Текст книги "Держава (том третий)"

Автор книги: Валерий Кормилицын

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 27 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

* * *

В Петербурге тоже стреляли…

Неразлучные как братья Шотман с Северьяновым, покинув конспиративную квартиру на Литейном, ехали в «дымопарке» за Невскую заставу, где назначили занятия с обуховцами и александровцами. Кубической формы небольшой паровозик нещадно дымил, особенно старательно отравляя пассажиров первого из четырёх красновато–бежевых вагонов, где и расположились революционеры.

– Все собрались? – умывшись с дороги, жёстко глянул на молодых рабочих Шотман. – Тогда начнём. Сначала теория. Вы знаете, что перемирие с царской властью после девятого января невозможно, о чём ясно высказались делегаты только что прошедшего в Лондоне Третьего Съезда РСДРП. Меньшевики в это время провели свою гнилую партконференцию в Женеве, на которой присутствовали всего семь партийных организаций. А нас уже восемь тысяч, – оглядел внимательно слушающих его рабочих. – Но у царя много сторонников. В газетах пропечатали, что на Пасху Николай христосовался в течение часа с придворными служителями… Почти шестьсот человек. А на следующий день в Большой галерее Зимнего дворца христосовался со свитой и охраной – ещё девятьсот человек. Эти все будут за него. А мы, пока он целуется, будем заниматься делом… Большевики поставили задачу сплочения левых сил по принципу: «Врозь идти, вместе бить». И считают, что союзником пролетариата может быть только крестьянство. После свержения царизма и всех, кто с ним лобызался, власть должна перейти к временному революционному правительству, призванному созвать Учредительное собрание. Также в резолюции съезда рекомендованы совместные действия с эсерами, при сохранении, конечно, идейной и организационной самостоятельности нашей партии.

– А вот меньшевики, – взял слово Северьянов, – считают, что не мы, рабочие, а либеральная буржуазия должна взять власть в свои белы рученьки.., – рассмешил пролетариев. – Так что если на горизонте появится этот женевский Муев, гоните его обратно в Женеву… Ведь они там до чего договорились? Будто у пролетариата недостаточный уровень организованности и сознательности, вот и разубедите его в этом, организованно и дружно шуранов пинками с завода, когда придёт агитировать за буржуазию и интеллигенцию.., про которую известный писатель Чехов сказал:» Я не верю в нашу интеллигенцию, лицемерную, фальшивую, истеричную…». А Владимир Ильич назвал её просто – гнилой.., – подождал, когда народ отсмеётся, просморкается, прокашляется и продолжил: – Основная цель нашей боевой дружины – к моменту выступления уметь обращаться с оружием. Как мне ребята сказали, в паровозоремонтном цехе Александровского завода чуть не в открытую куют ножи, кинжалы, пики, отливают кастеты и металлические прутья… Это хорошо, но мало. Потому–то партия на деньги сочувствующего нам буржуя Морозова, писателя Горького и других попутчиков, закупает стрелковое оружие в Финляндии и небольшими партиями доставляет сюда, – вытащил из кармана наган и на глазах боевиков снарядил патронами барабан. – А сейчас, друзья, пойдёмте на наше место за железной дорогой, рядом с болотом, и поупражняемся в стрельбе.

– Когда вступим в дело, – шагая среди дружинников, учил молодёжь Шотман, – не палите в белый свет, как в копеечку… Врага следует выцеливать. Берегите патроны. На бегу лучше не стрелять. Остановитесь и прицельтесь. И старайтесь выстрелить первыми. Как только увидите офицера – валите его, а потом открывайте огонь по солдатам или полиции.

– Солдаты, может и убягут, а вот казаки в сякунд до нас долятят…

– Орловский? – улыбнулся Северьянов, разглядывая чем–то похожего на него, курносого и конопатого парня.

– Оттеда! – не стал отпираться дружинник.

– Дришенко, под твоё начало его отдаю. Поставь у болота сторожить, пока в стрельбе тренируемся.

– Чичас! – чему–то обрадовался Гераська. – Как зовут?

– Някалай!

– Гы–гы! Бяда с тобой, – миролюбиво передразнил парня, с уважением оценив широкие плечи и мощные лапищи. – Сколь годов–то?

– Восямнадцать.

