Текст книги "Легенда о гетмане. Том I (СИ)"

Автор книги: Валерий Евтушенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 15 страниц)

Тот сразу поняв план Кривоноса, широко улыбнулся:

– Думаешь, Заславский оставит Ярему, если узнает, что над его Староконстантиновом нависла угроза.

Кривонос хлопнул его по плечу:

– Готов даже с дьяволом поспорить в обмен на душу, что так и будет.

Душу свою Кривонос выиграл, так как едва узнав, что Староконстантинов осажден казаками, Заславский бросился спасать его, оставив Вишневецкого фактически одного против всего казацкого войска, поскольку вслед за ним князя оставили Тышкевич и другие примкнувшие к нему ранее шляхтичи. Раздосадованный Вишневецкий, проклиная алчность и тупоумие своих ненадежных союзников, 1 августа свернул лагерь и отступил к Збаражу, а затем и вовсе ушел в Малую Польшу, получив известие, что сейм созывает посполитое рушение для выступления против Хмельницкого. Честолюбивый князь надеялся, что во главе ополчения сейм утвердит его кандидатуру.

После ухода своего грозного противника Кривонос без труда занял Заславль и Староконстантинов, а затем повернул к считавшейся неприступной крепости Бару. 9 августа, после нескольких часов штурма, Бар сдался на милость победителя. С его падением вся огромная территория Украйны, Подолии и Полесья оказалась полностью очищенной от поляков.

Глава четвёртая. Пилявецкое сражение

Отправляя Кривоноса против Вишневецкого, запорожский гетман вовсе не предполагал, что тот нанесет поражение непобедимому князю. Хмельницкий считал бы большой удачей, если бы удалось просто остановить Вишневецкого и не допустить его выхода в Подолию или в Киевщину. Однако фактическая победа запорожского полковника над дотоле непобедимым князем и изгнание поляков из Подолии, Полесья и Волыни, в корне изменило сложившуюся в то время политическую ситуацию на Украйне. Действительно, посылая депутацию от Войска Запорожского в Варшаву, и гетман, и старшина выдвигали довольно умеренные требования, не особенно надеясь, что даже они будут удовлетворены. Посольство Филона Дженджелея прибыло в столицу Речи Посполитой как раз к похоронам короля. Сенаторы встретили депутатов довольно милостиво, им разрешили подойти к гробу, в котором находился покойный король, послание от Войска было принято и передано в комиссию Адама Киселя для выработки условий, на которых военные действия подлежат прекращению, а восставшим будет дарована амнистия. Воевода брацлавский, как и обещал, принял деятельное участие, в том, чтобы разрешить инцидент мирным путем. Уже в 20‑х числах июля он обратился с письмом к Хмельницкому, предлагая ему выслать послов для переговоров в Варшаву и одновременно заверял архиепископа – примаса, что добьется от казаков, чтобы они прекратили военные действия, выдали пленных, отправили в Крым татар и не поддерживали гайдамацкие отряды, которые действовали самостоятельно в каждом повете, уничтожая панов и их приспешников. Хмельницкий, не зная в то время еще, как разрешится дело с князем Иеремией, ответил Киселю довольно уклончиво, но достаточно дипломатично. Он сообщил, что татар уже отправил за Перекоп, военные действия прекратить не может, так как их провоцирует Вишневецкий, и просил Киселя лично прибыть к нему для переговоров, в том числе и для решения вопроса о судьбе пленных.

Возможно, эта переписка продолжалась бы и дальше, но уход князя Вишневецкого в Малую Польшу, и захват Кривоносом Острога и Староконстантинова сделал ее ненужной. Фактически армия Кривоноса вышла непосредственно на границу с собственно Польшей и, тем самым, вся правобережная и левобережная Украйна оказалась свободной от владычества польских панов. Победа Кривоноса над «страшным князем» вызвала небывалое воодушевление в народных массах. Все, кто был способен носить оружие, шли в казаки или объединялись в гайдамацкие отряды, везде, по всему краю народ поднялся на борьбу с поляками. В этих изменившихся буквально в течение месяца условиях и сам запорожский гетман и его окружение понимали, что соглашаться на реализацию выдвинутых ими же сами предложений сенату, было бы просто глупо. Но нельзя было и просто прервать переговоры или же выдвигать новые более выгодные условия. Выход из положения подсказал Выговский, который к тому времени, как личный писарь запорожского гетмана, пользовался у него полным доверием.

