Текст книги "Последний характерник (СИ)"
Автор книги: Валерий Евтушенко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 10 страниц)
-Чему ж вы, дурнi , радуетесь ,– кусал ус Иван,– тому, что не пройдет и нескольких месяцев, как оденете на себя снова панское ярмо? Тому, что все выгоды от этого договора получили только те, кто будет зачислен в реестр? Тому, что гетман использовал вас, гречкосеев, чтобы добиться возвращения казацких вольностей и привилегий, а теперь обманул вас и обрек на новые мучения, может, еще горшие, чем прежде?
Но никто не слышал этих его слов, кроме Верныдуба, который согласно кивнул головой. Он не хуже побратима понимал, что из двухсоттысячного войска, которым располагал Хмельницкий, в реестр будет включена едва ли пятая часть, а остальным придется идти в услужение к панам.
-А захотят ли они себе такой участи? – думал он.– И кто сможет их заставить сменить завоеванную собственной кровью свободу и вольную жизнь на новое рабство?
Как бы то ни было, но мир короля с ханом был заключен, военные действия прекращены и в дальнейших услугах волонтеров запорожский гетман не нуждался. Да и сами они стремились поскорее возвратиться домой к родным и близким, которых давно уже не видели. Никто их охотников, служивших под началом Серко, в накладе не остался, у каждого за пазухой имелся объемистый кожаный кошелек с золотыми монетами, а на поводу не одна заводная лошадь, груженная тюками материи, драгоценной утварью, роскошной одеждой. Грех жаловаться, трофеи им за эту кампанию достались немалые. Да и желания оказаться в казацком реестре у волонтеров не было, большая часть из них, как помнит читатель, состояла из мелкопоместной шляхты и зажиточных мещан.
Едва была снята осада со Збаража, Серко выстроил полк и объявил своим волонтерам, что в виду окончания военных действий все охотники могут возвращаться по домам.
-Благодарю всех за службу,– прочувственно сказал он,– воевали вы отважно и умело, как и надлежит настоящим воинам. Как ваш командир, я горжусь вами! Но настало время нам расставаться и разъезжаться по домам. Волонтеры теперь не нужны и в реестр никого из нас не зачислят. Но, если кто хочет попытать счастья, то может записаться в какой-нибудь регулярный полк, хоть к тому же Нечаю. Может и повезет.
От строя отделился Петр Одинец, который давно уже был произведен в сотники, и, обратясь к Ивану, с чувством произнес:
-Спасибо тебе, батько! Не думаю, что этот мир продержится слишком долго. Если мы тебе понадобимся, ты только скажи, явимся все, как один, по первому твоему зову!
И, обернувшись к строю, он сорвал с головы шапку, подбросил ее вверх и крикнул:
– Слава полковнику!
Две тысячи шапок взлетело в воздух, две тысячи голосов грянули:
-Слава полковнику!
Когда охотники разъехались по домам, засобирались в дорогу и Серко с Верныдубом. Остап хотел повидаться с родными, к которым он после возвращения из Франции заглянул всего на несколько дней, а Иван намерен был вернуться в Мурафу помочь матери в ведении хуторского хозяйства. Там, занятый домашними делами, он и находился до весны, мало интересуясь политической жизнью казацкого края.
.
Между тем, эйфория от Зборовского мира постепенно стала проходить, чему способствовали и некоторые непредвиденные обстоятельства. Прежде всего, уже к осени стали сказываться последствия того, что многие землепашцы пошли еще весной в казацкое войско, и, рассчитывая на добычу, не стали засевать свои наделы. Кто все же успел засеять свою ниву, не смог убрать урожай, так как военные действия прекратились только к концу августа. Из-за этого по всей малороссийской территории уже к началу зимы стал свирепствовать небывалый голод. Повсеместно стала утрачиваться вера в долговечность мира, так как большинство населения стало понимать, что теперь, когда панам разрешено вернуться в свои владения, они начнут жестоко мстить за участие в восстании. Положение простого народа на Украйне продолжало осложняться с каждым днем. Когда свирепствовал голод, та добыча, которая была захвачена в сражениях с поляками, оказалась никому не нужной. Повторилась ситуация прошлого года: московские и турецкие купцы скупали эти трофеи за бесценок, так что вырученных денег даже не хватало на покупку хлеба. Особенно тяжело становилось бедным, у кого не было никаких сбережений или запасов, они были обречены на голодную смерть.
