Текст книги "Легенда о гетмане. Том I (СИ)"

Автор книги: Валерий Евтушенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 15 страниц)

Гетман знал, что без осадных орудий такую могучую крепость, как Замостье, взять штурмом невозможно и накануне выборов короля не хотел раздражать без необходимости сенат и сейм. Хотя его войска и двигались вперед, Хмельницкий приступать к осаде Замостья не торопился. Однако гетман пристально следил за окружающей обстановкой, постоянно проводя глубокую рекогносцировку местности. Он хорошо знал коварство поляков, поэтому требовал от полковников бдительного несения караульной службы и не позволял Войску расслабляться. Выполняя гетманский приказ, полковники, есаулы и сотники самое пристальное внимание уделяли строевой подготовке или «муштре», отработке приемов фехтования, рубке лозы, владению саблей, стрельбе из самопалов. Весь необъятный казацкий табор превратился в один грандиозный полигон, где казаки с утра до вечера повышали свое воинское мастерство.

Как‑то в конце октября Дорошенко и Тимофей Хмельницкий проезжали по лагерю, о чем‑то неторопливо беседуя, когда вдруг увидели полковника Ивана Серко, стоявшего перед группой казаков своего полка и что‑то громко им втолковывавшего. Подъехав ближе они поняли, что Серко ругает подчиненных за то, что они плохо осваивают фехтовальное искусство, в ответ кто‑то из казаков бросил реплику, что учителя, мол, плохие.

Дорошенко и Хмельницкий, наслышанные о крутом нраве запорожского полковника, подумали, что теперь дерзкому казаку не сдобровать, но к их удивлению, Серко вдруг сбросил с себя кунтуш и рубаху, оставшись голым по пояс и в одних шароварах. Затем он взял в обе руки по сабле, поданные ему кем – то из казаков, и пустился в пляс. Он перебирал ногами с такой быстротой, что за ними трудно было уследить, а затем стал танцевать вприсядку выбрасывая ноги вперед. Одновременно сабли в его руках выписывали замысловатые петли, круги, восьмерки и другие фигуры, образуя вокруг полковника сверкающий купол.

– Боевой гопак, – вдруг сказал Тимофей, обращаясь к Дорошенко, – Петро, это же боевой гопак! Мне о нем как‑то рассказывал отец.

Дорошенко тоже слышал об этом знаменитом искусстве сабельного боя, но ему никогда не приходилось видеть его воочию.

Между тем, Серко все ускорял движение рук, не переставая плясать вприсядку, и сабли в его руках слились в одну сверкающую сферу.

– Интересно, отразят ли сабли пулю, – вдруг громко спросил Тимофей.

– А ты попробуй, – донесся спокойный голос полковника, который, казалось, совсем не чувствовал усталости. – Только стреляй под углом, чтобы самого рикошетом не задело.

В то же мгновение Тимофей выдернул из‑за пояса пистолет, взвел курок и выстрелил в сверкающий круг. Но Дорошенко успел заметить, что целился он так, чтобы пуля не попала в Серка. Едва раздался выстрел, как пуля, звучно ударив сверкающую сферу, срикошетировала и улетела в сторону. Серко же продолжал, как ни в чем не бывало, плясать гопак дальше.

Когда, наконец, он закончил пляску, его окружили восхищенные казаки. Протолкавшись к полковнику, Тимофей с Петром попросили научить и их такому искусству боя. Натягивая рубаху на свой крепкий, перевитый канатами мышц торс, Серко улыбнулся:.

– Что, задело за живое? Я вот тоже помню, как первый раз увидел, не мог успокоиться, пока сам не выучился. Только, чур, уговор, тренироваться всерьез и постоянно.

Они скрепили договоренность крепкими рукопожатиями.

С тех пор каждое утро Дорошенко и Тимош тренировались у Серко приемам боевого гопака. Тот щедро делился тонкостями этого искусства и в течение буквально двух недель они усвоили его в совершенстве.

– Теперь, – удовлетворено сказал Серко, – я больше ничему учить вас не могу. Все, что знаю я, знаете и вы. Остальное зависит от того, как будете тренироваться.

