Текст книги "Сказание о пятнадцати гетманах (СИ)"

Автор книги: Валерий Евтушенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 17 страниц)

«Давай ханишку! – смеялся в ответ Пожарский: – давай Нуреддина, давай Калгу, давай Дзяман‑Сайдака! Всех их …и вырубим и выпленим!»

Видимо, Трубецкой то ли не до конца поверил пленным казакам о численности войск Выговского и хана, то ли рассчитывал, что в случае столкновения с превосходящими силами противника, Пожарский повернет назад и успеет укрыться в лагере, но, в конечном итоге, он поручил князю вместе с Семеном Львовым перейти на рассвете 28 июня переправу у Сосновки и атаковать неприятеля. Всего под их начало было выделено примерно 4000 конницы (в том числе, два рейтарских полка) и 2000 казаков гетмана Беспалого с полковниками Григорием Ивановым и Михаилом Козловским.

Но, к сожалению, острота ума отважного князя Пожарского уступала остроте его сабли.

Конница Адиль Гирея и немецкие драгуны Выговского находились на противоположном берегу Куколки. Переправившись туда через гать и болото, Пожарский с ходу их атаковал, обратив в бегство. Отступая, татары и драгуны удалялись все дальше к юго‑востоку вдоль реки. Увлеченный погоней Пожарский преследовал их на протяжении почти десяти верст. Проскочив урочище Пустая Торговица, он не заметил, как из лесу в долине тремя огромными массами выступила тридцатитысячная крымская орда, атаковавшая его с тыла. Удар татар был столь стремителен, что Пожарский даже не сумел повернуть свою конницу, чтобы встретить противника с фронта. Из приданных Пожарскому рейтар только один полк (полковника Фанстробеля) сумел повернуть фронт и дать залп из карабинов прямо в упор по атакующей татарской коннице. Однако, это не смогло остановить ордынцев, и после короткого боя полк был истреблён. Татары Адиль Гирей также прекратили бегство, развернувшись фронтом к своим преследователям, и вступили в сражение. Обладая пятикратным численным преимуществом, татарам, плотным кольцом охватившим московское войско, было не сложно завершить его разгром. Погибли и казаки гетмана Беспалого, который позже докладывал Алексею Михайловичу: «…на том, Государь, бою при князь Семёне Петровиче Львове и князе Семёне Романовиче Пожарском всех смертно побито, насилу, Государь, через войска Выговского и татарские несколько десятков человек пробилися в войско до табору». Сам князь Семён Пожарский, до последней возможности сражаясь с врагами, «многих… посекаша и храбрство свое велие простираше», попал в плен.

С.М. Соловьев, а также авторы сборника «Самые знаменательные войны и битвы России» приводят данные о потерях великороссов в этом сражении в количестве 30 тысяч человек, некоторые современные украинские исследователи увеличивают их чуть ли не вдвое. Однако «Самовидец» полагал, что потери русских составили от 20 до 30 тысяч человек. Но и эти данные многократно завышены. Во‑первых, у Трубецкого вообще не было и не могло быть такого количества конницы. Во‑вторых, есть сведения, основанные на документах, о том, что Трубецкой за весь поход потерял не более 6–7 тысяч человек, да и армия его была не столь огромной, как об этом сообщает С.М. Соловьев. Южнорусским летописям вообще в этом плане доверять трудно, так как они приводят поистине фантастические подробности сражения. Например, сообщается, что укрывавшиеся в шанцах казаки после перехода Пожарского через переправу, выкосили луг и побросали в воду траву. Она образовала нечто вроде плотины и вода залила все поле, превратив его в болото, что и не позволило коннице Пожарского переправиться обратно. На самом деле казаки Выговского в уничтожении отряда князя вовсе и не участвовали. Их задачей было отрезать путь к переправе, если бы Пожарскому удалось разгадать замысел противника. Само сражение князя с татарами произошло в десяти верстах к юго – востоку от казацких шанцев. Никакой травы не хватило бы для того, чтобы залить все это пространство водой с помощью импровизированной гребли.

