Текст книги "Последний характерник (СИ)"

Автор книги: Валерий Евтушенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 10 страниц)

   Час спустя сражение достигло своего апогея. Казалось, пришел последний смертный час для всего польского войска. Бой шел уже на валах, противники сошлись в ужасной рукопашной схватке, когда бьются насмерть грудь об грудь, отбросив в сторону оружие. Сам, немолодой уже годами, Фирлей с окровавленной саблей в руках метался на валу в первых рядах, ободряя солдат и личным примером возбуждая в них отвагу. Сохрани атакующие наступательный порыв еще на какое-то время, неизвестно, чем бы все это закончилось, однако, повинуясь сигналу хана, татары стали покидать поле боя, а за ними отошли и казаки. Атаки прекратились, однако артиллерийский и ружейный огонь продолжался вестись до конца дня, загасив свечу жизни не у одного поляка.

   Хмельницкий, внимательно наблюдавший за ходом битвы и не упускавший из виду ни одной ее детали, убедился, что поляки обороняются умело и сходу их позиции взять трудно. Однако опытным глазом бывалого воина он разглядел, что часть валов у широкого пруда, находящегося между обоими замками ( в тылу польского лагеря) не завершена до конца. Посоветовавшись с ханом, он приказал подвести свой табор еще ближе к польскому, а татары плотно окружили и замки, и пруд с юга, замкнув тем самым кольцо осады. В свою очередь Фирлей и Вишневецкий пришли к выводу о необходимости еще больше сузить лагерь, насыпав новые валы, чего и добивался запорожский гетман, полагая, что в результате они не станут досыпать старые валы у пруда и не успеют за ночь соорудить там новые.

   Двадцать три полковника привели свои полки к Збаражу и почти половину из них с первыми проблесками солнечных лучей бросил Хмельницкий на штурм валов польского лагеря в месте их соединения с прудом. Как он и предполагал, поляки не стали дооборудовать здесь старые валы и не успели возвести новые. Гетман правильно рассчитал, что это самое уязвимое место в польском лагере, но он не мог знать, что обороной здесь командует один из самых старых и опытных командиров – полковник Рожажовский. Чуткий и осторожный, как лисица, Рожажовский не стал дожидаться пока казаки полезут на валы, а сразу двинул против них панцирную хоругвь, в то время, как его пехота открыла по наступающим плотный огонь с вершины вала. Против натиска «крылатых гусар» казацкая пехота, у которой при себе не было даже пик, не могла устоять и обратилась в повальное бегство, но сзади ее подпирали новые толпы казаков. Поняв, что замысел его не удался и, видя, что валы с ходу взять не удалось, гетман, спасая свою пехоту, бросил на ее выручку конницу, двинув одновременно в наступление по всему фронту остальные полки. Поддерживая казаков, Ислам – Гирей подал сигнал к атаке татарам. В воздух взвились тучи стрел, выпущенных из коротких, но обладающих огромной убойной силой, татарских луков, и казаки ринулись на штурм польских позиций. Особенно тяжело опять пришлось Фирлею, который со своими хоругвями являлся как бы краеугольным камнем всей польской обороны. Натиск казаков на участок валов, где он оборонялся, был столь ужасен, что своими трупами они опять, как и накануне заполнили ров почти до самого верха. Несмотря на то, что поляки мужественно оборонялись, казаки и татары продолжали упорно лезть на валы, устилая их своими бездыханными телами. Не лучше пришлось и Лянцкоронскому с Остророгом, которые с трудом сдерживали атакующих на своих участках обороны. Казакам корсунского, могилевского и гадячского полков мощным натиском удалось вбить клин между ними и прорваться во второй эшелон обороны, прижав хоругви Яна Собесского к самой кромке пруда.