Выждав момент, когда он остался наедине с Дорошенко. Серко сказал:

– А ты, Петро, подойди завтра с утра, хочу тебе кое‑что показать, только приди сам один и никому не слова.

Заинтригованный Дорошенко едва дождался следующего дня и с самого утра разыскал Серка. Они выехали за пределы табора и, отъехав с полверсты в безлюдном месте, Серко остановил коня.

– Я за тобой внимательно наблюдал все это время, сказал он Петру, мне кажется, что я могу научить тебя еще кое – чему.

Он спрыгнул с коня и пошел по лугу. Дорошенко последовал за ним.

Внезапно Серко остановился и сказал:

– Попробуй сейчас напасть на меня.

– Зачем? – удивился Дорошенко.

– Увидишь. Беги ко мне и пытайся ударить. Хочешь кулаком, а хочешь – саблей.

Дорошенко пожал плечами и рванулся вперед. Точнее хотел рвануться, но, взглянув в лицо стоявшего перед ним шагах в десяти Серко, не смог сдвинуться с места. Лицо полковника напоминало каменную маску, а глаза, казалось, испускали какую‑то неведомую энергию. Он делал медленные пассы руками и, повинуясь им, тело Дорошенко то наклонялось вперед, то ложилось почти параллельно земле. Он пытался собрать всю свою волю и сделать хотя бы шаг вперед, но не мог, ноги не повиновались ему. Наконец, Серко резким движением свел руки вместе и Дорошенко, не удержавшись на ногах, упал. Поднявшись с земли, он ощупал себя и убедившись, что все кости целые, подошел к Серко. Тот, достав из кармана трубку, набивал ее табаком.

– Ты, что Иван, колдун? – со страхом в голосе спросил он.

– Есть немного, – ухмыльнулся тот, но, заметив, что Дорошенко воспринял его слова всерьез, поспешил добавить:

– Никакого колдовства в этом нет, поверь мне, просто не у каждого получается. Если хочешь, я научу тебя, как это делается. Но только имей в виду, искусство это смертельно опасное, стоит чуть‑чуть ошибиться и можно человека убить или лишить разума.

Казацкая армия медленно приближалась к Замостью, однако новостей из Варшавы все не было. Гетмана беспокоило, что сейм никак не мог закончить свою работу, а между тем близилась зима. Зная привычку панов не торопиться с приездом на сейм, а потом без особой спешки включаться в его работу, он понимал, что выборы короля могут затянуться надолго. Не то, чтобы у Яна Казимира был серьезный соперник, но просто каждый магнат из своего голоса будет пытаться извлечь максимальную выгоду для себя и все это может затянуть процесс выборов на неопределенное время. Сейм и так уже заседает с августа, а конца его работе и не предвидится.

– Значит, – решил, наконец, Хмельницкий. – надо поторопить панов – радных.

Он, хлопнув в ладоши, позвал джуру и приказал ему срочно разыскать Дорошенко, который в то время выполнял при нем функции начальника личной гвардии.

– Вот что, сынку, – обратился Хмельницкий к юноше, когда тот появился в шатре, – возьми сотни три казаков, больше не надо и поезжай‑ка к Замостью, разведай там местность. Может, языка захватишь, ляха какого‑нибудь познатнее. Мне позарез нужны свежие новости из Варшавы.

Дорошенко поклонился в пояс гетману и вышел. Разыскав Верныдуба, он поручил ему срочно отобрать три сотни казаков для выезда на разведку.

– Выбери самых надежных, и пусть каждый возьмет припасов на три дня, за это время, думаю, обернемся. Выступаем, как стемнеет.