Согласно малороссийским летописям («Лiтопис» Самуила Величко и «Самовидец»), а также свидетельству очевидцев, Пожарский и, будучи пленен, не изменил своему буйному нраву. Представ перед ханом, он обругал его матерной бранью и плюнул ему в лицо, за что и был тут же обезглавлен. Правда, московский толмач Фролов, присутствовавший при казни Пожарского, сообщил другую причину ханского гнева на князя – за его поход на Азов несколько лет назад. Об этом же позднее рассказал князю Трубецкому и сотник Нежинского полка Забела, присутствовавший при казни Пожарского, «хан росспрашивал окольничего князя Семена Романовича про татарский побой, а какой побой, того неведомо, и околничей де князь Семен Романович хану говорил противно и изменнику Ивашку Выговскому измену иво выговаривал при хане ж. И за то де хан околничего князя Семена Романовича велел перед собою стять.» Князю Львову была сохранена жизнь, но, спустя несколько недель, он умер от болезни. Вместе с князем Пожарским хан в ярости приказал изрубить и других знатных пленников. В числе их, якобы, был сын знаменитого Прокопия Ляпунова, Лев, Е.А.Бутурлин и несколько полковников, а всего 249 человек.

Пожарский явил себя настоящим великорусским народным богатырем. Народная память оценила это и передала его подвиг потомству в песне.

За рекою, переправою, за деревнею Сосновкою,

Под Конотопом под городом, под стеною белокаменной,

На лугах, лугах зеленых,

Тут стоят полки царские,

Все волки государевы,

Да и роты были дворянские.

А издалеча, из чиста поля,

Из того ли из раздолья широкого,

Кабы черные вороны табуном табунилися, –

Собирались, съезжались калмыки со башкирцами,

Напущалися татарове на полки государевы;

Они спрашивают татарове

Из полков государевых себе сопротивника.

А из полку государева сопротивника

Не выбрали ни из стрельцов, ни из солдат молодцов.

Втапоры выезжал Пожарский князь, –

Князь Семен Романович,

Он боярин большой словет, Пожарской князь, –

Выезжал он на вылазку

Сопрогив татарина и злодея наездника:

А татарин у себя держал в руках копье острое,

А славной Пожарской князь

Одну саблю острую во рученьке правыя.

Как два ясные сокола в чистом поле слеталися,

А съезжались в чистом поле

Пожарской боярин с татарином.

Помогай Бог князю Семену Романовичу Пожарскому –

Своей саблей острою он отводил острое копье татарское,

И срубил ему голову, что татарину наезднику,

А завыли злы татарове поганые:

Убил у них наездника, что ни славнаго татарина.

А злы татарове крымские, они злы, да лукавые,

Подстрелили добра коня у Семена Пожарского,

Падает окорачь его доброй конь.

Воскричит Пожарской князь во полки государевы:

«А и вы солдаты новобранные, вы стрельцы государевы.

Подведите мне добра коня, увезите Пожарского;

Увезите во полки государевы».

Злы татарове крымские, они злы да лукавые,

А металися грудою, полонили князя Пожарского,

Увезли его во свои степи крымския

К своему хану крымскому – деревенской шишиморе.

Его стал он допрашивать:

«А и гой еси, Пожарской князь,

Князь Семен Романович!

Послужи ты мне верою, да ты верою‑правдою,

Заочью неизменою;

Еще как ты царю служил, да царю своему белому,

А и так‑то ты мне служи, самому хану крымскому, –

Я ведь буду тебя жаловать златом и серебром

Да и женки прелестными, и душами красными девицами».

Отвечает Пожарской князь самому хану крымскому:

«А и гой еси крымской хан – деревенской шишимора!

Я бы рад тебе служить, самому хану крымскому,

Кабы не скованы мои резвы ноги,

Да не связаны были руки во чембуры шелковые,

Кабы мне сабелька острая!

Послужил бы тебе верою на твоей буйной голове,

Я срубил бы тебе буйну голову!»

Вскричит тут крымской хан – деревенской шишимора:

«А и вы, татары поганые!