Многие надеялись, что после составления казацкого реестра, положение улучшится, так как будет выплачиваться жалованье и начнется снабжение продовольствием. Но, хотя Хмельницкий и превысил реестр на несколько тысяч человек, основная масса крестьян, принимавших участие в Освободительной войне, в него не вошла. Люди, не попавшие в казацкий реестр, иначе говоря «поспольство», должны были возвратиться под власть панов, несмотря на то, что они на равных с остальными участвовали в борьбе за общую свободу. Точное количество, оказавшихся вне реестровых списков не известно, но, по всей видимости, не менее 80-100 тысяч человек. Всем им гетманским универсалом было предписано явиться в места постоянного проживания и повиноваться своим панам под страхом смертной казни. Одновременно и король своим универсалом, обращенным ко всем жителям Украины, предупредил, что в случае возникновения бунтов, они будут беспощадно подавляться коронным войском вместе с запорожским.
Народные массы, наконец, стали понимать, что гетман не выполнил своих обещаний, а от мирного договора выиграли только те, кто оказался зачисленным в реестр. По всему краю прокатились стихийные бунты, некоторые из панов, возвратившиеся в свои владения, поплатились жизнью. Иные вынуждены были вновь уехать, а более богатые и знатные, наоборот, приводили собственные надворные военные команды и начинали розыск тех, кто участвовал в восстании. Волей-неволей и Хмельницкий вынужден был подавлять народные бунты, вешал и казнил непослушных, что снижало его авторитет как у поспольства , так и в других слоях населения.
В связи с этим недовольство возникло и среди казаков, включенных в реестр. Брацлавский полковник Данила Нечай, пользовавшийся большой популярностью в казацкой среде, прямо говорил в лицо гетману:" Разве ты ослеп? Не видишь, что ляхи обманывают тебя и хотят поссорить с верным народом?". Когда в марте 1650 года в Переяславле собралась генеральная рада, то она с большим трудом приняла решение об утверждении реестра, даже реестровые казаки были недовольны своей исключительностью. Огромный авторитет самого гетмана и тот оказался под угрозой. Когда он вскоре после этой рады поехал к киевскому воеводе Киселю в его замок по приглашению последнего, то огромная толпа вооруженного «поспольства» подошла к замку с намерением расправиться с его владельцем, обвиняя того в измене. Гетману пришлось выйти к народу и лично убедить собравшихся разойтись. В этот раз его послушали, но было ясно, что авторитет Хмельницкого в народе пошатнулся. Сам он после этого с досадой говорил Адаму Киселю, что паны обманули его: " Судите сами : сорок тысяч казаков, а с остальным народом что я буду делать? Они меня убьют, а на поляков все-таки поднимутся ".
Из создавшейся ситуации гетман все-таки частично нашел выход, разрешив записываться в казаки всем желающим, но они в реестр не включались, а числились в «охотниках» или волонтерах. Это решение, пусть и половинчатое, в какой – то степени на время разрядило ситуацию. Одновременно Хмельницкий направил послание королю, напоминая о необходимости поскорее решать проблему с унией, а, кроме того, просил запретить панам, возвращающимся на Украину, брать с собой военные команды.
