Текст книги "Нарисуем"

Автор книги: Валерий Попов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 10 страниц)

– Ну че, сявки? – куражилось «дарование». – Слабо – всем на одного?

– Напишите все как было. Садитесь! – уже устало обращался дежурный к Пеке, забыв, видимо, что окровавленный Пека уже повязан на стуле.

– Зоя, а давай стоя? – дерзко тот отвечал.

Дежурный увидал нас с Ежовым – и с облегчением вздохнул. Ежов, все увидев, не вздрогнул. «Наш человек!» – я подумал. Я и себя уже чувствовал в спецвойсках.

– Лейтенант, – Ежов, как в любое свое творение, всю душу вложил, – ты пойми! Вуз творческий у нас. – Он почему-то показал на изваяние Рабочего и Колхозницы за зарешеченным окном. – Ребятки в фильмах своих живут. Вживаются, так сказать, в роли.

– Так, стало быть, он тут туфту гнал? – дежурный презрительно глянул на Пеку.

Пека напрягся. Чревато! Сейчас начнет показывать. Если уж он за мои вирши кровь пролил… в том числе и мою, то за свое боевое прошлое жизни не пожалеет… в том числе и моей.

Но не зря у нас был такой мастер – Ежов! Композицию чувствовал.

– Ну, это я уже буду глядеть, – Ежов закрыл нас своей широкой грудью, – что они там в сценарии накалякают – туфту или правду! То мой вопрос.

– Ладно. Разбирайтесь, – проговорил дежурный. Видимо, рад был, что такую ношу скинул с плеч. – И не забудьте на премьеру пригласить.

Есть же такие культурные люди!

– Непременно, – буркнул Ежов и повернулся к нам. – Пошли.

– Спасибо, спасибо! Все было замечательно, – горячо благодарил я работников милиции. Я, как обычно, все чудно преобразил!

– Ну что, соколы? Залетели? – усмехнулся Ежов.

– А! – Пека был полон презрения. – Разве ж так ломают? Да им втроем мой … не согнуть! – явно страдал от художественной незавершенности.

– Ну ладно, ты… несгибаемый. Дуйте в деканат, пока чего больше не натворили – и сразу в общагу! – скомандовал мастер. – Да, кадр. – Это он сообщил мне свое отношение к Пеке. Пека опять хотел что-то вякнуть… но закрыл пасть. Понял, видимо, что и кроме него люди есть. Вот так! «Учиться, учиться и учиться!» Ежов, обмахивая пот, убыл. Пека мечтательно смотрел в сторону милиции… взгляд его потеплел.

– Нет… наши люди. Ломают нормально, – вдруг смягчился он.

– Я рад, что тебе понравилось. Пошли. У тебя вещи где?

– Все мои вещи – … да клещи!

Фольклор.

Из камеры хранения, к моему изумлению, он вышел с «сидором» за плечами и огромными связками книг в обеих руках. Вот уж не ожидал. Вот оно – то светлое, что спасет нас! Помогу донести. Друг я или портянка? Вот такой у нас теперь лексикон. Надменная Сысоева, что пыталась нас загубить, пренебрежительно оформила наши с Пекой документы, и мы вышли со студбилетами в руках.

– Но если через две недели не представите ничего вразумительного – отчислим! – свое слово все же сказала.

– А цаца эта своего дождется: пол-Федора я ей засажу! – пообещал Пека, когда вышли.

Комендантша общежития прелестная оказалась женщина. Люблю «изможденок». Таких только и люблю! Холеная, но слегка подмученная, что придавало ей особую прелесть в моих глазах. Но только в моих. Пека не реагировал. Взгляд ее метнулся ко мне. «Мы с вами, интеллигентные люди, вынуждены переносить все это!» Да. Вынуждены переносить. «Все это» имело сейчас обличие Пеки, успевшего к узбекской хирсе добавить крымского «Аромата степи». Только и требовалось от нас в тот момент – оценить ее кинематографическое прошлое, узнать, горестно изумиться: «Вы – и здесь?» Разве это трудно? Узнать я ее, конечно, не узнал – вряд ли она играла крупные роли, но изобразил, как она хотела: «Вы – и здесь?» Разве трудно сделать приятное человеку? Легко понять, чего он больше всего жаждет, – и это дать. От тебя не убудет.

– Что я могу сделать для вас? – спросила она меня страстно. Вот такие коменданты у нас! Но Пека – «косая сажень в глазах» – разве мог ее оценить?

– Я с ним! – вздохнув, указал я на Пеку. Мое изделие мне дороже всего!