Увезите Пожарского на горы высокие, срубите ему голову,

Изрубите его бело тело во части во мелкия,

Разбросайте Пожарскаго по далече чисту полю».

Кабы черные вороны закричали, загайкали, –

Ухватили татарове князя Семена Пожарскаго.

Повезли его татарове они на гору высокую,

Сказнили татарове князя Семена Пожарскаго,

Отрубили буйну голову,

Изсекли бело тело во части во мелкия,

Разбросали Пожарского по далече чисту полю;

Они сами уехали к самому хану крымскому.

Они день, другой нейдут, никто не проведает.

А из полку было государевы казаки двое выбрались,

Эти двое казаки молодцы,

Они на гору пешком пошли,

И взошли ту‑то на гору высокую,

И увидели те молодцы: – то ведь тело Пожарскаго:

Голова его по себе лежит, руки, ноги разбросаны,

А его бело тело во части изрублено

И разбросано по раздолью широкому,

Эти казаки молодцы его тело собрали

Да в одно место складывали;

Они сняли с себя липовый луб,

Да и тут положили его,

Увязали липовый луб накрепко,

Понесли его, Пожарскаго, к Конотопу ко городу.

В Конотопе городе пригодился там епископ быть.

Собирал он, епископ, попов и дьяконов

И церковныих причетников,

И тем казакам, удалым молодцам,

Приказал обмыть тело Пожарскаго.

И склали его тело бело в домовище дубовое,

И покрыли тою крышкою белодубовою;

А и тут люди дивовалися,

Что его тело в место сросталося.

Отпевавши надлежащее погребение,

Бело тело его погребли во сыру землю,

И пропели петье вечное

Тому князю Пожарскому.

(Древн. стих. собр. Киршею Даниловым.)

На этой трагической ноте закончился первый этап Конотопской битвы. Вырвавшимся из кольца окружения московским воинам удалось возвратиться в свой лагерь и сообщить князю Трубецкому о случившемся. Главнокомандующий приказал воеводе Григорию Ромодановскому идти на помощь Пожарскому. Но когда его трехтысячный отряд подошел к переправе, дальнейший путь ему преградила вышедшая из своих шанцев пехота Выговского. Узнав о том, что отряд Пожарского уже уничтожен, Ромодановский перешел к обороне переправы на реке Куколка. Трубецкой одобрил его решение и прислал в помощь резервный рейтарский полк полковника Венедикта Змеева в количестве 1200 человек и 500 дворян и детей боярских из воеводского полка Андрея Бутурлина.

Ромодановский, укрепился на правом берегу речки, спешив свою конницу и имея в тылу село Шаповаловку. Несмотря на трехкратное преимущество в живой силе, казакам Выговского не удалось выбить его из этой позиции. Однако, как отмечали, современники, они не особенно и рвались в бой, так как многие были рекрутированы насильно, под угрозой быть отданными с семьями в рабство татарам. Ввиду их низкого боевого духа гетману пришлось больше рассчитывать на польские хоругви. Бой продолжался до самого вечера, но к исходу дня драгунам коронного полковника Йожефа Лончинского и пехотинцам литовского капитана Яна Косаковского удалось все же захватить переправу. Ромодановскому пришлось отступить к лагерю Трубецкого, но не из‑за утраты переправы, а потому что хан перешел через болото и речку Куколку, грозя фланговым охватом его отряда. «Татаровя де в то время, зашед с обе стороны, на государевых ратных людей ударили и государевых ратных людей полки и сотни смешали», вспоминали участвовавшие в бою донские казаки Е. Попов и Е. Панов.

В резко изменившейся ситуации главнокомандующему князю Трубецкому пришлось срочно объединять все три лагеря в один, стянув войска Куракина и Ромодановского в свое расположение у села Подлипное. Таким образом, уже 29 июня осада Конотопа была фактически снята, но сейчас важнее было устоять перед натиском татар и казаков Выговского. Весь день продолжалась артиллерийская дуэль, в ночь на 30 июня Выговский решился на штурм лагеря, но его атака была отбита. Сам Выговский был ранен, а его войска и татары в результате контратаки великороссов отброшены за Куколку, оказавшись на позициях, занимаемых ими три дня назад.