Несмотря на то, что недовольство условиями Зборовского мира нарастало у обеих сторон, зимой и весной 1650 года никаких враждебных действий ни со стороны польского правительства, ни со стороны казаков не предпринималось. Еще с осени Хмельницкий сосредоточился над составлением реестра казацкого войска. Фактически к казацкому сословию было отнесено довольно большое количество людей, так как казак вписывался в реестр вместе со своей семьей. Каждый вписанный в реестр казак получал в собственность земельный надел, на котором он прежде работал у пана. Гетман преимущественно принимал в реестр крестьян из имений Вишневецкого и Конецпольского, с тем, чтобы не дать возможности представителям этих родов вновь распространиться по Малороссии. Кроме того, у некоторых панов отбирались целые волости, под предлогом того, что они ими были захвачены самовольно из казенных земель. Из этих конфискованных угодий формировался особый фонд ранговых поместий, которые гетманом передавались генеральной и полковой старшине, не забывая и о себе. Помимо отданного ему королем на «булаву» Чигирина, Хмельницкий присоединил к своим владениям и богатое местечко Млиев, которое приносило его бывшему владельцу Конецпольскому до 200 000 талеров дохода. Крупными землевладельцами становились также многие «значные» казаки, не говоря уже о полковниках и казацкой старшине. По существу тем самым зарождался класс будущего пожалованного украинского дворянства. Получая в свою собственность земельный надел, казак освобождался от уплаты каких-либо налогов и сборов, он лишь обязан был за него нести военную службу. Так как обработать этот надел самостоятельно он возможности не имел, в виду постоянного пребывания на службе, то нанимал людей из «поспольства», которые, конечно, предпочитали работать на своих земляков-казаков, чем на пана, о чем справедливо отмечал в своем письме королю Адам Кисель. Если исходить из того, что семья казака в среднем состояла даже из четырех человек, да еще в хозяйстве имелось хотя бы 2-3 слуги, то, по меньшей мере, 300 000 человек, не считая проживавших в местечках и городах мещан, в трех украинных воеводствах были свободны от панской зависимости.
С принятием единого реестра количество казацких полков было сокращено до 16, хотя их численность уменьшилась не намного. Полки и сотни, из которых они состояли, по-прежнему, именовались по местам своей дислокации. Всего насчитывалось 220 сотен различной численности. Полковники и сотники в зоне своей ответственности являлись полноправными начальниками, решающими все вопросы административно-хозяйственной и судебной деятельности не только казаков, но и всего населения. Проще говоря на всей казацкой территории стало действовать административное устройство запорожской Сечи.
Помимо чисто казацких формирований в войсках Хмельницкого было значительное количество валашской ( молдавской и сербской ) конницы, а также отборное подразделение татар, составлявшее личную охрану гетмана.
Для мещан в городах Брацлаве, Виннице, Черкассах, Василькове, Овруче, Киеве, Переяславле, Остре, Нежине, Мглине, Чернигове, Почепе, Козельце, Стародубе, Новогород-Северском было сохранено магдебургское право, предусматривавшее свой суд и общинное самоуправление. Для ремесленников сохранилось право объединяться в цеха, которые имели свои гербы и печати.
Пока в гетманской ставке занимались проведением военно-административной реформы, Серко скучал на своем хуторе, так как заняться ему там было особенно нечем. Мать вела хозяйство твердой рукой и в помощи сына не нуждалась, тем более, что в зимнее время объем работы по хозяйству значительно уменьшился. Да и сам Иван никогда склонности к занятию сельским хозяйством не чувствовал, поэтому подумывал о том, чтобы с наступлением лета отправиться в Чигирин и приискать себе какую-нибудь должность при гетманской ставке.