В гетманскую ставку в это время прибыли послы от Киселя, передавшие послание сената с требованием, чтобы Кривонос оставил Острог и другие захваченные им на Волыни города и отвел свои полки от польских границ, а сам за творимые им зверства был выдан в Варшаву.

Прочитав послание, гетман отложил его в сторону и посмотрел на Выговского.

– Ишь чего задумали паны‑ляхи, подавай им Максима? А дулю не хотите.

Он сложил кукиш и потряс им в воздухе.

Выговский ухмыльнулся, затем сказал:

– Так и ясновельможный гетман тоже может, в свою очередь, потребовать выдать, ему, например, Вишневецкого?

Гетман посмотрел на него с возрастающим уважением:

– А, что, пожалуй, так и поступим.

Они тут же стали писать ответное послание. Не оспаривая того факта, что Кривонос, может, в чем‑то действительно проявил ненужную жестокость, Хмельницкий описывал все зверства князя Вишневецкому по отношению к русскому населению края и требовал, чтобы он за свои преступления был выдан Запорожскому Войску. Особо Хмельницкий отметил, что сам он, направив казацкую депутацию в Варшаву, приостановил военные действия.

«Вашим милостям хорошо известно, что казаки до выступления против нас князя воеводы русского не предпринимали попыток захватить Бар, Староконстантинов, Острог и другие города в Подолии и на Волыни, – диктовал гетман Выговскому, – а то, что на левом берегу прошли восстания, так они вызваны беспричинной жестокостью самого князя Вишневецкого и Войско к ним не причастно…».

Внимательно перечитав письмо, Хмельницкий возвратил его Выговскому, а тот скрепил послание личной гетманской печатью.

– Конечно же, никто это требование выполнять не будет, – сказал Хмельницкий, с удовлетворением потирая руки, – но зато нас нельзя будет обвинить в срыве переговоров.

Действительно, получив это дерзкое послание запорожского гетмана, даже те из магнатов, кто склонен был идти на уступки казакам, возмутились наглостью казацкого вождя. Но были и такие, кто прямо заявлял, что Вишневецкий в угоду своим амбициям, из желания получить булаву коронного гетмана, спровоцировал казаков на продолжение военных действий, а своей непомерной жестокостью вызвал в своих имениях восстания, которые затем охватили всю Украйну. Дженджелей докладывал гетману обо всем происходящем в Варшаве и по неофициальным каналам доводил до сведения сената требование Хмельницкого не вручать Вишневецкому гетманскую булаву, предупреждая, что в таком случае о мире нечего будет и думать. Дипломатия Хмельницкого больно ударила и по Киселю, которого, прежде всего, сами поляки стали обвинять в потакании казакам. Со своей стороны и Хмельницкий возлагал на комиссию Киселя вину в том, что они вместо выработки приемлемых решений пытаются оправдать зверства Вишневецкого.

В конечном итоге, обе стороны пришли к выводу о нецелесообразности дальнейших переговоров. Ко всему прочему, в это время Кривонос прислал гетману донесение, в котором уведомлял его, будто казацкие послы в Варшаве посажены на кол, в ответ на что Хмельницкий немедленно задержал послов Киселя.