   ...Все эти дни Серко участия в сражении не принимал. Его полк гетман держал в резерве, намереваясь использовать лишь в самом крайнем случае и, как казалось Ивану, сейчас это время настало. Вся панорама боя открылась перед ним, как на ладони, и, обладая рысьим зрением, он со своего места мог наблюдать удар могилевского полка, врезавшегося в стык хоругвей Лянцкоронского и Остророга. Впереди на могучем буланом в яблоках жеребце, словно бог войны и ангел мести, летел неукротимый Иван Богун, раздавая направо и налево удары саблей, сверкавшей в его руках будто разящий меч самого архангела Михаила. Вбив клин между польскими хоругвями, полк разделился и каждый его фланг обрушился на поляков, расширяя отвоеванное пространство, куда в тот же момент, стремительно ворвался корсунский полк во главе с лихим красавцем Морозенко. Серко в восторге даже приподнялся в стременах, чтобы лучше видеть эту ураганную атаку, но это было еще не все. Буквально несколько минут спустя немного сбоку по хоругвям Яна Собесского ударил гадячский полк, прижав их к самому пруду. Иван хорошо видел, как Кондрат Бурляй, несмотря на то, что ему было уже под шестьдесят, сам вел в бой своих заднепровцев и страшен был в рукопашном бою старый полковник с развевавшемся на ветру седым оселедцем, возглавлявший морские походы на Крым еще во времена Михаила Дорошенко. Забыв старую вражду, вслед за Бурляяем, бывшим некогда их смертельным врагом, в польские хоругви врезались тысячи татар. Казалось, еще совсем немного и Лянцкоронского, Остророга и Собесского уже ничего не спасет, но коварная Беллона распорядилась иначе...

   Накал боя передался в глубину лагеря, где уже стали раздаваться крики о необходимости отступления к замкам. Услышав их, Вишневецкий подскакал к паникерам, крикнув в гневе: «Лучше принять смерть здесь, чем ждать пока Хмельницкий будет тащить нас за ноги из замков, потому что ничего другого не выйдет, если отступим в замки. Даже, если мы сами какое-то время могли бы укрываться за их стенами, куда денем обоз и всю челядь?!» Видя, что паникеры устыдились, и крики об отступлении прекратились, он обратился к тем, кто находился в лагере с коротким призывом: «Кому любо умереть со мной, ко мне!». Воодушевленные словами князя, к нему присоединились не только те, кто еще несколько минут ратовал за отступление, но и большинство челядинов. Во главе с Вишневецким, лично возглавившим свои собственные и сына панцирные хоругви, они ринулись на казаков и татар, напиравших на хоругви Собесского, отбросили их от валов и частично загнали в пруд, густо окрасив воду кровью атакующих...

   Картина на поле боя изменилась стремительно. С замершим сердцем Иван видел, как «крылатые гусары» разметали корсунцев, словно смерч сухую солому. Морозенко, оказался в окружении один и, вертясь. на коне, словно уж, отбивался сразу от десятка гусар, стремившихся взять его живым. На выручку побратиму ринулся Иван Богун, напоминавший в своей развевающейся керее горного орла, но навстречу ему метнулась гусарская хоругвь и сам могилевский полковник оказался в окружении, вынужденный отбиваться от наседающего на него противника. Получив неожиданную помощь, Остророг также перешел в наступление, ударив с фланга на заднепровцев хоругвями полковников Мисельского и Клодзинского, а Лянцкоронский повернул хоругви ротмистров Панского и Понятовского, окружив и татар, и заднепровцев Бурляя. Остальные осажденные, воодушевленные их примером, также перешли в контратаку, отбрасывая казаков от валов по всему фронту.

   Серко не в силах больше сдерживаться, повернул голову к гетману, находившемуся в шагах пятидесяти от него, и вперил в него свой горящий взор, мысленно требуя, настаивая, заклиная Хмельницкого послать его в бой. В ту же секунду их взгляды встретились и, мгновение помедлив, гетманская булава повелительно метнулась вперед. Она еще не успела опуститься вниз, а Серко уже, повернувшись к своим охотникам, крикнул, перекрывая шум битвы: «Гайда!». Верныдуб и сотники повторили эту команду, и, рванув с места в карьер, полк охочекомонных помчался вперед.