Но, несмотря на этот частный успех Трубецкого, общая стратегическая ситуация в корне изменилась. Продолжать дальше осаду Конотопа, имея в своем тылу крупные силы противника, было неразумно, двигаться на соединение с Шереметьевым, фактически оставшись без конницы и подвергаясь постоянным атакам татар, также не имело смысла. Оставался единственный вариант: отступить назад к Путивлю, где находился сильный гарнизон князя Григория Долгорукого.

2 июля Трубецкой начал отступление по направлению к реке Сейму под прикрытием вагенбурга (движущегося обоза, как это делали и запорожцы). Недалеко от Конотопа Выговский и татары вновь предприняли атаку на войско Трубецкого, которая закончилась их новой неудачей. Об этом сражении гетман Беспалый докладывал царю: «к табору, Государь, нашему жестокие приступы неприятели чинили, и, за милостью Божиею… мы отпор давали тем наприятелем и помехи никакие не отнесли, и многих тех неприятелей на отходе и в походе побивали, и пришли, Государь, к реке Сейм дал Бог здоров».

4 июля Трубецкому стало известно, что воевода Долгорукий выступил ему на помощь из Путивля. Однако, князь возвратил его назад, уведомив, что сил для обороны у него вполне хватает. Сам же он начал переправу через Сейм, которая продолжалась до 10 июля. С 4 по 6 июля Выговский и Магомет Гирей пытались артиллерийским огнем помешать переправе, но им это не удалось. По словам упоминавшегося выше толмача Фролова, входившего в состав русского посольства, задержанного гетманом и находившегося в это время в лагере Выговского, в результате атак войска хана и гетмана «обозу ничего не учинили», а потеряли «черкас с 3000 и татар с 500 человек убитыми». По некоторым данным сам Выговский был снова ранен осколком гранаты. Значительную роль в арьергардных боях с выговцами сыграл полковник Николай Бауман, которому за проявленную доблесть, впервые в русской истории по указу царя было присвоено звание генерал‑поручика.

Благополучно завершив переправу, 10 июля 1659 года Трубецкой возвратился в Путивль.

Сведения о потерях царского войска в этом, закончившемся неудачей, походе в Малороссию сохранились в московских архивах. «Всего на конотопском на большом бою и на отводе: полку боярина и воеводы князя Алексея Никитича Трубецкого с товарищи московского чину, городовых дворян и детей боярских, и новокрещенов, мурз и татар, и казаков, и рейтарского строю начальных людей и рейтар, драгунов, солдатов и стрельцов побито и в полон поймано 4769 человек», – отмечатся в донесении о потерях.

Основные потери пришлись на отряд князя Пожарского. Пал командующий рейтарским полком шотландец Уильям Джонстон. Почти полностью погиб рейтарский полк Анца Георга фон Стробеля (Фанстробеля), потери которого составили 1070 человек, включая полковника, подполковника, майора, 8 ротмистров, 1 капитана, 12 поручиков и прапорщиков. Войско Запорожское, согласно докладу гетмана И. Беспалого, потеряло около 2000 казаков. На долю кавалерии приходятся главные потери армии, пехота за все время боёв потеряла всего 89 человек убитыми и пленными. Общие потери армии князя Трубецкого за время отступления к Путивлю составили около 100 человек. В шанцах под городом пришлось оставить три осадных мортиры, из которых одна была тяжёлая, четыре осадные пушки «что на земле лежали», 600 ядер и 100 гранат. То есть всего потери Пожарского, включая казаков Беспалого, в сражении с татарами за Куколкой составили примерно 6 500 всадников.

По самым приблизительным подсчетам потери Выговского за все время боев составили около 4 тысяч человек, крымские татары потеряли от 3 до 6 тысяч человек.