В Прикарпатье уже пришла поздняя осень. Прозрачный лес, сбросивший свой осенний убор, стоял голым на склонах невысоких в этих местах гор. В эту пору года смеркалось рано и отряд Дорошенко неспешно продвигался вперед почти в полной темноте. Небо закрыли густые тучи, ни звезд, ни луны видно не было. Сотник надеялся, что, может быть, Замойский выслал разъезды в окрестностях замка и рассчитывал, напав на один из них, захватить «языка», но все тихо было вокруг. Не было слышно ни топота конских копыт, ни человеческой речи, только порой издалека доносился волчий вой, да ухал филин в ближнем яру. Ближе к Замостью вдоль дороги пошли хутора и села, поэтому казаки старались ехать лесом, чтобы не привлекать внимание местных жителей. Выезженные кони осторожно ступали подкованными копытами по опавшей листве, самостоятельно выбирая дорогу. Отряд продвигался бесшумно, лишь изредка какая‑нибудь из лошадей негромко всхрапывала или доносилось тихое ржание другой. Многие казаки дремали на ходу в седлах, сморенные дневной усталостью, другие негромко переговаривались между собой.

К утру отряд, обогнув Замостье, и, не встретив ни одного разъезда, вышел к дороге, ведущей к крепости со стороны Люблина. Приказав своим людям укрыться поглубже в лесу, Дорошенко, взяв с собой Верныдуба и еще нескольких казаков, подъехал к самой дороге. В этот час она еще была пустынна на всем протяжении, но, судя по глубокой колее, движение по ней было довольно интенсивным.

Прошло еще около часа. Пробившиеся сквозь нависшие тучи солнечные лучи озарили местность вокруг и на дороге появились первые возы, груженные бочками, мешками, сеном. Возницы то и дело покрикивали «Цоб, цабе!» изредка стегали волов длинными батогами из сыромятной кожи, но те не убыстряли свой размеренный шаг. Возы проехали в сторону крепости и на дороге вновь все стихло. Дорошенко, глядя на пустынный тракт, о чем‑то напряженно размышлял, задумчиво жуя травинку. В это время на дороге показался одинокий воз. На облучке сидел седой старик, а рядом с возом шел молодой парень. Петр тронул острогами коня и выехал на дорогу. Верныдуб с казаками последовали за ним. Заметив неизвестно откуда появившихся прямо перед ним вооруженных всадников, возница натянул вожжи.

– Куда путь держшь, диду, – спросил его Дорошенко, поздоровавшись со стариком и кивнув парню примерно одних с ним лет. – Что везешь?

– А вы я гляжу, казаки? – ответил тот, подслеповато сощурясь. – Ходят слухи, что Хмельницкий под Замостьем стоит со всем своим войском. Вы оттуда?

– Оттуда, – коротко ответил Дорошенко.

– А мы вот с внуком в Замостье едем, в бочках соленые огурцы везем, да еще вон капуста свежая, рыба соленая, в мешках мука. Все, что пан управитель в замок велел отвезти для князя.

– В замок, говоришь, едете, – задумчиво переспросил Дорошенко. – А скажи, диду, ты часто в крепость продукты возишь?

– Да, раза два в месяц, точно будет. – ответил сбитый с толку старик, не понимая к чему этот допрос. – Там меня все стражники в лицо знают.

– А внука твоего тоже знают в лицо?

– Нет, Грыцько всего раза два или три был со мной и то давно уже.

– Скажи‑ка, – обернулся Дорошенко к Верныдубу, – Разве мы с Грыцьком не похожи?

Тот, догадавшись к чему клонит Петр, неуверенно произнес:

– Если сильно не приглядываться, то похожи. Но ты опасное дело замышляешь, пан сотник, это же все равно, что к волку в пасть отправляться.

– А, что делать? – твердо ответил Дорошенко. – Не возвращаться же к гетману с пустыми руками. Давай‑ка, Грыцько, – повернулся он к парню, – скидывай свою одежонку.

Еще час спустя воз, влекомый неторопливыми волами въезжал в замок. Савелий Мовчан, так звали старого возницу, проезжая мимо стражников у подъемного моста поздоровался с ними, те кивнули ему в ответ, скользнув безразличным взглядом по лицу Дорошенко. Петр, одетый в холщевые штаны, такую же рубаху и рваную серьмягу, был мало похож на запорожского сотника. На ногах его были грубые постолы, а на голове изрядно поношенная овчинная шапка, которую он надвинул на самые глаза. Разводы грязи на щеках придавали ему придурковатый вид, характерный для большинства сельских парубков. Прогрохотав по подъемному мосту, воз въехал в крепость, и волы потащили его к широкой площади, где стояло несколько десятков таких же возов. Часть из них уже были разгружены, другие только разгружались. На те, возы, что уже были разгружены, загружали пустые бочки, чтобы везти их назад. Дорошенко внимательно осматривал крепость, поражаясь не только ее размерам, но и мощью ее фортификационных сооружений, высотой и шириной стен, грозным видом ее бастионов. Ему удалось рассмотреть, что на стенах Замостья установлены крепостные орудия очень большого калибра с дальностью стрельбы в несколько верст.