   Восемь тысяч конских копыт словно плугом стремительно вспахивали верхний слой земли и травы на лугу, охотники мчались, низко пригнувшись к лукам седел, всеми овладело знакомое каждому опытному солдату упоение боем. Хоругвь Панского не успела повернуться лицом к внезапно появившейся коннице и ударом двух тысяч взметнувшихся в руках охотников клинков была искрошена за несколько минут. Такая же участь постигла и хоругвь Понятовского. Почувствовав поддержку, воспрянули духом казаки окруженных корсунского, могилевского и гадячского полков, тем более, что вслед за Серко на выручку татарам уже летел сам грозный Тугай-бей. Находясь в самом центре вспыхнувшего с новой силой сражения, Серко увидел, что шагах в трехстах от него конь Морозенко свалился наземь, и на упавшего корсунского полковника навалилась целая куча солдат. С искаженным яростью лицом к нему прорывался Иван Богун, сметая ударами сабли всех на своем пути, но внезапно и он, схватившись за грудь, медленно склонился к луке седла. Несколько казаков тут же окружили его, уводя своего раненого полковника с места боя. Переведя взгляд в сторону, Серко увидел, что неподалеку от него Бурляй, словно бешеный вепрь-одинец бросается со своими людьми на выстроившуюся в каре немецкую пехоту, но презрение казаков к смерти встречало ответное мужество ветеранов тридцатилетней войны, спокойно отражавших все их атаки. В горячке боя гадячский полковник не заметил, что сзади к нему устремились несколько гусар, намереваясь пронзить его своими длинными копьями. Этого Иван допустить не мог, поэтому, призвав на помошь свое чародейное искусство, заставил все процессы обмена веществ в своем организме ускориться. Причем он с удивлением понял, что сила его искусства заметно возросла, так как ускорился не только он сам, но и его Люцифер. Для всех окружающих время словно замедлилось, поэтому Серко вместе с конем не составило труда в доли секунды преодолеть расстояние, отделявшее его от Бурляя, и сначала обрубить наконечники нацеленных на полковника копий, а затем снести головы и самим гусарам, которые так и не поняли, кто стал причиной их смерти. Не выходя из состояния транса, Серко развернул коня в сторону, где гусары окружили Морозенко, но понял, что помочь ему он уже не сможет. Дело было даже не в расстоянии, а в том, что корсунского полковника уже связали и тащили в замок, а на пути Ивана встала целая гусарская хоругвь Дмитрия Вишневецкого. В бессильной ярости Серко налетел на нее и рубил, рубил без отдыха гусар, которые воспринимали его, словно размытый силуэт, поэтому не успевали защититься или ответить ударом на удар.. Все же, как ни сильно было волшебное искусство Ивана, но и он выдохся, постепенно откатываясь к своим охотникам. Воспрянувшие духом гусары вновь начали теснить казаков, но в это время сбоку в их ряды врезался свирепый Тугай-бей, придя на помощь татарам, которые тоже попали в окружение. Бесстрашный и отважный воин был перекопский бей, но и ему не повезло. Кто-то из гусар ударил его кончаром прямо в лоб и только стальная мисюрка, разлетевшаяся от удара, спасла ему жизнь, хотя он бессильно склонился к луке седла, получив ранение в голову. Спустя несколько минут Серко заметил, что и раненого чьим -то выстрелом Бурляя казаки выводят с поля боя. Таким образом, все командиры вышли из строя и Серко ничего не оставалось иного, как подать общую для казаков и татар команду к отступлению. Но к этому времени казаки и татары на других участках отступали уже по всему фронту перед валами и поляки их не преследовали, так как у них на это не оставалось сил. Вишневецкий, видя, что Могилевский, Корсунский, Гадячский полки вместе с татарами тоже отходят, не стал их преследовать, а отдал приказ своим хоругвям возвращаться в лагерь. Потери казаков и татар в этом яростном сражении были ужасными, но и у поляков хоругви Панского, Понятовского, Мисельского и Клодзинского были полностью уничтожены, а остальные значительно поредели.

   Глава десятая. В разведке.

