Текст книги "Легенда о гетмане. Том II (СИ)"

Автор книги: Валерий Евтушенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 13 страниц)

– Что ж, Иван, завтра на рассвете пора выступать и тебе. А следующий ход за паном Калиновским

Часть пятая. Третья казацкая война

Глава первая. Битва при Батоге

Молодой гетманыч строго следовал указаниям отца. Казаки ехали не торопясь, большую часть времени шагом, лишь иногда переходя на рысь. В Приднепровье конец мая обычно бывает жарким, поэтому старались передвигаться в вечернее и ночное время, когда жара спадала, а днем останавливались на отдых где-нибудь в густой зеленой дубраве. Особых мер предосторожности не принимали, ограничиваясь отправлением вперед по ходу движения и в стороны конных разъездов.

Тимофей с удивлением, смешанным с горечью, разглядывал места, через которые он два года назад возвращался из Крыма к Пилявцам, и не узнавал их. Некогда обильные села словно вымерли, а от многих хуторов в изобилии разбросанных прежде по степи, остались лишь пожарища, которые даже воронье облетало стороной. До начала казацких войн здесь повсюду колосились хлеба, зеленели нивы, на которых трудились хлеборобы, сейчас же до самого горизонта простиралось безлюдное пространство, покрытое густой молодой травой, да и то изрядно вытоптанное сотнями тысяч конских копыт там, где по нему в прошлые годы, сменяя друг друга, проходили казаки, поляки и татары. Население края бежало из этих мест от войн и татарских набегов, люди бросали нажитые места и уходили на левый берег Днепра, где, как грибы, вырастали на новой Слободской Украине целые города: Ахтырка, Сумы, Харьков. Царское правительство предоставляло возможность беглым крестьянам с Правобережья селиться в этих необжитых территориях на льготных условиях. Правда, после Белоцерковского мира поляки стали принимать меры по недопущению бегства крестьян в Слободскую Украину, принуждая Хмельницкого помогать им в этом, но меры эти особого успеха не имели.

Через неделю похода Умань осталась позади справа и, не дойдя до Буга с десяток верст, молодой гетманыч приказал остановиться на отдых. Возов и артиллерии у казаков не было, поэтому они не могли оборудовать табор и ограничились тем, что, разметив местность, выкопали ров и насыпали валы. Для патрулирования левого берега Буга, где имелся брод, по которому обычно путники переправлялись через реку, Тимофей выслал усиленные разъезды. Время шло, но ничего подозрительного замечено там не было.

Спустя два дня, когда казаки уже отдохнули и были готовы к продолжению похода, в их тылу появилось облако пыли, постепенно затягивающее весь горизонт. Хотя Тимофей не ожидал какой-либо опасности с этой стороны, все же он решил проверить, что бы это могло значить. Оставив за себя в лагере одного из есаулов, гетманыч с небольшой охраной отправился на разведку. Каково же было его удивление, когда он понял, что это движется казацкая конница, а за ней следуют пехотные полки. Впереди, под развернутым знаменем ехали Богун и Дорошенко.

– Вот теперь, – сказал Богун, стоя на валу лагеря рядом с Тимофеем и Петром, – мы по-настоящему готовы идти на свадьбу в Яссы. Дополнительных двадцать тысяч сватов тебе не помешают, да и пушек у нас тут достаточно, чтобы произвести славный салют в честь молодых.

Тимофей, обрадованный встречей с Богуном и Дорошенко, подошедшими с таким неожиданным подкреплением, с энтузиазмом ответил:

– Да, с такой силой никакой Калиновский не страшен. Но тогда, почему мы не продолжаем поход. Мы уже торчим здесь четыре дня без толку. Чего ты ждешь, Иван?

– Да я и сам не знаю, – пожал плечами кальницкий полковник, – гетман дал четкие указания, соединившись с тобой, без его приказа Буг не переходить.

