Текст книги "Держава (том второй)"

Автор книги: Валерий Кормилицын

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 35 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]

– Иди. Иди, тень Александра. Возвращайся на своё место в царство мёртвых… И пусть воцарится мир между нами навсегда!

Последние слова старшему брату очень понравились, и он всё–таки почесал кадык, высказав первое пришедшее на ум:

– Не можете летать – не трожте метлу, – по очереди оглядел присутствующих дам. – Что произнёс император? – обратился ко всем с вопросом. – У меня получилось «Небытие»…

Все согласно покивали головами.

– Как всегда, ерунду сказал, – подытожил медиум.

– Но–но! – возразил ему старший брат. – Пойдём лучше выпьем…

– К тому же и повод есть, – поддержал его младший, весьма удивив Максима Акимовича и его сыновей – как это без спора согласился.

– Какой повод? – на всякий случай уточнил он.

– Как какой? Вчерашняя отставка Витте с поста министра финансов.

– Так вроде Витт пошёл на повышение, – сел за праздничный стол Рубанов–старший: «Здесь уютнее, чем за алтарём со свечкой», – подумал он: – Теперь стал председателем Комитета министров вместо скончавшегося 29 мая Ивана Николаевича Дурново.

– Витте воспринял новое назначение как личную обиду… Такое ходит мнение среди умных людей, – выпил рюмку коньяку, чокнувшись со старшим братом.

Аким с Глебом последовали их примеру.

Дамы снимали нервное напряжение вином.

– А ты когда почувствовал себя офицером? – поинтересовался Аким у брата. – После того, как государь поздравил вас с первым офицерским чином?

– Нет. Тогда я ещё находился в какой–то прострации… А вот когда наш эскадронный произнёс: «Господа ОФИЦЕРЫ, прошу по коням», – тогда я и почувствовал, что из юнкера превратился в корнета…

– Большинство газет весьма озадачены отставкой… И никак не решат – опала это или повышение, – закусил долькой лимона коньяк Георгий Акимович.

– А умные люди, к коим корреспонденты не всегда относятся, однозначно решили, что опала! – тоже пожевал дольку лимона Рубанов–старший. – И я так думаю. Сергей Юльевич стал считать себя умнее господа Бога, а не то, что императора. Особенно их мнения разошлись по Дальнему Востоку. Государь считает большую азиатскую программу – главной задачей своего правления… А Витте этого не понимает. В прошлом году посетил Дальний Восток и преподнёс Николаю по этому вопросу весьма нелестную оценку, заявив, что русское дело там проиграно… Николай указал ему, как министру финансов, если что–то неготово, следует вкладывать средства и спешить, утроив усилия освоения территорий. В этом месяце, как ты знаешь, Россия открыла сквозное движение по Сибирской железнодорожной магистрали. Но не сделана Круго—Байкальская дорога, и переправа через Байкал осуществляется на паромах, что замедляет время. 30 июля, чтоб упрочить дальневосточное положение, государь назначил наместника, коим стал адмирал Алексеев, знающий обстановку лучше Витте, потому как несколько лет являлся начальником Квантунской области. Он тоже указывает на опасность положения, но не даёт совета свёртывать все начинания, а требует принятия строгих мер по усилению обороны на дальневосточном направлении и указывает на нехватку средств, отпускаемых министром финансов на укрепление главной морской базы на Тихом океане Порт—Артура. Государь считает, что в 1905–06 годах, Россия будет достаточно сильна на Дальнем Востоке, чтоб победить в случае войны Японию. А твои друзья, дорогой мой братец, дописались в газетах до того, будто Николай и его маменька заделались купцами, вложив деньги в лесные концессии на реке Ялу в Корее. Вот из–за этого, дескать, и разгорается весь сыр–бор. Из–за царских деревообрабатывающих фабрик, – засмеялся Максим Акимович, подливая себе и брату. – Как младший, сам бы мог за мной поухаживать, – попенял Георгию. – Хитрый стал, как с евреями связался.

Лучше бы он этого не говорил, так как выслушал длинную тираду по поводу положительных качеств и ума у представителей еврейского народа.

– Да я этого и не отрицаю, – миролюбиво произнёс старший Рубанов. – Даже гениальный Витт под их дудку приплясывает…

– Это как? – удивился младший. Но удивление было радостным.