   В пылу сражения Серко не заметил, что солнце давно уже миновало зенит и клонится к западу. Казацкие полки, отхлынув от польских валов, отходили, соблюдая порядок и дисциплину. Казаки отступали, помогая идти раненым и по возможности вынося тела убитых товарищей. Поляки занимались тем же, пушечная стрельба утихла, только порой то там, то тут еще раздавались редкие ружейные выстрелы. Остаток дня прошел спокойно, но поздним вечером, собрав полковников в своем шатре на раду, Хмельницкий, только что возвратившийся от Ислам-Гирея, мрачно сказал:

   -Хан не доволен тем, что штурм не дал результатов. Тугай-бей тяжело ранен, несколько тысяч татар погибло. У нас тоже огромные потери, Морозенко попал в плен, Богун и Бурляй получили тяжелые ранения, не знаю выживут ли. Ляхи проявили завидную стойкость и мужество, словно сам черт в них вселился, дерутся как дьяволы.

   -Это все Ярема, дидько его забери,– хлопнул широкой ладонью по столу Степан Байбуза,– если бы не он, сегодня ляхам бы точно конец наступил.

   Остальные полковники глухо зашумели, поддерживая Байбузу.

   -Сам знаю, что Ярема,– повысил голос Хмельницкий. – Но и его Кривонос бил в свое время. А мы с вами, что хуже?

   Он обвел тяжелым взглядом присутствующих и твердым тоном произнес:

   -Завтра новый штурм, надеюсь, последний.

   -У меня половина полка осталось,– не выдержал Байбуза.

   -И у меня, и у меня,– поддержали его Лобода, Громыко, Воронченко и другие.

   -Воевать надо умеючи!– в гневе хлопнул по столу булавой гетман так, что столешница не выдержала и раскололась. – Вот, если бы не он,– Хмельницкий указал булавой на Серко, сидевшего в конце стола ,– от Могилевского, Корсунского и Гадяцкого полков сегодня вообще бы одни воспоминания остались.

   Все головы повернулись в сторону Ивана, но никто ничего не сказал.

   -А , кстати,– вдруг спросил Хмельницкий,– у тебя у самого какие потери?

   -Трое легко раненых, ясновельможный гетман, – ответил Серко, поднимаясь.

   -Вот как надо воевать!– воскликнул тот.– Три полка, не считая татар, спас от разгрома, а всего трое легко раненых!

   Полковники опустили головы. Упреков они явно не заслужили, так как и сами, и их люди сделали сегодня все, что могли. Хмельницкий понял, что перегнул палку, поэтому уже мягче произнес:

   -Ладно. Знаю, что дрались сегодня вы все хорошо, но надо еще лучше. А сейчас перейдем к обсуждению диспозиции завтрашнего штурма. Ты, Нечай, завтра со своим полком ударишь первым....

   Рада продолжалась почти до полуночи. Когда гетман, наконец, объявил о ее окончании и все стали расходиться, он кивнул Ивану, чтобы тот задержался.

   – У меня такое чувство,– сказал он, когда они остались одни, – что штурмом нам Збараж не взять. Ляхи дерутся славно, да и Ярема с ними, что тоже немаловажно, правильно сегодня Степка говорил. Я уже сейчас перешел бы к осаде, не хотелось бы казацкие головы задарма класть, да хан лютует. Сам знаешь татар, для них главное-ясырь. Но все равно, чувствую, длительной осады нам не избежать...

   Он умолк, прошелся по коврам, устилавшим пол шатра, подошел к столу, где была развернута карта местности и склонился над ней, сделав знак Серко, чтобы тот тоже подошел ближе.

   -Вот здесь у Сокаля,– ткнул гетман в карту концом лежавшего на столе кинжала,– король назначил сбор посполитого рушения и сам сюда подойдет с кварцяным войском. А может уже и подошел, достоверных сведений о том, что там делается у нас нет. Нетрудно догадаться, что как только ополчение соберется, Ян Казимир, поспешит на помощь Збаражу. Расстояние от Сокаля до Збаража меньше двухсот верст, это даже для пешего войска, десять дней, максимум, две недели, пути. Вот поэтому мне крайне важно знать обо всех передвижениях короля.

