. У нас же другие задачи…

– Товсь!

– Спасибо… но мы вроде не моряки…

– Сухая мандеж! – резко он возразил (для расшифровки надо бы глянуть в военно-морской словарь). – Кто не моряк? Пека не моряк? Да он все наши лодки кормит, без него бы от стенки не отошла ни одна! В отсеках у нас свой человек! За кормильца нашего… Залп!

Тут уж нельзя было отказать. Тем более что и я вспомнил вдруг, что по первому диплому своему инженер-акустик подводных лодок. Гордость пришла.

– Кормит нас, – хохотал красномордый. – Плохо одно – для лодок «еда» лучит сильно, так что у нашего Пеки теперь прибор только на полвосемнадцатого всегда!

Как почти моряк я, к сожалению, знал, что «полвосемнадцатого» означает «всегда вниз».

– Залп!

Вышли, качаясь. Это можно лишь с ним – за пять минут так напиться. Причем внезапно.

– Насчет «полвосемнадцатого» мы еще будем смотреть! – грозно Пека сказал.

И случай тут же оперативно представился. Вошли на Казачий рынок… но и там за прилавками только абреки! А где же казаки? Все на съезд подались?

Лишь какие-то алкаши под окрики хозяев таскали мешки с урюком от машины к прилавку. И наш Антон однорукий уже тут!

– Этот мешок сюда неси! Живээ давай! – покрикивал на них седой джигит. – А ты вали! – крикнул на Пеку, подсобившего Антону. – На вас не напасешься! Все, что гнилое останется, – дам!

Это Герою соцтруда!

Нас, впрочем, интересовала черешня. Или что? Не совсем ясно, по какому принципу Пека к статной красавице подошел, торговавшей, как ни странно, снетком – продуктом, уже изрядно себя скомпрометировавшим, этой сушеной «золотой рыбкой», поманившей и нас.

– Вот это лицо я буду мучить, – определенно Пека сказал. Потом все же пояснил: – Мою соседку мне напоминает, у которой я снетка брал.

Понятно: комплексы детства. Опять я его породил, вместо того чтобы убить!

– Мне кажется, это не черешня. – Я осторожно указал на прилавок. Но он, говоря по-казачьи, закусил удила. Чернобровая казачка. Подоила мне коня. Песня!

– Казачка?

– Да! – задорно ответила она.

– А где муж?

– Объелся груш!

Ноздри Пеки хищно раздулись… быть беде. Не успела жена его приземлиться в Лондоне… а точнее, не успела даже оторваться от земли… Меж тем кольцо абреков сужалось. Явно повышенный интерес.

– Отойды! – крикнул седой. – Она с нами работаит!

– А отдыхает со мной! – Пека повел на них мутным взглядом. Окосел без вина… если не считать, впрочем, пяти стаканов коньяка. – Что это у тебя снеток такой мелкий? – снова со всей страстью обратился к ней.

– А у тебя крупный? – Ее глаза тоже как-то заволоклись. Опьянели оба!

– Это для фильма нам нужно, – кинувшись к седому, забормотал я. – Кино будет. Понимаете?

Почему-то я слепо надеялся на авторитет важнейшего из искусств. Но в мысли торговцев урюком идеология как-то слабо проникла.

– Плохое это кино, плохо кончится! – сказал мудрый житель гор. И как в воду глядел.

– И ты, что ли, казак? – кокетничала красавица.

– А ты будто не видишь!

– А конь у тебя лихой?

– Так сядь на него!

На рожон лезет! И она на него ж! Я испуганно озирался. Торговцы урюком стягивались, но Пека словно того и ждал.

– Поговорить желаете? – резко обернулся.

– Хатым!

Повели Пеку – ну и меня, естественно, – по склизким ступенькам в мясной подвал, к своим соплеменникам. Ужас! Расчлененные туши, отрубленные головы. Вырезанные языки и глаза. На крюках висели всяческие кишки и трахеи. Толстяк в окровавленном фартуке на голой груди меланхолично рубил на широкой колоде кости и сухожилия. Аллегория сильная!

– Вино пей, – поставили, плеснув, перед Пекой мятую кружку. – И уходи!