– Осаждай хоть год, – подумал он, – а без осадной артиллерии взять такую крепость и думать нечего.

Осматриваясь по сторонам, он со скучающим видом прогуливался вдоль площади, продвигаясь ближе к княжескому дворцу. Дорошенко внимательно вслушивался в долетавшие до него обрывки разговоров, которые вели между собой, как простолюдины, так и солдаты гарнизона. Вскоре из разговоров ему стало ясно, что самого князя в Замостье нет – тот уехал в Варшаву на сейм, а всем здесь руководит княгиня Гризельда Вишневецкая.

Еще немного времени спустя Дорошенко понял, что зря затеял эту рискованную поездку в Замостье. Ничего интересного выведать ему тут не удалось, да, по‑видимому, и не удастся. Откровенно говоря, он и не рассчитывал, что в крепости ему удастся захватить «языка» или узнать о последних событиях в Варшаве. Зачем он пробрался в Замостье, Петр и сам толком объяснить не мог. Какой‑то внутренний голос, будто властно шепнул ему: «Поезжай!» и он поехал.

Тем временем тучи разошлись, солнце поднялось к зениту, пора было возвращаться к деду Савелию. Внезапно внимание юноши привлекла стройная девичья фигурка, юркнувшая в дверь одной из лавок, во множестве разместившихся здесь же. Дорошенко не успел ее рассмотреть, но почему‑то почувствовал, как к его щекам прихлынула кровь. Он подошел ближе к лавке и остановился, будто поправляя постолы. Как он и рассчитывал, спустя недолгое время дверь распахнулась опять и девушка вышла наружу. Увидев ее, он едва не остолбенел от удивления. Оглянувшись по сторонам и, убедившись, что поблизости никого нет, он тихо окликнул ее:

– Оксана!

Та вздрогнула от неожиданности и, подняв глаза, увидела стоявшего перед ней одетого в крестьянскую одежду парня. Несколько мгновений она вглядывалась в его лицо, а затем воскликнула:

– Это ты? Не может быть! Как ты здесь оказался?

Дорошенко приложил палец к губам:

– Тише! Не кричи! Давай отойдем в сторону, вот за ту колону.

Когда они отошли за колону у парадного одного из домов, он вкратце объяснил девушке, как оказался в Замостье. Она тоже рассказала, что ее выкрал Свенцицкий и увез с собой в Лубны, но за нее заступилась пани Чаплинская и вот они здесь с ней в почоте княгини Гризельды.

– Я тебя увезу отсюда. Там по тебе отец и дед все глаза выплакали. Да и я…

Девушка взглянула ему в глаза и лукаво улыбнулась.

– Но как же мы выберемся отсюда? Тем более, я должна вернуться к пани, она меня в лавку посылала. Еще кинется искать.

– Хорошо. Как будешь готова, приходи вон туда к возам, я там буду ждать. Только не задерживайся.

Когда Дорошенко возвратился к деду Савелию, воз уже был разгружен и на него загружались пустые бочки, чтобы везти их обратно. Дед вопросительно посмотрел на него и Петр тихо спросил:

– Все готово? Можно ехать?

– Да, – ответил старик, – надо выехать засветло, а то ворота закроют и поднимут мост. Тогда до утра придется тут оставаться.

– Подождем немного, я скажу, когда поедем.

Мовчан отошел в сторону и занялся воловьей упряжью.

Оксана появилась, когда Дорошенко уже начал тревожиться. В руках у нее была небольшая корзинка с самыми необходимыми вещами.

Она не спеша прошла мимо возов и, убедившись, что за ней никто не наблюдает, быстро подошла к Дорошенко.