– Ну что же, – сухо проговорила она.

Теперь и эта замечательная женщина – наш враг, и, надо полагать, не последний. В результате мы получили ключ от темной клетушки без единого окна под деревянной скрипучей лестницей.

– Ну прям кабинетик мой, восьмисот метров под землей! – умилился Пека. – Нишка такая, столик, стулья… Как тут.

Всю дорогу мы попадаем в его кабинетики! Развел их!

– А вылазишь потом – не разогнуться.

Теперь не разогнуться будет нам двоим.

Прежде всего он заботливо книжки свои распаковал. Расставил их на просушку. Да-а, книги серьезные. Афанасий Коптелов – «Точка опоры». Вилис Лацис – «К новому берегу», «В бурю». Владимир Дягилев – «Солдаты без оружия». Владимир Попов – «Сталь и шлак». Иван Шемякин – «Сердце на ладони». Михаил Бубеннов – «Белая береза». Конечно, в пионерском детстве я их читал – куда денешься? Но сейчас, как все мои друзья, боготворил Набокова. Или не боготворил? Впервые такая мысль в голову пришла.

«Ну? На сегодня, может, хватит? – думал я. – День трудовой, мне кажется, удался?.. Нет! – Я сам по своей лени ударил кулаком. – Работаем!» У меня тоже трудовой энтузиазм.

– Давай!

– Об чем?

– Ладно… как отдыхаете давай.

Все же дал некую слабину. Надеялся – про отдых полегче будет.

– Ну… кино. Театры приезжают…

Тема отдыха у него туго шла.

– Дальше.

– Ну а если проблемы пола надо решить… – неожиданно выдал научный оборот.

– А разве они решаемы? – вырвалось у меня.

– Так а чего такого? Идешь на Гнилой Конец…

На это не всякий решится.

– Почему на Гнилой? В смысле – почему называется?

– Так за водоемом сброса! Дома от испарений гниют… Но бабы отличные! Условно освобожденные.

Освобожденные от условностей.

– Ходил там к одной…

– Ну? – проговорил я. Хотя все уже было ясно: идем не туда.

Пека вдруг надолго умолк. Да, если с такой скоростью ходил – не дождешься.

– А скорее нельзя?

– Скорее только гонорея.

Достойный ответ.

– Правда, предупреждали меня: к этой не ходи. Но гонор!

Но гонорара нам не видать.

– Обратно иду. Дай, думаю, искупаюсь!

– А месяц какой?

– Декабрь… Ну так пaрит все!

Пейзаж, видимо, напоминает Стикс. Я бы не поплыл.

– Отплываю так всего метров шестьсот. Устал после той…

Условно раскрепощенной.

– Вылажу на берег – шмоток нет.

– Отлично!

– В сторонке какой-то хмырь сидит, курит на отвале породы. А я без трусов – ну, в пару все! Подхожу, папиросу прошу. «Ты чего-то потерял?» – интересуется. «Да, – говорю. – Все». «Ай-ай-ай! И с чего это такое с тобой? Не догадываешься?» «На хрен мне догадываться?» «Тогда идем». Отошли с ним к шоссейке. Стоит пикап. Рука такая своеобразная торчит из окошка: три «перстня» нарисовано. Шерстяной! «Кто будешь?» – спрашивает. Хмырь подсказывает: «Бугор с «Полярной». Знаю его». Шерстяной подивился: «Так у него еще и желание по бабам гулять?» Все знают – на «Полярке» у нас полный набор: и газы, и радиация, и горение руд. Только самые «строгие» там – ну и мы, специалисты. «Хорошо устроился, – Шерстяной говорит. – Так чего надо тебе?» «Трусы! – четко докладываю. – Партбилет!» «Все?» «А чего еще?» – удивляюсь. «Правильно отвечаешь! Но учти – еще у той биксы появишься, найдут тебя вот тут, в отвале, но никто не узнает тебя».

Хороший сценарий вырисовывается о рабочем классе!

– Ну и что?

– Что – бросил к ней ходить. Себе дороже!

Романтики никакой. Понимаю, кажется, почему его во ВГИК не хотели брать.

– Ничего не получится! – произнес я в сердцах. – Вуз этот вряд ли поможет тебе.

– Ты поможешь! А то чем Родине гордиться? – нагло Пека сказал.

– …Освободился батя, стал дома бывать…

– Бывать?

– Ну да, партизанские привычки. В основном пребывал неизвестно где.

Спецзадание.