– Зоя! А давай стоя? – дерзко Пека отвечал. Усы абреков задергались. Я кинулся к нему – мол, опомнись, зачем? И так еле жив… От тебя даже пиявки дохнут! Но то был уже другой человек. Если б пиявки попили крови его сейчас – превратились бы в удавов.

Распрямился гигант! И тут на него кинулись враги, повалили головой на колоду. Палач в окровавленном фартуке занес тесак… Все? Я протянул вперед руку. Руби! Палач, вдруг выйдя из сонного состояния, глянул на старейшину – чего? Но как раз за этот миг Пека и набрал силу, рванул – враги все посыпались с него, как осенние листья!

– Молодец, урус! Урус джигит! – старейшина мне адресовал комплименты. – Выпейте вина.

Пека распрямился. Обвел взглядом всех… Лишь радостные улыбки! Дыша еще тяжело, мы выпили. Хорошо, когда горло есть.

– Вопросов больше нет? – осведомился Пека.

– Нет, дорогой.

Я оглядел напоследок подвал. Надеюсь, он так и останется аллегорией? Но, зная Пеку, не стал этого утверждать.

Он неторопливо к казачке подошел, вертя, правда, шеей, словно тесен воротничок.

– Ну, ты готова?

– Я всегда готова!

Ссыпала снетка в рюкзачок, на плечико накинула. Все же снеток не отчепился от нас, чувствую – будет фигурировать в деле!

– Где искать-то вас… если что?

Все оргмоменты на мне!

– Зачем? – величественно он произнес. Но она ответила проще:

– Та на сейсмостанции мы.

– Где?

– Та я ж работаю там.

Обмер я. Пека и сейсмостанция… Вернулись бы лучше в «Горняк», пиявок бы друг другу поставили… но их вдаль неудержимо влекло.

– Та я ж сегодня не в смену, – угадав, видимо, мои мысли, зарделась она. Не в смену! Но Пека-то всегда в смене! От него всегда надо рекордов ждать.

Проходя мимо ларька «1000 мелочей», он вдруг приобрел два карманных приемничка: один мне протянул.

– Если что будет – услышишь.

Такой, значит, масштаб! Второй приемничек взял себе. Самому тоже интересно.

– Не пропадай! – Сцепку снетков из ее торбы протянул мне. Ушли по солнечному лучу.

В арьергарде я. Прикрываю наступление. Первый час внимательно слушал радио, сидя на скамье. Смеркалось. В сон клонило. Пока, кроме переворота в Санта-Домингес, не было ничего. Ночь. Мирный стрекот цикад. Дремал.

Павлин опять завопил. Меня, может, и не разбудил – но совесть точно… Отпустил Пеку на произвол судьбы. И Гуню бросил. Попал средь двух огней! Не считая третьего, своего… Заснул?

И вдруг надо мной, как коршун над скалою, Гуня завис. Угрызения совести материализовались так быстро? Могли бы и подождать… или это сон?

– Ты как меня нашел? – задал хитрый вопрос. Если скажет, что через сон, – это будет понятно.

– Музычку слушаешь? – указал на приемник. Да, похоже, это не сон. – А работать кому? Реакция поднимает голову!

Я бормотал с надеждой, что, наверное, она ее еще долго будет поднимать…

– С тобой невозможно разговаривать.

– Нет, нет, я помню! Все озарю! Что надо?

– Так! – схватил у меня из горсти пару снетков. – И ты туда же?

Видать, эта сушеная золотая рыбка, полностью скомпрометированная, манила и его. Я на Гуню смотрел. Красивый был парень. Но погубила еда.

Похоже, друг мой на взводе уже, причем не только эмоциональном. На кого опираться? В руках у Гуни вдруг появилась бутыль. Откуда? Прежде не замечал. Гуню всегда за образец благоразумия держал… и таким он у меня и останется.

– С бутылкой поосторожнее, – предупредил я.

– Пошли!

Все время шли почему-то по склонам, осклизываясь: правая нога выше левой.

– Ты веришь в наше дело?! – вдруг остановившись, Гуня спросил.

В таком положении – одна нога вверх, другая вниз – на принципиальные вопросы трудно отвечать.

– Смотря в какое, – уклончиво сказал я. Все уж отвергать нельзя, надо что-то оставить.

– А по-моему, все негодяи! Думают лишь об одном! – Гуня вновь присосался к бутылке. На всякий случай не станем уточнять, о чем «об одном» все думают там у него, чтоб не всплыло что-то совсем неприглядное. Какой-то уровень все же надо держать.