– Полезай в бочку, – тихо сказал Петр.

Оксана возмущенно фыркнула:

– Вот еще чего придумал? Я же там вся вымажусь!

– Полезай, – настойчиво сказал Петр, – иначе, как тебя вывезти из Замостья?

– Полезай, Оксана, – раздался позади них негромкий голос и, обернувшись, Дорошенко увидел незаметно подошедшую к ним молодую женщину, лицо которой было скрыто темной полупрозрачной вуалью – я тоже полезу вместе с тобой, чтобы только выбраться из этого паучьего гнезда!

– Пани Барбара! – растеряно прошептала девушка, заливаясь румянцем.

– Пани Чаплинская! – изумленно воскликнул Дорошенко, разглядев через вуаль черты ее лица.

Солнце уже клонилось к западу, когда воз, прогрохотав по подъемному мосту, выехал из крепости. Стражники окинули ленивым взглядом деда Савелия и его «внука», пустые бочки горкой уложенные друг на друга и, не заметив ничего подозрительного, отвернулись в сторону.

Отъехав от Замостья версты на полторы, Дорошенко стал пристально вглядываться в окружающий лес.

– Где‑то тут должны уже быть мои хлопцы, – сказал он, обращаясь к Мовчану.

Не успел он произнести эти слова, как из лесу появилось несколько всадников. В переднем Дорошенко узнал Верныдуба. Мовчан остановил волов и Петр полез на воз, помогая выбраться из бочек Оксане и пани Чаплинской. Они были перемазанные, но очень довольные. Верныдуб, увидев их, вытаращил глаза от удивления, но, когда Дорошенко объяснил, кто это, старый казак разволновался.

– Ох и обрадуется, же твой батько, девонька! – говорил он Оксане, разглаживая усы. – Он весь прямо извелся, не знал, что и думать! А как гетман будет рад!

Потом уже официально обратился к Дорошенко:

– А мы тут, пан сотник, гонца перехватили. От князя Замойского княгине Гризельде пакет вез из Варшавы.

– Вот за это спасибо, – обрадовался Дорошенко, – теперь можно и к гетману возвращаться не с пустыми руками.

Верныдуб заложил два пальца в рот и раскатисто свистнул. Укрывавшиеся в лесу казаки по этому сигналу высыпали на дорогу. Дорошенко переоделся, возвратив Грыцьку его одежду, щедро расплатился с дедом Савелием, отсыпав ему пригоршню золотых монет, затем пришпорил своего коня и отряд поскакал в направлении гетманской ставки.

Когда утром следующего дня в шатер к Хмельницкому вошел Дорошенко вместе с Оксаной и пани Чаплинской, изумлению и восторгу гетмана не было предела. Дед обнимал и целовал внучку, слушая ее рассказ о своих приключениях, и лишь бросал благодарные взгляды в сторону Чаплинской, которая стояла поодаль с грустной улыбкой на лице. Наконец, выслушав краткий доклад Дорошенко о результатах разведки, он отправил его и Оксану к Яненко, а сам подошел к пани Барбаре.

– Мне известно, как пани защищала меня от своего мужа, – сказал он, беря ее руки в свои, – может, благодаря этому заступничеству, я и остался в живых. А то участие, которое пани приняла в судьбе Оксаны, никогда не изгладится из моей памяти. Я перед вами в неоплатном долгу.

– О каком долге говорит ясновельможный гетман? – вспыхнула полячка густым румянцем. – Все, что я могла бы сделать для пана Богдана не может искупить и сотой доли тех страданий и горя, которые причинил пану мой бывший муж, пан Чаплинский.

На ее длинных ресницах заблестели слезинки. Она подняла на гетмана синие, как бездонные озера глаза и продолжала:

– Я не могла больше жить с этим человеком, поэтому попросила в Лубнах княжеского ксендза расторгнуть наш брак. Княгиня Гризельда ходатайствовала за меня и, в конечном итоге, я получила развод. С тех пор я своего бывшего мужа не видела. Княгиня ко мне относилась хорошо, но я чувствовала со стороны остальных едва скрываемое презрение. Из Лубнов мы добрались в Замостье, а здесь я для всех была чужая – бывшая жена Чаплинского, из‑за которого столько бед обрушилось на весь этот край. Одна Оксана удерживала меня от того, чтобы наложить на себя руки. Когда же я догадалась, что она собирается убежать, то последовала за ней. Но и здесь среди казаков я чужая. Стоит мне выйти из шатра ясновельможного гетмана и я не поручусь за свою жизнь.