– Гы–гы! Някалай, а правду люди говорят, что орловцы смятану в мяшках нясут?

– Что нясут, то нясут, – не стал отказываться от сметаны парень, нисколько не обидевшись на старшего товарища.

– Герасим, – протянул ему руку Дришенко и гыгыкнул, услышав:

– Понял, чо Гярасим…

– Стой тут, якалка, а как чужих заметишь, солдат особенно, к нам беги.

– Прибягу! – согласно покивал молодой рабочий.

Не успели дружинники расстрелять по царскому портрету, служившему мишенью, весь боезапас, как услыхали неподалёку:

– Бяда–а! Бяда–а! Солдаты бягут, – увидели машущего руками конопатого Николая.

– Наверное, в Зимнем дворце услышали, – хмыкнул Шотман, убирая в карман револьвер. – Уходим, ребята. А ты, Дришенко, постепенно обучай орловца, – побежал вслед за рабочими по хлипким сгнившим доскам в глубь болота, с удивлением заметив, как орловец шустро обогнал его, брызгая грязью из–под трухлявых досок.

– Силён рысак! – пыхтел сзади Дришенко.

– Ребята, через перелесок, в огороды бегите, а там и дома предместья начинаются, затихаритесь у кого, – хлюпая башмаками, замедлил бег Шотман. – Давай, Гераська, часть досок с тропы разбросаем, – достав револьвер, выпустил остаток обоймы в мелькнувшую белую гимнастёрку с красными погонами и улыбнулся, услышав болезненный вскрик. – Получил, орясина, вишнёвую косточку в брюхо, – споро раскидывал за собой грязные доски и жерди.

Аким, держа под руку Ольгу, стоял у бордюра питерской мостовой, намереваясь перейти на другую сторону.

Извозчика они отпустили, решив прогуляться и подышать пряным воздухом тёплого майского дня.

– Мадемуазель, как полагаете, к вечеру перейдём мостовую или тут заночуем? – улыбнулся даме, получив ответную улыбку.

Рядом с ними по брусчатке проносились одноконные и пароконные экипажи. Рыча моторами, пыхали дымом входящие в моду авто и, цокая копытами, ехали двухколёсные открытые экипажи без кучера, с одним седоком, называвшиеся весьма точно – «эгоистки».

– Чуть шею не вывернул, эгоист, на вас, сударыня, заглядевшись, – прижал руку дамы к белому кителю. – Вы действительно выглядите весьма элегантно в этом тёмно–синем жакете с модной, чуть расширяющейся к низу юбкой, будто прибыли из Парижа, а не Рубановки, – вновь потискал локоток.

– А все эти глазастые шофёры в сдвинутых на лоб очках и кепочках «здравствуй–прощай» не знают, что совсем недавно, в забытой богом деревне, вы сами, без парикмахера завивали волосы щипцами и «притирались»… Мадам Светозарская учит, что говорить «красились» – не этично, – получил локотком в бок и замолчал.

– Давайте, сударь, закроем глаза и перебежим на другую сторону, – смеясь, предложила Ольга.

– Опасно. Могут задавить, – вновь потискал локоток Аким.

– Не менее опасно, чем стоять здесь. Потому что я могу вас убить, – смело повела его по брусчатке мостовой. – Ну, вот видите, господин поручик, перешли.

– На войне не так страшно было, – улыбаясь, поцеловал её в щёку. – О-о! Выставка общества любителей комнатных растений и аквариумов. Зайдём? Я обязан купить мама экзотических рыб и герань.

– Тогда уж лучше зайти в парфюмерный магазин товарищества «Брокар и К°», – хихикнула Ольга. – И купить мама духи. Видишь, на рекламном плакате прекрасная женщина в шляпе и воздушном белом платье прижимает к сердцу цветы…

Во–первых, не к сердцу, а к груди. Во–вторых, ей бы больше подошёл синий жакет. В-третьих, если бы нас увидел полковник Ряснянский, то попенял бы мне в портретном зале полка, почему я шляюсь по Питеру пешком, а не езжу в экипаже… Нарушая этим гвардейские заповеди. А как бы хотелось пригласить вас в пристанционный буфет и угостить водочкой с пивом…

– Может, лучше в ресторан? – улыбнулась в ответ Ольга.