– Давай поглядим друг другу в глаза, – снова поставил он трудную задачу…

Долго пытались это сделать, но не смогли.

– А ты знаешь, – новую жгучую тему он взял, – что я деньги Инне с Митькой отдал?

– Какие деньги?

– Партийные.

Лихо!

– Зачем?

– Чтобы Митька в Англии мог учиться.

– Зачем?

– А ты не понимаешь? – Гуня меня взглядом долбил. – Что здесь все уже рухнуло?

– Как? А что ж мы тут тогда делаем?

– То мы! – Гуня пренебрежительно махнул рукой… с чем я не согласен.

– А эти – знаешь, что творят? – продолжил он жгучую тему. – Они…

Минут двадцать он горячо говорил. Да, такого не ожидал! Из соображений боязливости все опускаем. «Горстка сатрапов!» – вот как он их называл. Пил вино справедливости, пьянея на глазах… Да, неудачно устраиваюсь.

– …А остальные деньги пропил! – Гуня сообщил.

К этой коррупции я, похоже, опоздал.

– Вот! Все! – Он вынул из кармана небольшой мячик денег. Да, радужные рисуются перспективы в моей карьере.

– Тебе что – это безразлично? – Гуня вдруг меня обвинил. – Зверя мне найди, – буркнул вдруг.

– Зверя?

Нет, это все-таки сон!

– Зачем?

– Надо! Для эмблемы. На флаг!

Слышал я, что неподалеку тут одичавший зоопарк. Директор распродает понемногу, для домашних нужд.

И тут павлин снова дико заорал! Видимо, там.

На скамейке у ворот поваленных дядька сидел – заросший, плотный, мелкими глазками зыркал.

– Вам чего?

– Нам бы зверя.

– На эмблему или как?

В курсе уже. Предвидел расцвет многопартийной системы… Потом, правда, большинство зверей вернули ему.

В большом вольере стояла скала, выбеленная пометом. Когда-то тут много было птиц. Но теперь сидел только седой тощий орел. Прочли: «Сип белоголовый». Сип – это гордо звучит. Но белоголовый – это, скорей, символ старости.

– Вам крупного или как?! – рявкнул директор.

– Нам… так, – проговорили стыдливо.

– Тогда в конец идите. Мелкая шушера там.

Обидел. Но справедливо. Стыдливо пошли в конец. Мимо больших клеток прошли, даже не глядя. И не глядя друг другу в глаза. Разделил с Гуней вину. Такая работа.

Мишка бегал в клетке, шумно вздыхая… Не по карману, брат!

Более непонятные звери шли:

«Гиббон белорукий». Белоручки нам не нужны!

«Саймон обыкновенный». Хотя абсолютно ничего обыкновенного в нем нет! Чудовище редкое.

«Выпь». Звучит устрашающе, причем с неким приказным оттенком.

«Сурикетта». Другими словами про нее и невозможно что-либо сказать… сурикетта и есть!

«Барибал выносливый». Но тщедушный. Выборы он навряд ли переживет.

«Кондер разборчивый». Не оберешься хлопот.

«Даурскент мурзявый»…

…тут я откладываю перо.

– Плохо работаем! – Гуня этаким барином на скамейке сидел, нога на ногу. И хотя «работаем» сказал во множественном числе – себя не подразумевал явно. Тильки меня! Сперва он все пропивает, потом я что-то ищу… Но работать надо. Спасение тут.

– Я думаю, – заговорил я, – тотемом нашей партии мамонтенок Дима может стать. Сколько эр в земле пролежал – а практически не разложился! Символ стабильности, а также юности! Ну и согласия тоже… с самим собой!

– А сколько он стоит, ты знаешь?! – Гуня заорал. Будто это я взял партийную кассу… Ну ясно. «Мамонтенок Дима» теперь в Лондоне будет учиться. А не послать ли Гуню подальше – и всех, вместе с зоопарком? Или это будет неженственно с моей стороны?

– Все! Конец! Только ногу занес на высшую ступеньку! – Гуня рыдал.

– Хватит! – вырвал я бутылку. – Пошли.

«Выхухоль». Многовато «х». К тому же не пойми что: смесь оленя и крысы.

