Текст книги "Сказание о пятнадцати гетманах (СИ)"

Автор книги: Валерий Евтушенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 17 страниц)

В то же время, в пользу Выговского сыграло то обстоятельство, что одновременно с Хмельницким умер и киевский митрополит Сильвестр Косов. Церковь была занята его похоронами и избранием нового предстоятеля, а поэтому не вмешивалась в дела Войска Запорожского. Со своей стороны Выговский также не оказывал никакого влияния на процесс выборов церковного владыки.

Иван Евстафьевич, получив гетманскую булаву, вольно или невольно должен был определиться и в стратегических планах относительно будущего Малороссии. Собственно выбор был не велик: либо следовать политике Хмельницкого и скрепя сердце, сохранять верность Москве, либо же вновь войти в состав Речи Посполитой. Сам гетман, являясь польским шляхтичем, безусловно, предпочел бы союз с Речью Посполитой, да и сторонников у него в этом вопросе среди казацкой старшины было немало. Однако, трезво оценивая геополитическую ситуацию, он понимал, что в то время это было бы вряд ли возможно. Растерзанная бесконечными войнами с казаками, Швецией, Россией, рокошем маршала Любомирского польская держава только начала подниматься из руин и рассчитывать на нее, как на надежного союзника в ближайшие год – два не приходилось.

Существовал и третий вариант: привлечь на свою сторону крымского хана, как в свое время поступил Хмельницкий, и, опираясь на поддержку татар, выйти из московского подданства, создав собственное независимое государство. Однако действовать следовало очень осторожно, поэтому Выговский в качестве первого шага, сразу после своего избрания, вошел с крымским ханом в тайные сношения, целью которых являлось привлечение татар к себе на помощь в борьбе со своими противниками. В то же время, его сторонник полковник Григорий Лесницкий распространял среди казаков своего миргородского полка слухи, будто царь назначает в города своих воевод, а реестр будет сокращен до 10 000 человек. При этом Лесницкий призывал своих казаков перейти в подданство к крымскому хану. Однако, сотники и атаманы не поддержали его. Лесницкому пришлось пойти на попятную, объяснив, что его не так поняли.

Для Выговского стало понятно, что идея союза с татарами не находит поддержки в казацкой среде и поэтому до поры планы выхода из московского подданства следует отложить. Прежде следовало попытаться укрепить свое положение у старшины и казаков, а также подтвердить легитимность своего избрания на гетманский пост.

Глава пятая

Хотя Выговский и достиг желанной цели, заполучив гетманскую булаву, однако триумф его был и не полным, и не окончательным. Вернувшийся из Запорожья Пушкарь повел открытую агитацию за пересмотр решения последней рады. «В Чигирине рада была неполной и надобно собрать другую», – требовал полтавский полковник. Внезапно против избрания Выговского выступил и Лесницкий, настаивая на созыве новой рады. Вероятно, в создавшейся ситуации он рассчитывал, что могут гетманом избрать и его, учитывая былые заслуги. Казацкая чернь требовала созыва рады на Масловом Броде с участием всего Войска Запорожского.

Главное же заключалось в том, что Выговский, хотя и взял булаву, но лишь в качестве гетмана «на той час» – только на время отсутствия Юрия Хмельницкого. Конечно, это был серьезный успех, однако статус его оставался двусмысленным.

Новоиспеченный гетман не знал, что ему предпринять в создавшейся после выборов ситуации, но в это время в Чигирин прибыл Юрий Немирич в качестве неофициального посланника шведского короля Карла‑Густава.

– Король предлагает тебе, гетман, – говорил Немирич с глазу на глаз Выговскому, – возобновить союз, заключенный им с Хмельницким на прежних условиях. Карл‑Густав гарантирует создание независимого Русского удельного княжества, всемерную военную и политическую поддержку. Его величеству памятен рейд Ждановича, в ходе которого казаки проявили дерзость, отвагу и незаурядное воинское мастерство, покрыв себя неувядаемой славой при штурме Кракова и Варшавы.