– Странно все это, – нахмурился Тимофей, – к чему такая секретность среди своих? Тем более непонятно, зачем столько войска? Ведь отец написал польному гетману, чтобы он свободно пропустил меня. Не могу взять в толк, что все это значит? Сначала отец отправил меня с горсткой казаков, затем подошли ты и Петро с целым войском. А чтодальше?

– Твой отец что-то задумал, – медальный профиль полковника озарила улыбка, – и, будь уверен, свой замысел держит в тайне не случайно. Но, я думаю, что скоро все станет ясно. Глядите!

Богун указал рукой в сторону Черного Шляха, где далеко из-за горизонта показалось облако пыли, выглядевшее в ослепительных солнечных лучах темной грозовой тучей. Облако разрасталось, постепенно занимая весь гарнизон, ширилось по степи, клубилось, поднимаясь к небосводу и грозило закрыть собой солнце. Спустя некоторое время можно было уже различить движущуюся плотную массу всадников, и услышать пронзительный звук дудок и глухой рокот цимбал. К казацкому лагерю приближался с юга татарский чамбул, впереди которого ехали на буланом аргамаке запорожский гетман, а рядом с ним на гнедом бахмате Карачи-мурза.

– А ты, сынку, и вправду поверил, что я тебя отпущу к Лупулу свататься с горсткой казаков? – добродушно похохатывал Хмельницкий, обнимая сына за плечи. – Не такой я дурень, чтобы поверить, будто Калиновский не использует представившейся ему блестящей возможности свести со мной старые счеты. А вот теперь, когда вас с татарами сорок пять тысяч, пусть попробует устроить западню. Истинно сказано: «не рой другому яму, сам в нее попадешь». Эх, жаль, что я сам не могу стать во главе войска. Ну, да ничего, Богун с Карачи – мурзой справятся не хуже.

Запорожский гетман действительно оказался прав в своей предусмотрительности. Узнав через своих людей в Чигирине о выступлении в Молдавию шеститысячного отряда казаков во главе с Тимофеем Хмельницким, польный гетман заблаговременно вышел со своим двадцатитысячным войском ему навстречу. Помимо собственных панцирных и казацких хоругвей польного гетмана, оно было усилено десятитысячным отрядом немецкой пехоты, ветеранами многих битв. В пяти верстах от Буга в районе урочища Батог под горой с одноименным названием Калиновский разбил свой лагерь, преградив дорогу казацкому отряду. Он был абсолютно уверен в своем более, чем трехкратном превосходстве над молодым Хмельниченко, поэтому допустил несколько ошибок, непростительных для столь опытного военачальника.

Прежде всего, польский лагерь был разбит на открытом ровном пространстве (в районе современного с. Четвертиновка Тростянецкого района Винницкой области) без использовании рельефа местности в целях обороны, хотя целесообразнее было бы иметь гору Батог в своем тылу. Мало того, польский лагерь оказался растянутым по фронту более чем на целую милю. Конечно, польный гетман исходил из недооценки численности отряда Тимофея, полагая, что даже при самом неудачном исходе сражения уж от шести тысяч казаков он сможет защитить свой лагерь в любом случае. Полагаясь на свое численное преимущество, Калиновский даже не стал проводить глубокую разведку местности и не знал, что на самом деле Буг перешло сорокапятитысячное казацко-татарское войско, а не один лишь малочисленный отряд Тимофея.

Поэтому, когда на рассвете 1 июня небольшой татарский отряд, вынырнув, словно из-под земли в клубах густого тумана, с криками «Алла!» обрушился на польский лагерь, выпуская тысячи стрел, для польного гетмана его появление оказалось неприятной неожиданностью. Все же он посчитал, что это лишь один из отрядов татар-волонтеров, которых было немало в войсках запорожского гетмана.

– Похоже, этих басурман тут всего тысячи полторы-две, – пренебрежительно произнес он, обращаясь к стоявшему рядом полковнику Чарнецкому. – Думаю, шельма Хмельницкий придал их отряду сына для пущей важности. Возьмите, пан полковник, две панцирные и две казацких хоругви. Надо преподать этой сволочи хороший урок.