– А выпив, кулаком бацал: «Мы не р-рабы!» Мать насмешливо спрашивает: «А кто ж ты?» «Царь горы!»

– Ну а сейчас ты это дело, вроде, подхватил? – осторожно спросил я. Не оборвать бы ниточку.

– Ну! А куда денешься? Пьяницу от любимого дела не отучишь. Работаем, – скромно Пека сказал.

– Тогда продолжаем! – я прохрипел.

Глубокой ночью мы оба, обессиленные, пластом лежали на полу нашей каморки. И вдруг со скрипом отъехала дверца, и прекрасная комендантша своими дивными белыми ногами запихнула к нам полосатый матрас.

– А цыпа эта доиграется, – прохрипел Пека. – Пол-Федора я ей засажу.

– Ты щедр.

Проснулся я от каких-то ритмичных скрипов. Лежал, смежив веки. Неужто это он уже исполняет страшную свою месть в отношении комендантши? Вот он, рабочий напор! И какое-то полыхание. Северное сияние, что ли, сюда провел? Смело открыл глаза… Господи – это он челку свою расчесывает металлической гребенкой – другая, видимо, не берет!

– В один дом приличный хочу тебя отвести. Жениться думаю.

Если я не лежал бы – упал! Клиент мой неожиданно открылся светлой стороной.

– А сейчас, что ли, утро уже?

– Еще день.

Да, денек емкий получился!

– Ну одеты, вроде, адекватно, – оценил Пека. – Идем.

Мы шли через Кожевенную слободу, вдоль Яузы. Хорошо, тепло! Лужи пышно окаймлены пушистым тополиным пухом, темнеющим к середине от краев.

– Дед его кожемякой был…

– Чей?

Пека удивленно остановился.

– Чего – чей? Кузьмина!

– Так мы к нему, что ли, идем?

– Ну!

Лихие он выбирает маршруты.

– А по себе дерево рубишь? – поинтересовался я.

– Так меня, сына каторжного, на спецфакультет взял!

Это я слышал уже. А потом на эту же каторгу и направил. Любит Пека непосильные рубежи.

– Дед его кожемякой был. Мял портфели…

Выбор удачный.

– Намял дом.

И теперь, понимаю, мы туда идем?

Про деда как раз я готов был послушать: думал, отдохну, в сценарий это вряд ли войдет.

– Все шишки государства, с царской еще поры, в очереди стояли за портфелем его. И лыбились подобострастно: «Вот кто на самом деле портфели нам раздает!»

– А в кандалы? В Сибирь?

– А портфели?

– Тоже верно.

– И никто, заметь, не смел поторопить его. «Рано ишшо», – и весь разговор! И в советские времена – то же самое.

Добрались, слава богу, и до советских времен.

– Дом, во всяком случае, не отобрали…

Где ж тогда, действительно, мять? Да, идеальные отношения художника с государством. От художника, конечно, многое зависит. Но важно еще – что мять.

– На похоронах его все вожди были…

И покойные, видимо, тоже.

– Стояли все сами не свои. Один все рыдал, не мог остановиться!

Дзержинский, видимо.

– Хоронили его…

Видимо, в портфеле.

– Хотели у кремлевской стены. Но Кузьмин наш – внучок-то! – соображал уже. У кремлевской зароют – выкопают. Потребовал Ваганьковское.

– Смышленый.

– Ну так с раннего детства среди вождей.

Мне бы такое.

– На коленях прыгал, считай, у всех, пока те ждали в беседке свой портфель.

И допрыгался. Портфель себе тоже намял.

– Меня, сына каторжного, на спецфакульет взял!

Это мы слышали уже. Пека это как заклинание повторяет.

– Батя всю дорогу мне: «Петр-рович – друг! Поезжай – все тебе сделает». Точно! Дает с ходу, что ни попроси. Этот год – вентиляторы с пневмоприводом для взрывоопасных шахт, дробилки, шнеки, резцы – это лишь в этот год! – Он даже икнул от пресыщения. – Ну и вообще. Все эти годы поддерживал: «Только честь отца не урони!»

С честью отца его непростая ситуация.

– Так ты на Кузьмине, что ли, жениться собираешься? – съязвил я.

– А, тут дело такое – дочь у него.

Это он с неохотой сказал. Но без дочери никак! Без дочери бы с женитьбой проблемы возникли.

– Да, широко замахнулся.

– А чего же? Я наглый раб.

Ясно. Пека, как и батя его, тоже нацелился на дочь командира. Традиции блюдет.