– Союз со Швецией заманчивая перспектива, – не сразу ответил гетман, – но это неминуемо вызовет серьезные осложнения, если не разрыв с Москвой. Старшина, конечно, может на него согласиться, но казацкая чернь…

Он умолк, погрузившись в размышления. Немирич, откинувшись в кресле, наблюдал за борьбой чувств, явственно отражающихся на лице собеседника.

– Каролюс, – наконец прервал он молчание, – не торопит нас с ответом. Король с пониманием относится к сложившейся ситуации. Его предложение о союзе – это скорее программа на ближайшее будущее.

– Тебе, как старому приятелю, – ответил Выговский, – могу сказать прямо, что у меня у самого положение довольно шаткое. Для того, чтобы помышлять о союзе со шведами сначала надо стать полновластным гетманом…

Он подробно рассказал Немиричу о событиях, последовавших после смерти Богдана Хмельницкого, связанных с избранием нового гетмана.

– Как видишь, – заключил он свой рассказ, – в войске начался разброд. Пушкарь и чернь хотят лишить меня булавы, Запорожье на их стороне. Заговори я сейчас о союзе со шведами, меня вообще обвинят в измене. Контакты с Карлом‑Густавом продолжать, безусловно, надо, но кому я тут могу довериться?

– Что же, – подумав, сказал Немирич, – дипломатическую сторону в отношениях со Швецией я могу взять на себя, а ты тем временем решай вопрос о власти.

Отпустив Немирича, Выговский погрузился в размышления. Вести политическую игру сразу на четыре стороны было сложно даже для него. Шведы предлагают союз, но на те же условия готов согласиться и Ян Казимир, их противник. Следовательно, заигрывая с Карлом‑Густавом, он рисковал испортить отношения с Польшей. Крымский хан был готов к союзу с Войском Запорожским, но большинство казаков и старшины даже слышать об этом не хотели. И, наконец, оставался московский государь, которому все Войско принесло присягу. В глазах Москвы все тайные контакты Выговского со Швецией, Речью Посполитой и Крымом могут быть расценены, как измена.

– Ладно, – решил гетман, – Немирич прав, сейчас самым важным является вопрос о власти. Пожалуй, надо назначать новую раду. Только проведем ее не на Масловом Броде, как требует чернь, а там, где нам удобно.

Позвав к себе нового генерального писаря Ивана Грушу, он отдал распоряжение отправить в полки универсалы о созыве 25 сентября рады в Корсуне. Предлагалось обеспечить явку всей старшины и по два человека из черни от сотни, то есть по обычным нормам представительства, издавна существовавших у казаков.

Центральным событием сентября того года явился приезд в Чигирин царского посланника Артамона Матвеева. Тридцатидвухлетний Артамон Сергеевич Матвеев, звезда которого взошла десять лет спустя, был еще мало кому известен, но уже в то время входил в ближний круг государевых людей. В царской грамоте, которую он вручил Выговскому, тот именовался по прежней должности писаря, хотя Алексею Михайловичу через киевского воеводу Бутурлина уже было известно об избрании его гетманом.

– Его царское величество, – внушительно говорил молодой посланник царя, – гневаться изволит на тебя за то, что не прислал послов с известием о кончине прежнего гетмана. Да и об избрании тебя гетманом стало известно только от киевского воеводы. Почто ты не уважил государя? Негоже так поступать впредь.

– Ни о какой обиде его царскому величеству я и не помышлял, – оправдывался Выговский. – Сразу после кончины гетмана Богдана хотел отправить к государю трех урядников, но многие из генеральной старшины стали обвинять меня в том, что я посылаю к государю от себя лично, а не от Войска. Тогда, чтобы не вызывать недовольство, я написал к воеводе киевскому Андрею Васильевичу Бутурлину и к князю Ромодановскому в Белгород, чтобы они известили государя.