Стоя на валах, Калиновский наблюдал, как Чарнецкий, выполняя его приказ, строил хоругви, а затем повел их в бой. Кони крылатых гусар, набирая разгон, устремились вперед, выставив свои грозные копья, в то время как легкоконные хоругви обтекали их с флангов.

Подкручивая ус, польный гетман с удовлетворением наблюдал за развернувшимся перед валами сражением. Хоругви Чарнецкого, как он и рассчитывал, без особого труда отбросили нападавших от лагеря, а затем, рассыпавшись по двое-трое начали гоняться по всему обширному полю за спасающимися от них татарами.

– Так их, пся крев, так их лайдаков, травите их, как зайцев! – кричал он с валов, подбадривая своих всадников.

Увлеченный этим зрелищем, Калиновский даже не уловил момента, когда вдруг из тумана, словно огромная черная туча саранчи, вынырнуло все двадцатитысячное войско Карачи-мурзы. Появление такого колоссального количества татарской конницы, о которой он не имел никаких сведений, заставило польного гетмана немедленно спуститься свалов и заняться организацией обороны лагеря.

Панцирные и казацкие хоругви польного гетмана в мгновение ока из охотников превратились в жертв и, пустив коней в карьер, устремились к спасительному лагерю. Но уйти от конного татарина не так просто, поэтому часть убегающих поляков погибла от метко выпущенных стрел, а других просто захлестнули волосяные татарские арканы. Несмотря на значительные потери в их рядах, польским хоругвям все же удалось доскакать к валам, и уже под зашитой изрыгающих шквал огня и картечи орудий укрыться в своем лагере. Искусный в военном деле Карачи-мурза немедленно отвел своих татар на безопасное расстояние от валов, однако окружил польский лагерь со всех сторон. Вот когда Калиновскому пришлось пожалеть о том, что у него такой растянутый лагерь, так как эффективную его оборону на всех направлениях организовать было невозможно, а сузить не хватало времени.

Ситуация стала критической, когда на следующий день, 2 июня, сюда подтянулось и все казацкое войско. Не теряя времени, Богун, Дорошенко, Носач, Глух и другие полковники, окружив польский лагерь плотным кольцом со всех сторон, пошли на штурм. Двадцатипятитысячный казацкий корпус состоял из опытных, закаленных в сражениях воинов, прошедших Желтые Воды, Корсунь, Збараж и Берестечко. Это были ратные мастера, профессионалы боя, та самая запорожская пехота, которая, создавалась в огне сражений и теперь с успехом могла противостоять даже коронным панцирным хоругвям. Спустя несколько минут казаки уже оказались на валах и ворвались в лагерь. Немецкие наемники, выстроенные в каре, героически сопротивлялись, отражая атаки копьями и ружейным огнем, но в это время обозная челядь из числа русского населения, подожгла сено и солому, заготовленные для коней. В лагере поднялась паника, чем воспользовались казаки, усилив натиск на немецкую пехоту.

Видя, что сломить сопротивление наемников не удается, Богун приказал установить на валах артиллерию. Шквал ядер и картечи обрушился на немцев, выкашивая их ряды, как траву на лугу. Когда те под натиском превосходящего их числом противника и орудийного огня стали отходить, Карачи – мурза на помощь казакам бросил татар, которые, ворвавшись в лагерь, создали еще большую панику среди поляков. Началась резня.

Часть жолнеров стала кричать о необходимости выдать Калиновского и сберечь тем самым свои жизни. В лагере едва не возник бунт, но в это время собственные кавалерийские хоругви польного гетмана во главе с Самуилом Калиновским попытались прорваться через плотную массу окруживших их татар и казаков и вырваться в поле, однако этот маневр им не удался. Встреченные артиллерийским огнем и натиском пехотинцеа, а также конницей Дорошенко, которую Богун держал в резерве, а сейчас бросил в бой, они почти все были уничтожены.