Выйдя на рубежи Московского государства, Выговский не стал переходить границу, хотя на этом настаивали командиры его польских наемных хоругвей и хан Магомет Гирей. Свою позицию он объяснял тем, что не намерен развязывать войну с царем Алексеем Михайловичем и удовлетворен изгнанием царских воевод с малороссийской земли. Возможно, Иван Евстафьевич был вполне искренен, хотя многие считали, что он опасается восстания казаков у себя в тылу, если вторгнется в московские пределы. Но все же представляется, что Выговский, уже, как глава Великого Русского Княжества, входящего в состав Речи Посполитой, понимал, что царским правительством вторжение казаков на московские земли может быть расценено, как объявление Польшей войны Московскому государству. Поэтому гетман отошел к Гадячу, но в течение трех недель не мог его взять.

Князь Трубецкой предпринял новую попытку договориться с Выговским о мире, но тот не прерывая с ним переговоров, окончательного ответа не давал и возвратился в Чигирин. Отсюда он продолжал сноситься с Трубецким, вынашивая в то же время планы выступить против Шереметева и изгнать его из Киева. Одновременно он поддерживал контакты с Крымом, рассчитывая в будущем на поддержку хана.

После разгрома князей Пожарского и Львова под Конотопом и вынужденного отступления Трубецкого в Путивль, в Малороссии не осталось больше царских войск, за исключением ратников Шереметева в Киеве. Однако Шереметев каких‑либо кардинальных действий против Выговского предпринять был не в силах и ограничился лишь тем, что выжег несколько сел и местечек вблизи Киева, не щадя ни старого, ни малого. К середине лета Выговский оказался полновластным хозяином Малороссии, не встретив нигде серьезного сопротивления за исключением одного Гадяча, который он так и не смог взять.

Внешнеполитическая ситуация также весьма благоприятствовала Выговскому: Москвы он мог не опасаться, пока его поддерживала мощь татарской орды, поляки окончательно стали его союзниками, а серьезных внутренних врагов у него практически не осталось. Однако гетман не учел того обстоятельства, что для малороссийского народа возвращение под власть польских панов было категорически не приемлемо. Не только весь посполитый народ и простые казаки, но и часть старшины не верили в долговечность гадячских статей, резонно полагая, что как только паны укрепятся на Украйне, они о них забудут. Эти опасения были вполне обоснованы, достаточно вспомнить речь Беневского на заседании сейма. Опора Выговского на генеральную старшину и значных казаков сослужила ему плохую службу. Народ в своей массе не разделял его идей и убеждений, предпочитая идти в русле московской политики, и считал гетмана изменником, предавшимся ляхам. Напрасно было искать в этих настроениях «руку Москвы» или объяснять их происками царских воевод – сам народ Малороссии отказал ему в доверии.

Не учел Выговский и того, что Запорожская Сечь за прошедший год пополнилась значительным количеством недовольных его деятельностью казаков. В 1658 году на Сечь ушел и Юрий Хмельницкий, которому все более не по душе становилась политика Выговского, направленная на конфронтацию с Москвой и тяготением к Речи Посполитой. Тогда же туда сбежали генеральный есаул Иван Ковалевский, генеральный судья Иван Беспалый и ряд старшин. В самом Запорожье в это время находился Иван Дмитриевич Серко, бывший полковник Богдана Хмельницкого, который в 1654 году отказался принести присягу московскому государю и удалился на Сечь, где стал одним из влиятельных атаманов. За последние годы его взгляды несколько изменились, и он все более тяготел к Москве. По предложению Серко и Юрия Хмельницкого, несмотря на молодость, также произвели в запорожские атаманы.

Воспользовавшись тем, что крымский хан Магомет Гирей с ордой ушел в Малороссию на помощь Выговскому, запорожцы во главе с Юрием Хмельницким весной 1659 года вторглись в его владения, захватив много пленных и разгромив четыре ногайских улуса. Когда находившийся в это время под Гадячем хан получил об этом известие, он впал в ярость и вместе с Выговским послал к Хмельницкому послов с требованием освободить пленных. Однако запорожцы и молодой Хмельницкий ответили, что пусть хан сам вначале отдаст свой прежний полон, а если вздумает двинуться в московские пределы, то они вновь нападут на крымские поселения.