– Очень просто. Еврейская жена отчего–то всегда руководит мужем, к какой бы нации он не относился… Вот и Матильда Нурок, по первому браку Лисаневич, полностью овладела волей суженого, сделав его ряженым.

– Давай без загадок.

– Какие загадки. Маскируется под русского патриота, выполняя все пожелания кагала. Мне об этом ещё Сипягин говорил. Кстати, злопыхатели, как называет своих критиков Витте, хором утверждают, что первую жену элементарно отравили, чтоб женить Сергея Юльевича на Матильде.

– Но ты в это не веришь, надеюсь. Это же бред! – возмутился младший брат.

– Нет, конечно. Но в 1880 году Витте назначили начальником службы эксплуатации в администрации Общества Юго—Западных железных дорог, и он переехал на жительство в Киев. Председателем правления Общества был варшавский банкир Блиох. Вот у него и Кронненберга Витте стал практически лакеем… Позже подружился с берлинским банкиром Мендельсоном. Ближайшим советником у него – директор международного банка Ротштейн…

– Правда? Теперь я Сергея Юльевича Витте ещё больше уважаю, – наполнил рюмки Георгий, сейчас только заметив, что за столом они остались втроём.

Лиза внимательно слушала дядю и отца. Остальные испарились, как дух царя Александра.

____________________________________________

В задымлённом от табака трактире села Александровское, что рядом с Обуховским заводом на Невской заставе, сидели за столом и нещадно дымили папиросами Шотман и Северьянов.

– После так называемого объединительного съезда, я пришёл к выводу, что социал–демократы – самая разобщённая организация. Эсеры в одном кулаке и спаяны дисциплиной. Бунд сейчас на взлёте. На съезде было сплошное гавканье… Ну, а что ты хочешь? Собрались вместе двадцать шесть организаций. Ты не только слушай, но и наливай, – закурил новую папиросу Шотман. – Делегаты тут же разбились на группировки: «Искровцы большинства», куда я вошёл, став «твёрдым» ленинцем…

– В каком смысле – твёрдым? – хмыкнул Северьянов.

– Не в том, о чём ты подумал… Нет, я и в этом смысле твёрдый, – заулыбался Шотман. – Кстати, по паспорту я сейчас Горский. А то ты всё: «Шотман», да «Шотман». Пока забудь об этой фамилии, да и себе какую–нибудь красивую возьми… Эдельштейм там, или Ахиезер… А то что это за фамилия – Северьянов… Даже брат Ленина, Дмитрий Ульянов, приехал на съезд под фамилией – Герц… Ну ладно, шутки в сторону. Ещё были «искровцы меньшинства» – мартовцы. Вот они–то «мягкие». Мартов—Цедербаум, Макадзюб.., улавливаешь, какие фамилии музыкальные… Троцкий—Бронштейн, Мандельберг, Дейч, Крохмаль, Зборовский… Семь делегатов, в общем. Бунд против нас. «Южный рабочий» и сторонники «Рабочего дела». А ещё так называемое «болото». Четыре делегата – и вашим и нашим… По основным вопросам мы их пересилили. Владимир Ильич был подлинным руководителем съезда. Самое важное, что мы сделали – это приняли программу партии. Ленин настоял, чтоб были чётко сформулированы основные положения о диктатуре пролетариата. Перегрызлись с бундовцами, «болотом» и «экономистами», пока обсуждали аграрную часть программы. Они тыкали нам в уши гнилыми своими утверждениями, о нереволюционности крестьянства, прикрывая боязнь поднимать сельских тружеников на революцию.

«Я бы тоже побоялся наших рубановских поднимать, – подумал Северьянов. – Одно дело коровку спереть, совсем другое – революция… Пожгут всё с дури и самим жрать нечего станет…

– … Утвердили программу–максимум и программу–минимум, – продолжал рассказ о съезде Шотман—Горский. – Теперь знай, что наша конечная цель – построение социалистического общества, а условие осуществления этой великой цели – социалистическая революция и диктатура пролетариата. Ближайшие задачи: свержение царского самодержавия, установление демократической республики и право наций на самоопределение.