– А пойдём вечером в Буфф?! – каким–то своим мыслям обрадовался Аким. – Вот уж повеселимся на славу…

Но вечером Ирина Аркадьевна, не послушав супруга, пригласила в гости Георгия Акимовича с чадами и домочадцами. Пришли все, кроме старшей дочери.

Максим Акимович быстро справился с раздражением от общества своего либерального братца, ибо супруга расстаралась, и стол ломился от коньяка и водки.

Для себя и других приглашённых дам, она выбрала бордоские красные вина: «Шато–Марго», «Шато–Лафит», «Шато–Леовиль», «Бран–Мутон», «Бран–Рояль».

Строй винных бутылок тоже радовал размякшее сердце хозяина дома.

Кроме того, он позвал отведать – что бог послал, старинных приятелей, генералов Драгомирова и Троцкого.

Помимо родственников, Ирина Аркадьевна пригласила на обед графиню Борецкую, баронессу Корф и княгиню Извольскую с мужем.

В связи с таким наплывом гостей, Ирина Аркадьевна, страшно обидев своего повара Герасима Васильевича, обед заказала в ресторане «Кюба», и прислуживающие за столом официанты во главе с разбитным щекастым метрдотелем в смокинге, были оттуда же.

Метрдотель своим присутствием, ужасно бесил мадам Камиллу, а полдюжины официантов полностью испортили настроение её супругу и по совместительству лакею – Аполлону.

Наблюдая за ловкими молодцами во фраках и белых перчатках, услужливо предлагающих гостям различные деликатесы, он скрипел зубами, перенимая, однако, некоторые их манеры.

Генералы по–отечески глядели на поручика в орденах, и отдавали дань водке, коньяку и закускам.

– Господа! Уха «Царская», – объявил метрдотель, – с каспийской стерлядкой, кушать её, согласно старинным рецептам, рекомендуется ни с хлебом, а с горячими пирожками с начинкой из розовой сёмужки… Вку–у–с… Ум отъешь…

«То–то, смотрю, его и отъели эти генералы», – хлебал разрекламированную уху Георгий Акимович.

– Для желающих – суп «Губернский» с трюфелями, – подбежал к княгине… – Слушаюсь, мадам, – кивнул головой на какую–то её просьбу.

– А борщ есть? – по–стариковски поджал губы Драгомиров и удивлённо выпучил глаза, услышав:

– Так точно, ваше высокопревосходительство. Старомосковский борщ с копчёной грудинкой на курином бульоне с черносливом.

– Со сливой пусть интеллигенты едят, – глянул на профессора, – а нам, генералам, чего попроще… Со свёклой, например или с буряком…

– С чем? – оторопел метрдотель. – С буряком нет, но имеется гастрономический феномен – стерлядь на парах шампанского. Тающая во рту царь–рыба подаётся в ожерелье чёрной икры… Достойно самых тонких гурманов… А с буряком, пардон-с, борща нет… Но есть жареная корейка молочного телёнка на косточке с грибками и хрустящей картошечкой… Вку–у–с! Умопомрачительный… Отведайте, ваше высокопревосходительство… Всю жизнь помнить будете…

– А вот рябчиков в сметане нет, – вздохнул Аким, оскорбив Герасима Васильевича, нёсшего на блюде фаршированного всякими вкусностями фазана.

Метрдотель тоненько хихикнул и загудел:

– Говяжьи рёбра «Беньвенью», господа, приготовлены в красном вине с пряными травами. Это вам не фазан фаршированный, – уколол местного повара, лицо коего запылало духовочным жаром праведного гнева.

– И выпить нечего.., – заблажил, развеселив генералов, Аким. – Ни жидкой синьки «Идеал», ни ханшина…

Сидящая рядом Ольга с трудом справилась с улыбкой.

– Одни «Шато–Лафеты».

– Лафиты, – поправила бунтующего сына мать.

«Каким был невоспитанным молодым человеком, таким и остался, – нежно глянула на метрдотеля мадам Камилла. – Вот за кого замуж следовало выходить», – изменила первоначальное своё мнение.

– После завтра, двадцать первого мая, Храмовый праздник ПВУ – день памяти Святых Равноапостольных Константина и Елены, – оглядел заставленный окороками, колбасами, копчёным осетровым балыком, севрюжатиной с хреном, малосольной сёмгой стол, и отодвинул вазочки с чёрной и розовой сиговой икрой. – Вот уж наемся пирогов с ливером, – ввёл в ступор метрдотеля и вызвал поощрительную улыбку на лице генерала Драгомирова.