Но все же время, которое он провел у себя на хуторе не пропало зря. Здесь в сельской тиши, где ему никто не мешал, ничто не тревожило и не отвлекало, Иван сосредоточился на совершенствовании искусства чародейства, в которое его когда-то посвятили Киритин и Солоха. Старая чаровница с последним своим вздохом передала ему и свои умения, накопленные на протяжении всей ее жизни, сейчас важно было понять, что это за умения. Он вспоминал слова Киритина, сказанные когда-то давно: «Есть восемь мистических сил, овладев которыми можно создавать бесчисленное число комбинаций магических способностей. Это достаточного сложная наука, но она позволяет овладевшему ею становиться маленьким, как пылинка или управлять своим весом и стать легче перышка. Можно наоборот, увеличить тяжесть своего тела, достигнув веса быка и более. Можно достичь независимости и полной свободы действий, уничтожая или создавая что-либо по своей воле. Наконец, можно управлять материальными объектами, передвигая их силой своего разума, или заставить исполнять желания. Можно также научиться принимать любой облик.»
Часть из того, о чем говорил ему наставник, Иван уже давно с успехом применял. Он мог ускорить или замедлить бег собственного времени, врачевать раны, уменьшить или утяжелить свой вес, создать тульпу, заставить любого повиноваться своей воле, видеть сквозь стену и даже силой мысли передвигать предметы. Но вот уменьшать себя в размерах у или наоборот, увеличивать, как и принять чей-то облик , у него еще не получалось. Просто не было случая этим заняться. Сейчас же он большую часть своего времени посвящал именно таким тренировкам. Не выходили у него из памяти и слова Солохи, сказанные ею в конце обучения: «Расстояния перестанут играть для тебя роль, ты сможешь в мгновении ока переместиться, например, из одного края Дикого поля в другой. Сможешь воскрешать умерших, поднимать мертвых и посылать их в бой... Много чего умеет настоящий чародей. Но для этого надо постоянно совершенствовать свои способности.»
Но в этом вопросе дело обстояло сложнее. Лишь однажды под Смоленском ему удалось мгновенно переместиться на десяток верст, но как это получилось , он и сам не знал. Позднее он не раз пытался повторить сделанное, но у него ничего не получалось. Однако сейчас он ощущал в себе новые силы, полученные с последним вздохом Солохи, и чувствовал, что уже способен постичь новый уровень чар, о котором она ему когда-то рассказывала.
Часть вторая. От Зборова до Берестечко
Глава четырнадцатая. Воспоминания о былом.
К исходу весны 1650 года обострились отношения Москвы и Речи Посполитой. Понимая, что новая война между поляками и казаками неизбежна, Москва решила воспользоваться ситуацией и расторгнуть вечное докончание, чтобы затем принять Войска Запорожского под свою руку. Скорее всего, на этот шаг царское правительство пошло вынуждено, под дипломатическим нажимом Хмельницкого, который грозил в противном случае Москве войной в союзе с крымским ханом.
Из каких бы побуждений не действовал царь Алексей Михайлович, но факт остается фактом: в январе 1650 года в Варшаву было направлено посольство в составе боярина Григория Пушкина, окольничего Степана Пушкина и дьяка Гаврилы Леонтьева. Основная цель посольства заключалась в том, чтобы требовать наказания тем, кто в польских официальных документах неправильно писал титул московского государя, а также сожжения книг, в которых с неуважением отзывались о царе и московском народе. Послы ссылались на конкретные факты искажения исторических сведений в изданных уже при Яне Казимире трудах историков и напоминали, что Москва строго выполняла все условия Поляновского мирного договора. В качестве сатисфакции за нанесенное этими измышлениями московскому государю и всем московским людям бесчестие, послы требовали возврата исконно русских городов, отошедших к Польше по вечному докончанию, казни Иеремии Вишневецкого, писавшего неправильно титул московского царя, а также выплаты 500 000 злотых в качестве компенсации за моральный вред. В случае невыполнения этих требований послы грозили расторжением Поляновского мирного договора и оказанием помощи Запорожскому Войску, если оно будет воевать с Короной.
