Текст книги "Сказание о пятнадцати гетманах (СИ)"
Автор книги: Валерий Евтушенко
Жанр:
Историческая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 17 страниц)
Валерий Фёдорович Евтушенко Сказание о пятнадцати гетманах
Валерий ЕвтушенкоСказание о пятнадцати гетманах
Часть первая. Пером и саблей
Глава первая
Ранним летним утром 1657 года, когда солнце стояло еще низко над горизонтом, а дневной зной только собирался вперемешку с пылью повиснуть над Москвой, горожане, уже толпившиеся у торговых рядов, подступающих к самой Красной площади, могли наблюдать редкое для того времени зрелище – живописную группу малороссийских казаков, направлявшихся в Кремль. Их собратья‑донцы на Москве бывали издавна и не вызывали у москвичей особого любопытства, тем более, что по внешнему виду мало чем отличались от них самих: та же одежда, те же бороды, тот же русский говор. Даже немцы для стольного града уже перестали быть в диковинку. С тех пор как царь Алексей Михайлович учредил полки иноземного строя, немцев, голландцев, шотландцев, французов появилось здесь столько, что на Кукуе образовалась целая новая слобода. Для русского человека любой европеец считался немцем, почему и слобода получила название Немецкая.
А вот из Малороссии гости в Москве появлялись нечасто, да и то сказать, присоединилась Южная Русь к Московскому государству всего года три назад, а до той поры большинство великороссов существенной разницы между поляками, татарами и черкасами не усматривало. Старые люди хорошо помнили еще запорожцев гетмана Сагайдачного, что дошли до самой Москвы с королевичем Владиславом, свежи были в памяти многих и бои под Смоленском, где черкасы вместе с поляками разгромили стрелецкое войско воеводы Шеина. В результате тогда же был заключен Поляновский мирный договор, который три года назад после присоединения Малороссии обернулся новой войной с Речью Посполитой. В народе все это не вызывало восторга, так как война означала новые налоги, а также ухудшение и без того нелегкого положения тягловых и посадских людей. Поэтому на проезжавших по Красной площади малороссийских казаков многие смотрели с плохо скрываемой неприязнью, хотя кавалькада выглядела довольно экзотично. Казаки были одеты, кто во что горазд, хотя их одежды выглядели ярко и богато. Сытые, хорошо вымуштрованные казацкие кони, до холки которых мог дотянуться не всякий мужчина, грызли на ходу мундштуки трензелей, всхрапывая и косясь на прохожих.
Впереди на гнедом аргамаке ехал моложавый всадник, судя по заткнутому за атласный, изукрашенный затейливой вышивкой пояс, перначу, казацкий полковник. Он подкручивал черный ус, беззастенчиво высматривая в толпе красивых молодиц в кокошниках, которые под его нахальным взглядом прыскали и закрывали лица руками. На полковнике были красные изящные сапоги со слегка загнутыми носками, синие шаровары, оранжевый с позументами жупан, на голове шапка по польскому образцу. Из‑за пояса торчала рукоятка пистолета с серебряной насечкой, на боку висела кривая сабля в затейливо украшенных ножнах. За ним по двое в ряд ехали казаки, кто в синих, кто в малиновых шароварах, в свитках, несмотря на жару, с высокими овчинными шапками на головах, вооруженные пиками, саблями и самопалами. Замыкали кавалькаду человек пять всадников без головных уборов, до черноты загорелые, бритоголовые, с ухарски закрученными за ухо «оселедцами». Их жупаны были расстегнуты, из‑под белых вышитых рубах на распахнутой груди виднелись тяжелые медные кресты на гайтанах. Лица казаков были гладко выбритые, но все их украшали усы разной степени длины и пышности. Человека три попыхивали люльками, выпуская кольца сизого дыма и презрительно сплевывая прямо на головы прохожих.