– И как сейчас старшина отнеслась к избранию тебя гетманом? – насторожился Матвеев. – Не ждать ли рокоша?

Выговский объяснил как проходила рада и подчеркнул что гетманом выбран Хмельниченко, а он при нем только «на той час».

– Нет, так не годится, – покачал головой посол. – Его царскому величеству учинилось ведомо, что гетмана Богдана Хмельницкого не стало и великий государь, жалуя вас, указал ехать в Войско Запорожское со своим государевым милостивым словом и для своих государственных великих дел боярину и наместнику казанскому, Алексею Никитичу Трубецкому, да окольничему и ржевскому наместнику Богдану Матвеевичу Хитрово, да думному дьяку Лариону Лопухину. Тебе же следует послать к полковникам и велеть им съехаться в Киев, и сверх того, чтоб из всех полков по пяти человек было прислано. Выборы нового гетмана надо провести с соблюдением всех обычаев.

– Я и сам уже думал назначить новую раду, – не стал возражать Выговский, – у Войска должен быть один гетман.

– Ну и ладно, – согласился посол. – Да, вот что еще. Павел Тетеря, когда был в Москве посланцем у государя, то просил оберегать вас против неприятелей ваших. Государь внял просьбе и теперь приказано князю Ромодановскому идти наскоро с конными и пешими людьми, да велено также боярину Василию Борисовичу Шереметьеву выслать конных и пеших. А ты, гетман, вели приготовить им запасы и подводы.

Выговский знал, что Богдан Хмельницкий просил у царя Алексея Михайловича прислать подкрепления на случай возможного обострения ситуации в Малороссии, но сейчас прибытие войск Шереметьева и Ромодановского совершенно не вписывалось в далекоидущие планы нового гетмана. Однако, он ничем не высказал своего недовольства, заверив Матвеева, что все будет исполнено по слову государя.

Перед отъездом царский посланник сказал Выговскому:

– Ходят слухи, что шведский король хочет привлечь на свою сторону Войско Запорожское. Так вот, следует отправить к шведам посланцев, чтобы те посоветовали Карлу‑Густаву помириться с государем, оставить притязания на пограничные земли и не рассчитывать на помощь Войска Запорожского. Наоборот, если он продолжит враждовать с царским величеством, то Войско Запорожское пойдет на него войной.

Произнеся эти слова, Матвеев испытующе взглянул в лицо гетмана и тот понял, что в Москве уже известно о миссии Немирича.

Не успел Артамон Матвеев оставить Чигирин, как в Переяславль прибыл князь Ромодановский, где расквартировал свое войско. Одновременно с ним в Пирятин явился сильный отряд Ляпунова. Концентрация царских войск на Левобережье проводилась в соответствии с просьбой еще Хмельницкого, но ожидавшееся прибытие князя Трубецкого, о чем сообщил Матвеев, вызвало беспокойство в гетманском окружении. До этого времени отношения Москвы с Малороссией больше напоминали военный союз, а все вопросы гражданского управления были отданы на полное усмотрение гетманского правительства. Конечно, формально гетман должен был собирать налоги с подвластных городов и отправлять их в Москву, но фактически за три года после Переяславской рады Богдан Хмельницкий не отправил туда ни шеляга. Так как сбором налогов занимались полковники на своей территории самостоятельно, то большая часть поступлений оставалась в их распоряжении и даже гетману передавалась лишь малая часть. Такое положение вполне устраивало старшину, которая привыкла распоряжаться доходными статьями (орандом) по своему усмотрению. Поэтому приказ снабжать фуражом, продовольствием и транспортными средствами царские войска был полковниками и старшиной воспринят, как посягательство на их доходы, что вызвало вполне понятное недовольство.

Зная об этом недовольстве старшины, Выговский решил использовать сложившуюся ситуацию в своих целях с одной стороны для укрепления собственного положения, а с другой, чтобы углубить недовольство казаков Москвой.