От запорожцев не отставали и донские казаки. Во время отсутствия хана в Крыму они вышли в море и высадились под Кафой, Балаклавой, Керчью углубившись внутрь полуострова на полсотни верст. Там же они взяли в плен около 2000 татар, освободили 150 ранее захваченных татарами донцов, а затем переплыли на турецкую сторону, погромили Синоп и дошли почти до самого Константинополя.

Магомет Гирей не стал испытывать судьбу и, обвинив в происшедшем Выговского, увел орду в Крым, оставив все же гетману около 15 тысяч татар. Этих сил Выговскому явно было недостаточно, тем более, что король смог прислать ему в помощь только 1500 человек.

Не имея возможности продолжать военные действия на Левобережье, Выговский вынужден был возвратиться в Чигирин, откуда в последний раз попытался повести наступление на Киев. Однако, высланное им под командованием брата Данилы войско из татар и казаков было 22 августа наголову разбито выступившим ему навстречу Шереметевым.

Это послужило сигналом для всеобщего восстания против гетманской власти. С этого момента так ярко вспыхнувшая было звезда Выговского, стала стремительно гаснуть.

Командовавший в то время приданным Выговскому контингентом польских войск коронный обозный Анджей Потоцкий доносил королю Яну Казимиру: «Не изволь ваша королевская милость ожидать для себя ничего доброго от здешнего края! Все здешние жители (западной стороны, то есть Приднепровья‑прим автора) скоро будут московскими, ибо перетянет их к себе Заднепровье, а они того и хотят и только ищут случая, чтоб благовиднее достичь желаемого. Они послали к Шереметеву копию привилегий вашей королевской милости, спрашивая: согласится ли царь заключить с ними такие же условия? Одно местечко воюет против другого, сын грабит отца, отец – сына. Благоразумнейшие из старшин козацких молят бога, чтоб кто‑нибудь: ваша королевская милость или царь взял их в крепкие руки и не допускал грубую чернь до такого своеволия».

Но как раз эта «грубая чернь» и не желала, возвращаться под польское владычество и следовать за Выговским. Такого же мнения придерживалась и часть старшины. Одним из первых поднял восстание в Нежине пожалованный королем в дворяне «Рыцарь войска Запорожского» Василий Никифорович Золотаренко, он же «шляхтич Золотаревский» и брат Ганны, вдовы Богдана Хмельницкого. Вскоре после возвращения Выговского в Чигирин, в Переяславле Тимофей Цецура заявил, что он со своим полком выходит из подчинения Выговскому и переходит в московское подданство. Он перебил немногих гетманских сторонников и направил своих посланников в Путивль к Трубецкому. Его поддержал и шурин Богдана Хмельницкого по первой жене Яков Сомко, дядя Юрия Хмельницкого, возвратившийся с Дона. К ним примкнули казаки Черниговского, Киевского и Лубенского полков. Поднялась и Сечь, запорожцы выбрали кошевым атаманом Юрия Хмельницкого, который выступил из Запорожья в Заднепровье. В распоряжении гетмана оставались еще наемники из поляков, сербов, немцев, а также часть верных ему казаков. Командование над ними принял Юрий Немирич, однако при попытке выступить против восставших, собственные же подчиненные и убили его. Так бесславно закончил счеты с жизнь человек, посвятивший себя всего идее объединения славянских народов в единую федерацию.

Совсем неуютно почувствовал себя Иван Евстафьевич, когда восстание вспыхнуло и в самом Чигирине. Гетману пришлось укрыться в обозе Анджея Потоцкого под Белой Церковью с малым числом своих сторонников. Тем временем Тимофей Цецура выступил в поход на правый берег Днепра и казаки из западных полков стали переходить на сторону восставших. В конечном итоге, с Выговским не осталось почти никого, даже его брат Данила, он же шурин Юрия Хмельницкого, присоединился к своему свояку.