   Хмельницкий оторвал взгляд от карты и, глядя в глаза Серко, произнес:

   -Тебе с твоим полком тут, в общем, делать нечего, обойдемся без вас. Бери своих людей и отправляйся на разведку. Через каждые два десятка верст организуй конные подставы и сообщай мне все, что связано с королевским войском. Ты должен следовать рядом с королем, словно его ангел-хранитель, но, конечно, чтобы он не догадался, что его пасут. Будешь там моими глазами и ушами...

   Действительно, зная привычку панов не особенно торопиться при объявлении посполитого рушения, король Ян Казимир с одним только кварцяным войском, в начале июля выдвинулся к Сокалю, который назначил местом сбора надворных панских команд. Отсюда он намеревался выступить в направлении Збаража на помощь осажденным там войскам Фирлея, однако несколько обстоятельств препятствовали осуществить это намерение. Прежде всего, посполитое рушение собиралось крайне неторопливо, так что к концу июля к Сокалю подошла лишь небольшая его часть. Время шло, кончался июль, ждать дальше становилось бессмысленным.

   -Командуйте поход, пан коронный канцлер,– наконец, сказал Ян Казимир Ежи Оссолинскому, заканчивая очередной военный совет,– завтра на рассвете выступаем.

   -Но, ваше величество,– попытался возразить князь Корецкий, одним из первых подошедший со своими хоругвями при известии о созыве посполитого рушения,– у нас недостаточно сил. По слухам у Хмельницкого и хана трехсоттысячная орда. Не лучше ли подождать еще, пока не соберется ополчение?

   -Ожидая пока наши паны соберутся, можно прождать и до зимы,– резко ответил король.– Пока мы тут стоим в ожидании, те в Збараже гибнут каждый день сотнями.

   -Вот в этом и вопрос,– осторожно заметил литовский подканцлер Сапега,– может быть, там уже некому оказать помощь? Возможно, Збараж уже взят штурмом, что не удивительно при таком соотношении сил. Ведь у нас давно нет никаких вестей о том, что там происходит и, где вообще сейчас Хмельницкий и татары.

   Наступила тишина. Сапега высказал вслух то, о чем вольно или невольно думал каждый из присутствующих. Даже Ян Казимир не нашелся, что сказать, нервно поглаживая белый кружевной воротник своего камзола.

   -Проклятый край,– наконец, в сердцах воскликнул он,– ни от кого ничего не добьешься. Не зря Фирлей в донесении писал, что от местных жителей ни лаской, ни пытками никаких сведений получить нельзя.

   -Но и оставаясь здесь.– подал голос Оссолинский,– мы никаких новых сведений тоже не получим. Его королевское величество совершенно прав, надо выступать и двигаться к Збаражу. Если есть хоть один шанс, что Фирлей и Вишневецкий еще держатся, нам нельзя им пренебрегать.

   После продолжительных дебатов, было решено оставить Сокаль и двигаться к Топорову, а там уже точнее выяснить ситуацию с положением дел в Збараже, и главное узнать, где находятся Хмельницкий с ханом.

   Все время пока король стоял у Сокаля, Иван со своими охотниками кружил вокруг, ежедневно посылая гонцов гетману с сообщениями о том, что происходит в королевском лагере. Для большей скрытности он разделил полк на сотни, направив их в разные стороны от Сокаля, строжайше запретив допускать какое-либо насилие в отношении местного населения, а продукты и фураж покупать только за наличные деньги. В результате он от местных жителей получал подробную информацию о том, что происходит в польском лагере, но поляки даже не подозревали, что рядом с ними постоянно находится целый казацкий полк.

   Когда, наконец, тридцатитысячное королевское войско, включая сюда и панов, прибывших по созыву посполитого рушения, выступило из Сокаля, охотники Серко двигались с обеих сторон от него параллельным маршем, что само по себе было нетрудно, так как передвижение королевского войска чрезвычайно замедляли разливы рек и речушек, которых в этих местах было великое множество. Наконец, поляки добрались до Топорова, где король решил сделать остановку, давая отдых своему войску и желая точнее выяснить ситуацию со Збаражем.