Ранним утром 25 сентября на обширном поле под Корсунем собрались представители от всех казацких полков, прибывшие на раду. Вскоре подъехали Выговский в окружении генеральной старшины, а также державшиеся несколько в стороне Немирич и Беневский. В толпе присутствовали несколько посланников киевского и путивльского воевод, которые потом представили подробные доклады своему начальству.

Открыв раду, гетман в немногих словах объявил, что царский посланник Артамон Матвеев передал ему такие требования государя, которые фактически ликвидируют казацкие вольности.

– Я в неволе быть не хочу, а поэтому слагаю с себя гетманские полномочия, – с этими словами Выговский положил на стол булаву и бунчук, – а рада вольна выбрать себе другого гетмана.

Поклонившись собранию, Выговский вскочил в седло и не спеша уехал прочь. Однако, не успел он отъехать и сотню шагов, как полковники и генеральная старшина догнали и вернули его назад. Судья Самойло Богданович Зарудный под крики собравшихся вручил ему назад булаву, сказав:

– Сейчас всем нам надо стоять за свои вольности, чтоб, как прежде были и теперь оставались свободными.

Выговский, словно уступая раде согласился принять булаву и на этом первый день собрания закончился.

На следующий день перешли к обсуждению текущих дел.

– При покойном гетмане Богдане Хмельницком, – начал свою речь Выговский, – у нас не бывало рады и совета, но теперь вы меня избрали гетманом, и я без вашего воинского совета не стану делать никаких дел. Ныне я объявляю вам: прислал к нам шведский король, зовет нас к себе в союз, а царское величество прислал к нам грамоту с выговором, зачем мы без его, государева, ведома сложились с Ракочи. Государь требует, чтобы Антона Ждановича наказать: «вы уже, говорит, прежде изменили шведскому королю, изменили и крымскому хану, и Ракочию венгерскому, и господарю волошскому, а теперь и нам хотите изменить. Долго ли вам быть в таких шатостях?»

Гетман сделал паузу, обводя взглядом собравшихся, чтобы увидеть их реакцию на своих слова. У многих на лицах отобразилось недоумение, некоторые прямо выражали свое негодование, в толпе ширился ропот. Именно на такую реакцию гетман и рассчитывал, но, в то же время, опасаясь царского гнева, если слова его дойдут до Москвы, продолжил:

– А только нам отложиться от царского величества никак нельзя! Никто более не поверит в непостоянство наше и мы дойдем до конечного разорения. Мы все приносили присягу на верность царскому величеству и. если нарушим ее, то станем клятвопреступниками. А теперь без всякой шатости дайте мне совет, как поступить?

Первым взял слово Григорий Гуляницкий, нежинскийй полковник, заявив, что нельзя отступать от присяги, данной царскому величеству. Его поддержали полковники: полтавский Пушкарь, прилукский Дорошенко, ирклеевский Дженджелей, заявив: «Мы не отступим от его царского величества, как присягали, так в той мысли и стоим!»

Со стороны других левобережных полковников и полковой старшины никаких возражений не последовало.

Тогда Выговский, видя настроение большей части рады сказал не то, о чем думал:

– Я вам свою мысль объявляю, что нам быть надежно при милости царского величества, по присяге своей, неотступно, а к иным ни к кому не приложиться.

Рада приветствовала заявление гетмана громкими возгласами, но в это время слово взял Иван Богун:

– Нам, пане гетмане и все паны – рада, не ладно быть у царского величества: он, государь, к нам милостив, да начальные его люди к нам не добры, наговаривают государю, чтоб навести нас в большую неволю и достояние наше отнять!

Слова знаменитого воина произвели впечатление на собравшихся. А полковник тем временем приводил примеры недоброжелательного отношения русских начальных людей к казакам и местному населению, подчеркивая, что царь далеко, а царским воеводам казацкие вольности, как кость в горле.

Богуна поддержал Зеленский и еще несколько правобережных полковников, но все же их было значительное меньшинство.