Она тихо зарыдала, закрыв глаза руками. Ее шляпка упала с головы и лавина золотых волос рассыпалась по ее алебастровым плечам.

Богдан в приливе внезапно вспыхнувшего и, как ему казалось, давно забытого чувства, прижал Барбару к своей груди и осыпал ее лицо поцелуями:

– Нет, пани не чужая мне, а родная и близкая. Никто не посмеет сказать пани худого слова, ни один волос не упадет с ее головы. Мы больше никогда не расстанемся, любимая, желанная…

Он еще шептал ей какие‑то бессвязные слова, вдруг поняв, что именно к этой женщине стремился все последние годы после смерти жены.

Слезы высохли на глазах красавицы‑полячки, ее коралловые уста отыскали губы гетмана и они слились в страстном поцелуе. Застывшими в этом тесном объятии их и застал вошедший к гетману Тимофей. При виде пани Чаплинской в объятиях отца, глаза его вспыхнули мрачным огнем. Окинув ее полным ненависти взглядом, он, не сказав ни слова, круто развернулся на каблуках и вышел из шатра.

15 ноября, допросив «языка», доставленного Дорошенко и, прочитав обнаруженное при нем письмо Яна Замойского к княгине Гризельде, гетман пришел к выводу, что в своих предположениях был прав – паны радные не особенно торопились с выборами короля.

– Я не намерен сидеть тут до зимы и ждать, когда они соизволят принять решение. – рассердился он.

Вызвав Выговского Хмельницкий продиктовал ему послание к сенату и панам радным, в котором прямо предупредил, что если королем станет Ян Казимир, то он сам и все Войско Запорожское во всем будет ему подчиняться. В противном случае военные действия будут продолжены. «Если ваша милость начнете новую войну против нас, – закончил он диктовать свое послание он, – то это за знак, что вы не хотите иметь нас своими слугами». Перечитав письмо, он сделал своей рукой приписку, что сейчас стоит со всем войском под Замостьем, откуда не так далеко и до Варшавы.

Видимо, присутствие огромной казацкой армии под Замостьем, заставило депутатов поторопиться и 19 ноября сенат в ответном послании уведомлял гетмана и все Войско Запорожское об избрании королем Яна Казимира, а, спустя несколько дней от вновь избранного короля поступил приказ отвести казацкие войска от границ Малой Польши и возвращаться в Чигирин. В грамоте, которую король прислал Богдану Хмельницкому, он именовал его «старшим запорожского войска», обещал прислать ему хоругвь и гетманскую булаву, возлагал ответственность за случившееся на Конецпольского и Вишневецкого, а с казаков вину за восстание снял. Король подчеркнул, что рассматривает Войско, как составную часть вооруженных сил Речи Посполитой и возвращает казакам их льготы и привилегии. Ян Казимир обещал отменить и унию при условии, что татары возвратятся в Крым и прекратятся восстания против панов.

В свою очередь гетман поздравлял Яна Казимира с восшествием на престол, благодарил за оказанные ему и Войску милости, сообщал, что татар уже отправил в Крым и сам возвращается в Чигирин, где будет ожидать комиссаров его королевской милости, а до окончательного утверждения статуса Войска Запорожского отводит свои войска за реку Горынь.

Глава вторая. Переяславль

В конце ноября армия Хмельницкого отошла от Замостья и потянулась на восток в Приднепровье, оставляя за собой в городах и местечках вдоль Горыни лишь небольшие гарнизоны. На всем пути следования местные жители встречали казацкие полки хлебом и солью, везде царили радость и веселье, каждый хотел своими глазами увидеть запорожского гетмана, ставшего уже живой легендой и его, овеянных боевой славой полковников, о подвигах которых по всей Украйне кобзари слагали песни.