«Да это же разрушение России», – выпил стакан водки Северьянов.

– При выборах центральных учреждений партии мы одержали решительную победу, получив большинство мест… И уже по окончании съезда стали называть себя большевиками. А наших противников, соответственно – меньшевиками.

«А почему не большусиками и меньшусиками?» – подумал оппортунистически настроенный Северьянов.

– Ты за кого? – патетически воскликнул, воткнув товарищу в грудь указательный палец Шотман.

– Ну, за большусиков, тьфу, за большевиков, конечно, – растерялся Василий.

– Хвалю! – поднявшись со стула, расцеловал друга Александр.

Не дремали со своими щетинщиками и кожевенниками Бобинчик—Рабинович с Ицхаком и Хаимом.

Заграничный комитет Бунда направил их в Гомель, как специалистов в деле раздувания еврейских погромов.

Гомельский комитет с распростёртыми объятьями встретил своих братьев, продемонстрировав за городом меткую стрельбу членов еврейской самообороны.

– Молодцы! Отомстим гоям за Кишинёв, – сутулый Ицхак благодушно окинул взглядом вооружённых револьверами и кинжалами соплеменников. – Предлагаю купить свистки, и в случае нападения русских громил, во всю мочь свистеть, созывая собратьев на помощь, – внёс он разумное, на взгляд толпившейся вокруг него молодёжи, предложение. – И держите себя с гоями высокомерно и вызывающе. Кто они такие? И кто мы! Даже их интеллигенция достойна презрения, коли до сих пор терпит деспотию самодержавия. Как сказал наш писатель: «Братья… перестаньте плакать и молить о пощаде. Не ждите помощи от своих врагов. Пусть вам поможет ваша собственная рука». Где бы вы ни были, всегда повторяйте про себя последние строки: «Пусть вам поможет ваша собственная рука»… После канонизации православного святого, на Западе считают, что русский человек одумался… Полагают, что русский народ верующий, любит Бога и чтит Его заповедь: «Не убий!». Пусть знают, что это не так. Русский мужик по–прежнему – бандит и погромщик. И скоро они это увидят…

«А в кассы Бунда вновь потекут денежки, – облизнулся Бобинчик—Рабинович, – от которых что–то перепадёт и нам».

«Может, подбросят ещё какие–нибудь профсоюзы курировать, пескоструйщиков там или волочильщиков…», – размечтался простяга-Хаим.

Троица не стала внедрять новшества, а пошла по проверенному кишинёвскому пути: при случае – лупили крестьян, оскорбляли культурную часть русского общества, активно восстанавливая их против себя.

И назревавший нарыв провокаций вскрылся, как и следовало ожидать, от пустячного повода.

На базаре вздорная торгашка, как и положено, немножко обвесила тупого, на её взгляд, крестьянина. Всё как всегда. Но тупой крестьянин, подсчитав в уме убыток аж в три копейки, обругал честную женщину нехорошим словом.

Та, представив на месте тупого крестьянина, своего, ещё более тупого и ленивого мужа, редко домогающегося несравненной её красоты, набрав полный рот слюны и злости, излила всё это на тупое крестьянское лицо.

Тот, приплюсовав в уме к «излияниям» три копейки, слегка так, примерно на пятиалтынный, треснул тётку в ухо. Хотел ещё, хотя бы на гривенник, размазать селёдку по её торгашеской харе, но тут же почувствовал, что посторонний кулак хрястнул по его благородному носу, превратив его из картошки в свёклу, на целую полтину.

Развернувшись, одарил обидчика на рупь, раскровенив тому толстые губищи.

Но ту раздались какие–то странные свистки, топот ног и удары по всем частям трудового тела кулаками и сапогами.

Видя, средь бела дня, такое подлое непотребство, с десяток крестьян бросились на помощь земляку, но откуда–то взялась целая орава свистящих соловьёв–разбойников – единоверцев торговки селёдкой.

Крестьянам сложно, и даже невозможно было отбиться руками от шкворней и палок.

К тому же численный перевес, несмотря даже на базарный день, явно был на стороне противника.

Побросав товар, крестьяне усаживали на подводы визжащих жён и детей, стараясь поскорее покинуть поле боя. Но сделать это было трудно. Все прилегающие к базару улицы плотно забили набежавшие соплеменники торговки.