Выговский, хотя в душе и был солидарен с ними, но приняв грозный вид, произнес:

– Вы, панове, не дело говорите, и в Войске смуту чините, а нам от царского величества отступать за его государеву милость не следует и помышлять!

По приговору корсунской рады, отправили в Москву посланцами: корсунского полка есаула Юрия Миневского и сотника Ефима Коробку – просить царского подтверждения Выговского на гетманское достоинство и казацких прав, сообразно прежней царской грамоте, данной в январе 1654 года.

Сам же Выговский после этого перестал в официальных документах употреблять приставку «на той час», став полноправным гетманом.

Глава шестая

Корсунская рада подтвердила курс Войска Запорожского на сближение с Москвой. Даже Богун, Зеленский и их единомышленники выступали не против самой идеи присоединения к Московскому государству, а против своеволия царских воевод на украинской территории. Не считаться с мнением подавляющего большинства казацкой массы Выговский не мог, поэтому не стал торопить события. Беневского он отпустил в Варшаву, заверив его в дружелюбном отношении к Речи Посполитой, Юрий Немирич отправился к шведскому королю с такими же уверениями, но со стороны Выговского все это была лишь дипломатическая игра. Он хорошо знал цену польской дружбе и словам Беневского, сулившего казакам свободу, права и дружбу. В то время, когда посланник короля уверял в этом гетмана и старшину, на руках у Выговского имелось перехваченное им письмо королевского офицера полковника Маховского к одному из крымских мурз. В этом письме предлагалось организовать одновременное нападение на украинские территории татар и подручных (душманов) Маховского. Гетман отправил письмо в Москву, добавив, что вместо Беневского король прислал в Чигирин своего нового посланника Воронича, который склоняет казаков к подданству Польши. Заверяя царя Алексея Михайловича в преданности и верности его царскому величеству, гетман в то же время направил в Крым одного из сотников – Бута для ведения переговоров с Магомет Гиреем о заключении военного союза. Хан, знавший о напряженных отношениях Выговского с Москвой, принял его посольство с честью.

После избрания его гетманом, Выговский уехал в Киев, получить формальное благословение местоблюстителя черниговского епископа дионисия Балабана и попал заодно на похороны сестры – жены Тетери, умершей там в это время.

17 октября в Братском монастыре, в присутствии царских воевод, принесли в церковь жалованную от царя Алексея Михайловича гетману Хмельницкому булаву, саблю и бунчук. По совершении обедни, епископ черниговский Лазарь Баранович окропил святою водою эти знаки достоинства и отдал их гетману. «Принимая гетманство, – говорил ему архипастырь, – ты должен служить верою и правдою великому государю, как служил до сих пор: управляй и укрепляй Войско Запорожское, чтоб оно было неотступно под высокою рукою его царского величества». Сказав это, епископ осенил крестом новоизбранного вождя.

После этого состоялся торжественный обед, на который был приглашен и Бутурлин. Воевода, человек по характеру дружелюбный и открытый, постарался уверить Выговского в том, что государь не положил на него опалы, а выговор от него тот получил по собственной вине, не уведомив о смерти гетмана Богдана, и об избрании его в преемники Хмельницкому.

– Ты обижаешься, что в грамоте его царского величества назван писарем, – добродушно говорил Бутурлин, подливая в кубок Выговского вино, – но ведь ты не сообщил в Москву об избрании тебя вместо покойного Богдана.

Слова воеводы успокоили гетмана, но вскоре возникли новые трения, уже по поводу избрания владыки. Бутурлин отказался приехать в Софиевский собор на выборы нового митрополита без царского повеления. Выборы пришлось отложить, но всем стало ясно, что Москва хочет подчинить киевскую метрополию патриарху Никону. Собственно, этого не скрывал и сам Бутурлин.

Настало время нанести визит прибывшему еще два месяца назад с царскими войсками в Переяславль князю Ромодановскому. Разговор поначалу вышел острый, так как обещанных припасов царские ратные люди так и не получили.