Хмельницкий большей частью ехал впереди всего войска на белом коне в окружении войсковой старшины, под бунчуком и хоругвями. Он раскланивался на все стороны, улыбался и приветствовал стоявшие вдоль дороги толпы народа. На душе у него было легко и радостно, удача сопутствовала ему не только на военном поприще, но и в личных делах. В самом деле, не прошло еще и года, как он, гонимый и обездоленный, объявленный вне закона государственный преступник, только с горсткой верных товарищей бежал на Сечь. Всего семь месяцев назад он вышел из Запорожья с малочисленным войском, а вот теперь после трех сокрушительных поражений польских войск, он стал господарем и властелином целого края. Паны изгнаны из всех южнорусских территорий, священники получили возможность беспрепятственно отправлять службу в церквах, народ освободился от гнета польских панов, сам он получил из королевских рук гетманскую булаву и, наконец, после долгих лет одиночества он снова любит и любим. При воспоминании о Барбаре, глаза его потеплели, а на губах заиграла счастливая улыбка. Образ красавицы – полячки встал пред его мысленным взором: золото рассыпанных по мраморным плечам волос, синева бездонных очей под длинными темными ресницами, коралловые губки, лилейная шея…

Гетман тряхнул головой, отгоняя сладкие воспоминания и повернулся к ехавшему рядом хмурому Кривоносу:

– А что, Максим, славное пиво мы заварили, напоили панов‑ляхов допьяна! Долго помнить будут и Желтые Воды, и Корсунь, и Пилявцы!

– И ты, действительно, веришь, что все уже окончено? – остро спросил тот. – Что ляхи вот так просто примирятся с потерей этого цветущего края?

Он повернулся в седле и показал рукой на окружающую местность.

– Варшава была перед нами – бери голыми руками, а ты пожалел ляхов. Воистину, Бог дал тебе, гетман, умение побеждать, но не научил пользоваться плодами своих побед. Попомни мои слова, не пройдет и года, как они опять пойдут на нас войной.

– А полезут к нам опять, – беззаботно ответил на эту тираду гетман, – скажем, молчи, ляше, – по Случ наше! Да, что ты, в самом деле, Максим? Разве нет у нас уже сабель и самопалов?

Хмельницкий весело расхохотался и хлопнул нахмурившегося Кривоноса по плечу.

Ни гетман, ни его побратим думать не могли, что всего лишь четверть века спустя этот цветущий край, по которому сейчас двигались казацкие полки, превратится в безлюдную пустыню, истоптанную миллионами конских копыт, а от сел и местечек, мимо которых они проезжали, останутся одни лишь пепелища, где и воронью нечем будет поживиться. Не суждено было им знать, что бездарные наследники их славных дел и свершений пустят все завоеванное в тяжких сражениях по ветру, что правый берег Днепра покинет почти все его население и полновластным владыкой здесь будет турецкий паша.

В Чигирине гетман не стал задерживаться, а, оставив своим управителем Ивана Брюховецкого, сам со старшиной и полковниками отправился в Киев. Брюховецкому, несмотря на его молодость, Хмельницкий доверял вполне, поставив его старшим над всей гетманской челядью. Помимо организации всего сложного хозяйства в самой ставке, Брюховецкий должен был заняться возведением гетманской резиденции – роскошного замка в Чигирине, для строительства и оформления которого из Италии были выписаны архитекторы и художники…

Киев, по выражению князя Олега, «мать городам русским», в то время уже давно утратил свое былое величие. За пять прошедших веков он из стольного града легендарного Древнерусского государства превратился в обычный провинциальный центр сначала Литвы, а позднее и Речи Посполитой, оказавшийся, к тому же, в силу своего географического положения на самой их окраине. Еще во времена Юрия Долгорукого значение его, как столицы великого княжества сошло на нет, а после того, как в 1169 году войска Мстислава, сына Андрея Боголюбского, стерли Киев с лица земли, он и вовсе перестал быть привлекательным для князей усиливавшейся Владимиро‑Суздальской земли. Полвека спустя на город обрушились полчища Батыя и, хотя киевляне героически сопротивлялись иноземным захватчикам, силы были слишком уж неравными. После ухода татар лежавший в развалинах Киев взял под свою руку Даниил Галицкий, а затем он вошел в состав Литвы. К середине ХУ1 века город настолько утратил свое былое значение, что даже киевский митрополит оставил его, перебравшись во Владимир – Волынский. Когда же после Брестской унии православные потеряли право иметь своих епископов и митрополита, Киев превратился в обыкновенный торгово‑ремесленный город Речи Посполитой, в котором даже не было замка, управлявшийся воеводой, назначаемым королем. Центром же всего южнорусского края стали Черкассы, где обычно размещалась ставка одного из польских гетманов.