По требованию казацкой старшины Выговский вынужден был прибыть на раду, назначенную им по требованию восставших на 11 сентября 1659 года под местечком Германовкой.

Открыв раду, он приказал двум своим сторонникам читать статьи гадячского договора, но собравшиеся не стали их слушать. Они подняли шум и крик, выхватили сабли и порубили чтецов. Те из старшины, кто еще стоял за гетмана, немедленно его покинули, а самому Выговскому чудом удалось убежать и схорониться в обозе Потоцкого.

Гетманом рада единогласно выбрала Юрия Богдановича Зиновьевича Хмельницкого, а, спустя несколько дней и Выговский, под давлением Потоцкого, вынужден был передать гетманскую булаву прибывшим к нему брату своему Даниле, а также Лесницкому и каневскому полковнику Лизогубу для вручения ее Юрию Хмельницкому.

Так в апогее своего расцвета закончилась гетманская карьера Ивана Евстафьевича Выговского, человека незаурядного ума, хитрости и смелости, обладавшего и хорошим полководческим талантом, однако в отличие от своего предшественника, не сумевшего лучшие качества своего характера использовать во благо, и ввергнувшего народ Малороссии в братоубийственную войну. Вместе с гетманством Выговского кануло в Лету и Великое Русское Княжество, просуществовав чуть более трех месяца на бумаге.

В дальнейшем за преданность интересам Польши король пожаловал Выговского званием сенатора польской Короны и воеводы киевского, и приблизил к себе. Однако позднее, после отречения Юрия Хмельницкого от гетманства, когда были избраны одновременно два гетмана – на правом берегу Тетеря, а на Левобережье Брюховецкий, на Выговского пало подозрение, что он возбуждает казаков выбрать гетманом его. По требованию самозваного гетмана правобережной Украины, бывшего его шурина Павла Тетери, с которым король не хотел портить отношения, Выговский был предан военно‑полевому суду и по его приговору расстрелян 16 марта 1664 года под Ольховцем.

Часть вторая. Гетман‑сын гетмана

Глава первая

В годы военного лихолетья или других социальных потрясений, когда судьба страны и народа зависит от способностей и таланта вождя, ход исторического развития нередко выдвигает на вершину власти харизматическую личность, заставляющую обстоятельства повиноваться своей воле и меняющую колею движения истории. Таким был Богдан Хмельницкий, Великий гетман Войска Запорожского, имя которого навеки покрыто неувядаемой славой, а авторитет оставался непререкаемым в казацкой среде даже после его смерти. Отблеск славы великих нередко падает и на их потомков, не всегда, к сожалению, достойных этой чести.

Юрий, младший сын Богдана Хмельницкого, родился в 1641 году в наследственном имении своего отца Субботове, бывшем в то время хутором, в восьми верстах от Чигирина. Его мать Ганна Сомко, дочь известного на Сечи казака Семена Сомка, от брака с которой у Богдана было пятеро детей, вскоре умерла. Юрий, в силу младенчества, вряд ли ее мог помнить. По свидетельству летописных источников, до 1647 года его воспитывала сожительница отца, ставшая затем женой Чаплинского. Два года спустя, уже, будучи запорожским гетманом, Богдан женился на ней церковным браком в Переяславле, но после битвы под Берестечком она была казнена то ли им самим, то ли его сыном Тимофеем за супружескую неверность. В отличие от старшего брата, Юрий был к мачехе привязан и любил ее как родную мать. Позднее отец женился третьим браком на Ганне Золотаренко, которая, судя по всему, с пасынком также вполне ладила.