– А пампушек с чесноком нема? – поддержал тот поручика, присовокупив к ступорному метрдотелю княгиню Извольскую, графиню Борецкую и баронессу Корф.

– Не–е–т, – проблеял бедный представитель ресторана «Кюба». – Есть лангусты паризьен и жареное седло дикой козы.

– Сёдла не ем! Я на них езжу, – вызвал бурный смех Акима и его двоюродных братьев старый генерал.

«Солдафонами сынки растут», – расстроился Георгий Акимович, глядя на Арсения и Максима, кои сидели на самом краю стола.

– Для уважаемого общества, – выделил голосом слово «уважаемого» метрдотель, – шеф–повар ресторана «Кюба» приготовил традиционную русскую закуску – потрошки зайца «по–хлудовски». С белыми грибами в сливочно–коньячном соусе, запечённые с тимьяном и пармезаном.

– Тимьян выбросьте, а коньячку побольше… Чего Лизавета не пришла? – закусывая водку потрошками зайца с белыми грибами, да ещё в коньячном соусе, поинтересовался у Георгия старший брат. – С еврейскими револьцюнерами какую–нибудь пакость батюшке–царю готовит? – независимо выпятил грудь под осуждающим взглядом жены. – Молчи, о ироничная Далила[4]4
  Далила – коварная женщина. Выведала тайну Самсона и выдала её филистимлянам.


[Закрыть], – шутя погрозил ей пальцем.

– Максим, что ты себе позволяешь? – взвился младший, сорвав с шеи салфетку и отставив салат с маринованной бараниной.

– Нежная баранинка, обжаренная с добавлением розмарина и тимьяна со спелой сливой, – подбежал к нему метрдотель, думая, что клиент недоволен блюдом.

– Да иди ты со своим тимьяном в спелую сливу, – послал его профессор, несколько восстановив к себе уважение брата и генералов. – Евреи сродни русским. В их душе тоже есть загадочность и тайна… И такая же внутренняя страсть и сила.., – вновь уронил восстановленное было генеральское уважение.

Зато братской таки любовью засветились глаза метрдотеля, в ту же минуту забывшего о спелой сливе и зашептавшего:

– Для избранных есть прекрасная фаршированная щука, из старинных иудейских придумок в области кулинарии, – старательно выговаривал букву «р». – Ради одного такого кусочка мои родственники Собельсоны… Да–да, те самые… Через два дома влево… Живьём в землю закопались…

Георгий Акимович раздражённо сопел, не слушая, чего вещает этот упитанный шеф–повар или кто он там…

– Ага! Страсть у них и сила… К дури какой–нибудь, – внёс свою лепту в умный разговор генерал Троцкий.

– Как вы правы Владимир Иоанникиевич, – поддержал товарища Рубанов–старший. – Георгий, даже твой любимый интеллигент Чернышевский это подметил.

– И что же он подметил? Да не нужна мне фаршированная щука твоих Собельсонов…, – буркнул метрдотелю.

– Что революционер Рахметов спал на гвоздях, а не с Верой Павловной… Отчего той снились безумные эротические сны.

– Бу–а–а–а! – затряс щеками Драгомиров, в восторге хлопая рукой по колену.

– Максим Акимович, здесь дети, – пресекла ещё какое–то литературное наблюдение супруга Ирина Аркадьевна, на секунду отвлекшись от беседы с дамами. – Вы поменьше коньячным соусом увлекайтесь…

– А ещё есть рыбная закуска «Засучите, пожалуйста, рукава» от трудолюбивых переселенцев из Бердичева Черномордичей, – вновь зашептал на ухо профессору знаток гифилте–фиш.

– Да отстаньте вы от меня. Революционеры – святые люди, – чуть не взвыл от обуревавших его чувств Георгий Акимович, вызвав своим воплем несварение желудка у генерала Троцкого. – Царские палачи несколько дней назад повесили Каляева… Приговорили к смертной казни Гершуни.