Весь август прошел в подготовке к возобновлению военных действий. Несмотря на все усилия Вишневецкого, собравшийся в срочном порядке сейм не только не вручил ему булаву коронного гетмана, но даже не поставил во главе созываемого посполитого рушения. После долгих дискуссий и препирательств сейм поручил командование народным ополчением трем региментарям – ученому‑философу Остророгу, Александру Конецпольскому и Доминику Заславскому, в помощь которым было выделено 27 советников. Узнав о том, кто назначен предводителями польского войска, Хмельницкий метко отозвался о них: «Дытына, перына и латына», а затем иронично добавил: «Латыну посадим за учебники, перыну постелем под ноги, а дытыне, как водится, всыплем по одному месту, чтоб не путалась под ногами».

Обиженный Вишневецкий даже хотел отказаться выступать вместе с посполитым рушением, но затем все же присоединился к нему, пополнив свои хоругви.

К войне готовилась не только польская сторона. Хмельницкий стянул к Чигирину все свои полки, ранее отправленные на Левобережье, в Подолию и Брацлавщину, а также обратился с просьбой к хану прислать на помощь татарский чамбул. В этот раз вместо Тугай – бея хан обещал прислать Карачи – мурзу с 4000 татар. Со всех сторон к запорожскому гетману стекались толпы крестьян, которые тоже хотели влиться в казацкие ряды. Принимали всех. Из вновь прибывших формировали полки и сотни, во главе которых назначались, как старые испытанные запорожцы: Иван Золотаренко, Иван Серко, Федор Глух, так и молодые есаулы и сотники, успевшие проявить себя в последних сражениях.

В начале сентября казацкая армия выступила из Чигирина в направлении Староконстантинова и после соединения с основными силами Максима Кривоноса численность ее составила около ста двадцати тысяч человек. В пути следования запорожский гетман узнал, что поляки движутся навстречу его войску, и ими захвачены оставленные Кривоносом Острог и Старокончтантинов. Утром 20 сентября Хмельницкий подошел к небольшой речушке Пилявка, за которой на берегу Случа уже расположилось польское ополчение.

Когда в последний раз сейм прибегал к созыву посполитого рушения уже мало кто помнил даже из старых людей. Предшествующее десятилетие было мирным и спокойным по всей Речи Посполитой. Со всеми сопредельными государствами был мир, изредка, правда, беспокоили татары, но собственных сил коронного и польного гетманов вполне хватало для отражения их набегов. Казацкие восстания прекратились, и сама память о них постепенно ушла в прошлое. За это время в Великой, да и в Малой Польше выросло целое поколение шляхтичей, не принимавших участия в войнах и походах, хотя, конечно, они с детских лет обучались фехтованию и азам военной науки. Для большинства из них созыв народного ополчения стал поводом продемонстрировать свою выучку объезжать лошадей, похвастать своим искусством в обращении с саблей. Большую часть времени они проводили в веселых застольях, пышных пирах и на охоте, а военного опыта практически не имели. Война с «холопами» ими воспринималась, как унижение для себя и они не верили в то, что казаки способны оказать им достойное сопротивление. Как ранее Потоцкий, так и сейчас многие шляхтичи бахвалились: «Против такой сволочи не стоит тратить пуль; мы их разгоним плетьми по полю!». Большинство шляхты, даже в походе, не хотели отказываться от привычной жизни, поэтому взяли с собой десятки слуг, везли с собой запасы продуктов, бочки с дорогим венгерским вином, запасы старого меда, пива и даже кровати с перинами. Иные, наиболее кичливые и заносчивые, желая похвастаться своим богатством, везли горы золотой и серебряной посуды, дорогие жупаны, камзолы и кунтуши, а также золото и драгоценности.