Сенаторы пытались увещевать московских послов, призывать к их здравому смыслу, но все было напрасно. Послы стояли на своем. Поляки убедились, что Москва лишь ищет предлог для начала войны, о чем прямо и заявили Григорию Пушкину и другим членам посольства. Переговоры, таким образом, закончились ничем, поставив Москву и Варшаву на грань войны, однако никто из сторон эту грань пока перешагивать не собирался. Царское правительство, всегда занимавшее осторожную, выжидательную позицию в отношениях с Польшей и казаками, ограничилось демонстрацией намерения разорвать вечное докончание. Поляки со своей стороны в войне с Россией заинтересованы не были и, наоборот, стремились поссорить царя с Хмельницким.
Надо признать, что казаки давали достаточно веские поводы для этого. Хмельницкий все больше сходился с ханом, что не могло не беспокоить Москву, Однако гетман со своей стороны заверял царское правительство, что он остается верным государю Алексею Михайловичу, но вынужден оставаться в союзе с Ислам-Гиреем, которому обязан своими победами над поляками. Понимая, что Хмельницкий в сложившейся ситуации вынужден хитрить и идти на всякого рода компромиссы и с турками, и, особенно, с татарами, Москва, в то же время, не была готова к решительному шагу – присоединению Войска Запорожского к своему государству. Поэтому царское правительство продолжало придерживаться выжидательной политики и с пониманием относилось к сложному положению, в котором оказался запорожский гетман.
Углубляющийся альянс Хмельницкого с Ислам-Гиреем вызывал обеспокоенность и в Польше. Молдавский господарь Василий Лупул, обещавший после Пилявецкого сражения выдать свою младшую дочь за старшего сына запорожского гетмана Тимофея, изменил свое намерение. В отместку Хмельницкий по договоренности с крымским ханом направил в Молдавию казаков совместно с татарами.
Молдавия была важна Хмельницкому как союзник, поскольку через нее проходили торговые пути на Украину со стороны Турции и балканских государств. Отказ Лупула выдать дочь замуж за Тимофея чрезвычайно встревожил гетмана. В конце августа 1650 года он выступил из Умани с 40 000 казаков и 20 000 татар, якобы в Подолию, но возле Ямполя перешел Днестр и занял город Сороки. Отсюда он направил татар на север Молдавии, а сам перешел Прут и двинулся к Яссам. Напуганный Лупул вынужден был скрываться в Сучаве и оттуда вступил в переговоры с Хмельницким, обещая отдать дочь за Тимофея. Заручившись таким обязательством молдавского господаря, гетман возвратился на Украину.
Как раз к этому времени и Серко, отъезд которого из Мурафы несколько раз откладывался из-за ухудшившегося здоровья матери, явился в гетманскую ставку. Хмельницкий, узнав о его приезде, откровенно обрадовался.
-Хватит байдыки бить,– сказал он, обнимая Ивана,– отдохнул там у себя на хуторе, пора и за работу. Тут у меня, кстати, задание для тебя есть. Хотел я поручить его Кравченко, но ты справишься лучше.
Гетман помрачнел и рассказал, что во время похода казаков в Молдавию, коронный гетман Николай Потоцкий, недавно освобожденный из крымского плена, выступил было на помощь Лупулу, но, узнав, что дорогу ему преградил двадцатитысячный татарский корпус, остановился в Подолии, где вторгся в казацкие земли и стал расправляться с отрядами местных крестьян, восставших против своих панов в Сатанове и Гусятине.
-Это так называемые «левенцы», опрышки,– пояснил Хмельницкий, -за главного у них там некий Мудренко, говорят он из молдаван. Формально они вроде бы подчиняются Высочану, но на самом деле никому...
-Э, да, кажется, я его знаю,– припомнил Иван прошлогодний случай и рассказал гетману о своем приключении в Гусятине во время возвращения из Франции.