Видя, как из рук Драгомирова выпал кусок зайчатины, старший брат на повышенных тонах патетически воскликнул, прежде прополоскав горло коньяком:

– И правильно, что повесили! А Гершуни заменили смертный приговор на каторгу… Убежит ведь, нехристь…

– Государь месяц назад даровал российскому народу религиозную свободу, – вновь принялся за зайчатину генерал.

– Вот именно, Михаил Иванович. В отличие от бомбистов, император хочет примирить людей… Он даже слишком мягок… Недавно, на генерал–адьютантском дежурстве разговорился с фрейлиной императрицы баронессой Буксгевден. Не наедине. Барон Фредерикс находился рядом, – с улыбкой успокоил жену. – Она так охарактеризовала Николая… Я с ней полностью согласен, потому и запомнил: «Простой в обращении, без всякой аффектации, – в отличие от моего брата и прочей русской интеллигенции. – Имеет врождённое достоинство, которое не позволяет забывать, кто он. Сентиментален, совестлив. Мировоззрение старинного русского дворянина. Простодушен и снисходителен к человеческим слабостям, – укоризненно глянул на жену. – Деликатный. Но без фамильярности. Соблюдает писанные и не писанные нормы и правила. В этом щепетилен». Потому–то не пожалел даже своего дядю – великого князя Павла, когда тот сошёлся с мадам Пистолькорс. Императрица, в отличие от нынешних – тургеневская женщина…

– Сударь! Чего это вы на меня язвительно глядите? – деланно возмутилась Ирина Аркадьевна. – Все присутствующие здесь дамы – тоже тургеневские женщины, – развеселила компанию. – А какие, по–вашему, современные женщины? – заинтересовалась она.

– Тургеневскую женщину сменила женщина–революционерка. Не признающая семью, родство и собственных детей. Зато боготворящая террор и революцию. Все эти Веры Фигнер, Засулич и иже с ними…

– А «иже с ними» – не моя ли дочь? – зло сузил серые глаза, пригладив тонкими дрожащими пальцами небольшие усики над обидчиво оттопыренной выпачканной в жиру губой. – Лиза вращается в кругу интеллигенции.

– О–о–о! – обрадовался подброшенной теме Максим Акимович. – Прав был Чехов, устранившись от похабно–либеральной литературной толкотни и аттестуя русскую интеллигенцию, как бессильно–жалкую обывательщину с тряпичной душой. Жалкие фразёры, – оскорбил до глубины профессорской души своего брата.

– А сейчас–то кто у власти? Согласно твоему любимому Николаю Лескову: «Всё истинно честное и благородное сникло… Люди достойные одного презрения идут в гору. Бедная Родина, с кем она встретит испытания, если они суждены ей…» – обрадовался, видя, как помрачнели старший брат и его товарищи.

– Здесь он прав… Судя по тем генералам, что руководят Маньчжурской армией, – неожиданно поддержал дядю Аким.

– Слышишь, Максим, и твой сын согласен со мной. Однако, ты серьёзный оппонент даже для профессора Санкт—Петербургского университета.

– Ха! Профессора… Твой кумир Савва Морозов высказал интересную и реалистичную мысль, что лучшие ораторы в России не краснобаи–адвокаты, я бы добавил – не профессора Санкт—Петербургского университета, а образованные предприниматели… Да ещё! – поднял вверх палец, концентрируя внимание. – Офицеры генерального штаба!

– Ой, жалко Савву Тимофеевича, – вздохнула Любовь Владимировна. – Из–за чего он, интересно, застрелился?..

– Ну конечно из–за любви, – аж захлебнулась от обуревавших её чувств баронесса Корф. – Всем известно, что он любил знаменитую этуаль Марию Андрееву…

– Да не может этого быть, – глянув на жующего сёдлышко козочки супруга, попыталась опровергнуть подругу княгиня Извольская.

– Ещё как может, – отринув приличия, махом выпила та бокал с вином. – В Москве, пардон, самой последней шавке это известно… Так москвичи выражаются, я лишь озвучиваю, – оправдалась перед дамами.

Мнение мужланов, хоть и генералов, её не интересовало.

– Всему Питеру известно, сколь москвичи вульгарны, – произнесла Борецкая. – Ходят слухи, – чуть не зашептала она, – что эту актриску боготворили Станиславский и Немирович—Данченко, а этуалька выбрала «босяка» Максима Горького.