Конечно, на призыв сейма откликнулась далеко не вся шляхта, поэтому под знамена региментарей прибыло немногим больше 25 тысяч человек, большей частью не отличавшихся особой воинственностью. Разбив лагерь на берегу Случа, поляки в ожидании подхода казаков проводили время в пирах и забавах, похваляясь друг перед другом, как они уничтожат это «хлопское быдло». Особняком, в полуверсте от основного польского стана разбил свой лагерь князь Иеремия. Он, хотя и выступил вместе с ополчением в поход, но под начало к региментарям не пошел, а остановился со своим получившим пополнение восьмитысячным войском отдельно. В его лагере не было слышно пьяных криков, все хоругви стояли в полной готовности к бою. Княжеские солдаты, исхудалые и с дочерна загорелыми лицами, в кирасах и панцирях, все сплошь бывалые, испытанные в сражениях воины, не разделяли веселья основного войска, так как на собственном опыте испытали казацкую силу в боях под Махновкой и Староконстантиновым. Они не ощущали боязни перед войсками Хмельницкого, но и не надеялись на легкую победу.

Надо признать, что в целом место для польского лагеря было выбрано довольно удачно. С тыла его прикрывала река Случ, а оба фланга – ее притоки. С фронта перед польским лагерем находилась гребля, которую ополченцы постарались укрепить. Позади польского стана в нескольких верстах на том берегу Случа оставался город Староконстантинов, куда, в случае необходимости, можно было отступить. Само расположение лагеря не позволяло Хмельницкому совершить фланговый охват противника, что в значительной мере сводило к минимуму его преимущество в живой силе. Запорожский гетман это прекрасно осознавал, поэтому остановился прямо у Черного шляха, имея в тылу местечко Пилявцы и приступил к устройству табора, не торопясь давать генеральное сражение.

К вечеру, когда казацкие возы уже были сбиты в огромное каре, вырыты окопы и насыпаны шанцы, в предполье польского лагеря появились первые шляхтичи, вызывавшие противника на рыцарский поединок или герц. Согласно неписанным правилам, в ходе таких поединков разрешалось применять только холодное оружие, прибегать к огнестрельному запрещалось. Из запорожских рядов на вызов уже выехали несколько казаков, скрестивших сабли с поляками. Обычно герцы представляли собой увлекательное зрелище и каждая сторона болела за своих. Множество шляхтичей столпилось на гребле, подбадривая криками поляков, не меньшее число и казаков собралось у своих окопов, поддерживая громкими восклицаниями своих товарищей. В целом противники были достойными друг друга, но один из шляхтичей оказался великолепным фехтовальщиком. Сабля в его руках, будто жила своей собственной жизнью, с легкостью отражая выпады противника и нанося ему чувствительные удары. Наконец, выбрав момент, он рубанул своего соперника прямо в висок и тот, покачнувшись в седле, упал с лошади. Поляк, отсалютовав саблей, повернулся к следующему выехавшему ему навстречу казаку. Вновь сверкнули молниями сабли, сталь зазвенела от удара о сталь, а через несколько секунд казак уже откинулся в стременах, сраженный ударом в голову и лошадь унесла его окровавленный труп. Такая же участь постигла и третьего запорожца.

Наблюдавший за ходом герца Ганжа все более мрачнел. Наконец, он не выдержал и обратился к Хмельницкому, также увлеченно следившему за поединком казаков и шляхтичей.

– Позволь, батько, сразиться с этим ляхом!

Гетман, знавший, что в сабельном бою Ганже нет равного во всем казацком войске, пожал плечами:

– Хочешь покрасоваться своей удалью, Иван? Ну, давай, только не увлекайся там особенно.

Ганжа, сдавив острогами конские бока, устремился в предполье. Шляхтич, срубивший к этому времени четвертого или пятого противника, кружил по полю, вызывая на поединок новых соперников, но желающих сразиться с ним не находилось. К нему и направился запорожский полковник, горяча коня и выкрикивая:

– К оружию, пан лях, к оружию!