При виде их по толпе прошелестело: «Запорожцы!», а богобоязненные старушки истово крестились и тихо шептали, будто встретились с выходцами из самого ада:
– Чистые тебе черти! Свят, свят, Господи, избавь и сохрани!
Кто‑то из стоявших в толпе стрельцов с бердышем на плече авторитетно объяснял знакомым:
– Посольство из Малороссии от гетмана Хмельницкого. Они уже третий день как приехали, обосновались в Ямской слободе, а сейчас, верно, в Посольский приказ едут.
Между тем, кавалькада уже миновала собор Василия Блаженного, купола которого золотились в утренних солнечных лучах, и вскоре скрылась на территории Кремля. Стрелец, демонстрировавший толпе свою осведомленность, был совершенно прав: посланники гетмана Хмельницкого следовали в Посольский приказ, где их уже ожидал дьяк Ларион Лопухин.
Появлению посольства малороссийского гетмана в столице Московского государства предшествовало событие, определившее судьбу всего южнорусского края и населявшего его народа на долгие годы вперед. Гетман Хмельницкий, здоровье которого в начале того года значительно ухудшилось, решил еще при жизни решить вопрос о выборе себе преемника. Собравшаяся 4 июля рада, из большого уважения к заслугам Хмельницкого постановила выбрать ему в преемники гетманом Войска Запорожского его сына Юрия, которому в то время едва исполнилось шестнадцать лет. Богдан, рассчитывавший именно на такой результат, немедленно отправил в Москву к царю Алексею Михайловичу посольство во главе с переяславским полковником Павлом Тетерей с челобитной об утверждении решения рады.
Напутствуя полковника, хотя и не старый еще, но заметно сдавший за последние месяцы гетман, сказал:
– Дело большой важности поручаю тебе, Павло. Знаю, что ты искусен в посольских делах, хорошо знаком с обычаями московских дьяков, легко сходишься с нужными людьми. Москва любит подарки, так что денег не жалей. У Брюховецкого получишь и малую толику рубинов, алмазов, изумрудов, пригодятся. Знаю, что мне осталось уже недолго, хочу, чтобы гетманская булава перешла в надежные руки. Был бы жив Тимош, все было бы иначе, а так…
Он не договорил, махнул рукой и перекрестил Тетерю. Конечно, и сам Хмельницкий, и Тетеря понимали, что легитимным решение рады назвать можно было лишь с большой натяжкой. Обычно, запорожские гетманы избирались на Сечи, а гетманы реестрового войска – на Масловом Броде, где последний раз, после поражения под Берестечком, был выбран гетманом и сам Богдан. В выборах должны были участвовать представители черни от всего Войска и запорожцы. Рада же, на которой избрали гетманом Юрия Хмельницкого, состоялась в Чигирине с участием лишь старшины, горстки сечевиков да казаков Чигиринского полка. Но с другой стороны, против ее решения не возражали запорожские атаманы, а казацкая чернь, не участвовавшая в раде, встретила известие об избрании гетманом Юрия Хмельницкого с воодушевлением, мол, кому, как не сыну, продолжать дело отца.
Зная о настроениях в казацкой среде, Богдан Хмельницкий и рассчитывал, что переяславскому полковнику удастся убедить бояр и государя утвердить решение рады, пусть и не вполне легитимное, но не вызвавшее ни у кого протеста.