-Похоже, это он и есть, – кивнул Хмельницкий . – Так вот, эти «левенцы» в Гусятине и Сатанове отобрали у возвратившихся собственников имений документы на право владения ими, а самих панов выгнали оттуда. Конечно, за это самоуправство их стоило бы наказать, но это имел право сделать только я или Нечай с моего ведома. Потоцкий же, мало того, что вторгся на нашу территорию, так захватил в плен самого Мудренко и еще двадцать атаманов, приказал отрезать им носы и уши, и в таком виде их посадили на телеги и отправили в Брацлав для устрашения других. А мне еще и издевательское письмо написал, что, мол, вместо меня вынужден наводить порядок в приграничных землях.
Он махнул рукой в сторону стола, где лежал лист бумаги.
-Словом, отправляйся в качестве моего посла к коронному гетману, он сейчас в своей ставке в Каменце, – продолжал Хмельницкий,– и передай, что я требую от него впредь на нашу территорию не вторгаться и не преследовать наших людей. И не разводи с ним ненужных церемоний, говори жестко и смело, не скупясь на угрозы. Я выделю тебе, как послу, для убедительности пару сотен казаков.
-Ясновельможный гетман, благодарю тебя за это поручение,– воскликнул Серко,– я давно ждал этого часа! У меня с Потоцким давние счеты и настало время ему уплатить по старым долгам! А охраны мне не надо, поеду один.
-А что у тебя с ним за счеты?– удивился Богдан.– Вы же, вроде, еще нигде не пересекались, Ты под Корсунем не был, а я там его отдал Тугай-бею и он забрал его в Крым. Выпустили его из плена после Зборова и полгода еще не прошло...
-То дело давнее, – глухо ответил Иван, сжав кулаки так, что побелели костяшки пальцев. – Он приказал посадить на кол моего отца во время восстания Павлюка и Гуни. Не люблю я вспоминать об этом, но тебе расскажу...
Он умолк, освежая в памяти события тех далеких дней, хотя все тогда происходившее и так стояло перед глазами, будто это все случилось вчера.
-Не секрет, – наконец начал он свой рассказ,– что, когда Павлюк выступил из Сечи, весть об этом разнеслась по всему краю. Мы разбили табор над Росью, под Кумейками, куда стал стекаться народ со всей Украйны и Подолии. Прошло совсем немного времени и под рукой у Павлюка образовалась настоящая армия, наверно, больше двадцати тысяч, правда, многие были вооружены чем попало. К восстанию присоединялись все слои населения: и часть реестровых казаков с гетманом Томиленко, и мещане, и даже кое– кто из мелкопоместной шляхты. В числе многих в лагерь под Кумейками явился и мой отец, только я в то время об этом не знал...
...Сам Иван тогда был есаулом в курене, которым командовал Максим Кривонос и, когда 8 декабря началось сражение с войском подошедшего к Кумейкам Николая Потоцкого, тогда еще брацлавского воеводы, их курень вступил в бой одним из первых. Казаки на своих быстрых конях ударили прямо в центр неприятельской пехоты, которая успела произвести лишь один ружейный залп, после чего попыталась принять конницу на пики. Но, хотя первые ряды атакующих и понесли значительный урон, остальные по инерции продолжали напирать сзади. Серко с Кривоносом неслись впереди куреня и, увидев выставленные пики, пришпорили коней, которые почти в акробатическом прыжке перемахнули через них. Тут же в ход пошли сабли и началась та самая рубка, которую так любили запорожцы, раздавая своими легкими, но острыми саблями быстрые, как молнии, удары жолнерам, не имевших панцирной защиты, а носивших лишь кожаные нагрудники. Спустя четверть часа напиравшая позади кривоносовского куреня конница вбила клин в ряды польской пехоты, которая вынуждена была раздаться в стороны, а в образовавшийся разрыв в ее рядах с ходу ворвались курени Колодки, Остапа Усваницкого, Федора Богуна, Мельника и других атаманов. Видя успех передовых куреней, Павлюк тут же бросил в бой и остальную конницу. Все закружилось в водовороте битвы и Серко незаметно для себя, почти рефлекторно, вошел в состояние транса, ускорив собственный метаболизм. Время для него как бы замедлилось, а сам он для стороннего наблюдателя превратился в расплывчатую тень. Иван ужом извивался в седле, легкими взмахами своей сабли отсекая руки жолнерам, которые пытались выстрелить в него из пистолетов или достать клинком. Но у них это происходило настолько замедленно, что ему удавалось поразить ближних и достать дальних, прежде чем те успевали нажать на курок. Буквально через несколько минут пространство вокруг него очистилось, все шарахались от едва различимого призрака, сабля которого сеяла смерть.