Когда его отец стал гетманом, Юрию едва исполнилось шесть лет, поэтому воспитывался он, конечно, в более тепличных условиях, чем старший брат, что, по‑видимому, отрицательно сказалось на его характере. Занятый решением государственных дел, войнами и походами, отец не мог уделять его воспитанию должного внимания. Мальчик с детства страдал какими‑то припадками (эпилепсией?), поэтому рос в окружении мачех, мамок и нянек, которые стремились во всем угодить ему. Вседозволенность породила у подростка капризность и жестокость, которая свойственна была и Тимофею, однако, если старший брат отличался еще мужественным, жестким и волевым характером, по натуре своей был воином, то Юрий силой духа не обладал совершенно и к военному делу склонности не имел. Войдя в возраст, он был отправлен в Киевскую братскую школу, основанную еще Сагайдачным и ставшую позднее академией, но в начале 1657 года, готовя казацкие полки на помощь князю Ракочи, отец истребовал его в Чигирин и собирался сделать для этого похода наказным гетманом. Такое решение вызвало сильное возмущение казаков, тем более что большинство из них были не из регулярных полков, а охотниками. Хмельницкому пришлось тогда отменить свое решение, назначив им наказным гетманом Антона Ждановича, а его заместителями – полковников Ивана Богуна и Ференца Раца.

Сам Богдан при жизни сына Тимофея вряд ли думал о том, что Юрию когда‑то доведется стать гетманом Войска Запорожского. Старший сын рано возмужал, обладал хорошей военной подготовкой, в казацкой среде пользовался большим авторитетом. Тимофей рано проявил и качества военачальника, участвовал в битве под Батогом, совершил с пятнадцатитысячным конным корпусом стремительный рейд от Чигирина до Ясс и освободил Сучаву. Конечно, рядом с ним все это время находился легендарный Иван Богун (Иван Федоренко?), но все же никто не сомневался, что старший сын Хмельницкого по праву станет достойным преемником своего великого отца. Не сомневался в этом, прежде всего и сам Богдан, но внезапная смерть Тимофея заставила его искать замену себе в младшем сыне.

В начале 1657 года Богдан внезапно заболел. К лету болезнь гетмана усилилась и Юрий 4 июля был избран в преемники своему отцу, о чем говорилось выше в первой части настоящего повествования. Фактически это решение оставалось для большинства простых казаков в силе и после того, как гетманом стал Выговский. В их понимании Выговский избирался вместо него лишь на короткое время («на час»). После похорон отца Юрий возвратился в Киев, где и продолжал обучение.

Тот факт, что после Переяславской рады с участием боярина Хитрово Выговский стал именоваться гетманом Войска Запорожского без приставки «на той час», не отразился на наследственном гетманском статусе Юрия и его положении среди казаков, так как подавляющая масса «черни» продолжала видеть в нем будущего гетмана, законного преемника своего отца. К тому же, среди полковников у него было много родственников. Яков (Иоаким) Сомко, шурин отца – родной дядя по матери, Василий Никифорович Золотаренко – шурин Богдана по его третьей жене, Данила Выговский и Иван Нечай были шуринами самого Юрия, а киевский полковник Яненко‑Хмельницкий – двоюродным или троюродным братом, на дочери которого был женат прилукский полковник Петр Дорошенко. Кроме того, по завещанию Богдана и сам Выговский с полковником Пушкарем являлись его опекунами (советниками).

Удаление Юрия из гетманской ставки, под предлогом продолжения учебы, по‑видимому, было выгодно Выговскому, особенно, когда его прямо обвиняли в узурпации гетманской власти. Однако, отдалив от себя сына Хмельницкого, он допустил серьезную ошибку, постепенно утратив на него влияние. В том переходном возрасте, в котором находился юноша, обычно происходит переосмысление прежних взглядов и крушение авторитетов. Молодой человек начинает ощущать в себе стремление к самопознанию, полагая, что он уже сам способен выбирать свою дорогу в жизни и судить о том, что хорошо, а что плохо. Юрий, будучи по натуре своей слабохарактерным и легко внушаемым человеком, довольно скоро пересмотрел свое отношение к Выговскому и проводимой им политике. Хотя историки об этом и умалчивают, но, скорее всего, в начале в этом сыграл свою роль Яков Сомко, позднее Пушкарь, с которым он поддерживал контакты, находясь в Киеве. Затем, когда он оказался на Запорожье, большое влияние на него стали оказывать Иван Серко, противник пропольской политики гетмана и сбежавший от Выговского бывший генеральный есаул Иван Ковалевский.