– Ну давай, давай, – я оживился. Что за кино без лиризма? Даже в советских производственных фильмах лиризм бушевал!

– Кончал тут Горный. Инка росла.

Пауза. Энтузиазма не наблюдаю. Производственная тема бойчей у него шла.

– Ну и, надеюсь, выросла? – подстегнул я сюжет.

– Прихожу к ним с дипломом. С цветами… Она одна.

– Та-ак, – произнес я настороженно. От Пеки нужно ждать опасности на каждом шагу.

– Гляжу – она смутилась даже. Теперь-то ее не смутишь.

Сложные, видимо, отношения.

– Ну а тогда-то встречались мы.

Почему у него каждая формулировка угрожающе звучит?

– «Ты, наверное, в Москве хочешь остаться?» – спрашивает. Зарделась вся.

Везет некоторым.

– Это мне – горняку?! – Пека вдруг рявкнул. Я даже отшатнулся от него. Слава богу, я ничего такого ему не предлагал.

– Во! – Пека характерным жестом гулко хлопнул ладонью по сгибу руки.

– И она это видела?

– Нет, – Пека с сожалением произнес. – Так догадалась.

– Так чего мы идем?

– Так а ты на что? Разберись!

Поручил мне ответственный участок. Я-то думал, что я на нем еду. А фактически – он на мне.

– Так ты с той поры не показывался, что ли, ей? – какой-то я нездоровый интерес ощутил к делу.

– Почему? Заезжал к Кузьмину по делам.

Понимаю: шнеки, резцы.

– И дочерью интересовался, – подсказал я.

– Ну – когда время было, – скупо подтвердил. – Сейчас она фу-ты, ну-ты… искусствоведша вся! – Пека повертел костлявой рукой. Неужели такая страшная? – Только ранний Ренессанс интересует ее. Когда он был, кстати? Ну ладно. Разберись.

Большие полномочия дает.

– Во ВГИК этот поганый она направила меня!

На «поганый» я обиделся.

– А другой дочери, попроще, у него нет?

– Для тебя, что ли? – добродушно спросил.

– Да нет. Для тебя.

– Нет, – произнес грустно.

– Тогда, может, выждем? Закончим ВГИК…

– Да понимаешь, какое дело… – стал репу чесать.

Производственная необходимость?

– Тут еще нарисовался жених.

Задача осложняется.

– Кто такой?

– Да сам же я его прислал!

– С какой целью?

Пека мучительно чесался, – затрудняясь, видимо, назвать цель.

– Ну, поступила к нам жалоба… в партком, на руднике.

Издалека идет.

– От Виолетты, ночной уборщицы нашей. Обидел ее молодой специалист. Виолетту любили у нас. Вызываем. Раньше не видел его – сразу после института к нам в рудоуправление прислан. Надо б мягче с ним. Спрашиваю его в шутку: «Что же ты? К тебе ночью подходит дама – и ты не знаешь, как с ней вежливо обойтись?» «Отстаньте от меня с вашими ночными дамами!» – вдруг закричал. Вижу – не вписывается паренек. Находится вне компании. В наших условиях так не проживешь. Дано не каждому. Ладно, написали направление в аспирантуру ему. Свою тему ему отдал, «горение руд», и все наработанные связи мои, Кузьмину письмишко… И вот – притулился он, мелкими услугами промышлял. Защитился, в министерстве работает… И тут место забил.

– Пробился, значит?

– Так у него родни тут полгорода! Коренной москвич. Знатного рода. Тут у него целый клан. Оказывается, ночью тогда, в раздевалке, он сценарий писал. Ну… когда Виолетта подъехала к нему.

Еще один сценарист?

– Да ты видел его, – вздохнул Пека.

– Я?!

– Да возле сортира приставал к тебе.

– Возле какого сортира?

– Во ВГИКе же! Ну ты тупой.

– Ланской?!

– Сообразил наконец-то!

Да… Крепких он себе подбирает соперников!

– А она что?

– Да говорю тебе – только ранний Ренессанс интересует ее.

– Да-а. Надо было, видимо, до Ренессанса брать.

– А ты на что? Разберись.

Поставил, считай, начальником участка.

Мы прошли Кожевенную слободу, свернули в Сыромятническую. В простое место Пека не поведет!

– И на руднике голова кругом, а тут еще эту проблему надо решать! Ну ты, в общем, прикинешь тут все.

Спецзадание! Мы прошли Сыромятническую слободу, свернули в Сыромятнический тупик. Только еще этого тупика нам не хватало!