Дольше всех сопротивлялся сам Калиновский, собрав вокруг себя пехотные хоругви, но вскоре под натиском казаков и татар был выбит с занимаемой им позиции. Иван Богун, прорвавшись прямо к польному гетману на сером в яблоках Урагане, зарубил своего давнего врага ударом сабли. Узнав о гибели своего предводителя, оставшиеся в живых поляки побросали оружие, но казаки и татары никого из них не оставили в живых. От всего польского войска чудом уцелели лишь горстка поляков, в том числе и Стефан Чарнецкий, который получив ранение, сумел спрятаться в копне сена и дождаться ухода своих заклятых врагов.

Так в двухдневном бою двадцатитысячное войско польного гетмана коронного воеводы черниговского Марциана Калиновского было практически полностью уничтожено. С его гибелью на территории Брацлавщины вооруженных сил Речи Посполитой не осталось. Расценив действия польного гетмана, как объявление войны, Хмельницкий направил королю письмо с извещением о том, что Белоцерковский мирный договор с этого момента прекратил свое действие. Запорожский гетман, высказывая в письме королю свое, якобы неодобрительное отношение к сражению при Батоге, в то же время всю вину в происшедшем возлагал на Калиновского и просил простить казаков за то, что «они, люди веселые, далеко простерли свою дерзость». Эта фраза была воспринята в Варшаве, как насмешка, но польское правительство принять каких-либо действенных мер против казаков в это время не могло из-за отсутствия в своем распоряжении вооруженных сил. Между тем, поражение коронных войск под Батогом послужило сигналом к изгнанию остававшихся в населенных пунктах Киевщины и Подолии немногочисленных польских отрядов. В результате, к лету 1652 года после занятия казаками Каменца, де-факто восстановилась казацкая территория в границах Зборовского мирного договора.

Казацкие полки после Батогской битвы возвратились в места дислокации, а отряд Тимофея с татарами продолжил путь в Молдавию. По просьбе напуганного Лупула, Тимофейоставил свое и татарское войско на границе, а сам прибыл в Яссы, где и обручился с будущей женой. Немного позднее, в августе сыграли и свадьбу.

Из-за отсутствия у поляков войск, до конца года военные действия не возобновлялись, однако король собрал сейм, который постановил объявить созыв посполитого рушения в количестве 50 000 человек. Возглавивший на сейме казацкую делегацию Петр Дорошенко твердо заявил, что лично запорожский гетман вооруженный конфликт с польным гетманом не планировал и о засаде, устроенной Калиновским, ничего не знал.

– Жениться никому не запрещается, – с легкой иронией говорил он депутатам, – Лупул является союзником Речи Посполитой, поэтому сватовство Тимофея Хмельницкого к его дочери ничем не могло угрожать интересам Короны. Мало того, запорожский гетман своим письмом заблаговременно предупредил его милость польного гетмана о цели предстоящего похода сына в Молдавию.

– Речь не о женитьбе, – поморщился коронный маршал Любомирский, – жениться волен каждый. Но каким образом у Батога оказалось все казацкое войско, да еще и татары,вот вопрос?

– А что его милости коронному маршалу, – остро спросил Дорошенко, – хотелось, чтобы там оказался один шеститысячный отряд казаков, который покойному польному гетману не составило бы труда уничтожить?

– Нет, конечно, пан меня неправильно понял, – смешался коронный гетман, – но наша задача выяснить все тонкости данного дела, объективно и беспристрастно. Так сказать sine ira et studio А для этого надо знать все детали происшедшего.

– Ясновельможный гетман Войска Запорожского в письме его величеству, объяснил, как все произошло, – резко ответил казак, – и мы исходим из того, что пан польный гетман, нарушив мирный договор, устроил подлую засаду малочисленному отряду Тимофея Хмельницкого с целью его уничтожить. Только случайность помешала ему выполнить свой замысел. Казаки же реализовали свое законное право на самооборону.