– Меня государь прислал сюда оборонять край от неприятеля по просьбе прежнего гетмана, который заверял его царское величество, что припасами, фуражом и транспортом нас обеспечат на месте, – говорил с обидой князь. – А на деле нас никто не снабжает продовольствием и телег не прислали. Если мы здесь не нужны, так недолго и уйти.

– После смерти Богдана Хмельницкого, – оправдывался Выговский, – не было гетмана, которого бы все слушались и которому бы все подчинялись. Да и сейчас еще в черкасских городах учинился мятеж и шатости, и бунт. А как скоро ты, окольничий его царского величества и воевода князь Григорий Григорьевич, пришел в черкасские города с ратными людьми, то, милостию Божиею и государевым счастием, все утишилось. Но теперь в Запорожье большой мятеж: хотят побить своих старшин и поддаться крымскому хану! Я, помня свое крестное целование, за такие заводы, бунты и измену царскому величеству, поеду их усмирять с войском, а ты, окольничий и воевода, с ратными людьми перейди за Днепр. С тобой будут полковники: белоцерковский, уманский, брацлавский и другие. А я управлюсь с бунтовщиками и предателями. Они наговаривают на нас, бунтовщики, будто бы мы царскому величеству неверны, а мы живым Богом обещаемся и клянемся небом и землею: чтоб нам Бог своей милости не показал, если мы мыслим или вперед будем мыслить какое‑нибудь дурно и неправду! Как за Бога, так и за него, великого государя, держимся.

Гетман не хотел допустить ухода войск Ромодановского с Украйны, но его, как и старшину, тревожил приход Трубецкого, миссия которого гетманскому правительству была неясна. Поэтому он и надеялся разъединить Ромодановского с Трубецким, попытавшись отправить первого на правый берег Днепра. Однако князь твердо ответил, что без царского указа из Переяславля не уйдет.

Так и пришлось Выговскому возвратиться в Чигирин. Здесь он прежде всего отправил Юрия Хмельницкого на учебу в Киев, а сам занялся укреплением своего положения среди казацкой массы. В одну из темных осенних ночей в конце октября гетман в сопровождении лишь двух особо доверенных телохранителей уехал из своей резиденции. Вернулся он назад только через сутки такой же темной ночью. На спинах двух вьючных лошадей были укреплены четыре бочонка. Позднее ходили слухи, что гетман выкопал спрятанные им вместе с Богданом Хмельницким сокровища – более миллиона флоринов. Так оно было или нет, но в течение почти всего ноября месяца Чигирин превратился в один большой шинок. На улицы выкатывались бочонки с горилкой, гетман угощал старшину, полковников, значных и простых казаков. Хотя он и не был склонен к пьянству, но разыгрывал из себя рубаху‑парня, пил наравне со всеми, был чрезвычайно обходителен и казаки в восторге кричали, что он настоящий казак.

Глава седьмая

Гетман тратил деньги и время на угощения казацкой черни, пытаясь таким образом повысить свой авторитет, не от хорошей жизни, в виду надвигающихся грозных событий, которые он предвидел своим острым умом.