– Явился! – радостно закричал хозяин, увидев Пеку.

Я почему-то представлял Кузьмина маленьким и надутым, а он был сутулый, веселый, с кустистой бородой. Дом был деревянный, старый – несколько неожиданный для большого человека.

– Он же ведь каторжник! И отец каторжник его! Думаешь – чего он сюда пришел? Ограбить кого-нибудь! – радостно сообщил Кузьмин, почему-то мне. – Инка, выходи!

И вышла она… Царевна!

Да-а. Теперь мою музу уже не Риммой зовут.

Пека бодрого тона не поддерживал, свесив косую прядь, играл желваками. Но и она, что меня безусловно порадовало, Пеку встретила значительно холоднее, чем ее отец. Мать ее была, оказывается, северянка, прожила недолго… Ну почему все не в те руки идет?! Кроме Пеки, тут еще и Ланской, блистательный наш теперь сокурсник. И Кузьмина, как я понял, правая рука. А Пека о нем: «Стоял у сортира!» У сортира, скорее всего, нам придется стоять… Ланской сочувственно мне кивнул. Но хозяин почему-то гадкого Пеку предпочитал.

– Так что, Инка, берегись! – ликовал папа.

– А с чего ты выдумал, что он ко мне? – холодно произнесла она. – Это у вас, кажется, дела?

Крепкая дочурка.

– Дела у нас, да! Он у нас такой – парень жох! Криво не насадит! – любовался хозяин неказистым, на мой взгляд, Пекой. Я испугался, что при словах «криво не насадит» она зардеется… но не дождался.

– Ну пойдем, – жадно сказал Кузьмин Пеке. – Намурлыкаться успеешь еще.

Но тот, похоже, мурлыкать и не думал.

– Момэнт! – Пека поднял костлявый палец, жест этот, как понял я, адресуя невесте.

– Гуня, развлекай гостя пока, – приказал хозяин Ланскому.

Да, судя по обращению – он совсем домашний у них.

– Пека, конечно, – усмехнувшись, Гуня сказал, – вам рассказывал свою версию моего появления тут?

Это «конечно» мне жутко не понравилось, мол, «о чем же вам еще говорить с Пекой, как не обо мне? И, конечно, Пека не из тех благородных людей, что умеют хранить сокровенное…» Нехорошо так оценивать моего соавтора!

– Не припоминаю, – сухо проговорил я. Но его высокомерие даже не заметило моего.

– Эти люди… – еще один неслабый тычок! – удивляются, почему мы не глушим их бормотуху и не заримся на их уборщиц? Им это кажется непонятным – и мы автоматически попадаем в разряд чужих. И наступает реакция отторжения. – Он вздохнул.

Вербует меня в сторонники!

«Но для тебя эта «реакция отторжения» неплохо прошла!» – враждебно подумал я.

– И в последнее время такое хамство чуть ли не пропагандируется официально!

И у него, видимо, наболело на душе. Раньше бы я с ним и согласился – но на конкретном этом примере согласиться не мог.

– Да я и сам не из дворян, – буркнул я.

Ланской понимающе усмехнулся – мол, не в титуле дело, мы с вами прекрасно понимаем, о чем речь.

Из открытого окна вдруг донесся гогот Пеки.

– Мне кажется, – тонко усмехнувшись, произнес Ланской, – Кузьмин сознательно его держит таким дикарем. Такой ему время от времени и бывает нужен.

Странно, что разговор этот при Инне идет и она не реагирует. Согласна с ним?

– Этим людям, – второй уже раз термин такой, – нравится жить там и так, как они живут. И Кузьмин пользуется этим.

Такой тонкий и доверительный разговор – он был явно в этом уверен – должен был полностью очаровать меня… но я очаровался не полностью.

– Но если бы они не жили там, мы, – хотел грубо сказать «ты», но не решился, – не могли бы жить здесь.

– Полностью с вами согласен! – Он развел руками: мол, о чем тут спорить?

Она, однако, недолго терпела его «соло».

– Скажите, вы любите живопись? – жестко спросила она меня. Экзамен?

– Обожаю! – воскликнул я. – Особенно раннее Возрождение, Джотто!

На мою любимую тему вышла!

– Тогда давайте напишем об этом книгу. Геннадий, – довольно сухо назвала Ланского (хорошо хоть Гуней не обозвала!), – сказал, что вы замечательно пишете.

Быка за рога!

– Необходимые материалы, а также издание в лучшем издательстве я гарантирую… Вы в общежитии? Я вам позвоню.