Павел Иванович Моржковский, более известный в казацкой среде, как Тетеря, относится к числу тех участников Освободительной войны, о прошлом которых мало что известно и то, в основном, со слов их самих. Предположительно, он родился около 1620 года, но где конкретно, достоверно не знает никто. О себе впоследствии он рассказывал, что мать его звали Анастасия, из бывших монахинь, а крестным отцом являлся сам Богдан Хмельницкий. Но это, скорее всего, было вымыслом, так как детство и юность его прошли в Мазовии, а униатскую школу он заканчивал в Минске. В тех краях Хмельницкому в возрасте двадцати пяти лет не довелось побывать. Говорили, будто у него есть два брата и две сестры. Принадлежность его к шляхетству более чем сомнительна, хотя он использовал герб Слеповрон, по преданию учрежденный еще венгерским королем Матвеем Корвиным. К этому гербу принадлежал и род польного гетмана литовского Гонсевского. Собственно, доподлинно известно лишь, что в начале 40‑х годов он был подписарем в Луцком суде под началом Станислава Казимира Беневского, известного позднее польского дипломата и шпиона, непосредственно перед началом Освободительной войны занимал должность регента канцелярии городского суда во Владимире‑Волынском, а затем состоял на службе у брацлавского каштеляна Стемпковского. Вероятно, после первых побед казаков над поляками, он перешел на их сторону, так как уже в 1648 году в реестре Переяславского полка значится писарь Моржковский Павел Иванович.
В казацкой среде писари особой популярностью не пользовались, что видно, хотя бы, по присвоенному ему ироничному прозвищу Тетеря, то есть ржаная похлебка, обыкновенно употреблявшаяся в пищу на Запорожье (но, возможно, это прозвище он получил и по городу, где, якобы, родился). Тем не менее, в 1649 году после Зборовского мира, когда Юрий II Ракочи направил своих послов к Хмельницкому, ответное казацкое посольство в Трансильванию уже возглавил Тетеря. Из военных успехов Павла Ивановича известно лишь, что в мае 1651 года он вместе с есаулом переяславского полка Демьяном был направлен Хмельницким к Каменцу, но осадить там польного гетмана коронного Калиновского им не удалось, так как тот уже оставил город и отошел на соединение с королем. Канцелярист до мозга костей, Тетеря, обладавший весьма скромными познаниями в военном деле, тем не менее, уже в 1653 году становится полковником Переяславского полка. Решения кадровых органов во все времена порой трудно поддавались логическому объяснению, но, скорее всего, в этом назначении не обошлось без Выговского, хотя поговаривали, что и сам гетман очень благосклонно относился к Тетере, даже намереваясь выдать за него одну из своих дочерей. Но сватовство по какой‑то причине не состоялось и Тетеря женился на сестре генерального писаря Выговского. Хотя молодой полковник не был сторонником вхождения территории Войска Запорожского в состав Московского государства, но именно ему поручил Хмельницкий встречу царских послов в январе 1654 года, а затем он опрашивал собравшийся на площади в Переяславле народ о желании присоединиться к России. Ему же тогда было поручено отвезти в Москву статьи Переяславского договора для утверждения их царем.
В этот раз, два с половиной года спустя, Тетеря ехал в Москву по знакомой уже дороге от Путивля на Белев, а дальше на Калугу и Серпухов. Опасаться в этих местах, кроме расплодившихся в последнее время разбойных людей, было некого, но какие разбойники в здравом уме попытались бы напасть на три десятка вооруженных казаков. Большего эскорта Тетеря с собой брать не стал, спеша доставить послание гетмана в Посольский приказ, ведавший в то время и малороссийскими делами.
Глава вторая
Дьяк Ларион Дмитриевич Лопухин, обычно остававшийся за главу Посольского приказа Алмаза Иванова, когда тот отсутствовал в столице, встретил Тетерю радушно, с достоинством принял полагавшиеся в таких случаях подарки. Сами по себе такие подношения не считались мздой, а расценивались, как проявление почтения и преданности. Худощавый с бородкой клинышком, с залысинами на несколько вытянутом подвижном лице, он был профессиональным дипломатом и за годы общения с посланниками Хмельницкого проникся к нему глубоким уважением. Но по мере ознакомления с челобитной запорожского гетмана государю, Лопухин все больше хмурился, наконец, отодвинул ее в сторону и задумался.