В сентябре на Запорожье был избран новый кошевой Яков Барабаш, как поговаривали, племянник Ивана Барабаша, убитого реестровиками в Каменном Затоне десять лет назад. К тому времени на Сечи сосредоточились беглецы с левого берега Днепра: те, кто не был зачислен в реестр; посполитые, бежавшие от усиливавшегося гнета значных казаков; просто гультяи и бродяги. Все они ненавидели богатых и зажиточных реестровиков, а Выговского считали узурпатором. Новый кошевой сразу стал в непримиримую оппозицию к гетману, утверждая, что решения всех рад по его избранию нелегитимны, так как проходили не на Сечи и без участия запорожцев. О том же не уставал твердить и возвратившийся в Полтаву полковник Пушкарь. Неутешительные вести приходили и из Литвы, где разгорался конфликт между наказным гетманом Иваном Нечаем и царскими воеводами из‑за приема в казаки местных крестьян. Такая практика повелась еще со времен первых походов в Литву, когда казацкие наказные гетманы и полковники записывали в казаки всех желающих из местного населения. Поляки этому противились, но Богдан Хмельницкий не обращал на их протесты внимания. Сейчас же и царские воеводы выступили против записи в казаки пашенных крестьян. «Доходит до того, – писал в донесении наказной гетман, – что московские воеводы сами исключают их из реестра, бьют их батогами, а заодно и сотников, и есаулов, чтобы они не вписывали новых казаков в полковые реестры. Война наступает, казаки нужны будут. Нельзя выгонять и бить людей заслуженных, которые и раны терпели, и в осадах сидели». Еще в конце августа Нечай направил царю жалобу на действия минского, оршанского, борисовского воевод, обвиняя их в притеснениях казаков. «Воеводы, – писал он, – отнимают у нас деревни, с которых мы могли бы иметь хлеб себе; подданных вашего царского величества, казаков моих, выгоняют насильно из домов, – требуют с них, как с мужиков, податей, режут им чуприны, бьют кнутами и грабят; и если б подробно все противное нам описывать, то много времени было бы потребно». Наказной гетман приписывал такие поступки наущению шляхтичей, которые желают всячески вывести казачество из Литвы. Он писал: «Как волк, выкормленный, все в лес смотрит, так и шляхта в Польшу. Шляхтичи передают секреты польскому королю, и оттого польский король все знает и готовится воевать на ваше царское величество, заключает договор с цесарем и крымским ханом; и вот, по наговору этих хитрых лисиц, изменники воеводы теперь меня и товарищество мое преследуют, как неприятелей». В особенности жаловался он на боярина Василия Шереметьева: «казаков берет и сажает в тюрьму, а других девает невесть где», – говорил о нем Нечай.

Между тем, и на левом берегу Днепра волновались казаки, ожидая прихода крупных царских формирований во главе с князем Трубецким. Больше всех будоражил народ миргородский полковник Григорий Лесницкий, рассылая по сотням своего полка письма, вносившие смятение в сердца казаков. «Мы присягали его царскому величеству, – сообщалось в них, – чтоб нам, по обычаю, быть на своих вольных правах в Запорожском Войске, и были мы верны в подданстве его царского величества по смерть гетмана Богдана Хмельницкого. А теперь идет на нас боярин царский князь Трубецкой с войском, да князь Ромодановский с ратными людьми и вам приказано давать им живность беззаборонно. Хотят учинить на Украине по городам воевод: в Киеве, Чернигове, Переяславе, Умани и по всем другим, чтоб везде им давали живность, и будут брать на государя все те подати, что народ платил когда‑то польским панам. А казацкого войска только и останется, что в Запорожье десять тысяч, и они будут получать из наших доходов жалованье, от оранд и мельниц, а больше уже и не будет Войска, а станут все – мещане и хлопы. А кто не захочет быть мещанином или хлопом, тот будет в драгунах и солдатах. Крымский же хан присылает к нам и просит, чтоб мы по‑прежнему были с ним в дружбе. И от нас не требует никаких поборов…». Правда, уже спустя несколько дней Лесницкий направлял новые письма, в которых писал, что на самом деле все не так плохо и то, о чем он сообщал ранее, лишь слухи. Легко понять, как вся эта противоречивая информация приводила в смятение простой народ, не знавший, кому и чему верить.

Не один Лесницкий, но и другие полковники за Днепром также волновали народ такими вестями. На правом берегу готовились защищать свои права от произвола царских воевод, и заднепровские полковники рассылали на левую сторону универсалы, в которых писали: «Мы, заднепровские казаки, не привыкли к неволе, и не хотим ее. А если вы поддадитесь царскому соизволению, так мы с татарами на вас войною пойдем. Великий государь не устоял в прежнем договоре; пан гетман Выговский и мы, старшины, царскому величеству воли своей не уступим, не хотим воевод царских и отступим от царя. Крымский царь за нас пойдет, – мы будем слыть его подданными; а податей никаких не будем платить».