Красавец – блондин шляхтич отсалютовал новому противнику саблей и, дав коню острога, помчался ему навстречу. Грозен и удачлив был поляк в сабельном бою, но после первого же обмена ударами с Ганжой, понял, что перед ним мастер из мастеров. В развевающейся за спиной черной керее, Ганжа, словно горный орел, кружил вокруг своего противника, а сабля его плела в воздухе серебряную паутину. С каждой секундой шляхтичу становилось все труднее отражать удары противника, так как они наносились с такой быстротой, что некоторые из них даже не успевал заметить глаз. Поляк уже получил несколько ранений, когда, наконец, понял, что противник давно мог его сразить, но просто играет с ним, как кот с мышью. Собрав все свои силы и хладнокровие, он снова ринулся в бой и тогда Ганжа, уважая отвагу и мужество противника, нанес ему смертельный удар в голову. Покачнулся в седле удалец‑шляхтич, а затем стал сползать вниз. Нога его застряла в стременах и конь унес его в сторону своих позиций. Ганжа отсалютовал саблей достойному противнику, но не спешил вкладывать ее в ножны, приглашая к поединку нового бойца. Однако никто не торопился принять вызов запорожского полковника. Наблюдавшие за боем поляки притихли, зато со стороны казацкого лагеря раздались громоподобные приветственные крики. Ганжа, обернувшись к своим, картинно раскланялся в седле и в это время, когда внимание запорожского полковника было отвлечено, к нему на быстроногом бахмате подлетел какой‑то поляк и с расстояния в двадцать шагов выстрели из пистолета прямо в голову. Сраженный наповал Ганжа обмяк в седле, и верный конь стал уносить его к казацким окопам.

При виде такого злодейского убийства, вопль возмущения и негодования вырвался из казацких рядов. Полковник Морозенко, ближе всех находившийся к месту герца, рванулся вперед на выручку своему побратиму, рассчитывая быть может, что Ганжа еще жив, за ним последовали казаки его полка. Выхватив сабли из ножен, они понеслись прямо на польские позиции. Хмельницкий, на глазах которого все произошло, отдал приказ Богуну поддержать Морозенко. Вслед за ними на поляков двинулся и полк Нечая. Кровопролитное сражение завязалось у самых польских позиций, однако у атакующих не хватило сил взять штурмом эти укрепления и они откатились назад.

Казаки сняли с коня тело Ганжи и перенесли его в шатер, где укрыли красной китайкой. Долго смотрел Хмельницкий в лицо своего старого товарища, уже подернутое бледной синевой.

– Еще одна непоправимая потеря, – тихо прошептал он, наконец, – а сколько их еще будет?

Он отвернулся и шаркающей походкой, как будто постарев от горя сразу на десяток лет, вышел из шатра.

На следующий день с утра Хмельницкий бросил в бой отборные полки своей пехоты. Попытка поляков противостоять им закончилась полной неудачей. Казаки сломили их сопротивление по всему полю, вынудив укрыться в лагере. От полного разгрома ополченцев спасло лишь своевременное вмешательство Иеремии Вишневецкого, который в самый критический момент боя двинул против казаков своих хоругви, сумевшие оттеснить их от польских позиций.

Хотя войска Хмельницкого по численности раза в три превосходили силы поляков, осторожный гетман не торопился давать генеральное сражение. Он ожидал подхода Карачи‑мурзы, не без оснований полагая, что появление татар вызовет панику в польском лагере. Поздним вечером со стороны Черного шляха донеслись отдаленные звуки дудок и цимбал – это подходил татарский чамбул.

К неописуемому восторгу Хмельницкого он, выйдя навстречу Карачи – мурзе, увидел рядом с ним невысокого широкоплечего юношу, в богатой татарской одежде. При виде гетмана хмурое лицо его озарилось широкой улыбкой и он непроизвольно сделал шаг навстречу отцу.

– Тимош, сынок, – радостно воскликнул Хмельницкий, сжимая сына в объятиях, – как ты вырос и возмужал, прямо не узнать!

Стоявший рядом Карачи‑мурза с добродушной улыбкой наблюдал за этой сценой, поглаживая свою рыжую бороду. В глазах его сквозила мудрость все понимающего восточного человека.

В тот же вечер в шатер к гетману явилось около десятка казаков, с которыми у него состоялась длительная беседа.