– Женщина вамп, тоже мне, – неизвестно на что обиделась княгиня. – И ведь застрелился именно тринадцатого числа… А ещё говорят, что руки на груди покойного были сложены. Глаза закрыты и на них лежали пятачки…

– Золотые? – отвлёкся от козочки её супруг.

– Медные. Вы кушайте, сударь, и не вмешивайтесь в дамские разговоры, – мигом поставила, вернее – усадила его на место жена.

– И окно в сад распахнуто, – поддержала её Борецкая. – В прошлом году была в этой каннской гостинице «Ройяль—Отель», где Савву нашли мёртвым. И чуть ли ни в том самом номере, – округлила глаза.

– Ольга Дмитриевна, осмелюсь доложить, что версия самоубийства выгодна и французам – не придётся заводить дело и расследовать преступление, и российским следователям. Неизвестно куда потянутся ниточки этого громкого убийства.

– Наконец, друг мой, вы произнесли хоть что–то разумное, – поощрительно улыбнулась ему супруга. – Неожиданно ставшая вдовой Зинаида Григорьевна, долго объясняла каннской полиции, что видела выпрыгнувшего в окно мужчину, а рядом с остывающим телом нашла никелированный браунинг, который никогда у мужа не видела.

– Может, она и подсуетилась насчёт супруга? – выдвинул версию князь Извольский, введя в транс дамский контингент.

– А ей–то зачем? – через довольно продолжительное время произнесла баронесса.

– Ну как зачем, милочка? – безоговорочно приняла версию супруга княгиня. – Он всё состояние собирался подписать Андреевой…

– Не всё, а лишь миллион, – опровергла её Борецкая.

– Ах, Олечка, ты многое не видишь…

– Это что же я не вижу? – даже поперхнулась та «Шато—Роялем». – Ты видишь, а я не вижу.

– Дамы, дамы, не сортесь, – остудил женский словесный темперамент Драгомиров. – Я эти дела хорошо знаю. Убили этого чудака…

«На себя–то посмотри», – подумал князь, но внимательно прислушивался к речи генерала.

– … революционеры. Савва Тимофеевич, не пожелаю ему Царствия Небесного, отдавал огромные деньги на партийные нужды, но потом узнал, что идут они на террор.., и отказал эсдекам в материальной поддержке. И вот вам результат, – развёл в стороны руки, опрокинув бокал, но не обратив на это внимания.

Аполлон мигом навёл на столе порядок, бросив гордо–высокомерный взгляд на нерасторопных официантов: «Куда вам, «кюбатистам», до меня».

– … Бомбисты попытались заставить Морозова передумать и грозили застрелить… Но вы знаете его упрямство. Шантажу он не поддался…

– И тогда последовал роковой выстрел, – докончил за генерала князь. – В корень зрите, Михаил Иванович. И я уверен, командуйте вы вместо Куропаткина Маньчжурской армией, Япония давно бы была разбита…

– Стар я уже командовать, – тяжело вздохнул генерал.

– Телеграфные агентства сообщают, что на следующий день после самоубийства Саввы Морозова, началось убийство эскадры Рожественского при Цусиме, – перекрестился князь. – Корреспонденты передают весьма противоречивые известия относительно боя в Цусимском проливе.

– Да потому что информацию черпают грязным ковшом на базаре, – встрял в разговор Аким и покраснел. – Как можно в мои годы сметь, своё суждение иметь, – улыбнулся обществу. – Однако кухарка вчера сообщила, что божий человек Боря Дрыга, на Александровском рынке катался по траве, дёргался, и во всю глотку вопил: «Топи японские, топи японские…»

– Коли официального известия нет, то нечего и огород городить, – перебил сына Максим Акимович, но его в свою очередь перебил вошедший в зал и громыхнувший приставленными каблуками денщик Антип.

– Там, – указал пальцем за спину, – скороход с дворца припёрся с депешей… А до этого таксофон страсть как звенел…, – рассмешил гостей.

Через десяток минут, вернувшийся с какой–то бумагой в руках Рубанов–старший, произнёс:

– Господа, окончательно подтвердилось, что наш флот разбит. Адмирал Рожественский, раненый в сражении, захвачен в плен…

На следующий день после училищного праздника, Максим Акимович уговорил сына съездить на открытие сезона императорского яхт–клуба, что на Крестовском острове.