Противники московского владычества толковали народу: «Вот, как возьмут вас царь и Москва в руки, тогда и кабаки введут, горилки курить и меду варить нельзя будет делать всякому и в сапогах черных прикажут ходить, и суконных кафтанов носить не вольно будет; попов своих нашлют, митрополита в Киеве своего поставят, а нашего в Московщину возьмут, да и весь народ туда же погонят, а останется тысяч десять казаков, да и те на Запорожье, а те, что в городах будут, те службу станут держать под капитанами».

Брожение умов в Малороссии продолжалось, но сторонников присоединения к крымскому хану было очень мало. Если старшина страшилась прибытия царских воевод, то в народе склонялись к тому, чтобы начальствовали в малороссийских городах царские люди, а не свои сотники и полковники, все чаще творящие произвол. Черниговский протопоп Филимонов переписывался секретно с боярином Ртищевым и сообщал ему о состоянии умов в Украине.

«Как только прослышали мы, – писал он, – что придет сюда князь Алексей Трубецкой с товарищами на государя праведного сей край отбирать и постановить государевы власти, то все меньшие стали очень радоваться этому и вся чернь, обрадовалась, желая, чтоб уже мы имели единого государя, до кого мы бы могли прибегать. Правда, отчасти опасаются, чтоб воеводы не нарушили здешних обычаев и правил, как в церковном, так и в гражданском строении, и чтоб отсюда насильством в Московщину людей не гнали; но мы их обнадеживаем, что государь – царь и великий князь ничего этого не хочет. И я, доброхот государев, желаю от сердца, чтоб уж мы знали государя праведного себе за совершенного государя и его полную власть над собою; и многие из духовных и светских того хотят, а не хотят этого гетман, да полковники, да старшины; и это делают они для своего лакомства: они бы рады были одни пановать и тешиться своим самовластием, они уже разлакомились в господстве своем, и не хочется им его потерять. Сказывают о войсковой казне, а Войско ее и не знает; только и знают о ней, что один или два человека старшин, а Войску из нея заплаты нет. Того ради изволь твоя милость вступиться перед его царским величеством, чтобы непременно государь прислал воевод и взял на себя все наши города; никто здесь не станет противиться. Это будет добро, а мы будем всячески к тому людей приводить».

То же писал к царскому воеводе Татищеву из Чернигова другой духовный, архимандрит черниговского монастыря Иван Мещеринов. Он давал советы ввести в кабаки и верных голов и воевод.

«Мы слышали, – сообщал он в письме, – что имеет быть к нам князь Трубецкой. Как бы скорее конец был с панами, нашими начальными! Все мы его ждем, а я желаю, чтоб, единого небесного Христа‑царя имеючи, и единого царя православного имели. Дай же нам, Христе‑царю, того дождати!»

Вскоре после своего избрания кошевым депутацию запорожских казаков в Москву отправил и Яков Барабаш.

Это была депутация простого народа, показывавшая московскому правительству, что простонародье хочет не того, что старшины. Она жаловалась на старшин, что им не дают ловить рыбу, держать вино, берут поборы и наживаются сами, а простым не дают жалованья. Доносили на Выговского, что он сносится с поляками, с ханом, со шведским королем. Запорожцы настаивали, что гетман избран неправильно – без участия запорожцев, что «он сам не запорожец, а поляк, и жена у него шляхтянка; что хоть Хмельницкий и сделал его писарем, но ни он, ни жена его не хотят добра Запорожью; что раде следует быть на Запорожье, или, по крайней мере, в Лубнах» В заключение они просили, чтобы на Украину были введены воеводы и московское управление. «Вся наша чернь и мещане этого желают, – говорили они, – да казацкая старшина не допускает ради своей корысти».