Возвышение Киева в начале семнадцатого столетия, как центра возрождающейся духовной жизни Южной Руси, связано с именем запорожского гетмана Сагайдачного, который добился от короля Сигизмунда 111 фактической отмены унии на территории Украйны. Тогда же иерусалимский патриарх назначил киевского митрополита, которым стал Иов Борецкий и нескольких епископов. Сагайдачный не остановился на этом и основал в Киеве Братский монастырь, главным ктитором которого стал сам и вписал в «братчики» все Запорожское Войско. Тем самым запорожский гетман недвусмысленно дал понять польскому правительству, что казаки взяли на себя функцию вооруженных защитников греческой веры и какое‑то время поляки с этим вынуждены были считаться. С этого времени и в запорожцы стали принимать только православных, хотя раньше вероисповедание для зачисления на Сечь значения не имело.

Хмельницкий сейчас торопился в Киев, так как получил известие о том, что там его ожидает иерусалимский патриарх Паисий, следовавший в Москву.

24 декабря утром гетман в окружении старшины подъехал к Золотым воротам, куда уже толпами валил народ. Там его встречали митрополит Сильвестр Косов и иерусалимский патриарх со всем духовенством и знатными горожанами. Хор киевской бурсы исполнил гимны на русском и латинском языках, воздавая ему хвалу, как новому Моисею, защитнику святой веры. Сошедшего с коня и преклонившего колено перед высшими иерархами церкви Хмельницкого, патриарх поздравил с победами, даровал ему отпущение грехов и высказал надежду, что он и впредь будет продолжать войну за святую веру против латинян.

Тронутый и обрадованный такой встречей, гетман воспользовался случаем и испросил разрешение вступить в брак с Барбарой Чаплинской, которое незамедлительно и получил. Его будущая жена тут же была окрещена по православному обычаю, и предыдущий брак, заключенный по католическому обряду был признан недействительным…

Пробыв несколько дней в Киеве, Хмельницкий не стал здесь задерживаться и отправился в Переяславль, где, как он уже знал, его ожидали послы сопредельных государств. Туда же должно было прибыть и польская комиссия Адама Киселя для обсуждения окончательных условий мирного договора.

Благодаря своему удобному географическому положению, Переяславль и до Хмельницкого нередко использовался в качестве сборного пункта для встреч представителей реестрового и запорожского казачества. Сюда проще было добраться в зимнее время и из Варшавы, и более удобно, чем на правый берег Днепра, из Москвы.

По прибытию в Переяславль гетман, прежде всего, совершил обряд церковного венчания, хотя некоторые полковники были этим его поступком недовольны и не приветствовали его брак с полячкой. Тимофей же вовсе не скрывал неприязни к мачехе и уклонился от присутствия на свадьбе.

– Не верю я этой лядской потаскухе, – говорил он Дорошенко, отправленного Хмельницким встречать царского посланника Унковского, приезда которого со дня на день ожидали в Переяславле. Тимофей под благовидным предлогом увязался вместе с ним, чтобы не присутствовать на свадебном пиршестве. – Я хорошо помню, как она с отцом заигрывала, когда еще не была женой Чаплинского, чуть ли не на шею ему вешалась. И за сестрами, и за Юрасиком помогала присматривать. Ну, еще бы, войсковой писарь реестровых казаков, обласканный самим королем. А как узнала, что у него, собственно, из‑за короля неприятности и начались, так сразу за Чаплинского замуж выскочила.