– Пан хочет убедить нас, – вмешался князь Корецкий, – что батогское дело – результат случайности? Что больше сорока тысяч казаков и татар оказались в этом месте и в одно время непреднамеренно?

– Именно так, – твердо ответил Дорошенко. – То обстоятельство, что по ходу движения отряда Хмельниченко, к нему присоединялась часть казаков уманского, брацлавского, кальницкого полков, желавших сопроводить его до Буга, не может быть поставлено никому в вину. Ну, а как там оказались татары, может лучше объяснить его величество, крымский хан. Случайное стечение обстоятельств, полагаю. Оставайся пан польный гетман в Каменце, где ему и положено было находиться, ничего бы не случилось.

Конечно, аргументы Дорошенко, как и письмо самого Хмельницкого королю, никого из депутатов сейма не убедили. Большинство из них были искушенными воинами и для них не составляло тайны, что Хмельницкий просто переиграл Калиновского, готовившего его сыну западню.

Победа под Батогом не только положила конец унизительному Белоцерковскому миру, но и стала убедительным свидетельством возросшего профессионализма казацкого войска. Конечно, и в этот раз казаки добились победы при поддержке татар, но в отличие от сражений под Желтыми Водами, Корсунем или Пилявцами участие татар не являлось определяющим фактором. В предыдущих сражениях именно татарам отводилась основная ударная роль, именно их грозной силы страшились поляки. В битве при Батоге, татарская орда создавала лишь фон, а главными действующими лицами оказались казаки, в первую очередь казацкая пехота. Конечно же, присутствие двадцатитысячного татарского корпуса на стороне Хмельницкого, оказало определенное воздействие на состояние морального духа поляков, но победу в этом сражении одержали все же, в первую очередь, регулярные казацкие полки, сломившие сопротивление отлично обученных и подготовленных жолнеров Калиновского.

Второй вывод, который логично вытекал из первого, заключался в том, что впредь участие народных масс в ведении военных действий, к чему ранее постоянно прибегал запорожский гетман, утратило необходимость. В самом деле, именно необученная военному делу, плохо вооруженная, трудно управляемая и недисциплинированная крестьянская масса, безуспешно штурмовала Збараж и стала основной причиной разгрома казаков под Берестечком. Победа под Батогом показала, что в дальнейшем целесообразнее формировать регулярные казацкие полки и заниматься их обучением, чем привлекать для военных походов вчерашних гречкосеев.

Батогское сражение также стало ярким свидетельством возросшего полководческого искусства казацких полковников, доказавших свою способность побеждать равные импо силе польские войска, что раньше удавалось лишь очень немногим из них.

Возросшая сила и мощь Войска Запорожского, профессионализм и военное искусство казацких командиров не могло укрыться и от польских военачальников. Королю и его окружению стало ясно, что стратегическая инициатива, по крайней мере, на ближайший период перешла к Хмельницкому.

Тем не менее, гибель двадцатитысячного войска во главе с польным гетманом не могла остаться без реагирования. Не имея сил начинать новую войну, нужно было, хотя бы, сохранить хорошую мину при плохой игре.

Под давлением своего окружения король направил в Чигирин комиссию во главе с Адамом Киселем с требованием, чтобы гетман до окончания разбирательства причин батогского дела выдал Тимофея в заложники и разорвал союз с крымским ханом. Оскорбленный этим требованием Хмельницкий, пригрозил комиссарам, что если бы не знал их давнои не приятельствовал со многими из них, то лично расправился бы с ними. Немного успокоившись, он сказал, что с татарами сейчас расторгнуть союз не может, что касается выдачи в заложники Тимофея, то тот только женился и не гоже его отвлекать от молодой жены, а Юрий еще мал летами. Затем гетман заявил, что сейчас не время для комиссий, а, прежде всего, необходимо, чтобы король подтвердил условия Зборовского мира.