   Тем временем после ухода Серко сражение под Збаражем не прекращалось. Каждый день продолжался артобстрел польских позиций, каждый день новые сотни казаков наполняли своими телами ров перед валом, опоясывающим польский лагерь. Наконец. видя бесполезность попыток овладеть Збаражем штурмом, хан пустился на хитрость, вступив с осажденными в переговоры. Поляки воспользовались полученной передышкой, однако уже через неделю ввиду их безрезультатности переговоры были прекращены. Как и следовало ожидать, разрыв переговоров ознаменовал новый штурм, только в этот раз ночной. Однако поляки за время перемирия усилили оборону на валах и, хотя казаки с татарами всю ночь пытались их захватить, штурм был отбит, несмотря на огромные потери, как и все предыдущие. Когда хану доложили о том, сколько его воинов погибло, Ислам– Гирей впал в бешенство и вызвал к себе гетмана. «Ты вчера обещал привести мне всех ляхов связанными за шею,– кричал он ему в приступе ярости,– а вместо этого подвергаешь меня позору такими огромными потерями. Знай же, если в течение трех дней не одолеешь ляхов, то сам пойдешь на веревке в Крым вместе со своими людьми!»

   Возвратясь в свой табор, Хмельницкий собрал казаков и передал им слова хана. Они произвели ожидаемое впечатление, так как мало кто сомневался, что Ислам– Гирей способен выполнить свое обещание. По совету генерального обозного Чарноты срочно начали сооружать гуляй-городки– большие передвижные сооружения из бревен на деревянных катках, внутри которых были оборудованы пушечные порты. Такие сооружения никогда раньше казаками при штурме замков не применялись, но в данном случае можно было рассчитывать, что с их помощью удастся подобраться ближе к валам. Когда все было готово, казаки подвели гуляй -городки под самые шанцы осажденных, открыв из них пушечный огонь, в то время как с боков на поляков обрушилась казацкая конница и татарская орда. К счастью для поляков, пошел густой дождь и наступила темнота, но и после этого битва не прекратилась, а наоборот, штурмующие уже взобрались на самые валы. Вновь поляков охватила паника, послышались крики о необходимости отступить и спрятаться за каменными стенами замков, но положение спас все тот же князь Иеремия, вставший на пути дрогнувших солдат с оголенной саблей в руках. Обращаясь к тем, кто намеревался прятаться в замках, он кричал: « Кто тронется с места тот или погибнет, или убьет меня! На раны Иезуса, не дадим врагу победить, лучше умрем тут!» Остановив едва не ударившихся в бегство шляхтичей, он с Дмитрием Вишневецким организовал контратаку, сумев отбросить казаков от валов, а набежавшие челядины с факелами в руках, несмотря на дождь и слякоть, подожгли гуляй-городки.

   Этот день, стал переломным в осаде. Хан, узнав о новых потерях, опять разразился угрозами в адрес Хмельницкого, тот снова в течение нескольких ближайших дней продолжал штурмовать лагерь поляков, однако безуспешно. Видя, что от штурма толку нет, гетман приказал насыпать валы выше, чем польские и вести оттуда пушечный и ружейный огонь по позициям поляков. Стоило поляку подойти к пруду зачерпнуть воды, как с противоположного берега летела пуля или ядро и он падал бездыханный на землю. В польском лагере не было надежного места, где можно было укрыться от этого огня. Стало сложно даже зачерпнуть воды из пруда, не расставшись с жизнью. Колодцы же были завалены трупами. И в это же время осажденные почувствовали, как их начинает сжимать костлявая рука голода. Хлеб заканчивался. Солдаты давно уже ели конину, но и ее не хватало. В пищу шли даже крысы. Вслед за голодом и жаждой по лагерю поползли различные болезни. Многие мертвые тела долго не удавалось похоронить и они разлагались, заражая воздух. Однако, даже в этих неимоверно трудных условиях Вишневецкому, Конецпольскому, Лянцкоронскому и Остророгу удалось организовать удачные вылазки уничтожить несколько татарских подразделений и захватить в качестве трофеев несколько бунчуков.

