Текст книги "Держава (том третий)"

Автор книги: Валерий Кормилицын

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 27 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

* * *

Выпив в кабинете утренний чай, Николай вяло перебирал фотографические снимки, мыслями уйдя в далёкую от столицы Одессу: «Как же могло произойти столь невероятное событие? Бунт на эскадренном броненосце Черноморского флота. Ведь «Князь Потёмкин—Таврический» один из лучших кораблей, вступивший в строй за год до этого», – отложив карточки, раскрыл дневник.

Чуть подумав, записал: «Получил ошеломляющее известие из Одессы о том, что команда пришедшего туда броненосца «Князь Потёмкин—Тавричес–кий» взбунтовалась, перебила офицеров и овладела судном, угрожая беспорядками в городе. Просто не верится», – аккуратно отложил ручку и тоскливо глянул в окно, а затем на вошедшего скорохода, доложившего, что в приёмной собрались посетители.

Вместе с ним в кабинет прошёл и дежурный камердинер.

Раскрыв камер–фурьерский журнал на последней странице, император прочёл, кто записан на приём: «Ведь с вечера ещё знал, и всё вылетело из головы». – Пригласи министра внутренних дел и генерал–адьютанта, – велел камердинеру.

Флигель–адъютант, всё время находящийся во время аудиенций в приёмной, с поклоном пропустил в кабинет министра и генерал–адьютанта Рубанова, коротко кивнувшего в ответ.

«Министр на флигелишку и внимания не обратил, – отметил Максим Акимович, кланяясь императору и усаживаясь в кожаное кресло неподалёку от стола. – Ну как же… Бывший Московский губернатор и ближайший друг ныне покойного великого князя Сергея Александровича, – с прищуром глядел, как краснеет и бледнеет не привыкший ещё к общению с самодержцем Булыгин. – Не Плеве, конечно, и тем более не Сипягин, однако и не либерал Мирский. По отзывам на коротке с ним знакомых людей, человек честный, с

довольно обширными познаниями, но вместе с тем – благодушный, не любящий ни борьбы, ни политической суеты… Как поведал мне генерал Драгомиров: «Булыгин – подлинная «булыга», грузно лежащая на месте, под которую и вода не течёт». – Может, ошибается Михаил Иванович. Вон как перед батюшкой–царём распинается… И проект законосовещательной Думы готовит», – прислушался к докладу министра.

– Ваше величество, в начале мая состоялся съезд «Союза союзов» во главе которого стал Милюков. Но произошёл небольшой раскол. Большевики обвинили съезд в умеренном либерализме и покинули его. Кроме союза адвокатов, инженеров, профессоров и других, четыре союза в «Союзе союзов» создавались не по профессиональному признаку: Крестьянский, Земцев–конституционалистов. Это помещики, – уточнил он. – Союз еврейского равноправия и союз равноправия женщин.., – укоризненно глянул на хохотнувшего Рубанова.

– Извините, ваше величество, – попытался подняться из кресла Максим Акимович, но вновь упал в него по мановению царской длани.

– … То есть пытается объединить все оппозиционные силы, – перевёл дух министр. – В конце мая они провели Второй съезд и приняли решение об организации всеобщей политической забастовки совместно уже с революционными партиями.

– Всё это для меня не новость, в отличие от бунта на корабле, – вздохнул император. – В начале июня принимал в Петергофе их делегацию, и даже прочёл вручённую ими петицию. Потому я и тороплю вас, уважаемый Александр Григорьевич, подготовить манифест об учреждении Государственной Думы для обсуждения законодательных предположений. На выборах преимущество следует отдать крестьянам, как наиболее надёжному монархическому и консервативному элементу. Дворяне, к сожалению, выходят из моего доверия. В ответ на речь главы делегации профессора, князя Трубецкого…

«Умнеют князья… Не по дням, а по часам… Только не туда, куда следует. Что Святополк—Мирский, что Трубецкие и прочие, вкупе с ними, Пахомовы», – дал мысленную характеристику сильным мира сего Рубанов.

– …»Моя воля – воля царская, – сказал я тогда, – созывать выборных от народа – непреклонна. Пусть установится, как было встарь, единение между Царём и всей Русью…» – Надеюсь, вы будете содействовать мне в этой работе? – разрумянившись, оглядел своих визави Николай.