Провожая комиссаров, гетман, прощаясь, добавил:

– Разве вы не видите моего расположения к Польше? Ведь сейчас, поразивши вас при Батоге, я ничего не делаю, но, пославши многие полки казацкие и татарские, мог бы вас за самый Рим загнать!

На эти слова было трудно что-либо возразить, и комиссары отбыли, как обычно, без видимых результатов.

Произнося свои угрозы о том, что он мог бы, при желании, сокрушить Польшу, Хмельницкий ничуть не преувеличивал. Действительно, не имея войск, а главное денег для ведения боевых действий, разоренная войной, пожарами, моровой язвой, голодом и наводнениями Республика в то время не могла бы долго противостоять объединенной силе татар и казаков. Остается лишь удивляться, почему запорожский гетман не воспользовался сложившейся ситуацией и не двинулся победным маршем прямо на Варшаву.

Глава вторая. Дипломатия Хмельницкого

Резкое изменение военно-политической ситуации после битвы при Батоге воскресило угасшие было надежды и планы Хмельницкого по созданию на освободившихся казацких территориях удельного княжества в рамках Зборовского трактата. В их осуществлении он мог рассчитывать на твердую поддержку Ислам Гирея, который сам давно вынашивал идею создания на своих границах союзного казацкого государства, но этого было явно недостаточно. Султану вряд ли понравилось бы такое тесное сближение казаков с татарами, а у Москвы, вероятно, возникли бы обоснованные опасения за безопасность своих южных границ. Тем более, такое резкое изменение позиции гетмана, который напротяжении последних трех лет настаивал на том, чтобы царь взял его под свою руку, не могло не насторожить Боярскую Думу.

– Нам сейчас надо думать не о переходе в подданство к белому царю, – делился своими мыслями Богдан с Выговским, мягко ступая в сафьяновых сапогах по персидскому ковру, застилавшему пол его кабинета, – а о том, чтобы использовать сложившуюся благоприятную ситуацию в своих интересах. С Москвой нам нужен только военный союз, неболее того.

– Менять шило на мыло нет никакого резона, – понимающе кивнул генеральный писарь, сидевший за столом в роскошном кожаном кресле. – Перейдя в московское подданство, мы можем получить такое же ярмо на свои шеи, как и прежде, только сбросить его будет гораздо тяжелее.

– Суть не в этом, – отмахнулся гетман, – если царь согласится принять нас под свою руку, то можно будет оговорить сохранение казацких прав и привилегий, а что касается сиромы, то таких притеснений от царских людей, как от ляхов, однозначно не будет, да и вера наша одна, православная. Проблема в другом, нужно ли нам это сейчас? Переход под царскую руку означает окончательную утрату надежды на создание независимого казацкого государства. Понаедут сюда царские воеводы и прости-прощай, казацкие вольности.

– Но какая выгода Москве в том, чтобы просто так за здорово живешь встревать из-за нас в войну с Речью Посполитой? Зачем москалям эта морока?

– Вот в том и вопрос, – с досадой сказал Хмельницкий. – А без союзников никак нельзя. Рано или поздно король наймет войска, созовет посполитое рушение и пойдет на нас войной. А наш основной союзник Ислам Гирей ненадежен, на свата полагаться тоже нельзя, впору самого его защищать. Хочешь – не хочешь, а без московской поддержки не обойтись. За четыре военные года вся Украйна обнищала, везде разруха, куда ни глянь. Люди бегут за Днепр, поля обрабатывать некому. Скоро не из кого будет войско набирать.

– Я вот о чем думаю, – сказал Выговский, подперев кулаком подбородок, – надо направить в Москву депутацию с просьбой принять Войско Запорожское под царскую руку,но по поводу условий нашего вхождения никаких конкретных инструкций не дать. Бояре, конечно, начнут задавать вопросы по существу, но ответа на них не получат. Волей-неволей депутации придется возвращаться в Чигирин за инструкциями. Переговоры придется отложить. А там, пока суд да дело, пройдет какое-то время и ситуация сама подскажет, как быть дальше.