– Пришло приглашение в качестве почётного гостя посетить яхт–клуб. Сегодня у них назначен так называемый подъём флага. Присутствовал как–то раз. Весьма полезно побыть на свежем воздухе при головных болях, вызванных…

– Всё–всё–всё, папа'. Еду.

– Архип Ляксандрыч запряжён и в дорогу готов, – торжественно доложил Аполлон.

На Невском столкнулись с парадным дворцовым выездом.

– Царица с дочками куда–то направились, – сообщил сыну Максим Акимович, разглядывая ландо «адамон» с шестёркой белых лошадей цугом по две. Кучера не было, а на каждой левой лошади сидел форейтор, одетый под жокея. – В карете жарко, вот и выбрали ландо. Император начинает осваивать «мотор», как называют ездоки этот гремящий драндулет.

– Накоплю денег, тоже куплю, – позавидовал императору Аким.

– И хочется тебе копотью дышать? – осудил его отец. – То ли дело – лошадка, – несколько критически оглядел поднявшего хвост и обильно опроставшегося рысака.

– Природными запахами, ваше превосходительство, дышать, разумеется, пользительнее, – вздрогнул от клаксона обогнавшего их автомобиля Аким.

Шофёр, вцепившись в руль жёлтыми перчатками с крагами, целеустремлённо гнал фыркающее «дьявольское создание», как отзывались об авто крестящиеся на тротуаре бабушки, куда–то вдаль.

– И кнутом не успеешь стебануть мерзопакостника, – взгрустнул Архип Александрович, сдерживая рысаков, – только и остаётся от всей души пожелать, чтоб столб нехристю дорогу перебежал.

Но самому ему загородил проезд фаэтон в английской запряжке, с грумом в цилиндре вместо кучера в шляпе.

– Геть с дороги, чучело аглицкое, – основательно разобидел сидящего в экипаже атташе английского посольства: «Как он узнал про меня? – задумался дипломат. – Ведь на лбу, как русские говорят, не написано».

– Архип, высади нас около пристани, – велел Рубанов–старший. – На пароходе свежим воздухом подышим. Лайб[5]5
  Лайба – двухмачтовая или трёхмачтовая парусная шхуна небольшого водоизмещения.


[Закрыть] сегодня буксиры понатащили, – оглядел лес мачт с переплетённой оснасткой. – Из Финляндии товара навезли, – по настеленным мосткам добрались до понтона с красочной от рекламных щитов и яркой охры надстройкой, выдержанной в древнерусском стиле с резьбой и фанерными крашеными петушками.

Встав под громадным жёлтым жуком, оповещающим обывателей о мыловаренном заводе господина Жукова, стали любоваться чёрной калошей с красным нутром от фабрики «Треугольник», прочитав затем рекламу страхового общества «Россия», с дебелой русской красавицей в натуральную величину.

– Папа', под жуком написано, что пять поколений опытных хозяев стирают мылом А. М.Жукова. Ты чем штаны стираешь?

Отец и сын пытались шутить, старательно пряча в душе затаившуюся боль от Цусимы.

– А вон и пароходик дымит свежим воздухом, – указал Аким на тёмно–синий кораблик с жёлтой кормовой каютой, вспомнив, как они с Дубом плыли к домику Петра Первого перед экзаменами в гимназии: «Будто сто лет прошло», – заплатив по пятачку, по сходням взошли на покачивающуюся посудину Общества лёгкого финляндского пароходства.

– Полный кот-т, – прозвучала команда.

Через несколько минут, жизнерадостно пыхтя чёрным дымом из высокой чёрной трубы, пароходик принялся догонять длиннющую баржу с дымящим от натуги буксиром впереди.

Поравнявшись и погудев трудяге, пароходик помчался к мосту, у которого капитан и он же рулевой, скомандовав: «Малый кот-т» и явно рисуясь хваткой морского чёрта перед генералом и офицером, доселе не посещавшими его судно, профессионально, с помощью рычагов и балансиров опустил трубу, и искусно провёл ненаглядное своё корыто под низкой аркой моста.