   Со своей стороны и Хмельницкий с ханом применяли хитрости, чтобы снизить моральный дух осажденных, например, переодели подразделение татар в одежду янычар, которые ночью попытались проникнуть на валы.

   Так продолжалось до конца июля. Поляки привыкли к постоянным штурмам и научились их отражать, однако голод становился все ощутимее. Наконец, каким-то доброжелателем в лагерь была переброшена стрела с запиской о том, что король с войском идет на выручку и находится уже недалеко. Однако, это само по себе еще ничего не значило, необходимо было предупредить короля о том, что гарнизон Збаража еще держится. Эту миссию взял на себя один из польских офицеров, Скшетуский, который переодевшись мещанином незаметно преодолел ночью пруд и впадающую в него речушку. В дальнейшем ему удалось выйти за пределы осадного кольца и добраться к Яну Казимиру, которого он застал в Топорове.

   Глава одиннадцатая. Засада у Зборова.

   О том, что к королю сумел добраться гонец из Збаража, Серко не знал. К польскому лагерю каждый день из окрестных сел и местечек двигались возы с продовольствием и фуражом, сновали взад вперед мещане-ремесленники, прибывали новые панские хоругви из воеводств, где было объявлено о созыве народного ополчения, поэтому появление там посланника Вишневецкого в одежде простого мещанина для казаков осталось незамеченным. Однако то, что король намерен продолжать движение дальше, стало понятным уже через несколько дней, когда все войско и обоз стали выдвигаться из Топорова. В этой ситуации Серко пришлось пойти на риск и ночью захватить в плен «языка», отставшего от своего подразделения жолнера. Здраво рассудив, Иван решил, что его сочтут за дезертира и никто разыскивать его не станет, а тем более не заподозрит, что он захвачен в плен казаками.

   Жолнер оказался словоохотливым и даже без пыток каленым железом охотно выложил все, что знал, хотя знал он, как выяснилось, не много.

   -По слухам, – рассказывал солдат, – из Збаража к королю прибыл гонец от князя Вишневецкого. Как уж ему удалось выбраться из кольца осады, не знаю. Там осажденные еще держатся, но у них начался голод, князь просит помощи. Вот король и приказал двигаться к Збаражу.

   Гонец с донесением об этом известии немедленно отправился к Хмельницкому, а охотники по-прежнему сопровождали королевское войско с обеих сторон, иногда вырезая команды фуражиров, попадавшиеся у них на пути. В польском лагере это списывали на местное население.

   Королевское войско двигалось медленно, так как всю последнюю неделю лил непрекращающийся дождь, постоянно приходилось переправляться то через разлившиеся речки, то через болота. Лесные дороги, по которым передвигались королевские хоругви, все развезло, глубокие выбоины и рытвины оказались заполненные водой. Обоз растянулся на несколько верст и постоянно отставал, так как возы с продовольствием, боеприпасами и фуражом все время застревали на разбитой лесной дороге и их приходилось вытаскивать вручную. Яна Казимира тревожило отсутствие сведений о Хмельницком, так как он понимал, что казацкому гетману о его продвижении на помощь осажденному Збаражу уже известно. Попытки выяснить что-либо о казаках у местного населения ни к чему не приводили.

   4 августа, когда король находился в одном дневном переходе от Зборова, к Серко прискакал гонец с письмом от гетмана. Прочитав его, Иван удовлетворенно улыбнулся и передал гетманское послание Верныдубу.

   -Предупреди всех, – добавил он,– пусть соблюдают величайшую осторожность. Нельзя спугнуть ляхов раньше времени, но как только большая часть их завтра начнет переправу у Зборова, мы ударим на обоз и попытаемся отсечь его от остального войска. Объяви всем, что захватим в обозе – все наше. Правда, много нам вряд ли достанется, так как по обозу ударят и татары.