– А что, – подумав, согласился гетман, – пошлем, пожалуй, в Москву нашего судью Зарудного. Лучшей кандидатуры для такого дела не найти.

Они с Выговским переглянулись и рассмеялись.

Генеральному судье Самойло Богдановичу Зарудному в то время было около пятидесяти. Роста ниже среднего, с изрядным животом, круглолицый с вислыми усами пшеничного цвета, в широченных синих шароварах, он во время ходьбы производил впечатление колобка, катящегося по дороге. Как все судьи, Зарудный не отличался красноречием, новитийствовать любил, изъясняясь суконным языком юридических терминов и обильно сдабривая свою малопонятную слушателям речь цитатами из античных греков и римлян.

Прибыв в конце года в Москву с посланием от гетмана, Самойло Богданович разразился в Боярской Думе речью, от которой половина не шибко грамотных слушателей просто уснула. Наконец, боярин Стрешнев, не очень вежливо прервав оратора, предложил приступить к обсуждению условий будущего договора.

– Запорожский гетман просит его царское величество принять Войско Запорожское под свою руку, – степенно произнес боярин, пригладив бороду. – Только вот объясни, мил человек, где предполагается размещение казацких полков – там, где они сейчас расквартированы или же на государевых землях.

Зарудный, не готовый к такому вопросу, попытался снова отделаться общими фразами, но бояре задавали новые конкретные вопросы, на которые у генерального судьи ответов не было.

Когда, наконец, обескураженный казацкий посол покинул зал заседания, хранивший до этого молчание Григорий Пушкин негромко произнес:

– Все ясно, хитрит Хмельницкий. Специально дурака к нам прислал, чтобы время тянуть. Ему хочется, чтобы государь войну с ляхами начал, да войском помог, а сам гетман, никаких бы обязательств перед его царским величеством не нес. Хитрый лис!

– Оно так, – согласился Стрешнев, грузно опершись на посох, – но все же с этой Малороссией что-то надо решать. Тянуть дальше нельзя. Гетман хитрит, пока поляки на него новой войной не пошли. А пойдут – он и к туркам может переметнуться. Так лучше черкасов прежде басурман к себе присоединить, меньше хлопот будет.

– Конечно, – заметил князь Хитрово, – решать это дело пора назрела. Но принять просьбу черкасов означает начать войну с ляхами, а для этого нужен веский повод. Хотя еще надо посмотреть, что хуже – воевать с ляхами или с черкасами да ханом.

– И то правда, – поддержал его Милославский, – лучше иметь черкасов на своей стороне, чем потом вести с ними войну. Поход Сагайдачного на Москву многим еще памятен…

Спустя три месяца Боярская Дума в глубокой тайне рекомендовала Алексею Михайловичу принять Войско Запорожское под свою руку…

Возвращаясь в Чигирин, генеральный судья опасался гнева гетмана за свою неудачу на переговорах с боярами, но к его удивлению, внимательно в мельчайших деталях выслушав доклад о том, как все происходило, какие вопросы бояре задавали и, что Зарудный на них отвечал, гетман остался вполне удовлетворен.

– Да ты прирожденный дипломат, Самойло, – серьезно сказал он, – видно, до сих пор мы тебя недооценивали.

Похлопав сразу возгордившегося Зарудного по плечу, он бросил косой взгляд в сторону Выговского, который с трудом сдержал улыбку на лице.

Глава третья. Поход Чарнецкого

Дипломатия – дипломатией, но подготовку к новой военной кампании запорожский гетман начал вскоре после битвы при Батоге. Реорганизовывались и пополнялись уже существующие полки, формировались новые, в реестр записывали всех, кто хотел вступить в казацкое войско. Только вот желающих становилось все меньше, так как населениеУкрайны катастрофически сокращалось. В прежние годы костяком казацкой армии являлись крестьяне, к которым присоединялись и жители городов. Но после сокращения реестра многие из тех, кто в него не вошли, удалились на Запорожье или в Слободскую Украйну. Из-за оттока людей у Хмельницкого возникли даже трения с Сечью, так как пополнять казацкие полки становилось все сложнее. Мещане, проживавшие в крупных городах, где действовало магдебургское право, также не имели особого желания оказачиваться и попадать под власть полковников.

Но с людскими ресурсами еще куда ни шло, хуже обстояло с финансами. Из разоренных войной территорий не откуда было брать денег, налоги и акцизы не покрывали военныхрасходов. На Левобережье, меньше затронутом войной, положение было несколько лучшее, но в Приднепровье обезлюдели не только целые села, но и местечки.

Чтобы хоть как-то улучшить положение дел, было решено после зачисления в реестр, отпускать казаков по домам, чтобы они хоть как-то занимались хозяйством. Некоторые,как в довоенное время, возвратились к бортничеству, рыболовству и другим отхожим промыслам. С теми, кто не имел опыта обращения с оружием, проводилась кратковременная подготовка и они тоже отпускались домой.

К концу года в гетманской ставке из надежных источников стало известно, что король усиленно готовится к войне, но Хмельницкий и его кружение полагали, что военная кампания начнется не ранее лета 1653 года. Поэтому на зимний период времени в полках и казацких гарнизонах в приграничной зоне оставалось минимальное количество людей, а остальных распустили по домам. С одной стороны, такое решение вызывалось необходимостью экономить финансы, с другой объяснялось недооценкой военно-экономического потенциала Речи Посполитой.

После гибели в сражении под Батогом Самуила Калиновского, король назначил великим коронным обозным чудом уцелевшего тогда Стефана Чарнецкого. Этот видный в дальнейшем военный деятель Речи Посполитой, имя которого упоминалось даже в государственном гимне, ставший под конец жизни польным гетманом коронным, всю свою жизнь посвятил военному ремеслу. Новоиспеченный коронный обозный не отличался знатностью рода и богатством. Его родовое поместье Чарнец находилось на юге Польши и не приносило его владельцам таких баснословных доходов, как имения Вишневецких или Конецпольских на Украйне. Едва выйдя из подросткового возраста, Чарнецкий был зачислен в кавалерийский корпус и в 18 лет стал офицером. Спустя три года, считаясь уже опытным воином, он принимал участие в Хотинской битве 1621 года, когда гетман Жолкевский одержал убедительную победу над турками. Несколько лет спустя он поступил в войско коронного гетмана Конецпольского и на протяжении последующих десяти лет приобретал боевой опыт в походах против татар, в войне со шведами и, наконец, в обороне Смоленска в войске вновь избранного короля Владислава IV. Позднее он был в числе тех военачальников, что в 1637 году одержали победу над Павлюком в Кумейковском сражении, а затем в 1644 году под знаменами Конецпольского разгромили татар Тугай-бея под Ахматовом.

За годы военной службы Чарнецкий приобрел огромный боевой опыт, превосходно освоил все татарские и казацкие хитрости, привык к победам, но испытал и горечь поражения, оказавшись в мае 1647 года в плену у Хмельницкого после битвы под Желтыми Водами. Пробыв два года в Крыму у татар, которым его отдал запорожский гетман, Чарнецкий был выкуплен за большую сумму денег и возвратился на Родину. В битве под Берестечком он являлся поручиком собственной панцирной хоругви Потоцкого, а после его смерти перешел к Калиновскому. Несмотря на то, что ему исполнилось пятьдесят три года, больших чинов он не достиг и должность коронного обозного стала первой по-настоящему значимой в его послужном списке. Едва избежав смерти в битве при Батоге, спрятавшись в стоге сена, Чарнецкий, наблюдая расправу над несколькими тысячами поляков, отданных казаками крымским татарам, дал себе клятву впредь не оставлять в живых ни одного русина.