Заканчивая ее, Хмельницкий, посмотрел каждому в глаза и тихо спросил:

– Понимаете, на что идете, сынки?

– Понимаем, – твердо ответили запорожцы, не опуская взора.

Позднее, когда на черном бархате небосклона зажглись тысячи ярких звезд, несколько казацких полков с трех сторон предприняли атаку на польский лагерь. Она была отбита довольно легко, но в плен к полякам попало около десятка запорожцев.

Появление татар в казацком таборе не явилось неожиданностью для поляков, но когда пленные под пытками на дыбе и раскаленным железом дали одинаковые показания о том, что в помощь Хмельницкому их прибыло сорок тысяч во главе с Карачи – мурзой, в польском лагере поднялась паника.

22 сентября вечером был созван военный совет. После долгих дебатов, было принято решение отходить за Случ к Староконстантинову. Однако вместо организованного отхода сами же региментари ночью ударились в бегство, Весть об этом немедленно облетела весь лагерь, оставшихся охватила паника. Хмельницкий, ожидавший именно такого развития событий, приказал Кривоносу немедленно, не дожидаясь утра, атаковать польский лагерь всеми казацкими полками. В ходе завязавшегося сражения две польские хоругви были уничтожены, а остальные обратились в бегство. Вишневецкий, не присутствовавший на военном совете, попытался остановить бегущих, но затем и сам со своими хоругвями отошел сначала к Збаражу, а затем и к Львову.

Победителям досталась огромная добыча: сто двадцать тысяч возов с запряженными в них лошадьми, огромное количество оружия и доспехов, серебряная и золотая посуда, всевозможная утварь, собольи шубы, персидские ткани, неисчерпаемые запасы спиртного и продовольствия. На всей территории от Староконстантинова и Острога, которые вновь были заняты казацким войском, до самого Львова не осталось ни одного польского гарнизона или воинского подразделения, все они спешили найти спасение в бегстве. У ног казака‑изгнанника лежала поверженная в прах гордая Речь Посполитая, оставшаяся не только без короля, но и без вооруженных сил, способных противостоять могучему натиску казацких полков. Дорога на Варшаву была открыта, на долю Хмельницкого выпал шанс вторгнуться в великопольские пределы, дойти до самой столицы, поднимая против панов местное крестьянство и продиктовать условия мира из королевского тронного зала. Для этого у запорожского гетмана было достаточно сил, но Богдан Хмельницкий предоставленным ему судьбой уникальным шансом не воспользовался.

Часть четвертая. Полудержавный властелин

Глава первая. Перемирие

9 октября казацкое войско подошло к стольному городу Галиции, основанному еще в середине Х111 века Львом – сыном Даниила Галицкого и названным в его честь Львовом. Одно время Львов принадлежал Австрии, но с 1387 года окончательно вошел в состав Польши. Издревле всю территорию Червонной Руси населяли хорваты, потерявшие в 992 году свою независимость и присоединенные князем Владимиром к Киевской Руси. За прошедшие столетия местное население смешалось с мадьярами и поляками, а сам город Львов стал крупным торгово – ремесленным центром Малой Польши, наряду с Холмом, Замостьем и Люблином. Управлялся он по законам магдебургского права, здесь был свой бургомистр и магистрат.

Хмельницкий хорошо знал это старинный город с его каменными постройками, мощенными камнем улицами, не раз любовался его Высоким Замком, высящимся над городом на крутой, поросшем лесом горе. Хотя сейчас его войска осадили город, где уже не было регулярных польских частей, за исключением гарнизона в Высоком Замке, он хотел избежать ненужного кровопролития, поэтому к решительному штурму Львова не приступал. Да и то сказать, сейчас его одолевали совсем другие заботы.