Повод для встречи? Или – на самом деле? Сердце заколотилось. Вот как тут делаются дела! У Кузьмина с Пекой дела тоже, видать, шли неплохо – гогот в доме нарастал.

– А можно, мы с Пекой напишем? – пробормотал я. Соавтора не могу бросать!

Она резко поднялась.

– Что-то стало холодно! – произнесла и пошла в дом.

Навстречу, хохоча и обнимаясь, вышли друзья-горняки.

– Ну ты, Пека, липкий, как плевок! – восторженно говорил хозяин. – Будет тебе насос.

При слове «насос» лицо ее исказилось.

– Извини, папа, хочу покинуть твоих гостей.

– Так что Петрович, младенцем еще, напрыгался на коленях у вождей, пока те портфели свои ждали…

– Это ты уже говорил.

Мы в лучших наших нарядах валялись на истоптанном, мусорном берегу извилистой Яузы.

– Дед его кожемякой был…

– Но твои дети кожемяками не будут! – вдруг вырвалось у меня.

– Думаешь?

– Уверен. Зачем ты так долго про насосы там говорил?

– Так думал: после насосов – к ней.

– Надо было, видимо, в обратном порядке.

Да, тупик.

– А как тебе Гуня наш?

– Ну… – я старался быть осторожным, – знающий человек.

– Прям в ж…е лампочка! – Пека вспылил.

Вечером кто-то постучал. Пека, рванувшись, отворил дверку лбом.

Прекрасная комендантша!

– К телефону, – надменно проговорила она.

– Меня? – произнес Пека.

– Вас! – Длинным янтарным мундштуком она указала на меня.

Я энергично выполз. Поглядел на нее. Да-а, наряд… Похоже, звонок – лишь повод. Судя по тому, как она, играя ногами и изредка оборачиваясь, шла по коридору, так и было оно! Хотя и звонок, конечно, имелся: как часто бывает в жизни – все качается, еще не зная, куда упасть. Наполовину уже войдя к себе, лаская рукой ручку двери, она смотрела на меня… Тупой? Да, пожалуй. Не успеваем тут. Строить сюжет сценария из жизни в этой общаге ни к чему.

– А где телефон-то? – тупо произнес я. Глянув на меня, она презрительно ткнула мундштуком в сторону тумбочки у проходной. Вот так вот! Надеюсь, этот звонок – спасительный. Хотя нельзя вешать столь большие надежды на случайные звонки.

– Алло! – на всякий случай радостно сказал я, схватив трубку.

– Ты куда ж запропал?

Мама! Благородно я не свернул в сторону!

– Еле тебя нашла.

Все время экзаменов, до последнего дня, жил я у них, в двухэтажном кирпичном флигеле, в глухом, заросшем полынью московском дворе. Там и бабушка жила, и тетя. Теперь и мама с моей сестрой и мужем ее, внучку холит. А я вот повелся за Пекой и все забыл.

– Ты хотя бы вещи забрал, а то я волнуюсь, что с тобой?

Все мои вещи – … да клещи. Да, крепко Пека уже въелся в меня!

– Куда опять пропал? Не слышу тебя.

– Мама, у меня все о?кей! Поступил! И сразу – дела. Но заскочу обязательно. И вещи, конечно, возьму.

«Все мои вещи…»

– Тьфу! Это я не тебе. Договорились, зайду.

Вот и отдых! Все в жизни приходит кстати, если с умом. Хотя и у мамы тоже усилия будут нужны. Отвечать на ее правильные, но ненужные вопросы (потому ненужные, что ответить правдиво на них нельзя. Я и сам-то себе еще на них не ответил). Конечно же, она сочтет своим долгом (уже сочла) провести нравоучительную беседу. «А подумал ли ты, Валерий, как следует, прежде чем менять солидную и уважаемую должность инженера на более чем сомнительную киношную суету?» Конечно, я не подумал. Поддался душе! Но, как говорит мой трудолюбивый папа-селекционер: «Самый лучший отдых – это смена работы». Тем более – тот кирпичный флигель в заросшем дворе почему-то пробуждает в моей душе дивные волнения!

Я шел по коридору обратно – и, как показалось мне, очень долго шел – многое успел перечувствовать. Комендантшина дверь была приоткрыта… Не успеваем! В следующий раз. Вот и наша конура. Приостановился. Что сказать Пеке? Всегда надо так – чуть приостанавливаться, прежде чем открыть рот. Может, в порядке исключения – правду? Порой и она работает хорошо. Но нет – лучше вымысел. Вымыслом легче управлять – и потом можно лучше его приспособить для любых ситуаций.