Дико вопя: «Пог–г–го-о-м! Г-гусский пог–г–ом», что есть мочи лупили встречных крестьян, стаскивая их с подвод и избивая ногами и кольями.

– Вот вам Кишинёв, вот вам пог–г–ом, – приговаривали нападавшие.

Бобинчин—Рабинович, жалея новые брюки и штиблеты, подбадривал земляков словами.

Но тут какая–то русская девчонка, размазывая слёзы по лицу, оскорбила его, выкрикнув: «Толстяк, зачём бьёте моего папку».

«Я толстяк?» – рассвирепел Бобинчик и, несмотря на то, что плотно позавтракал, схватил скверную девчонку за косу, поволок по мостовой и сбросил в канаву с грязью:

– Умойся, русская свинья, – брезгливо отряхнул с брюк капельки грязи. – Ещё брызгается, лёжа в ванной, – заржал он, заметив, как Хаим, ощерив зубы, нанёс удар ножом в шею жующему булку мужику, вышедшему из трактира, и ещё не понимающему обстановки: «А вот и полиция, – достал он револьвер и выстрелил в спрятавшегося за столб фараона. – Гм! Меня бы этот столб не защитил, а тощего сатрапа за ним не видно… Похоже, недавно в полиции служит, – выстрелил ещё раз. – О-о. Хаим уже смылся… И правильно сделал», – расталкивая брюхом орущую толпу, скрылся в сутолоке улиц.

Гомельские рабочие, недавние крестьяне – не порвали связи с сельской общиной. Православный человек – общинный человек. Нельзя обижать «мир». Да ещё иноверцам… Вскоре они узнали, что пострадали их родственники.

Оказалось, что напавшие на крестьян погромщики не жалели даже стариков, женщин и детей…

В первый день осени, после заводского гудка на обед, железнодорожные рабочие, вспоминая избитых отцов, матерей и сестёр, дружно вышли из мастерских, сжимая в руках шкворни и металлические полосы.

Огромная толпа еврейской молодёжи из военизированной группы, стоя за перегороженным полицией мостом, весело скалила зубы, потрясая револьверами и кинжалами.

Они ещё прибывали в эйфории от недавней победы.

Но полиция была оттеснена, а боевики, от применения металлических предметов, лишены своего восторженного состояния.

Железнодорожники, расправившись с еврейской самозащитой, разбрелись по улицам и стали колотить стёкла в еврейских домах.

Но вновь раздались свистки, и Ицхак сумел организовать и вдохновить большую группу вооружённых палками, камнями, ножами и револьверами евреев.

Две толпы, столкнувшись, не уступали, и с гортанными возгласами и матом, евреи и русские ожесточённо избивали друг друга кольями и железными брусками. Применять наганы в этой давке оказалось бессмысленно, можно попасть в своих.

На этот раз вовремя подошли солдаты и разделили надвое бушующую от ненависти толпу.

Очумевшие от своей силы евреи стали стрелять по солдатам – а зачем же тогда наганы в руках.

Солдаты, защищая евреев, отсекли толпу железнодорожных рабочих от центра Гомеля, где располагались дома и лавки богатых еврейских торговцев. За эту заботу со стороны еврейской толпы в них полетели палки и камни.

Полицейские под руководством полицмейстера уговаривали рабочих разойтись, но те, слыша оскорбления, несущиеся с еврейской стороны, дружно ринулись в предместья города, и начали всё колошматить там.

И лишь к вечеру, благодаря совместным усилиям армии и полиции, удалось разнять враждующие толпы.

Потери с обеих сторон на этот раз были практически одинаковы: пятеро евреев и четверо христиан.

Великолепная троица бундовцев, после гомельских событий, тут же выехала в Ниццу.

– Да-а, не получилось у нас в этот раз с организацией погрома, – грустил Ицхак.

– Зато наши братья стали намного смелее и оказали достойный отпор русским свиньям, – высказал свою точку зрения Бобинчик—Рабинович.

– Если бы не войска и полиция, которые защищали погромщиков, мы бы их в пух и прах разнесли… Ничего-о, придёт и на нашу улицу праздник. Всю Россию разгромим, – вскочив на ноги, завопил Хаим.