«Так и будет!» – воодушевился Булыгин.

«Никогда этого не произойдёт!» – пессимистично нахмурился Рубанов.

– Около 90% земли, ваше величество, сейчас находится в крестьянском владении, – помахал каким–то исписанным листом министр. – Крестьяне – это наша опора… Россия сейчас на подъёме и входит в число пяти крупнейших по экономическому развитию стран: США, Германия, Англия, Франция и Россия… Рост нашей экономики на втором месте после Америки, а кое в каких отраслях и на первом, – вдохновился Булыгин. – Если победим в войне, то уже по многим показателям, вскоре, станем на первое место!..

– Обязательно победим! – на этот раз поднялся из кресла Рубанов. – Мы собрали сил намного больше, чем Япония…

– Садитесь, садитесь, Максим Акимович, – на этот раз поднялся и стал ходить по кабинету государь. – Как вы знаете, господа, – медленно, раздумчиво повёл речь Николай, – через два дня после Цусимы правительство Японии телеграфировало своему послу в Париже о заключении мира с Россией. Словно они проиграли сражение. Теперь и американский президент хлопочет о мире… Во времена моего деда Англия, Франция и Австрия открыто начали агрессию против России, развязав Крымскую войну. Теперь они загребают жар чужими руками… В наше время Англия нашла в лице США нового союзника и развязала русско–японскую войну. Я не соглашусь на мир, пока хоть один японский солдат будет топтать российскую землю.

– Вы правы, ваше величество, – благодарно глянул на императора Рубанов. – Внешнему врагу нас не одолеть… Победить Россию могут только русские, что сейчас и происходит…

– Я услышал вас, Максим Акимович… И считаю, что основа русской мощи находится в области духовной… Потому, наравне со снарядами и приказывал отправлять в Маньчжурскую армию иконки для солдат. Над чем так потешались в некоторых газетёнках. Всю жизнь помню суворовский афоризм: «Безверное войско учить – что ржавое железо точить». А безверие сейчас и внушается простым людям. Разве я этого не понимаю. Образованное общество отошло от веры поголовно… У них не стало идеала, – в волнении оглаживал бородку. – Точнее, национальные традиции и святыни разменяли на западный либерализм. Отринули Бога, а вместе с ним потеряли национальную почву и исторические корни. Куда всё это приведёт – не знаю. Но вряд ли к чему–то положительному. Те же писатели… Ну, с Толстым всё понятно. Или с Горьким. Но даже чеховское мировоззрение – неприятие любого идеала, просто изумило меня. Как можно жить без идеала?

– Чехов сказал: «У меня нет убеждений!» – проявил эрудицию министр внутренних дел.

– Более того, Чехов пришёл к выводу, что мир абсурден… Трагедию не отличить от фарса, – поразил собеседников Рубанов, подумав: «Как славно, что на дежурстве читал о Чехове в забытой флигилишкой книжонке. А может, специально оставил, дабы подковать генерал–адьютантов». – Смысл рассказов Чехова: жизнь алогична и все попытки придать ей смысл ни к чему не приведут, а только усилят ощущение абсурда… Надежды, счастье, идеалы – иллюзорны.., – сделал паузу, подождав, пока потрясённый его литературоведческими познаниями император устроится в кресле. – Распалась связь времён, – продолжил он, морща лоб и вспоминая текст. – Всё существует отдельно, обособленно. Никто не способен на сочувствие, сострадание.., – услышал, как император простонародно шмыгнул носом. – Если нельзя понять жизнь – можно ли понять человека?..

– Рубанов, да вы академик, – улыбнулся Николай, велев принести в кабинет кофе.

Разговор явно стал занимать его.

– Пушкин привёл слова Пугачёва: «Богу было угодно наказать Россию через окаянство моё…» Народ сам сказал про себя: «Из нас как из дерева – и дубинка и икона. В зависимости, кто это дерево обрабатывает: Сергей Радонежский или Емелька Пугачёв…» А он, со своими подмётными письмами, и в подмётки не годится современным революционерам. Надеюсь, в нашей компании нет филёров? – отхлебнул из чашки государь и улыбнулся своей шутке.