– К маме надо зайти, – озабоченно произнес я. – За вещичками.

И успокоился. Вроде бы и правду сказал. Но все равно это – версия. Управляемая. Ведь не за вещичками же я на самом деле иду. А зачем? А за тем, что получится. Полная свобода! В ликовании шел! Могу так, а могу – этак. Счастье! Во дворик зашел. Сел на дряхлой скамейке у сараев, в невидимом из наших окон углу двора, окруженный со всех сторон зарослями полыни. Солнышко накаляет лицо. Раскинулся на скамейке в блаженстве… Во!

Сколько же я хожу в этот дом? Когда еще бабушка тут жила. Вот о бабушке мы сейчас и поплачем. Последний раз я ее видел именно здесь – шел через двор, и она весело махала мне из окна. С этого узорно-кирпичного флигеля и началась для меня Москва. А без нее жизнь была бы неполной, по-ленинградски скукоженной. Все самое важное – в Москве, тут я, в одиночестве, определял себя. Помню, я приезжал сюда еще школьником – вырваться из мучившей меня школьной, а потом и домашней жизни, где ссорились и расходились мать с отцом. А тут – тишина. Залитый солнцем пустой двор, потом вдруг звуки рояля и рулады знаменитого тенора из соседнего окна. Это не нарушало моего блаженства, напротив, усиливало его. Потом приходила бабушка с рынка, всегда радостная, оживленная… вот человек! «Чего я тебе принесла-а-а!» Стол посреди комнаты, вся мебель в полотняных салфетках с вышивкой, по краям с так называемой «мережкой». На диване упругие, с бодро торчащими «ушами» маленькие подушечки с яркими ромбами, вышитыми «болгарским крестом». Бабушка уходит на кухню – «готовить сюрприз», и я снова в солнечной тишине. Рай! Увы, утраченный – бабушки тут больше нет. Вот о бабушке мы сейчас и поплачем – я сладостно чувствовал восходящие слезы. Закинул лицо… и они потекли едкими извилистыми тропинками.

Ну? Зайти?.. Нет. Увязну! Работа ждет. Душою чуть прикоснулся – и пошел. А вещи мои…

Отлично отдохнул! И как верно все просчитал. Бодрый, я возвращался к Пеке – чувствую, сил с ним нужно будет еще немало.

– Откуда это ты такой счастливый? – Он завистливо пригляделся.

– Есть места! – проговорил я таинственно.

Пусть не надеется, что съест меня целиком. Скорее я его съем.

– Ну, придумал что-то толковое? – резко спросил его.

– А чаво?

– С тобой все ясно… Глубокий, освежающий сон.

И снова стук в дверку – я уже начал дремать.

Комендантша, кажется, не потеряла надежд.

– Вас к телефону.

– Иду.

Кандидатура Пеки даже не возникала.

– Алло!

– Алло, – дрожащий голос Инны в трубке. – Так вы подумали над моим предложением?

Писать книгу… якобы.

– Конечно!

Хотя, если честно – забыл.

– Папа уехал в командировку… поэтому сможем обстоятельно поговорить.

Голос дрожащий, но характер решительный. Быка за рога.

– Сейчас?

– Да.

А как же Пека? Мораль? А как же сценарий?! Сценарий-то глохнет, в тупике! И любовный треугольник – единственная возможность его спасти. Даже советские производственные фильмы без этого не обходились, иначе бы их никто не смотрел. Принесу себя в жертву! В треугольнике скромно отведу себе роль тупого угла. А как моя молодая семья? Сдюжит? Должна! И, главное, решать надо мгновенно – это и называется: вдохновение. Нарисуем!

– Иду!

Заглянул в конуру.

– Тетя неважно себя чувствует.

Да простит меня Бог. А насчет правды… Пека в моих мемуарах ее прочтет.

– А вы действительно о книге думали? – улыбнулась она. В фортку дул ветерок, холодил спину.

– Бе… ме… – Я не знал, что ответить. Сказать «да» – проявить алчность: желание нажиться, используя чувства. Но мне приятнее было бы – «да». На самом деле я действительно на книгу рассчитывал. Думал: может, я действительно хорошо пишу? А взамен получил… Тоже неплохо. Но зачем она о лучшем издательстве говорила? Лишняя деталь.

Сказать: о книге я и не думал – лирично. Скажу.

– Нет, конечно, – сказал я лирично. Тем более – цинизм я уже только что проявил. Меня же мой друг сюда привел… сватом. А я оказался кем?.. Ничего! Сценарий рассудит.