   Действительно, к полудню 5 августа авангард королевского войска вступил в Зборов. Это мало чем примечательное, но с древней историей, местечко не имело серьезных оборонительных сооружений, кроме четырехугольника земляных и деревянных валов. С начала сороковых годов оно стало принадлежать Якубу Собесскому, отцу будущего польского короля, но после прохождения здесь год назад войск Хмельницкого и татар, обезлюдело. Задерживаться тут не имело смысла, поэтому король приказал оставить в Зборове на всякий случай гарнизон из 400 солдат, а все войско по наведенным верстах в двух севернее трем мостам стало переправляться через Гнезну, приток Стрипы. На марше по узкой лесной дороге войско растянулось. Когда передовые хоругви, шедшие с королем в авангарде, начали переправу через узкую, но болотистую речушку, арьергард, в котором находился войсковой обоз из тяжелых возов с амуницией, провиантом и фуражом, еще только приближался к Зборову. Те, кто уже успел переправиться, приступили к возведению временного лагеря, некоторые подразделения даже стали располагаться и на обед, то там, то тут запылали костры. Король рассчитывал здесь укрепиться, дать короткий отдых войскам и на следующий день продолжить движение к Збаражу до которого коннице оставалось меньше дня пути. Однако, судьба распорядилась иначе...

   По прочтению донесение Серко о том, что королевская армия подходит к Зборову, у Хмельницкого родился план ее разгрома по частям во время переправы через Гнезну. Хан-опытный полководец сразу же оценил его достоинства, особенно заманчивым выглядело завладеть обозом, в котором было немало ценного. На коротком совещании они решили разделить свои силы: половину войск оставить для продолжения осады Збаража, а с другой половиной напасть на Яна Казимира. Оставив вместо себя генерального обозного Чарноту и, приказав ему продолжать штурмовать збаражские валы, гетман с сорока тысячами казаков скрытно в ночное время выдвинулся к Зборову, куда и хан привел тридцать тысяч татар. Казацко-татарское войско на рассвете заняло позиции к северу от местечка, подобравшись к королевской армии почти вплотную. Все было готово, ожидалось лишь начало переправы.

   Серко в детали этого плана посвящен не был, но и сам догадался, что Хмельницкий с ханом ударят с севера, поэтому расположился со своим полком южнее с правой стороны по ходу движения королевского войска. Переправа по узким мостам заняла довольно много времени. Наконец, видя, что перешедшие Гнезну хоругви уже расположились на отдых, он решил атаковать обоз, который как раз подошел к окраине Зборова. Охотники, подобравшиеся почти к самим возам, произвели слитный залп из ружей, а затем вихрем обрушились на охрану обоза, которая Серко показалась не очень многочисленной, тем более, что это в основном была шляхта из Перемышля и Сандомира под командой своих старост Урядовского и Стобницкого.

   Поляки едва успели произвести ответный залп из ружей, как оказались прижатыми к возам и вынуждены были защищаться холодным оружием. Им на помощь поспешила панцирная хоругвь князя Доминика Заславского, двигавшаяся справа от обоза и плохо пришлось бы охотникам, но в это время раздался дикий крик «Алла», и тысячи конных татар, поддержанные несколькими казацкими полками, словно, гигантское цунами, обрушились на поляков. Первыми приняли на себя удар панцирная хоругвь и драгуны князя Острожского, которым пришлось повернуться к новому противнику, оставив охотников Серко в покое. Закипела жаркая сеча, но гусары Доминика Заславского, прижатые к обозу, вынуждены были лишь отбиваться от наседавших на них казаков и татар, не имея возможности использовать ударную мощь тяжелой конницы и пустить в ход копья. Хотя им и удалось выдержать первый натиск нападавших, они все же стали нести большие потери, так как на одного гусара нападало сразу два-три противника. От легких, но быстрых казацких сабель не спасали ни панцири, ни шлемы, а стрелы, выпущенные из тугих татарских луков, разили наповал. Все больше польских всадников падало на землю, под ноги своих коней, с треском ломая страусиные крылья, а нападавшие все усиливали натиск. Возможно, из хоругвей князя Острожского никто бы и не уцелел, но в это время им на помощь подоспели подканцлер литовский Сапега со своими литвинами и Станислав Витовский с конной хоругвью. На какой-то момент им удалось оттеснить казаков и татар от обоза, но уже спустя несколько минут те вновь перешли в атаку, охватив со всех сторон литовскую пехоту.