– Один из нас может в департамент полиции настучать, – поддержал царя генерал–адъютант, покосившись на Булыгина.

– Мы все образованные люди и к жандармам не побежим, – рассмеялся тот, сгорая от любопытства – что же хочет поведать им Николай.

– Я думаю, реформы предка моего, императора Петра Первого убили русскую душу. Как это не прискорбно говорить, но так оно и есть… Мне ближе его сын – Алексей, любивший старую Русь с её церквами, колокольным звоном, теремами и всем старинным укладом жизни, – разволновавшись, закурил, предложив портсигар с папиросами гостям. – Царевич выступал против преобразований отца. Их отношения с каждым годом обострялись, что неминуемо привело бы к трагической развязке. Алексей понимал это, и со своей невенчанной женой Ефросиньей бежал за границу. Пётр поручил хитрому и беспринципному дипломату Петру Андреевичу Толстому… Иуде Толстому, как называли его современники… Представляю, каково Льву Николаевичу читать подобные отзывы о своём предке, – вставил приятную для души ремарку Николай и продолжил, – …вернуть блудного сына в Россию. И тот хитростью, посулами и обманом, что свойственно многим Толстым, вернул его в Петербург. Бедного Алексея заточили в Петропавловскую крепость, где он в 1718 году скончался… Точнее – был убит. И по указанию Петра, похоронен в недостроенном Петропавловском соборе. Вскоре родилась легенда о том, что Пётр приказал установить над могилой сына гигантский шпиль, напоминающий языческий осиновый кол, вонзённый в сердце преступника – дабы крамола не распространялась по Руси, – порадовался, что заинтересовал царедворцев. – На этом история не кончается, – закурил новую папиросу. – Первая жена самодержца и мать Алексея – Евдокия Лопухина прокляла Толстых до двадцать второго колена, и первым почувствовал силу проклятья сам Пётр Андреевич Толстой. В 1727 году, после смерти монарха, его арестовали и сослали в Соловецкий монастырь, где он был заключён в каменную келью,

вырубленную в монастырской стене. Там через два года и скончался. Толстые, как бы ни выставляли себя образованными людьми, весьма суеверны и поголовно носят на груди образки с изображением покровителя рода Толстых святого Спиридония. Он и является им в «лучезарном видении» перед смертью. Проклятие периодически о себе напоминает. В роду Толстых время от времени появляется либо слабоумный, либо аморальный тип, как небезызвестный Фёдор Толстой. Картёжник и шулер, – улыбнулся Николай. – Когда Грибоедов изобразил его в комедии «Горе от ума», Фёдор Толстой собственноручно, против грибоедовской строки «и крепко на руку нечист» пометил: «В картишки на руку нечист», – и приписал: «Для верности портрета сия поправка необходима, чтобы не подумали, будто ворую табакерки со стола». Вот такой вот циник, – развёл руками государь. – Карточные игры, по преданию, изобрели во Франции для забавы слабоумного короля Карла Шестого, прозванного Безумным. В Уложении Алексея Михайловича от 1649 года, предписывалось с игроками поступать: «Как писано о татях… То есть бить кнутом и рубить им руки и пальцы». – Ежели бы в наши дни исполнялся этот указ, ни одного сановника с пальцами не осталось бы, – рассмеялся государь. – Кроме меня, конечно, ибо предпочитаю домино и бильярд. Говорят, что радением дипломатического корпуса в Россию занесена карточная игра в покер… Не освоили ещё, господа? – с улыбкой обратился к растерявшимся сановникам. – А теперь вернёмся к нашим баранам… Максим Акимович… Да сидите, сидите. Как вы относитесь к генерал–адьютанту Виктору Викторовичу Сахарову?

– Поведения чинного, ваше величество, казёнкой не балуется и насчёт женского пола весьма благопристоен, – не понял ещё, что разговор принял серьёзный государственный характер.

– Ну, прям – отчётливый сугубец. Принято решение уволить его с должности военного министра… И сообщить это известие поручается вам.

Но всё это были форменные пустяки, в сравнение с тем, что 1‑го июля Рубановы встретили самого младшего своего отпрыска.

Слезам, поцелуям и объятьям не видно было конца.

Забытая всеми Натали, держа на поводке Ильму, одиноко стояла у подножки вагона. Столкнувшись взглядом с Акимом, вспомнила, что он прочёл ей когда–то давным–давно: «Невидимой нитью соединены те, кому суждено встретиться, несмотря на время, место и обстоятельства… Нить может растянуться или спутаться… Но никогда не порвётся…»

Доктор категорически не рекомендовал неделю, а то и две, покидать больному госпиталь. И даже Максим Акимович не сумел его переубедить.

Присутствующая здесь же Ольга старалась не замечать бывшую свою подругу и неудачливую соперницу – свадьба–то через неделю будет у неё, а не у Натали.

Аким старался о Натали не думать, убрав с глаз долой все реликвии: коралловые бусины и фотографические карточки, где снят был вместе с ней.

Мадам Камилла, проставляя фамилии с лежащего перед ней списка, писала пригласительные билеты, роль которых выполняли открытки с видами Петергофского фазанника.

«Бесприданницу взяли, – язвительно улыбалась она, набрасывая текст. – Небольшая деревенька где–то под Нижним Новгородом… Заложенная и перезаложенная. Я всегда знала, что младшие Рубановы – плебеи. Таких и жён себе выбирают», – полюбовавшись своим красивым почерком, прочла: «Его превосходительству Троцкому Владимиру Иоанникиевичу с фамилией, от Рубановых Максима Акимовича и Ирины Аркадьевны.

В день бракосочетания сына своего с девицей Варницкой Ольгой Николаевной, покорнейше просим Вас пожаловать на бал и вечерний стол, имеющий быть 8 июля 1905 г. в ресторане «Кюба». Венчание имеет место быть в церкви Спаса Нерукотворного Образа, что на Конюшенной площади, в 4 часа пополудни».

«А как до нашей свадьбы этот паразит Аполлошка романтично писал: «Любезная Камиллочка. Тысячу раз целую Ваши белые ручки и приглашаю в следующее воскресенье на утреннее гулянье в Летнем саду и горячий кофей в китайском домике. Всегда Ваш. Аполлон». – Стёрла пальцем скатившуюся слезу. – Совсем хорошие манеры растеряла», – достала платочек и громко высморкалась.

В ночь перед венчанием, Аким, как когда–то давно, ещё до войны, положив подбородок на скрещенные руки, не моргая, глядел на бутылку красного вина, таинственно мерцающего от огонька свечи.

Унося время, тикали настенные часы.

На столе в беспорядке лежали несовместимые по своему характеру вещи: чернильница с торчащей из неё ручкой, пригласительные открытки, букетик завядших полевых цветов, что на прогулке за город собрала Ольга. Библия. Наган. Рассыпанные карты – играл с Олегом и братом, убежавшим всё же, из госпиталя. Наполовину наполненный вином бокал и в нём три коралловые бусины, которые зачем–то достал из шкатулки, и приткнутая к бокалу карточка из прошлой жизни, где он напряжённо смотрит на фотографа с пышным бантом на шее, а Натали сидит в кресле с улыбкой Джоконды. Таинственной, как искрящееся от свечи вино, – встряхнул бутылку и залюбовался загадочными пузырьками: «Была зима, когда я так же грустил о ней, и летели серебристые снежинки… А сейчас, хотя и лето, с деревьев полетели первые жёлтые листья… И я видел жёлтые капельки дождя, стекающие с жёлтых листьев… И их черное отражение в чёрной глади озера… Жёлтые глаза и жёлтые листья… Чёрная вода и её чёрные волосы… Она растворилась в природе и мне от неё не уйти… Фата паутины на ветке берёзы и коралловые бусы на рябине… Гадать не ходи, всё ясно и так…», – отпил из бокала, всмотревшись в три красные рябиновые ягоды на дне.

В церковь всей семьёй ехали в карете.

Волнуясь, Ирина Аркадьевна, на взгляд супруга, болтала всякую чепуху, думая совершенно о другом.

– Друг мой, – обратилась к мужу, – ну почему в твою голову пришла идея – венчать сына в Конюшенной церкви… Я понимаю… Профессиональная тяга: «Всё ли в ресторане подготовили?» – пронеслась мысль. – Здесь ведь Александра Сергеевича Пушкина отпевали в феврале 1837 года. А в марте 1857 – отслужили панихиду по скончавшемуся в Берлине Глинке… Прости Господи.., – перекрестилась она.

– Зато сегодня день Казанской иконы Божией Матери, что очень хорошая примета для бракосочетания… А в шестидесятые годы прошлого века здесь венчался сам Березовский.

– Какое счастье… Березовский венчался…

– Не одесский финансист Березовский, а известный церковный композитор, – уточнил Максим Акимович, развеселив младшего сына.

Смех закончился сухим кашлем.

– Глебушка, грудь не болит? – заволновалась мать.

– Со мной всё в порядке. Лучше Акима держите. По–моему, он из кареты выпрыгнуть собирается…

– Бежать уже поздно. Но Конюшенную площадь въезжаем, – беззаботно хохотнул Максим Акимович.

– От судьбы не убежишь! – выходя из кареты, промолвил Аким.

– Что так мрачно, сынок? – похлопал его по плечу отец. – Я в своё время тоже хотел убежать, но, слава Богу, не удалось… Гости собрались, – остудил пыл хотевшей что–то сказать жены, нежно взяв её под руку.

Оркестр Павловского полка загремел туш.

– Ур–ра! – закричали офицеры полка, прибывшие по такому случаю из Красносельского лагеря.

Генералы Щербачёв и Троцкий подошли поздороваться к Рубанову–старшему. Офицеры, во главе с Ряснянским, в лёгкую уже принявшие на грудь, принялись качать виновника торжества. Ирина Аркадьевна влилась в компанию кумушек: графини Борецкой, княгини Извольской и баронессы Корф.

– Опаздывает невестушка, – поджала губы баронесса.

– Так и положено, – вступила в полемику Извольская.

– Мужей сразу следует брать в руки, – поддержала её Борецкая.

– Шаферы, вы где? – спустился, наконец, на грешную землю с горних высей Аким, оправляя белый китель.

– Здесь, ваше превосходительство, – выступили вперёд Гороховодатсковский с Будановым.

– Во–первых, вот вам деньги, угостите мою роту… Во–вторых, вы, господин Буданов, шафер моей невесты. А вы, сударь Гороховодатсковский, надо мной венец держать станете. От этого будет вам счастье, радость и скорая женитьба, – на оптимистичной цыганской ноте закончил инструктаж жених.

– Да-а! Непростое дело – жениться, – выразил общее мнение Ряснянский. – А вон и невеста прибыла, – кивнул головой в сторону подъезжающей кареты. – Прощайте, мой друг, – пожал руку Акиму, развеселив офицеров.

«Какие у меня красивые сыновья», – залюбовалась детьми Ирина Аркадьевна, с нежностью глядя на статных, в белых кителях с орденами, молодых офицеров.

– Ступай, Аким, получать Божие благословение, – перекрестила она сына, расцеловалась с матерью Ольги и поздоровалась с невесткой.

В притворе храма, как их учили, обручающиеся встали отдельно: Аким справа, Ольга – слева. Священник вынес из алтаря Крест и Евангелие, затем епитрахилью[8]8
  Епитрахиль – по–славянски «нагрудник» – символ власти Христовой, данной священнику.


[Закрыть] соединил руки жениха и невесты.

Аким почувствовал, как засосало под ложечкой, а Ольга – неземное счастье.

Перекрестив зажжёнными свечами, протянул их молодым. Приняв свечи, они тоже перекрестились и подождали, пока священник возвратится с кольцами, лежащими в алтаре на святом Престоле.

«Господи! Как ужасно чешется нос, – перекрестился Аким. – Явно к выпивке».

Шаферы, волнуясь не меньше молодых, приняли кольца и, согласно ритуалу, трижды произвели их обмен между женихом и невестой.

Певчие запели: «Слава Тебе, Боже наш, слава Тебе!», и Аким с Ольгой, ведомые священником, направились в центральную часть церкви, встав перед аналоем на белое подножие.

«Белый платок символизирует радость и целомудрие вступающих в брак», – вздохнул Аким, потеряв чувство торжества момента до такой степени, что даже не услышал вопрос священника:

– Имеешь ли, раб божий Аким, произволение благое и непринуждённое, и крепкую мысль, взять себе в жёны рабу божию Ольгу?

– Да! – с задержкой ответил он.

– Да! – с трепетом произнесла Ольга.

Возгласив: «Благословенно Царство Отца и Сына и Святаго Духа ныне и присно и во веки веков», священник возложил венцы на головы жениха и невесты, которые приняли стоящие позади них шаферы.

Певчие вновь запели псалмы. После молитвы «Отче Наш» нововенчаемые испили общую чашу с красным вином…

«Здесь нет уже трёх коралловых бусин, – с грустью подумал Аким. – А пришла ли она на венчание? Глеб может и пригласить», – полезли в голову грешные мысли, пока священник трижды обводил их вокруг аналоя.

Потом святой отец снял венцы – и всё… Они стали мужем и женой…

Выйдя из церкви под туш оркестра и видя радостные лица и открытые рты своих друзей, кричащих «ура!», Аким успокоился, не заметив рядом с Глебом Натали.

«Слава Богу – не пришла!» – с трудом справился с неожиданно обрушившейся на него тоской, кланяясь кричащим здравицы гостям.

Ольга, почувствовав его настроение, обеспокоенно повела плечами и головой, но увидев, что он улыбнулся, отнесла всё к волнительному таинству брака.

Натали пришла на венчание, но стояла в стороне от приглашённых, в толпе зевак.

«Отчего мне так тяжело? – глядела на счастливую Ольгу, держащую под руку Акима… – Своего мужа.., – прошептала она, с трудом сдержав слёзы. – Хороша же я буду, если разревусь… Он теперь совершенно чужой человек», – чтоб отвлечься, прислушалась к разговорам стоящих рядом тёток:

– Невеста – баба справная, – вынесла свой вердикт одна.

– А платье–то у ей со шлейфом и флёрдоранжем, – позавидовала другая.

– Чё–ё? Ругаться не надо, кума. А вот старинных обрядов не блюдут… Ни тебе хлеба–соли, не обсыпания хмелем… Коврик должны подстелить и наблюдать – кто первый ступит. Тот и станет в доме хозяином.

– Ну, ты и загнула, кума. Коврик стелют перед входом в жилище. А хозяином и так ясно, что муж будет… Вона, мядалей на грудях, что блох на собаке…

«Так ему и надо», – незаметно вытерла слёзы.

– Натали, вот ты где, – нежно взял её под руку Глеб.

– Ты чего от гостей ушла? – улыбнулся ей Олег и покрутил на пальце кольцо в форме лошадиной подковы с гвардейской звездой. – Экзамены сдал и без растений великой княгини Елизаветы Фёдоровны. Шестого августа, в одно время с юнкерами училища корнетом стану, а пока по–прежнему вольнопёр, – выставил плечо с трёхцветным бело–жёлто–чёрным кантом на погоне.

В ресторане, под звуки оркестра, гости чинно рассаживались за столами, поначалу согласно именным карточкам, вложенным в бокалы, но потом, наплевав на советы метрдотеля в чёрном смокинге, располагались, как им было удобно, но всё же с учётом родственных отношений, положения в обществе, чинов и достатка.

К ужасу Акима, Натали посадили напротив него, посерёдке между Гле– бом и Олегом.

Ольга, увидев её, скорчила недовольную гримаску, но затем независимо стала смотреть на побеждённую соперницу.

«Ну зачем я поддалась на уговоры Глеба и пришла сюда?» – страдала Натали, став необычайно красивой от волнения.

Одета она была проще всех дам, в обыкновенное серое платье с белым отложным воротничком. Волосы забрала в строгую высокую причёску. Всё это, отчего–то, придавало её необъяснимый шарм.

Метрдотель, заметив среди приглашённых Георгия Акимовича, занял боевую позицию неподалёку от его стула, рядом с официантом.

– Господа! – поднялся полковник Ряснянский, когда гости расселись за столами. – Разрешите начать торжественный свадебный обед тостом за счастье и здоровье новобрачных, – поднял бокал с шампанским.

Под туш оркестра и крики «горько», Аким с Ольгой встали и почтительно поклонились гостям.

– Образованные люди не целуются, а кланяются, – похвалила молодых графиня Борецкая.

Затем генерал Щербачёв, укоризненно покосившись на выскочку Ряснянского, предложил тост за здоровье родителей.

И вновь – туш и крики «горько».

– Позвольте порекомендовать, – склонился к уху Георгия Акимовича метрдотель, – Телятина «Бургеньон» на косточке. Прожарена до румяной корочки, с пикантным соусом из грибов. Во рту не услышите – растает как снег.

Профессор благосклонно кивнул головой.

– Господа! – прошёлся тот вдоль составленных столов, накрытых белой скатертью, за которыми сидели гости и родственники, даже не глянув в сторону отдельно стоящих столов, с офицерами и прочей нечистью. – Корейка ягнёнка «по–петровски» с грибами. Кто желает, могу предложить зайчатину с ежевикой и другими ягодами. Очень оригинален козлёнок «по–луарски» с картофелем, – тихим голосом сообщил Георгия Акимовичу. – Это мясо козлёнка, томлёное в собственном соку с добавлением пряных специй. А к блюду будет весьма кстати салат из солёных грибочков под названием «Не вашей бабушки дело», – покосился на Любовь Владимировну и замолчал, прислушиваясь к поднявшемуся с бокалом главе семейства.

– Господа! А теперь выпьем за вас. Спасибо, что пришли на свадьбу, – расчувствовался Максим Акимович.

– Очень приятно закусить тост корейкой ягнёнка «Ла Граве» с овощами, – забегал перед гостями метрдотель. – Это охлаждённая корейка молодого ягнёнка на косточке в изысканном маринаде с розмарином.

– Как он надоедлив, нелеп и вульгарен со своим меню, – осудила ресторанного работника княгиня Извольская, прислушавшись всё же к его совету отведать устрицы «Клер» и «полярное» блюдо из филе слабосолёного омуля и сига.

– В «Кюба» столы всегда поражают «безумством», – высказала свою точку зрения баронесса Корф.

– Дамы и господа! Не забывайте о нашем коронном блюде… Стерлядка «императорская» в шампанском… Печёночный тортик «Как еврей – так со скрипкой», – зашептал Георгию Акимовичу. – Кобеливхеры попробовав, от зависти посинели…

– И стали Ивановыми. Ха–а–ха–ха, – как простой студент, зашёлся смехом отведавший разнообразных вин профессор.

А за офицерскими столами уже затянули свадебную: «Кру–у–г аналоя води–и–л…»

«Про нас поют, – улыбнулся Аким. – Хорошо хоть, что не «Журавушку», – услышал бодрый марш Павловского полка.

Вскоре они с Ольгой открыли бал. Не полонезом, а вальсом.

Офицеры бросились приглашать дам.

Ряснянский, пропустив вальс и чуток покумекав, пригласил на мазурку графиню Ольгу Борецкую.

Мазурку сменил падеспань, после него танцевали падепатинер.

Генералы пили на троих водку и осуждающе покачивали головами, ожидая вальс.

Ольгу, уже Рубанову, а не Варницкую, чуть не в очередь приглашали офицеры.

Аким, присев отдохнуть, увидел, что Натали скучает одна и неожиданно для себя пригласил её на тур вальса.

Растерявшись, она пошла с ним в круг.

Танцуя, он мягко–мягко поднёс к лицу её бессильную, холодную от волнения ладонь и нежно–нежно коснулся губами запястья.

Рука её вздрогнула, а затем покорно и безвольно легла на его плечо.

– Ты весь в орденах, – прошептала она. – Но не мой… Моим ты был весь в нареканиях и нарядах не в очередь, – собравшись с силами, чуть заметно улыбнулась ему.

«Чего это они там интимно шепчутся»? – танцуя с Будановым, не сводила с них глаз Ольга.

«Холодна – как снегурочка», – провёл даму на место Аким.

После танцев, уже без аппетита, несмотря на старания поваров и метрдотеля, продолжили обед.

– Кто желает баранью рульку «по–черкесски». Вас ждут настоящие «Егорьевские» блинчики… А вот традиционный русский пирог из пшеничной муки с четырьмя начинками, да к тому же прослоенный блинами, – вертелся вокруг гостей метрдотель. – Дамы, на десерт торт «Бородино» с нежным малиновым желе… Или «гоголь–моголь» из свежих ягод с мороженым.

Но все уже наелись.

Офицеры, собравшись в кружок, покуривая, мирно беседовали.

Глеб у них пользовался огромным почётом.

– Приехал и удивился, – разглагольствовал он в кругу павловцев. – Революционеров тут героями считают, а нас – меднолобыми обзывают… От врача одного услышал…

– Сейчас он себе примочки на лоб накладывает, – дополнил речь товарища Кусков, которого тоже безоговорочно приняли в офицерскую среду – анненский кавалер. Значит не трус, коли клюкву на шашку получил.

– Э–эх, Рассея! – вздохнул Глеб. – Прольёшь ты ещё слёзы… Если последний оплот твой – армию, все ненавидят… И опомнятся потом, коли живы останутся, да поздно будет. А не выпить ли нам, господа? Под телятинку «Бургеньон» и пирог на четыре угла, – поднял настроение офицерских масс.

Воплотив в жизнь дельное предложение маньчжурского героя, стали рассказывать анекдоты.

– Господа, – ухмыльнулся Гороховодатсковский. – Говорят, в Красносельском лагере Змея—Горыныча великий князь Николай Николаевич поймал и на гауптвахту посадил… Чтоб, значит, дисциплину не нарушал.

Все замерли, приготовившись гоготать над изюминкой. Даже полковник Ряснянский.

«Царь–батюшка», – пошёл великий князь к императору. – Горыныч проголодался». – «А что он ест?» – «Дев невинных». – «Да–а! Видать – сдохнет у нас…»

– Бу–а–а–а! – развеселились военные.

Поздним вечером пролётки и кареты развозили гостей по домам.

Потрясённый Аким, а с ним и Глеб, вернувшись от «Кюба», любовались свадебным подарком – стоявшим у каретного сарая «Мерседесом».

Ни сторожа, ни дворника рядом и в помине не было – отметив бракосочетание старшего барчука, дрыхли сном нагрешивших праведников.

– Придётся вам, милый друг, – рассмеялась Ирина Аркадьевна, обращаясь к мужу, – вооружаться берданкой и заступать на пост по охране авто.

– Шутки – шутками, а денщика часовым поставлю, – заволновался супруг.

Не взялось! Антип тоже был пьян в стельку и храпел на всю каморку.

– Один Ванятка тверезый, да Архип Александрович, и то, потому что за рулём.., пардон, за вожжами – пить нельзя. Городовой мигом в холодную отправит… На генералов это не распространяется, – начал рассуждать немало вкусивший алкоголя Максим Акимович.

– Купи себе жёлтое пальто, клетчатую серо–буро–малиновую кепочку и фиолетовые рейтузы, – язвил Глеб, – и станешь вылитый шофёр…

– Пройденный в Маньчжурии этап, – буркнул Аким, изучая описание автомобиля.

– Ну почему первому всё достаётся тебе? – не слушая брата, принялся анализировать жизненные коллизии Глеб. – Походный погребец со всякими причиндалами – тебе. Спасибо японцам – отбили вещь. Мотор – снова тебе… И японцев рядом нет. Правда, по чину и наградам я сравнялся с тобой, но ты первый женился.

«А тебе, чувствую, достанется главная награда – Натали», – побледнел от этой мысли Аким.

После службы, которой, практически, не занимался – полк–то в Красносельском лагере, а в казармах остались лишь приболевшие да охрана, он осваивал «мотор».

За большие деньги нанял «сэнсея», и гонял по улицам Питера, пугая ломовиков, бабушек и собак.

Глеб, проводив в Москву Натали, сибаритствовал, увлекшись чтением.

Офицеры Павловского полка посоветовали прочесть «Поединок» Куприна и тренироваться в стрельбе из револьвера, дабы вызвать автора на дуэль.

Книга захватила поручика. Прочтя несколько страниц, он обдумывал перипетии сюжета, героев и их взаимоотношения, вновь потом приступая к чтению.

После него читать роман стала Ольга. Глеб, купив сборник рассказов Куприна, на совесть штудировал и их.

– Позорит армию и офицеров, – горячился он за утренним чаем.

– Льву Толстому роман понравился, – вставила реплику Ольга.