Еще во время отправки депутации казаков во главе с Дженджелеем в столицу Речи Посполитой, гетман размышлял о том, как ему повлиять на ход выборов короля и, самое главное, кому из кандидатов отдать предпочтение. Вопрос о том, чье избрание более выгодно для Запорожского Войска был далеко не праздным, если не самым насущным. После первых побед под Желтыми водами и Корсунем, Хмельницкий осознал, что, подняв народ на борьбу с польскими панами, он получил в свое распоряжение могучую силу, с помощью которой можно было, при желании, уничтожить всю Речь Посполитую. Но ведение длительной война не входило в его планы. В конце концов, то, что было достигнуто за несколько месяцев, далеко превосходило все, о чем он мог мечтать во время бегства на Запорожье. Мало того, что вся Южная Русь оказалась свободной от польского владычества, он и сам получил в свои руки безграничную власть над судьбами и жизнями десятков тысяч людей. Повинуясь одному лишь взмаху его булавы, тысячи воинов шли на смерть и готовы были отдать свои жизни по приказу гетмана. Что еще нужно было вчерашнему баните, изгнаннику, преступнику в глазах закона?

За несколько прошедших месяцев Богдан уже успел вкусить сладость этой власти, которая, подобно хорошо выдержанному хмельному меду, все сильнее кружила ему голову. Изменилась даже его осанка и походка. К соратникам он стал обращаться с некоторым высокомерием, а разговаривал с нотками превосходства в голосе. И эти перемены в характере гетмана замечали все, кто хорошо его знал. Но в то же время, природная осторожность не позволяла эйфории от одержанных побед завладеть всеми его чувствами и Богдан понимал, что если не остановиться вовремя, то можно потерять и все завоевания, и приобретенную власть, и саму жизнь. Именно поэтому, сразу после сражения при Пилявцах он первоначально предполагал оставаться на месте, чтобы не провоцировать поляков на новые военные действия. Но полковники, старшина и все войско были настолько воодушевлены одержанной победой и захваченной богатой добычей, что единодушно требовали: «Веди нас на панов!». Это требование он просто так проигнорировать не мог, вот почему казацкая армия и оказалась у стен Львова.

Сейчас он мерил шагами свой устланный персидскими коврами походный шатер и размышлял о том, кто же из кандидатов на польский трон более предпочтителен. Королевич Карл? Нет, по последним известиям он отказался от своих прав на престол в пользу своего брата Яна Казимира. Ракочи? Хмельницкий знал, что семиградский князь стремится завладеть короной польских королей, но шансов на это у него было мало. С другой стороны Ракочи, безусловно, нуждался бы в поддержке такой могучей силы, как Запорожское Войско и, самое главное, мог предоставить всей Южной Руси реальную автономию на правах отдельного княжества. Однако от Ракочи никаких конкретных предложений к нему не поступало, а предлагать свои услуги самому было бы в этой до конца неясной ситуации неосторожно. Оставалась одна реальная кандидатура – Ян Казимир.

– Ну и что с того, что он кардинал? – размышлял Хмельницкий. – В конце концов, мы не требуем запрета римской веры, мы только хотим свободы исповедания православия для русских людей, а для Запорожского Войска автономии. Неужто, эти уступки не стоят прекращения кровопролития?

Но, как и от Ракочи, к Хмельницкому от Яна Казимира также не поступало никаких обращений, что вызывало у него озабоченность. Он знал, что Филон Дженджелей, оставаясь в Варшаве, использует неофициальные каналы, чтобы выйти на окружение кандидата в будущие короли, но пока безрезультатно.

Полог шатра распахнулся и на пороге, поклонившись гетману в пояс, застыл Выговский. Хмельницкий остановился и вопросительно посмотрел на него.

– Тут к вашей милости шляхтич прибыл, из наших, из русин, назвался Юрием Ермоличем. Говорит, привез послание из Варшавы, но не называет от кого. Настаивает на аудиенции.

– Юрий Ермолич? – оживился гетман. – Я, кажется, слыхал о нем, пусть войдет.

Действительно, Юрий Ермолич был человеком близким к покойному королю Владиславу, но Хмельницкому ранее с ним встречаться не доводилось.