Тетеря, искушенный в посольских делах и ведении трудных переговоров, также не стал первым начинать разговор, лишь неторопливо достал из‑за пазухи небольшой кожаный мешочек и поигрывал им, многозначительно глядя на дьяка. Перед его отъездом в Москву Иван Брюховецкий, ведавший всем хозяйством гетмана, снабдил переяславского полковника несколькими такими мешочками с драгоценными камнями.
– Оно, конечно, спору нет, рада есть рада, – нарушил молчание Лопухин, который не оставил без внимания манипуляции полковника, – раз рада приговорила, то с одной стороны так тому и должно быть…
Тетеря положил мешочек на стол, не выпуская его, впрочем, из рук.
– Но, с другой, – покосился дьяк в его сторону, – гетманыч больно молод и не вышел из отроческого возраста. В старые времена его бы еще и в казаки не приняли, а тут сразу в гетманы.
Полковник, не спеша оттянул завязку, достал из мешочка крупный рубин и подчеркнуто демонстративно стал рассматривать его на свет.
– Хотя, – неотрывно глядя на драгоценный камень в руках Тетери, произнес Лопухин, как бы размышляя, – тут мы имеем не обычный случай избрания гетмана, а скорее династический…
Тетеря положил рубин в мешочек и достал оттуда крупный бриллиант, засверкавший в солнечных лучах всеми красками радуги.
Зачарованный блеском ограненного алмаза, дьяк сглотнул слюну и продолжил скороговоркой:
– История знает много примеров, когда дети наследовали дела отцов даже в младенческом возрасте… А, кстати, почему рада не проходила на Запорожье, где обычно избираются гетманы. Не станет ли Сечь оспаривать решение рады, все‑таки традиция есть традиция?
К этому вопросу Тетеря был готов, поэтому, упрятав алмаз в мешочек, ответил совершенно искренне:
– На Сечи сейчас от силы тысячи полторы‑две запорожцев. Собирать там раду было бы неразумно. Но делегаты от Запорожья на раде в Переяславле присутствовали и с избранием Юрия Хмельницкого гетманом запорожские атаманы согласны.
– А сколько черни участвовало в раде? – поинтересовался Лопухин.
– Правобережные полки присутствовали в полном составе, – не моргнув глазом, соврал Тетеря, – а с левого берега по четверти от каждого полка.
– А почему раду созвали в Чигирине, а не, хотя бы на Масловом Броде, как это в обычае у реестровиков?
– Да какая разница, – пожал плечами Тетеря, – где собрать раду. Главное – ее решение никто не оспаривает. А обычаи, они на то и обычаи, что из них бывают исключения. Вот, хотя бы рада о том, чтобы перейти под государеву руку, вообще проходила в Переяславле.
– Ну что же, – сраженный последним аргументом, сказал дьяк, не спуская глаз с мешочка, который Тетеря положил на стол, медленно двигая его по направлению к нему, – раз закон и обычай соблюдены, то так тому и быть. Тем более, как я понимаю, сам гетман еще в добром здравии и, когда его преемник, займет место старого Хмельницкого еще вопрос. Может, к тому времени гетманыч войдет в возраст…
Тетеря кивнул головой, соглашаясь с мудрым дьяком, и мешочек с драгоценными камнями перекочевал к Лопухину, тут же скрывшись где‑то в складках его одеяния.
– Только надо бы, согласовать этот вопрос с Алмазом, – произнес тот доверительно, – докладывать государю и боярам придется ему. Я, конечно, со своей стороны окажу всяческое содействие…
– Непременно согласуем, – улыбнулся казацкий полковник, – и за ценой не постоим, главное, чтобы государь утвердил решение рады.