– Ловок, шкипарь, – похвалил финского морского волка отставной безрукий моряк в белой форменке с синим воротником, в свою очередь пыжа грудь перед военными. – Хошь верь, хошь нет, – делился впечатлениями с другом – разносчиком табачных изделий, – а земля на Мадагаскаре – чистый чернозём. Чего не воткнёшь, всё у их растёт как на дрожжах. И вот те святой крест, – оглянулся на генерала, – бананья всякие, ел я там как ты – репу, а ананасьями закусывал…

Перемигнувшись, Рубановы с удовольствием слушали ностальгические воспоминания.

– Я ведь был хто? – мутными глазами воззрился на приятеля.

– Хто? – повторил тот, попутно передразнив капитана: – Средний кот-т.

– Моряк Тихава окияну, – стукнул себя в грудь. – Балтийское море супротив него – тьфу. Лужа солёная… Осенью прошлого года с самим контр–адмиралом Рожественским в поход вышел на флагманском «Князе Суворове», – лихо сдвинул на затылок бескозырку в белом чехле.

– Уже в походе Зиновий Рожественский стал вице–адмиралом, получив на погон второго орла и вскоре – генерал–адьютантом, – низким голосом, чтоб не привлекать внимания рассказчика, сообщил сыну Максим Акимович.

– Встанет, бывало, памятником на капитанском мостике, и командует из–под бороды, матеря, кто под руку попадётся… В душу, в бога, в двенадцать апостолов, поимённо, с большим боцманским загибом. Раз и меня обложил, – радостно плюнул за борт, но плевок прилетел обратно, доставшись другу.

Тот воспринял его за брызги воды.

– Я ведь на флоте машинный квартирмейстер был… По пехотному – младший унтер–офицер. Пройдя экватор и тропик Козерога, обогнули мыс Доброй Надежды, взяв курс на Мадагаскар, и пришли в бухту Носси—Бэ, – поражал товарища чудными названиями окрестностей.

«Тропа козьего рога, – фыркнул тот носом, тут же вспомнив, – нос бе–е. Наши названия лучше. Я, к примеру, с села Мошонка, Псковской губернии. Старики бают, названо от богачества… Но не такого, как у купцов, поменьше. У тех – мошна… Или свата взять. Тот и вовсе с Муходоевки, Рязанской губернии. Лишь у хохлов в Малороссии прозванья лучше… Супружница моя, с села Почекуево. Под Черниговом, говорит, эта самая деревня располагается. Все местные мужики, говорит, заместо буквы «к» – «х» норовят вставить. От жизни паскудной и жён пакостных… В этом они – ох как правы. Всё у этих почекуевцев с буквой «х», ни как у людей… Бабка сказку дитю рассказывает…У ей главный паскудник – Кощей Бессмертный… А у жены в той же сказке – Чахлик Невмерущий…

– А в этой Носси—Бэ, – отвлёк от размышлений разносчика табачных изделий, – есть городок уездный Хелльвиль…

– Чаво? – открыл рот товарищ: «Это почище Почекуева будет». – Даже в Малороссии таких наименований нет… Городишко Карасук у них есть и село Безводовка – вот уж обидно для мужиков… – Велльхиля…

– Хелльвиля, – поправил его моряк. – Там горы, пальмы с обезьянами, ну, как у нас вётлы с котами.., и дюже приятно пахнет хруктами, как у нас летом в разнотравье. Либо, кады штоф водочный раскупоришь… Но любоваться некогда было. Три дня уголь грузили. Только и слышали от боцманов: «Ходи веселей! Шевелись давай!». Вот там руку и потерял, – заскрипел зубами моряк. – Зашиб сильно и отрезали. Больно быстро мясо в энтих местах гнить начинает… А ноне услыхал, что всех товарищей моих японец потопил, – смахнул слезу моряк. – Мне, оказывается, больше их повезло, что домой на торговом корабле отправили.

– На тебе червонец, моряк, товарищей помянешь, – протянул ему красную кредитку Аким, сходя за отцом на причал.

На рейде, украшенные флагами, качались десятки парусных яхт различных типов: шхун, тендеров, швертботов. Виднелись и моторные яхты с каютами и без.

Между ними сновали ялы и вёсельные плоскодонные лодки.

С выстрелом, времён адмирала Нахимова, пушки, суета постепенно улеглась, и начался торжественный молебен.

Рубановых, долго раскланивающийся с Максимом Акимовичем командор в мундире адмирала прошлого века при треуголке и кортике, поставил в первых рядах, неподалёку от высокой береговой мачты.