Сам брацлавский воевода, внимательно наблюдавший за ходом сражения, заметил опустошение, произведенное Иваном в рядах пехоты.
-Кто этот лайдак, сто дьяблов ему в печенку? – в бешенстве воскликнул он.– Добудьте мне его живым, я прикажу посадить его на кол!
Но желающих выполнить этот приказ не нашлось, а жолнеры, которых доставал Серко своей саблей, продолжали, как снопы валиться наземь. не досчитавшись то рук, то головы. Неподалеку с двумя окровавленными саблями в руках свирепствовал голый до пояса Кривонос с развевающимся на ветру оселедцем. Чуть поодаль красавец Остап своим куренем буквально вгрызался в ряды жолнеров, за ним плотной массой валили казаки Богуна, Мельника, Колодки.
Наконец находившийся на острие атаки курень Кривоноса разорвал пехотные ряды поляков и Серко увидел неподвижно стоявших впереди на расстоянии двухсот шагов польских драгун.
-Вперед,– скомандовал Кривонос своему куреню и огрел коня нагайкой. Серко рванулся за ним, пытаясь убедить отменить команду, так как в мгновение ока понял, что сейчас произойдет, но было уже поздно. Драгунские хоругви раздались в сторону и на стремительно мчавшуюся казацкую конницу изрыгнули огонь и железо три десятка орудий. Поле окуталось черным пороховым дымом. Ядра, взрывая пожухлый травяной покров и землю, взрывались в самом центре казацкой лавы, неся смерть коням и людям. Раздались крики раненых, ржание валящихся на землю лошадей, пожелтевшая трава обильно обагрилась кровью. Приподнявшись в стременах, Серко крикнул, обернувшись назад:
-Рассыпайтесь веером!
Но эта команда явно запоздала, так как казаки уже и сами стали поворачивать коней в стороны, чтобы уйти от артиллерийского огня и по широкой дуге возвратиться к своим. Однако Потоцкий был достаточно искушенным командиром, чтобы допустить это. Пушки рявкнули еще раз, произведя новые опустошение в казацких рядах, а затем по ним открыли стрельбу из ружей драгуны. Дав несколько залпов, они выхватили из ножен клинки и понеслись вперед. Польская пехота, ряды которой казаки разорвали, но отнюдь не уничтожили, перестроившись, тоже перешла в наступление, не давая казацкой коннице отступить. Почти одновременно слева вылетел какой-то рейтарский полк, врезавшийся ей во фланг и отсекший дорогу к табору. Впереди рейтар на гнедом жеребце скакал внушительного вида шляхтич в дорогой, отделанной соболиным мехом шапке и черной развевающейся за спиной бурке. В нем Серко с удивлением признал своего старого знакомца Самуила Лаща, коронного стражника. Их глаза встретились, и Серко понял, что тот тоже узнал его. Он сжал острогами бока своего скакуна, снова пытаясь войти в состояние транса, чтобы достать коронного стражника саблей в надежде, что оставшись без командира, рейтары растеряются и утратят свой боевой дух. Ему это почти удалось, но внезапно его жеребец, сраженный чьим-то выстрелом, дико заржал и, споткнувшись, на полном скаку свалился замертво. Серко, не ожидавший такого поворота событий, вылетел из седла и , ударившись о землю головой, потерял сознание. Он уже не видел, как Лащ, не останавливая коня, крикнул кому-то на скаку, чтобы его взяли живым, не видел, как его волочили в польский лагерь и бросили как колоду, возле палатки Потоцкого. Не видел он и того, как обратившаяся в бегство казацкая конница пробилась все же к табору, как Павлюк неосторожно распахнул его левую сторону и туда ворвались драгуны, а за ними и пылающие местью жолнеры. Линия казацких возов оказалась разорванной, к тому же взорвался порох, хранившийся на некоторых из них. Началась обычная в таких случаях паника и, хотя атаку поляков удалось отбить, погибло много людей.