– К сожалению, должен идти. – Я поднялся.

Сценарий не ждет! Срочно записать надо, пока не забыл, как все было. Точнее, как все должно быть. При ней записывать неудобно, тем более – не совсем совпадает, добавлю кое-что.

– Папа приедет лишь послезавтра, – с долей обиды проговорила она.

– Да, да, конечно. – Я направился к выходу. Когда манит труд – меня не остановишь.

– Другу своему вы, конечно, скажете, – усмехнулась она.

Все-таки остановила! Как-то перевернулось все. Специально, что ли, приманила меня, чтобы Пеку взъярить? Да, роль тупого угла я себе правильно наметил. Так это их, выходит, сценарий? Играют мной?

– Нет, ты мне действительно очень понравился! – взъерошила мне волосы… Лишняя деталь.

Моя роль в сценарии – получать синяки. Единственное, о чем я думал, вползая в каморку: под левый глаз или правый – как больше к лицу? Но Пека был неожиданно тих.

– Ну, не буду тебе мешать, – произнес он кротко и пополз к выходу.

«Где «не буду мешать»? – чуть было вслух не спросил я. – Здесь или там?»

Но неловко, при такой его кротости, еще и детали выяснять.

– Ты куда?

Вот это более правильная форма вопроса.

– На кладбище.

– В каком смысле?

– В буквальном.

Детали я не стал уточнять – как, например, можно на кладбище попасть, минуя больницу? Главное – желание.

– Ну прощай! – Пека вдруг всхлипнул.

– Я с тобой, – сказал я. Не удержался! Даже точно и не сказать – то ли я холодный виртуоз, то ли, наоборот, идиот дружбы.

– Спасибо тебе! – растроганно Пека произнес. В какой, все же интересно, степени мы будем неразлучны с ним? Вплоть до чего? Разберемся…

По дороге я уже деловито думал: рановато на кладбище-то – слишком короткий сценарий.

– Это же Ваганьково! – радостно вскричал я. Чему обрадовался – непонятно. Моя бодрость – моя беда. Но Пека моей радости не поддержал. Скорбно шел среди роскошных гробниц.

– Вот отсюда она меня и взяла. – Он вдруг всхлипнул. Я невольно огляделся. Отсюда? Раньше он по-другому излагал свое происхождение. Об этой странице своей биографии он еще не говорил.

– Как взяла?

Взгляд мой невольно стал шарить по плитам, боясь встретить фамилию его.

– Ну, когда я в Горном еще учился, подрабатывал тут.

– А.

Все оказывается не столь ужасным, как ждешь. Но и веселым такое развитие событий тоже не назовешь.

– Поначалу еще стеснялся к ним заходить. Раз только зашел, после зачисления. Кузьмин познакомил нас. Ну, ничего особенного.

Особенное, видимо, впереди.

– А тут она по-настоящему увидела меня. Перед похоронами деда своего, что портфели мял… здесь.

Мы остановились у монумента. Гранитная глыба неопределенной формы.

– Портфель?

Пека кивком подтвердил мою догадку.

– Дно заравнивал. Ну, предупредили меня – особый заказ. Но я, конечно, не догадывался…

Неужто сердце не подсказало?

– Стою, короче, на дне, грязную воду черпаю… ну – ученик! – Он всхлипнул.

Но теперь-то уже, видимо, мастер? Надо все же как-то его взбодрить.

– Вдруг буквально ангельский голос сверху: «Здравствуйте!» Поднял глаза… Ангел. В небесах парит. «Мы приехали уже. Вам еще долго?»

Новый всхлип! Ну буквально расклеился мой друг.

– Сначала даже не верилось нам, что нашли свое счастье!

Да – счастье в таких местах редко находят. Просто не знаю, как выкручиваться нам со сценарием: могила прямо лейтмотивом идет. Как это вяжется с обещанной рабочей темой – не представляю…

– Ну, церемония, значит… Вожди вокруг стоят… – продолжил он свою могильную сагу.

– Какие вожди?! – рявкнул я, уже не выдерживая.

– Каганович, Молотов, Ворошилов.

Не иначе как из-под земли их вытащили.

– А она глядит на меня.

На вождей, видимо, уже нагляделась.

– А я вот тут стою… весь в грязи.

Вкус у нее, конечно, весьма изысканный.

– Кузьмин, что характерно, едва кивнул.

Ну что с него возьмешь? Простой человек.

– Там окружение вокруг нее…