Однако, глава Посольского приказа с возвращением в Москву задерживался, поэтому у казаков было время познакомиться с достопримечательностями столицы. Действительно, посмотреть было на что, в Москве в то время сосредоточилась едва ли не двадцатая часть населения всего государства, без малого полмиллиона человек. Для сравнения, в Великом Новгороде, втором по величине городе Московского государства насчитывалось всего 35 тысяч жителей. Столица в то время делилась на четыре части и в Белом городе, что раскинулся за Неглинной, подступая к самому Кремлю, проживала вся московская знать. Каменных домов там было немного, но остальные постройки были в основном двухэтажными, с резными деревянными палисадами, обнесенными крепкими заборами, за которыми виднелись обширные сады и огороды. Китай‑город начинался от Охотных рядов до самой Красной площади и здесь сосредоточилась почти вся столичная торговля. Такого скопления народа нельзя было встретить ни в одном из городов Малороссии, да и Польши, поэтому не привыкшие к толкотне и суете казаки в Стрелецкую слободу, в Замоскворечье вообще не заглядывали, большей частью оставались на постоялом дворе вдали от городского шума.
Сам Тетеря тем временем развил бурную деятельность, успев нанести визиты многим из влиятельных бояр и стольников, от чьего мнения зависело утверждения Юрия Хмельницкого новым гетманом Войска Запорожского. Побывал он у Григория Пушкина, Бутурлина, Хитрово, Артамона Матвеева, Милославского, заручившись у всех поддержкой в положительном решении своего вопроса. Наконец, на Москве объявился и Алмаз Иванов, который ознакомившись с челобитной гетмана и, получив причитающийся ему мешочек с драгоценными камнями, стал готовить доклад государю с предложением утвердить решение рады.
Сомнений в удачном исходе гетманского поручения у Тетери уже не оставалось, но неожиданно ситуация резко изменилась. Прискакавший от Выговского гонец, загнавший по дороге несколько лошадей, доставил известие о скоропостижной смерти Богдана Хмельницкого, наступившей 27 июля. Прочитав письмо генерального писаря, полковник задумался. К Богдану Хмельницкому он относился с искренним уважением, тем более, что разделял его взгляды о независимом удельном княжестве на казацкой территории. Поручения гетмана он привык исполнять со всем возможным рвением, не из страха, а из чувства личной преданности. Назначением своим на должность переяславского полковника он тоже был всецело обязан Хмельницкому. Тетеря обладал честолюбием человеком со здоровыми карьеристскими наклонностями, поэтому и к порученной ему гетманом миссии относился с большим рвением. Однако внезапная смерть Хмельницкого выполнение данного им поручения ставила под вопрос. «Нужно ли теперь добиваться утверждения решения рады об избрании Юрия гетманом? – задавал он себе вопрос. – Или, может быть, пусть этот вопрос решит новая рада?»
Гонец Выговского на словах передал ему устное пожелание генерального писаря, чтобы вопрос с утверждением Юрия Хмельницкого был отложен. Тетеря, обладавший острым умом и сообразительностью, догадался, что Выговский затевает свою собственную игру. Действительно, хотя казацкая старшина и поддержала кандидатуру Юрия, как преемника Богдана Хмельницкого, однако были и такие, кто предпочел бы новым гетманом видеть Выговского. Миргородский полковник Григорий Лесницкий, приятель генерального писаря, прямо заявил об этом, за что Богдан едва не казнил его, а самого Выговского, закованного в цепи и умолявшего гетмана о пощаде, целый день продержал у своих ног, валяющимся в пыли.
В любом случае смерть запорожского гетмана Тетеря в тайне от царского правительства хранить не мог, поэтому вынужден был сообщить об этом печальном известии в Посольский приказ. У Боярской Думы и государя Алексея Михайловича вызвало удивление, почему Выговский лично не доложил об этом в Москву и даже возникли сомнения в подлинности поступившей новости, но в это время прибыли гонцы от киевского воеводы Бутурлина и путивльского Зюзина, подтвердившие сообщение Тетери. Тем не менее, отсутствие официального доклада о смерти Хмельницкого от Выговского насторожило царя и Боярскую Думу.
Тетеря на возникшие вопросы ничего ответить не мог, но не стал скрывать своего мнения о том, что в связи с изменившейся ситуацией, утверждать решение рады от 4 июля не следует.
– Никто не думал, что Хмельницкий так скоропостижно преставится, – объяснял он думным дьякам, – поэтому полковники и старшина, да и многие казаки рассчитывали, что Юрий успеет возмужать и набраться у отца опыта в государственных делах. Сейчас же, утверждение его гетманом вряд ли будет оправдано и может вызвать смуту.
Хотя царь и бояре не знали всех подробностей малороссийской действительности, в частности и связанных с проведением рады 4 июля, но вопрос об утверждении гетманом шестнадцатилетнего Юрия Хмельницкого решили отложить, направив в Чигирин специального посланника, стольника Кикина, который бы на месте разобрался в сложившейся обстановке.
Глава третья
Великий плач поднялся по всей Малороссии, когда разнеслась весть о кончине гетмана Богдана Хмельницкого. Смятение и растерянность поселились в душах простых людей, инстинктивно чувствовавших, что с уходом из жизни этого государственного деятеля и прославленного военачальника великие потрясения вновь ожидают многострадальный народ Украйны. Смерть запорожского гетмана воспринималась, как личная трагедия, каждой малороссийской семьи, так как всем было понятно, что достойной замены этой, поистине титанического размаха, личности, не найти. Это понимали и в ближайшем гетманском окружении, и среди казацкой старшины, и, особенно, в массе простых казаков. Конечно, было немало заслуженных полковников, пользовавшихся большой популярностью не только в казацкой среде, но и у всего народа, о чьих подвигах седые бандуристы слагали думы и чьи имена давно были окутаны ореолом мифов и легенд. Но среди них не было никого, кто имел бы столь же высокий авторитет у народных масс, как покойный гетман, не было равной ему харизматической личности, обладающей способностью объединить все слои населения Малороссии и увлечь их на достижение общей цели.
Более того, изгнав с территории Южной Руси польских панов, сам Хмельницкий вольно или невольно способствовал возникновению противоречий в дотоле монолитной казацкой среде. Противоречия эти с течением времени не только не устранялись, а, наоборот, углублялись и ко времени смерти гетмана достигли своего апогея. Некогда единое казачество разделилось на «значных» казаков, включающих в себя старшину и войсковых товарищей, занимавших привилегированное положение, обладающих крупными земельными наделами и считающих себя новой украинской шляхтой, и на казацкую «чернь», мало чем отличающуюся от посполитых людей, то есть крестьян. Противоречия экономического характера совпадали и с различными подходами казацкой верхушки и рядовых казаков, а также всего населения края к вопросу о государственном устройстве Малороссии.
Сам Хмельницкий, вероятно, уже после Пилявецкого сражения идеалом государственного устройства освобожденных от панского произвола территорий считал бы удельное княжество по примеру прусского курфюрства. Курфюрст номинально считался вассалом польского короля, но фактически Пруссия становилась все более независимой от Речи Посполитой. Позднее, после Переяславской рады, на Хмельницкого большое влиянии оказали взгляды Юрия Немирича, увлеченного идеей создания федеративного славянского государства, включавшего бы в себя Речь Посполитую, Великороссию и Малороссию. В то время как большая часть южнорусского народа стояла за полный разрыв с Польшей, сам гетман склонялся к установлению с Речью Посполитой федеративных отношений. Развитию этих идей способствовало то обстоятельство, что формально войдя в состав Московского государства, Малороссия все же пока еще не стала в полной мере ее составной частью, а образовавшаяся на этой территории автономия получила позднее у украинских историков название Гетманщины. После смерти Хмельницкого количество сторонников федерации с Польшей не только не уменьшилось, а наоборот возросло, так как возникли обоснованные опасения, что, если Алексей Михайлович станет обладателем польской короны, то присоединит к Польше и Малороссию, ликвидировав казачество. В таком случае предпочтительнее было бы самим войти в состав Речи Посполитой на правах федерации, оговорив условия, выгодные для Малороссии и, особенно, для казацкой верхушки…
При жизни Хмельницкого более всех поддерживал в нем эту мысль генеральный писарь Выговский, – и теперь он оказался во главе федеративной партии. Его двоюродные братья, Выговские: Данила, женатый на дочери Хмельницкого, Константин и Федор, дядя – овручский полковник Василий и племянник Илья оказались в числе его ближайших сторонников. Генеральный судья Зарудный, генеральный есаул Ковалевский и миргородский полковник, исправлявший должность второго генерального судьи – Григорий Лесницкий разделяли их взгляды. Иван Груша, после избрания Выговского в гетманы, назначенный генеральным писарем; генеральный обозный Тимофей Носач, человек без образования, каким отличались его товарищи, но с природным умом; переяславский полковник Павел Тетеря, человек без дарований, но с образованием; прилуцкий полковник Петро Дорошенко, лубенский – Швец, черниговский – Иоанникий Силич, подольский полковник Остап (Евстафий) Гоголь, поднестрянский – Михаил Зеленский, уманский – Михаил Ханенко, бывший киевский полковник Жданович, смененный по воле царя за поход против Польши – все эти заслуженные деятели Освободительной войны предпочли бы остаться в подданстве у Речи Посполитой. Даже легендарный Богун, столько сил отдавший борьбе с поляками, склонялся к мысли перейти на сторону короля. К этой партии принадлежали некоторые знатные украинские казацкие и шляхетские фамилии, как‑то: Сулимы, Лободы, Северины, Нечаи, Гуляницкие (из них один, Григорий, бежал из Малороссии после Белоцерковского мира, а потом возвратился и был сделан нежинским полковником), Головацкие, Хмелецкие (родственники казненного в Паволоче, в 1652, за недовольство белоцерковским трактатом полковника).
Идейным вдохновителем партии федералистов оставался Юрий Немирич. Потомок, древней новгородской фамилии, бежавшей в XV веке в литовские владения, Немирич был наследником богатых имений в Южной Руси, и от своего отца с детства проникся тем религиозным вольнодумством, которое в том веке носило общее название арианства. Молодой Юрий провел молодость за границей, преимущественно в Бельгии и Голландии, получил отличное образование и написал несколько ученых сочинений по предметам философии и рационального богословия. В 1648 г. он пристал к Хмельницкому, спасаясь от преследования краковской инквизиции. Неизвестно, где был он после Зборовского мира, но с 1655 года Немирич целенаправленно интригует в казацкой среде. Он принял православную веру, действовал в пользу казаков у шведского короля, у Ракочи, а по смерти Хмельницкого, составлял планы образовать союза Малой Руси с Польшею на новых началах их общегосударственного устройства.
В среду федералистов успешно внедрился и личный секретарь короля, он же и посол по совместительству, Станислав (Ян) Беневский. Незадолго до смерти Хмельницкого он прибыл к гетману, но после его кончины остался в Чигирине. Быстро сориентировавшись в настроениях казацкой верхушки, он стал искусно направлять поступки Выговского и его сторонников, ориентируя их к возвращению в лоно Речи Посполитой. Ловкий дипломат Беневский, уверял полковников, что казаки своими подвигами научили поляков и всех соседей уважать в них доблестных рыцарей, поэтому Польша признает их свободными. А, если казаки захотят присоединиться к Польше для взаимного охранения своих прав и вольностей, то не иначе, как равные к равным и вольные к вольным.
Малороссийское духовенство в основной своей массе присоединение казацких территорий к Московскому государству приняло без энтузиазма. Митрополит Сильвестр Косов и высшие иерархи церкви чувствовали себя вполне комфортно и независимо, так как константинопольский патриарх был далеко и киевская митрополия подчинялась ему номинально. Православным священникам никто не чинил препятствий в отправлении богослужения, об унии уже постепенно стали забывать.
Но после Переяславской рады вопрос о подчинении киевской митрополии московскому патриарху стал лишь вопросом времени. Иерархи киевской церкви понимали, что с независимостью придется распрощаться, поэтому и в их кругах сторонников партии федералистов было достаточно. Все же среди высшего духовенства было достаточно много представителей шляхты, которым и по образованию, и по воспитанию, и по менталитету католическая Польша была ближе, чем православная Москва. Опасения духовенства о том, что со многими прежними вольностями придется расстаться, оправдались уже сразу после смерти митрополита Косова. По обычаю, нового митрополита должны были избирать епископы не только с епархий, вошедших в состав Московского государства, но и из тех, которые оставались в Польше: львовской, луцкой, перемышльской и других. Король не препятствовал выезду этих епископов в Киев для избрания митрополита, но воевода Бутурлин потребовал от местоблюстителя Лазаря Барановича и печерского архимандрита Гизелы, чтобы духовенство малороссийское «поискало милости государя и показало совершенно правду свою к великому государю: захотело бы идти в послушание к святейшему патриарху московскому». Такое требование было неприемлемым для православных епископов польской стороны. Бутурлин об этом писал и Выговскому, но тот заявил, что пошлет для участия в выборах казацких представителей по старому обычаю. В конечном итоге, 6 ноября 1657 года новым киевским митрополитом был избран Дионисий Балабан, сам выходец из знатного шляхетского рода, тяготевший к Польше и разделявший настроения зажиточной части казаков и старшины.
Богатые мещане в крупных городах, пусть и не без опаски, но все же готовы были вновь возвратиться под власть поляков, хотя бы для сохранения магдебургского права. С одной стороны были серьезные опасения, что Москва постепенно ликвидирует его, а с другой, в случае, если царь станет королем и Украина перейдет к Польше безо всяких условий, то и поляки могли упразднить в этих городах магдебургское право.
Но хотя федералистские взгляды получили распространение во всех слоях малороссийского общества того времени, основная масса народа предпочитала держаться царя московского. Малороссияне не особенно любили «москалей», но поляков просто ненавидели и в подданство к ним возвращаться не хотели. От соединения Малороссии с Польшей простой народ мог ожидать только того, что значные казаки сделаются тем, чем были в Польше шляхтичи, а простые казаки и все поспольство будут отданы в безусловное порабощение новому панству. Напротив, при соединении с Москвой самодержавная воля царя представлялась защитою слабых от своеволия сильных. Выразителем интересов народных масс стал полтавский полковник Мартын Пушкарь (Пушкаренко), участник Освободительной войны еще с 1648 года, пользовавшийся любовью простых казаков и уважением в народе. С Пушкарем были солидарны и запорожские атаманы, ненавидевшие шляхту и значных казаков. Число сторонников сохранения московского подданства было так велико, что Выговскому и его сподвижникам нельзя было действовать открыто, для достижения поставленных целей необходимо было разыграть многоходовую комбинацию. И в качестве первого хода следовало устранить от власти Юрия Хмельницкого, избранного гетманом еще при жизни отца его 4 июля 1657 года. И сделать это нужно было очень осторожно, желательно так, чтобы отказ Юрия от гетманской булавы выглядел добровольным. Кроме того, могло случиться и так, что государь уже утвердил его в должности гетмана и легитимно устранить его от власти становилось невозможным. Поэтому Выговский поначалу, не зная еще результатов миссии Тетери в Москве, внешне интереса к этой теме не проявлял. Сообщая путивльскому воеводе Зюзину о смерти Хмельницкого, он писал, что еще при жизни покойного гетмана вся старшина избрала его сына «пана Юрия, который и теперь гетманом пребывает, а вперед как будет, не знаю; тотчас после похорон соберется рада изо всей старшины и некоторой черни; что усоветуют на этой раде, не знаю. А я после таких трудов великих рад бы отдохнуть и никакого урядничества и начальства не желаю».