Ничего этого Серко не видел, так как пришел в себя только поздним вечером от того, что ему на голову лили холодную воду. Он лежал на мокрой пожухлой траве, весь тоже мокрый, так как на него вылили не одно ведро. Придя в себя, Иван с трудом сел, обхватив лицо руками и плохо еще соображая. Толчок носком сапога под ребра и грубый окрик жолнера: «Вставай, лайдак, нечего тут рассиживаться!» заставил его поднять голову. Рядом с ним стояло трое солдат, а в нескольких шагах дальше коронный стражник и сам брацлавский воевода. Потоцкого он видел раньше только издали, но сразу узнал. Брацлавский воевода отличался крепким телосложением и не случайно еще в ранней молодости получил прозвище «Медвежья лапа». На нем была шапка с оторочкой из соболиного меха, как у Лаща, богато расшитый серебряной и золотой нитью жупан, синие бархатные штаны, а на ногах высокие кавалерийские сапоги со шпорами. Поверх жупана был накинут простой походный плащ синего цвета. В правой руке он держал нагайку, сплетенную из бычьей кожи. Подобные нагайки иногда заменяли казакам сабли,настолько мощный у них был удар. Грубоватое лицо брацлавского воеводы носило печать надменности, свойственной многим польским магнатам, хотя особой знатностью рода Николай Потоцкий из Потока похвастаться не мог. Правда, его отец, Якуб Потоцкий, поддержавший короля Сигизмунда III в противостоянии с Яном Замойским, получил за это в подарок земли, сделавшие Потоцких «корольками» Подолии, но сын, избрав военную карьеру, за чинами не гонялся, последовательно проходил все должности и в свои сорок с небольшим лет, обладал значительным военным и командным опытом. Породнившись в 1631 году со знатным родом Фирлеев, он постепенно выдвинулся в число самых известных и влиятельных магнатов Речи Посполитой. Не случайно великий коронный гетман Станислав Конецпольский поручил именно ему подавить восстание Павлюка.
Сейчас Потоцкий внимательно рассматривал Серко и, обратясь к коронному стражнику, утвердительно произнес:
-Да, это он. Я сам видел, какое опустошение произвел этот лайдак сегодня в рядах жолнеров. Саблей он владеет, как сам дьявол, хотя выглядит от силы лет на двадцать пять.
-Это что!– воскликнул тот. – Под Лисянкой во время бунта Тараса, он был вообще юнцом, а преследовал меня двое суток и уничтожил весь мой отряд. Уж не знаю, как мне самому тогда остаться в живых удалось.
-Вот оно как!– поднял бровь Потоцкий. – В горячке боя думал я его на кол посадить. А сейчас вот спрошу, может он перейдет на нашу сторону. Такие воины никогда лишними не бывают.
Он подал знак солдатам, чтобы те подвели Серко к нему. Один из жолнеров толкнул Ивана в спину, тот по инерции сделал несколько шагов вперед.
-Ты, кто будешь?– обратился к нему брацлавский воевода.
Запорожцы не имели привычки скрывать свои имена и прозвища, поэтому Иван, смело глядя в глаза Потоцкому , ответил:
