Текст книги "Легенда о гетмане. Том I (СИ)"

Автор книги: Валерий Евтушенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 15 страниц)

Он помолчал, взглянув в лицо Дорошенко. Тот сидел молча, подперев подбородок рукой. О том, как погиб его дед он слышал с детских лет и от отца, и от других казаков, но каждый раз в такой момент ощущал прилив грусти, хотя деда своего почти и не помнил.

– Коротко говоря, – снова начал полковник, – Бахчисарай мы взяли и добычи захватили всякой во множестве, а, главное, освободили много пленных, захваченных в разное время татарами. Да, вот беда, Шагин‑Гирею удалось уйти и, как стало известно, направился он в сторону Кафы. После гибели твоего деда на войсковой раде наказным гетманом был избран Тарас, который решил его преследовать дальше. Но и в Кафе Шагин‑Гирея не оказалось, он ушел в горы. Зато тут на невольничьем рынке было несколько тысяч наших невольников: и запорожцев, и донцов, и просто людей, угнанных в полон при татарских набегах. Можешь себе только представить, какое ликование охватило этих несчастных, когда мы ворвались в Кафу. Татары в панике удирали в горы, мы врывались в дома, забирали все, что было ценного. Кто из местных жителей не успел убежать, попадал к нам в плен. Кое‑где уже начались пожары, а вскоре запылала вся Кафа. И вот тогда я его и встретил…

..Иван шел по пылающему городу, с любопытством озираясь по сторонам. Он не принимал участия во всеобщей резне, его юной, еще не успевшей очерстветь душе, было противно насилие, чинимое казаками над мирным населением, хотя он и понимал, что они имеют моральное право на эту страшную и жестокую месть своим извечным недругам. Голые по пояс запорожцы, носясь в отблесках пожара с окровавленными саблями в руках, как дьяволы, выскочившие из преисподней, упивались своим торжеством над охваченными ужасом татарами. То из одного, то из другого дома доносились истошные женские вопли, бряцание оружия, крики и хохот казаков. Никто не смел оказать им сопротивление, а некоторые татары, не успевшие вовремя скрыться из Кафы, просто обреченно подставляли свои шеи под острые ножи победителей, не пытаясь даже сопротивляться… Невольники, освобожденные казаками из рабства, теперь упивались местью, гоняясь по всему городу за своими бывшими поработителями. Шум и гам стоял невообразимый. Запах крови, смешанный с запахом дыма от горевших построек, витал над городом.

Хотя Серко и испытывал отвращение к резне мирного населения, но в грабеже опустевших домов он принимал деятельное участие, правда, без особого успеха. Все ценное уже либо было разграблено до него, либо жители успели захватить свои пожитки с собой, убегая из города. Наконец, когда он углубился в один из переулков, его внимание привлек дом, окруженный глухим глинобитным забором с воротами. Криков или шума из него не доносилось, вокруг тоже все было тихо. Судя по всему, здесь никто из казаков еще побывать не успел. Иван ударил эфесом сабли в ворота. Они оказались не запертыми и одна из их створок отворилась. Достав из‑за пояса пистолет, он, держа его в одной руке, а саблю в другой, осторожно вошел во двор, в котором, как это и принято у татар росло несколько деревьев инжира, черешни, кусты винограда. В тени деревьев, весело журчал неглубокий прозрачный ручей, по‑видимому, берущий свое начало где‑то в горах.

– Судя по всему это дом какого‑то богача, – подумал Иван и решительно поднялся на террасу.

Однако, вопреки его ожиданиям, ничего особенно ценного в комнатах не оказалось. Деньги и золото хозяева, по‑видимому, забрали с собой, лишь в сундуках, стоявших вдоль стен нашлось пара кусков материи, да несколько женских платьев. Обшарив весь дом, разочарованный юноша уже собрался было уходить, но в одной из комнат его внимание привлек висевший на стене ковер.

– Прихвачу, хотя бы его, – решил Иван и сдернул ковер со стены. К его удивлению, за ковром в стене он обнаружил дверь, закрытую на железный засов. Он отодвинул засов, за дверью оказалась еще одна комната, в которой царил густой полумрак. Узкий луч света проникал лишь в забранное железными прутьями маленькое окошечко под самым потолком. Окинув взглядом комнату, он увидел в углу фигуру человека, прикованного железной цепью к стене. Его ноги и руки были перевиты той же цепью, а глаза завязаны повязкой из какой‑то плотной темной ткани.

– Эй, ты кто будешь? – спросил удивленный юноша… Человек не ответил и только сейчас Иван заметил, что он то ли мертв, то ли без сознания. Серко вошел в комнату и вдруг заметил, что в нише в противоположной от узника стене лежит ключ, который подошел к замку на цепи.

Отомкнув цепь, он осторожно поднял узника на руки и вынес во двор. Там он положил его на траву возле ручья и снял с лица повязку. Затем он припал ухом к его груди, различив слабые удары сердца. Обрызгав лицо спасенного им человека водой из ручья, Иван осмотрел его более внимательно и с удивлением убедился, что человек этот совершенно особенный, ранее такого типа людей встречать ему не приходилось. Незнакомец был изможден, видимо его плохо кормили, но в целом выглядел крепким и сильным.

– Ему отъесться надо и недели через две он будет, как огурчик, – подумал Иван, окидывая взглядом рельефные мышцы на полуголом исхудавшем теле лежащего перед ним человека. Выглядел он лет на сорок, тело его было смуглым, по‑видимому, от природы, но с каким‑то особенным отливом, как и кожа на его давно не бритом худощавом с высокими скулами лице. Голову незнакомца венчала шапка густых иссиня‑черных волос. Глаза его были плотно закрыты, но дыхание становилось все более ровным. Заметив, что губы незнакомца пересохли и посерели, казак зачерпнул горсть воды и, приподняв ему голову, поднес воду к его губам. Тот сделал, чисто механически, несколько глотков и вдруг открыл глаза. Взгляд его будто проник в самую глубину души Ивана, оставив там какой‑то неизгладимый след. Завороженный магнетической глубиной черных, как смола, зрачков его глаз, Иван на какое‑то мгновение даже потерял ощущение времени.

– Ты, кто? – наконец, придя в себя, спросил он по‑татарски.

– Киритин, так меня зовут там, откуда я сюда прибыл… – раздельно ответил незнакомец, приподнимаясь с земли. Он сел и внимательно посмотрел на юношу. – Я вижу ты казак? Что ты делаешь в этом проклятом богами месте?

– Мы пришли на помощь Шагин‑гирею против его брата Девлет – гирея.

– Да, я слышал о том, что между ними идет война, пока меня еще не посадили на цепь.

Внезапно глаза его сузились и он крикнул:

– Берегись!

Секундой позже Серко и сам увидел, что в ворота вбежало пять татар с обнаженными саблями в руках.

– Откуда их черт принес? – мелькнула мысль, в то время как его сабля уже с мягким шорохом свистом покидала ножны.

Татары, не обращая внимания на остававшегося в полулежащем положении Киритина, бросились с разных сторон на молодого казака. Иван ужом скользил между ними, отбивая сыпавшиеся на него со всех сторон удары, но с холодеющим сердцем понимал, что выстоять против пяти отлично тренированных бойцов ему не удастся. Он уже приготовился отдать свою жизнь подороже и унести с собой хотя бы одного татарина, как вдруг один из противников будто споткнулся на ровном месте, выронил саблю и начал медленно падать. Падение его было настолько замедленным, будто он застрял в густом болоте. Через мгновение то же самое случилось и со вторым татарином. Иван, воспользовавшись секундным замешательством третьего, рубанул его концом своей сабли в висок и тот, пошатнувшись, упал навзничь. Два оставшихся противника с криками: «Шайтан, шайтан!» побросали оружие и обратились в бегство.

Разгоряченный боем Серко, не понимая, что происходит, обернулся назад и увидел Киритина, стоявшего в полный рост и делавшего руками плавные движения. Повинуясь им, оба татарина то склонялись к земле, но не падали, будто их поддерживала какая‑то неведомая сила, то вновь поднимались, оставаясь под углом к ней. Иван обратил внимание, что черные, жгучие глаза Киритина словно излучают какую‑то неведомую силу, а смуглое лицо будто окаменело. Наконец, Киритин резко свел руки и оба татарина схватившись за головы, опустились на землю…

– Вот так мы с ним и познакомились, – сказал Серко слушавшему его, как зачарованный Дорошенко. – Он и научил меня впоследствии этому искусству и, если хочешь, то я могу своими знаниями поделиться и с тобой.

Глава четвертая. Зборов

Комиссия Адама Киселя еще не успела возвратиться в Варшаву, как там уже начались приготовления к началу военных действий. Король Ян Казимир объявил созыв народного ополчения, которое намеревался возглавить лично, а тем временем командование над всеми остававшимися в его распоряжении коронными войсками возложил на Фирлея, известного в Польше древностью своего рода. Действительно, в прошлом из рода Фирлеев вышло немало известных военачальников и государственных деятелей, но нынешний полководец особыми военными талантами наделен не был. Фактически общее командование и коронными силами и своими собственными хоругвями принял на себя князь Вишневецкий, формально числившийся у Фирлея заместителем, так как даже в минуту грозной опасности для Отечества интриги внутри сената не прекращались и недруги князя добились, чтобы ему так и не была вручена булава коронного гетмана.

Своим универсалом Ян Казимир объявил об измене Богдана Хмельницкого, низложив его с гетманского поста, а старшим Войска Запорожского назначил шляхтича Забусского. Всем реестровым и запорожским казакам, которые покинут бунтовщиков и перейдут под командование нового гетмана, было обещано прощение, а также сохранение льгот и привилегий.

Хотя Речь Посполитая и готовилась к войне, однако денег для найма кварцяного войска, как обычно, у короля не было, а магнаты не торопились распечатывать свои сундуки с талерами, рассчитывая, что и так все обойдется, поэтому даже для выплаты жалованья коронному войску средств не хватало. Медленно съезжалась и шляхта из состава посполитого рушения – многие ожидали пока высохнут дороги да наступит тепло.

В ожидании наступления лета и новой войны в гетманской ставке в Чигирине кипела напряженная работа. Гетман и генеральная старшина с головой окунулись в подготовку к широкомасштабным боевым действиям, стремясь использовать оставшееся короткое время с максимальной пользой. Во все концы казацкого края из Чигирина летели гонцы с гетманскими универсалами, призывающими народ присоединяться к Запорожскому Войску. Но и без этих призывов сотни, а то и больше, крестьян каждый день пополняли ряды восставших.

Клокотала Украйна, бурлила Подолия, волновались Волынь и Полесье. Девятый вал всенародной войны захлестнул весь южнорусский край. Не было ни одного города, местечка или селения, оставшихся бы в стороне от общенародной борьбы с польскими панами. Все устремились в казаки. Кто‑то шел по зову сердца защищать свободу и святую веру, иные искали рыцарской славы и удачи, немало было и тех, кто вступил в казацкие ряды ради наживы, так как всем были памятны трофеи, доставшиеся победителям под Корсунем и Пилявцами.

Для создания антипольской коалиции гетман использовал и дипломатические ходы.

Прежде всего он заручился поддержкой своего, пока что единственного реального союзника хана Ислам – Гирея, который в этот раз пообещал лично прибыть со всей ордой, а также привести с собой 6000 турецких янычар.

Специальная депутация от Запорожского Войска была отправлена на Дон с просьбой об оказании помощи в совместных действиях против поляков.

В первый раз за весь год, прошедший со времени выступления из Сечи, гетман направил в Москву посольство во главе с Федором Вешняком для передачи царю грамоты, в которой официально просил принять Войско Запорожское под царскую руку и вместе ударить на поляков. Казацкая делегация была встречена с большим почетом, но в ответном послании царь Алексей Михайлович отвечал, что мира с Речью Посполитой он нарушить не может, однако, если польский король отпустит Запорожское Войско, то он его примет под свою руку. Впрочем, Хмельницкий на положительный ответ и не надеялся. Это скорее был дипломатический ход‑прощупывание позиции Москвы, и в определенной степени средство давления на Польшу.

Не получил Хмельницкий помощи и от донцов, затаив за это на них обиду.

Со всех концов обширного края к его западным границам стали стягиваться казацкие полки. Для усиления немногочисленных казацких гарнизонов между Горынью и Случем, откуда наиболее вероятно было вторжение поляков, гетман направил полки Таборенко, Ивана Донца, Яцкевича, Романенко. В Острополе укрепился Максим Кривонос. Из Брацлава к выступлению для соединения с ним готовился Данила Нечай, заканчивая последние приготовления.

К Чигирину с левого берега Днепра подтягивались полки Матвея Гладкого, Мартына Небабы, Мартына Пушкаренко, Антона Гаркуши. Прибыли в ставку со своими реестровиками Филон Дженджелей и Михаил Кречовский. На марше после выступления из Чигирина к Войску должны были присоединиться Богун, Морозенко, Хмелецкий, Иван Глух и другие полковники.

В начале мая, когда трава пышным ковром укрыла землю и дороги стали более‑менее проходимыми, огромная армия восставшего народа выступила в поход. На многие мили растянулось казацкое войско. Далеко впереди и по сторонам его виднелись конные разъезды, внимательно озирающие местность вокруг, хотя тут, в самом центре казацкого края, опасаться внезапного нападения оснований не было. Войско двигалось не торопясь, Хмельницкий ожидал прибытия крымского хана, подходившего с юга по Черному Шляху. Ислам – Гирей вел с собой опытных в военном ремесле крымских горцев, ногайских и буджацких татар, черкесов с обритыми наголо головами. Никто из волонтеров не требовал платы, они рассчитывали поживиться за счет поляков. Хан обещал привести с собой восьмидесятитысячную орду, но и без татар, сил у Хмельницкого было достаточно. Численность своей армии гетман и сам толком не знал, так как она росла не по дням, а по часам, но при выходе из Чигирина она превышала 120 тысяч человек. В его распоряжении были полки славной запорожской пехоты, уже не раз доказавшей свою стойкость и мужество в боях. Вместе с реестровыми казаками они составляли костяк всего войска. Больше половины всей армии составляла конница – лошадей у казаков теперь было в избытке. Обоз растянулся больше, чем на десяток миль. Упрямые быки и круторогие волы неторопливо тащили высокие, сбитые из толстых широких досок, возы с запасами пороха, фуража и провианта. На возах же перевозили и фальконеты. Кулеврины на колесах двигалась на конной тяге.

По ходу движения гетман объезжал казацкие полки, вглядываясь в мужественные, загорелые лица своих воинов.

– Никогда прежде не выставляла Запорожская Сечь такого воинства, – с гордостью думал он. – Этим воинам не страшны ляхи. Они их уже били и еще не раз побьют.

Первое трагическое известие пришло из Острополя – там внезапно умер от вспышки чумы Максим Кривонос (на самом деле это произошло еще в ноябре 1649 года во время осады Замостья) Болезнь унесла казацкого вождя буквально в считанные часы. Узнав о смерти своего боевого побратима, Богдан долго не мог придти в себя. Нет больше Кривоноса, человека, который был верным и надежным другом, боевым товарищем, единомышленником. В сражении под Корсунем именно Кривонос организовал засаду в Гороховой дубраве и поразил поляков, оказавшихся в ловушке. Никто иной, как Кривонос, мужественно встретил Иеремию Вишневецкого, выстоял против его хоругвей в боях под Махновкой и Староконстантиновым, заставив князя уйти с Волыни. Кривонос руководил атакой казацких полков на польский лагерь под Пилявцами, взял штурмом Высокий Замок во Львове.

– Эх, Максим, Максим, – с горечью думал гетман, закрывшись у себя в походном шатре, – как мне будет не доставать твоего мудрого совета, горячего сердца и острой сабли!

В начале июня, когда основные силы Хмельницкого еще находились между Белой Церковью и Паволочью, пятнадцатитысячное войско Фирлея и Вишневецкого скрытно перешло реку Горынь и с ходу вступило в бой с местными казацкими гарнизонами. Военное счастье сопутствовало полякам: в бою под Шульжинцами они, используя превосходство в живой силе, наголову разгромили запорожских полковников Ивана Донца и Таборенко. Несмотря на то, что казаки дорого уступали каждую пять обороняемой ими земли, воинское искусство князя Вишневецкого и численный перевес его войск победили. Однако, накал борьбы был таков, что после гибелиобоих полковников, в бой вступили даже женщины, которых возглавила сестра Донца Солоха Донцовна. Она проявила невиданное мужество и отвагу, из‑за чего поляки посчитали ее ведьмой и, захватив в плен, сожгли на костре.

Полковники Яцкевич и Романенко поспешили на помощь своим товарищам, но против Вишневецкого также долго выстоять не смогли. Оба они нашли свою смерть в бою, а оставшиеся в живых казаки их полков, не выдержав натиска поляков, стали отходить к Острополю. Молодой Кривоносенко, державший здесь оборону, отважно ринулся навстречу противнику, но также не сумел остановить развивавших свой успех польских хоругвей. Получив в жестоком бою смертельную рану, он еще успел отдать последний приказ своим полкам отступать к Острополю и укрыться за его стенами.

Тем временем, со стороны Брацлава подошли казацкие полки Данилы Нечая и Ивана Глуха. Узнав об этом, Фирлей и Вишневецкий не стали осаждать Острополь, а выдвинулись в направлении Межибожа, намереваясь навязать казакам бой на марше. Однако, осторожный и искушенный в воинском искусстве, Нечай успел своевременно стать укрепленным табором, вырыть окопы и насыпать шанцы. С этой сильной позиции он встретил противника ливнем свинца и железа, вынудив Фирлея и Вишневецкого отойти к Староконстантинову. Но время их уже вышло, а изменчивая Фортуна повернулась в сторону казаков. Хмельницкий, соединившись с ханом, двинулся форсированным маршем к Староконстантинову и его передовые полки уже нависли над поляками. Не рискуя вступать в бой с главными силами запорожского гетмана и татарами, Фирлей 26 июня отдал приказ отходить к Збаражу, где в родовом замке Вишневецких, уже официально передал командование в руки князя Иеремии.

Город Збараж, одна из вотчин князей Вишневецких, представлял собой хорошо укрепленный замок, способный выдержать длительную осаду даже большой армии противника, но к несчастью для его защитников, не имел запасов провианта и фуража. Правда, князь Иеремия рассчитывал на скорый подход короля с народным ополчением, поэтому полагал, что имеющихся припасов должно хватить. Все же он принял меры для пополнения продовольствия из окрестных сел и местечек, но основное внимание сосредоточил на укреплении обороны замка. Его солдаты лихорадочно рыли окопы, возводили шанцы, насыпали валы и укрепляли крепостные стены. Наконец, фортификационные работы были закончены, а вскоре высланные на разведку вокруг замка дозоры сообщили о подходе казацкого войска и татар.

Вечером 30 июня полчища Хмельницкого взяли город в кольцо, обложив его со всех сторон. В это же время с гетманом соединился Иван Богун, высланный ранее с конным полком для глубокой рекогносцировки местности. Он уходил далеко ко Львову и выяснил, что Ян Казимир выступил, наконец, из Малой Польши в общем направлении на Зборов, но движется очень медленно, так как ожидает подхода посполитого рушения, которое собралось далеко не в полном составе.

– Сил у короля всего ничего, малая жменька, – заключил полковник свой доклад гетману, – по словам пленных, тысяч около двадцати.

Осадив Збараж, Хмельницкий попытался взять его штурмом. Завязалось ожесточенное сражение. Карабкавшихся на валы казаков сметала шквальным огнем замковая артиллерия, а в предполье гусары князя опрокинули запорожскую пехоту и вступили в жестокую битву с казацкой конницей. В сабельном бою был сражен знаменитый запорожский полковник Бурляй, предводитель походов запорожцев на Синоп и Трапезунд, получил тяжелое ранение Иван Богун, которого казаки едва сумели унести с поля боя. В яростном сражении был ранен любимец казацкой черни бывший ротмистр «крылатых» гусар, в впоследствии отважный запорожский полковник Станислав Морозенко, которого захватили в плен поляки. Измены ему не простили, и на следующий день по приказу князя Вишневецкого он был сожжен на костре на глазах всего казацкого войска. Гетман сделал попытку спасти его, бросив в бой почти все свои полки, к которым присоединились и татары, но и эта атака была отбита. В ожесточенном бою получил тяжелое ранение храбрый Тугай‑бей.

Долго потом еще пели седые бандуристы по всему казачьему краю:

Ой, Морозе – Морозенко,

Преславный козаче.,

За тобою, Морозенко,

Вся Вкраiна плаче.

Двадцать три полковника привели свои полки под Збараж и вот уже два из них погибли, а третий тяжело ранен. И это всего за каких‑нибудь два дня осады замка!

Неудачным штурмом Збаража был озабочен и Ислам – Гирей.

– Пусть же подыхают от голода, проклятые ляхи, – решил Хмельницкий, посоветовавшись с ханом, и, не желая больше нести неоправданные потери, они прекратил попытки взять город штурмом, рассчитывая, что голод и так вынудит поляков сдаться.

Используя выдавшееся свободное время, Дорошенко разыскал Серко. После первых приветствий и дружеских объятий, запорожский полковник оглядел фигуру юноши и с удовлетворением в голосе произнес:

– Видно моя наука тебе на пользу пошла. – вишь, как возмужал. Да и силушки, видать, прибавилось.

– Спасибо тебе, Иван. – с чувством ответил Дорошенко. – Гопак пляшу каждый день.

Он замялся, затем неуверенно добавил:

– А вот свалить взглядом с ног кого‑нибудь не пробовал. Сам понимаешь, такое дело не каждому доверить можно.

Серко понимающе кивнул:

– Ничего, приходи ко мне, потренируемся. Судя по всему, торчать нам тут под Збаражем еще долго придется.

С тех пор они каждый день выбирали укромное место, где Серко помогал Дорошенко практически освоить вновь приобретенное искусство боя без оружия.

– Главное, пойми, – внушал он Петру, – ты не взглядом валишь с ног противника, а невидимой силой, которая окружает каждого человека как сферой, но величина ее разная – у кого‑то она толщиной дюйм или два, а у другого – целый сажень, а то и больше. Если ты научишься контролировать эту силу и развивать ее, то она станет расширяться и достигнет не одного, а, может, и десятка саженей. Но и это не все, важно научиться управлять этой силой, концентрировать ее в одном месте и использовать на расстоянии вместо рук.

– А как можно увеличить эту силу?

– Есть специальные способы. Для начала приблизь друг к другу кончики безымянный пальцев и поводи ими один вокруг другого, не прикасаясь.

Дорошенко выполнил это предложение.

– Теперь, – продолжал Серко, – выбрось напрочь все мысли из головы, ни о чем не думай и продолжай двигать пальцами, как я тебе говорил. Сосредоточься на своих ощущениях.

Некоторое время Дорошенко ничего не чувствовал. Затем он ощутил между пальцами как бы теплое дуновение и вдруг их подушечками почувствовал едва заметное покалывание, а затем укол, как бывает, когда гладишь кошку. Заметив, что он инстинктивно отдернул руку, наблюдавший за ним Серко рассмеялся.

– Почувствовал?

– Укол какой‑то, – неуверенно признался Петр.

– Это ты в первый раз почувствовал силу. Делай так каждый день, когда выпадет свободная минутка. Но и этого недостаточно, теперь приблизь ладони рук друг к другу и делай ими круговые движения, будто лепишь ком из снега. Ты должен добиться такого же ощущения, какое у тебя возникло, когда ты вращал подушечками пальцев. После нескольких дней такой тренировки ты почувствуешь шар силы, который будет сопротивляться твоим усилиям сжать ладони. Вот только после этого ты научишься управлять силой, чувствовать ее и видеть окружающую тебя силовую сферу. Она станет подчиняться тебе, как твои собственные руки, будет их продолжением.

Дорошенко внимательно слушал, запоминая каждое сказанное ему слово.

– Но силу, окружающую тебя, надо еще и подпитывать, – продолжал наставник.

– Как это подпитывать? – не понял Петр.

– Солнечным светом, утренней росой, родниковой водой, березой и дубом…

Долго еще посвящал наставник молодого неофита в то, что знал сам, пока не убедился, что том все понял и запомнил.

– А скажи Иван, – поинтересовался однажды Дорошенко, когда его учитель, закончив очередной урок, раскурил трубку и сделал несколько глубоких затяжек, – что дальше случилось с Киритином, о котором ты мне рассказывал. Ведь это он научил тебя всем этим премудростям.

– С Кирюхой‑то? – переспросил Серко. – Тайна сия велика есть. Откровенно говоря, я и сам хотел бы знать, где он сейчас. Много загадок скрывал этот человек, да и человек ли….

…К изумлению Ивана, у сраженного им саблей им татарина и у двух других, которые все так же продолжали сидеть на земле, покачивая головами, в карманах халатов оказались тугие кожаные кошели, доверху набитые золотыми монетами, а, кроме того, изрядное количество драгоценных камней: алмазов, рубинов и изумрудов. Трофеями Серко поделился с Киритином. Тот вначале отказывался, но Иван убедил его взять половину.

– По большому счету, ты спас меня от верной смерти, – честно признался он.

– Ну, значит, по вашим обычаям мы квиты, – улыбнулся Киритин, – хотя я никогда не забуду, что ты спас меня. А по законам горцев жизнь спасенного принадлежит спасителю.

– А ты, горец? – поинтересовался Иван.

Тот отрицательно покачал головой.

– Нет, но я долго жил среди горских племен.

Переговариваясь, они вскоре добрались до своих. Киритин из чалмы одного из татар сделал себе тюрбан, а поверх своих лохмотьев накинул татарский халат. Серко доложил куренному атаману, что это спасенный им пленный и он будет при нем. Тот пожал плечами, мол, дело твое.

Так Киритин вместе с Серко отправился на Сечь. Иван, ближе узнав запорожцев, решил на Дон не возвращаться – обычаи Запорожья ему понравились больше. В отличие от донцов, где всеми делами вершил Круг и атаманы, у запорожцев господствовала вольница. Кошевой решал вопросы лишь общего характера, куренные атаманы отвечали за обучение казаков, заготовку провианта и фуража к зиме, но каждый казак был лично свободен и мог покинуть Сечь в любое время. Были общие неписаные законы, которых следовало придерживаться, а в остальном каждый мог поступать, как ему вздумается. Хотя для зачисления в запорожцы уже необходимо было исповедовать греческую веру, церкви и священников на Сечи еще не было.

По прибытию на Запорожье Серко без проволочек был зачислен в запорожцы, но Кирик, или Кирюха – такое прозвище Киритин получил у казаков, от этой чести уклонился. Однако, даже не будучи официально принят на Запорожье, он пользовался у казаков огромной популярностью, так как умел излечивать не только раны, но и болезни. Еще, когда казаки выступили из Кафы в обратный путь, ему удалось излечить несколько тяжело раненых в боях, спасти которых казалось невозможным, настолько серьезными были их ранения. Серко видел, как Киритин это делал и не мог придти в себя от изумления. Закрывшись в походном шатре, он просто неподвижно сидел рядом с раненым, как будто погрузившись в оцепенение. Между тем раны на теле его пациента затягивались буквально на глазах. Ко времени прибытия на Запорожье Киритин уже получил широкую известность и старые седоусые деды – знахари, которые ходили с казаками в крымский поход, отправляли к нему больных в сложных случаях, с уважением говоря:

– Ступай, сынку, к нашему «дохтуру».

Зимой, когда численность казаков на Сечи сократилась до нескольких тысяч и у Киритина стало больше свободного времени, он сказал Ивану:

– Пора, мой друг, приступать к обучению тому, что я тебе обещал тогда в Кафе. Помнишь?

– А у меня получится? – неуверенно спросил казак.

– Я покажу тебе путь к познанию, – серьезно ответил Киритин, – а уж сумеешь ли ты осилить его, зависит только от тебя. А сейчас сосредоточься и посмотри мне в глаза.

Серко посмотрел в лицо Киритина. Взгляд его жгучих черных глаз в глубоких впадинах глазниц погрузился в глаза казака. Иван почувствовал, что из этих глаз струится энергия, которая начинает переполнять его, он впал в оцепенение и пришел в себя лишь от звука слов Киритина:

– Ну, вот и все, теперь ты знаешь все, что тебе нужно знать.

Действительно, Серко вдруг с удивлением понял: да, он знает, что ему нужно делать, чтобы овладеть искусством боя без соприкосновения с противником.

– Как это тебе удалось? – с восхищением спросил он Киритина. Тот пожал плечами:

– Люди не умеют использовать силу своего мозга. А, между тем, это совсем не сложно. Силой своего разума можно лечить болезни, подчинять себе волю других людей. Если сильно захотеть, можно пройти сквозь стены или в одно мгновение оказаться очень далеко отсюда.

Он опустил голову и о чем‑то задумался.

Серко со своим новым обостренным восприятием чувств и ощущений вдруг понял затаенные мысли своего приятеля.

– Ты хочешь вернуться к своим?

Киритин поднял голову.

– Там, далеко отсюда – за морями, пустынями и высокими‑высокими горами есть чудесная страна. Она обширна и прекрасна, там царит вечное лето, не бывает зим, люди собирают по три урожая, а деревья плодоносят круглый год. Там мой дом, там мои товарищи…

– И ты не можешь туда вернуться?

– Я мог, – с болью в голосе почти выкрикнул Киритин, – раньше я мог. Но когда они меня посадили на цепь и морили голодом, я долго был без сознания и забыл нечто важное, что никак не могу вспомнить, а без этого ничего не получается…

– Но все же он, по‑видимому, вспомнил.

Серко взглянул в глаза внимательно слушавшего его рассказ Дорошенко.

– Летом, – продолжил он свое повествование после некоторого молчания, – новый гетман Тарас повел двадцатипятитысячное войско реестровиков и запорожцев в новый поход к Перекопу. Да только Трясило не знал, что победивший, в конечном счете, в борьбе за власть Девлет‑Гирей очень сильно укрепил его и оснастил артиллерией крупного калибра. Коротко говоря, потеряв почти пять тысяч казаков, мы вынуждены были вернуться на Запорожье ни с чем. Не застал я на Сечи и Киритина и никто не знал, куда он подевался. Пропал и все тут. Но я‑то сразу понял – он, наконец, вспомнил то, что так хотел вспомнить и теперь уже находится там в своей далекой стране у себя дома.

– И ты больше о нем ничего не знаешь? – не удержался Дорошенко от вопроса.

– Вскоре приснился мне сон. Я видел Киритина в окружении двенадцати человек похожих на него и друг на друга как две капли воды. Все они были одеты в длинные алые мантии, на головах у них были белоснежные шелковые тюрбаны. Из‑под мантий выглядывали носки сапог, наподобие наших сафьяновых. Они находились в какой‑то цветущей долине, но за их спинами виднелись вершины высоких белоснежных гор. Киритин ничего не говорил, он смотрел прямо перед собой и улыбался, по его виду было заметно, что он счастлив. Думаю, это он мне во сне передал весточку от себя.