Ермолич оказался высоким худощавым мужчиной в самом расцвете лет, с небольшими закрученными вверх усиками на красивом, с волевыми чертами лице, при шпаге и в ботфортах со шпорами. Он снял черную шляпу с плюмажем и отвесил гетману изящный поклон. В свою очередь Хмельницкий подошел к нему и протянул руку. Ермолич ответил крепким рукопожатием, открыто глядя ему в глаза. После обмена официальными приветствиями, он перешел к делу.

. ‑У меня к вашей милости послание от его высочества, королевича Яна Казимира.

Он расстегнул на груди богато расшитый камзол и достал запечатанный конверт без указания адресата, протянув его Хмельницкому. Сломав печать, гетман прочитал короткое послание, осторожно вложил его опять в пакет и спрятал у себя на груди. Королевич лаконично сообщал, что в случае, если Войско Запорожское поддержит его кандидатуру на сейме и он взойдет на трон, то прекратит войну, увеличит реестр, возвратит казакам льготы и привилегии, предоставит Войску автономию и отменит на его территории унию. Естественно все участники восстания будут прощены, и никто не будет подвергаться преследованию.

Беседа с Ермоличем продолжалась еще около часа, затем Хмельницкий вручил ему ответное послание к королевичу с уверениями, что Войско Запорожское поддержит его кандидатуру и будет верно служить ему, как служило брату и отцу. Вызвав к себе Дорошенко, гетман приказал доставить Ермолича к передовым позициям поляков, обеспечив его безопасность.

Приезд Ермолича расставил все на свои места и дал ответы на вопросы, мучившие Хмельницкого последнее время.

Задерживаться дальше у Львова не имело смысла, надо было двигаться дальше, поближе к Варшаве, но и просто так снять осаду было нельзя. Карачи‑мурза согласился идти с ним к Львову в надежде на ясырь. Необходимо было рассчитаться с татарами и отправить их в Крым, так как в дальнейшей их помощи он больше не нуждался.

Хлопнув в ладоши, гетман вызвал к себе одного из джур, дежуривших у шатра.

– Разыщи‑ка мне, сынку, Кривоноса, – сказал он, когда парубок возник на пороге.. – Пусть возьмет с собой Богуна и срочно ко мне!

По приказу Хмельницкого, Кривонос, поддержанный Богуном, в ту же ночь начал штурм Высокого Замка. В помощь им Хмельницкий выделил недавно примкнувший к нему 15 – тысячный отряд галицких повстанцев, возглавляемых шляхтичем Семеном Высочаном. На защитников Высокого Замка обрушился шквал огня, свинца и железа. После продолжительной артподготовки, казаки взобравшись по склонам горы, покрытой лесом, на ее вершину, ворвались в крепость. Несмотря на героическое сопротивление защитников Высокого Замка, им пришлось капитулировать.

После обеда к гетману прибыла депутация от львовского магистрата с униженной просьбой пощадить город. С назначенной суммой выкупа двести тысяч злотых магистрат согласился, хотя в наличии в городской казне оказалось всего лишь шестнадцать тысяч. Недополученную сумму Карачи‑мурза согласился взять тканями, драгоценностями, золотой и серебряной посудой. Эту повинность распределили на всех жителей Львова и в самом невыгодном положении оказались беднейшие из них. Но казаки к этому относились без сострадания – жители Львова были для них врагами, прислужниками польских панов и наложенная на них контрибуция вполне соответствовала правилам ведения войн той эпохи и принципу: «Горе побежденным!».

24 октября войска Хмельницкого двинулись к Замостью, а татарский чамбул Карачи‑мурзы отправился в Крым. Вместе с ним Хмельницкий передал богатые подарки для хана Ислам – Гирея.

На раде гетмана с полковниками и старшиной было принято решение поддержать на сейме кандидатуру Яна Казимира, направив в Варшаву депутацию казаков для участия в работе сейма.