«Опоссум». Вид неплохой. Но звучание среднее. И пахнет. Написано, что вонь его распространяется на километры. Зачем?

«Бобер»… грызет хорошо. Но больно грубая аналогия.

Бобер и лиса!

«Енот-полоскун. Род хищных млекопитающих…» Хищных – и одновременно млекопитающих. Разносторонний товарищ. «…питается в основном мелкими ракообразными и рыбками…»

Как раз тем, чем я бы хотел питаться. Может, урву? Симпатичный. Глазки смышленые, черные. В то время как большинство зверей оголтело моталось по клетке в бессмысленной тоске, он, с черным мыском между глаз, похожим на челку, что-то трудолюбиво стирал в луже. Время от времени даже отдувался и вытирал лапкой пот со лба и словно бы поправлял челку – в общем, понравился мне. Большой хвост, полосатый, как палка регулировщика. Енот? Вай нот? Как символ трудолюбия может пойти. Могу и лозунг к нему предложить (но за отдельную плату): «Отстираем знамя!» Но навряд ли на енота у Гуни деньги остались, все же довольно крупный экземпляр… А честнее – жалко мне его стало: он не виноват!

Похождения Пеки меня тоже занимали. Где этот енот-потаскун?

И Гуня хорош! Уверенно имитировал запой – считая, видимо, что пьяному все простится.

– Нам бы вот таку-усенькую зверюшку! – пальчиками показал.

За крохотной землеройкой на четвереньках погнались, предлагая ей последние деньги, – но она не захотела нас выручить, скрылась в норе.

Остались микроскопические величины. Мутная банка. В ней торчит микроскоп.

«Амеба обыкновенная». Обыкновенная она все-таки не совсем!

«Инфузория-туфелька»… какая-то сексуальная игривость.

– Все! – Гуня гордо выпрямился. – Мы профессионально выполнили свой долг. Но зверя не нашли, – уронил голову. Ну не пиявку же вешать и не снетка – символизирующих, как известно, коррупцию!

– Погоди, – прохрипел я. – Еще погляжу.

Практически заменяю один целую идеологическую машину! Но вернулся пустой.

– Ну давай. За аскетизм! – предложил я любимый тост. Гуня поднял бутыль. Только собрались расслабиться – приемник заверещал. Голос стихий!

– Внимание, внимание! Всем выключить электроприборы и покинуть дома! Землетрясение силой семь баллов!

Ухватился за скамью… она еще не качалась…

– Вставай! – стал трясти Гуню, но он лишь мычал. Закрывая половину звездного неба, чернела гора. Вот сейчас она на нас и поедет!

Нарастал гул. И земля затряслась! Я зажмурился… А куда бежать? Снова открыл глаза. За горой поднималось какое-то зарево. Вулкан?.. Когда снова открыл глаза – по склонам горы, сияя и даже слепя, стекали две извилистые ленты… Лава! И прет прямо сюда! Земля прыгала! Я упал… Потом открыл все же глаз… Не лава. Два потока машин с горящими фарами съезжали с горы. Беженцы! А мне куда? Тут толчков, к счастью, не отмечалось. Все и ехали сюда. Тормозили у пляжа, вынимали одеяла, посуду. Вскоре уже слышался и смех. Пикник. Веселые у нас люди! И вскоре уже врубили в машинах музыку и устроили пляски в свете фар!

Светало как-то неуверенно. Мгла! Леса-то горят. В лагере беженцев все как-то угомонились. Под серым небом – еще не рассвело – проснулся на белом галечном пляже. Конец его резко перегибался в скат, и круглая галька вместе с прибоем гулко каталась вверх-вниз… Я, как вода, пластичен и проникаю всюду, и после меня все дышит и сверкает. А камни – тяжелы, давят, двигаться не хотят. Но вода справляется с ними – вон как их катит вверх-вниз. И не такие уж они корявые. Обкатались!

– Ни хрена себе!

Я поднял голову.

Пека стоял надо мной, с изумлением разглядывая лагерь беженцев.

– Они что, землетрясения испугались?

– Это ты у меня спрашиваешь?

– Да какое землетрясение! – Он вдруг дал себе в грудь.

– А что было?

– Да я говорю ей: зачем в ту комнату, где сейсмографы стоят? Там вообще лишь в войлочных тапочках ходят!