– Тише, тише, – успокаивали его друзья.

Собравшееся на квартире Шамизона Бюро защиты евреев посчитало Гомельский погром ужаснее Кишинёвского.

– Господа, – взволнованно вещал Познер. – Я стопроцентно уверен, что погром организован охранкой. Наши братья на русских не нападали, а лишь оборонялись… Еврейская молодёжь из самообороны отгоняла погромщиков, и оружия, тем более огнестрельного, у них не имелось. Во всём виноват Плеве. Он главный вдохновитель погромов, – вытер белоснежным платочком лоб и упал в кресло.

– Господа, – взял слово хозяин квартиры, – Считаю, что следует послать в Гомель наших людей. Уж там–то они точно отыщут доказательства, что пог–гом ог–гагизован охг–ганным отделением… П–г–гедлагаю откомандиг–говать лучших адвокатов: Заг–гудного и Соколова для быстг–гешего гаследования и обнаг–годования фактов насилия над евг–геями.

В начале сентября министр внутренних дел отчитался перед императором за Гомельские беспорядки:

– Полиция и армия сработали быстро и слаженно. Жертв, подобных кишинёвским, удалось избежать. И опять в некоторых газетах пишут, что это Охранное отделение организовало погром. А я уверен, что погром организовали представители революционных партий, созвавших недавно в Брюсселе свой шабаш, именуемый Вторым съездом. Полюбуйтесь, ваше величество, – протянул царю пухленькую брошюру. – То были «Протоколы сионских мудрецов»… А теперь «Протоколы 2‑го съезда РСДРП»… По смыслу совпадают. Цель у всех «Протоколов» одна – свержение власти. Я, ваше величество, прочёл Протоколы съезда и вынес впечатление, что революционеры руководствуются ни столько марксовым «Капиталом», сколько «Протоколами сионских мудрецов». Причём эти «мудрецы» и собрали съезд, дабы объединить свои премудрые усилия по развалу России. Мы предупредили бельгийское правительство о собрании в Брюсселе российских анархистов и просили выслать их на родину. Однако, ваше величество, «сионских мудрецов» с распростёртыми объятьями приютили в Лондоне, где они и провели вторую половину съезда, приняв программу о вашем свержении.

– Да глупости всё это, Вячеслав Константинович. Что может сделать эта кучка анархистов… Сколько их там присутствовало?..

– Сменивший господина Рачковского на посту заведующего Заграничной агентурой Департамента полиции Ратаев Леонид Александрович доложил, что 50 человек.

– Что могут сделать 50 человек, когда в Сарове собралось 300 тысяч. И сегодня пресса уже забыла о погроме, – взял со стола одну из газет. – Вот, например. Москва, 5‑го сентября. «Московское скаковое общество, желая исследовать вопрос о допинге, купило трёх бракованных артиллерийских лошадей и сегодня производило с ними опыты. Оказалось, две допингированные лошади побили недопингированную». – Интересно, – увлёкся чтением Николай. – А вот сообщение из Нижнего Новгорода: «Сегодня благотворительным концертом Шаляпина открывается Народный дом. Величественное здание с театром, библиотекой, читальней и столовой, вмещающее 2000 человек и стоящее 75000 руб. выстроено обществом распространения начального образования в Нижегородской губернии на средства общества, частные пожертвования и некоторые ссуды от казны». – Молодцы нижегородцы. Следует направить им поздравительную телеграмму. Это же всё для простого народа, не для дворян. Ну зачем им меня свергать?.. Вена, – прочёл государь. «Император Вильгельм прибыл на вокзал и встречен императором Францем—Иосифом в форме германского фельдмаршала с орденом Чёрного Орла, эрцгерцогами, властями, членами германского посольства. Оркестр почётного караула исполнил прусский гимн. На императоре Вильгельме была форма австро–венгерского кавалерийского генерала. Встреча монархов была чрезвычайно сердечна: они три раза облобызались и обменялись крепким рукопожатием». – Ох, Вилли, – рассмеялся государь, – в форме кавалериста… Иногда я по нему скучаю. В следующем месяце мы с ним встретимся, – поднялся из кресла и подошёл к окну.

Министр понял, что аудиенция окончена и откланялся.

____________________________________________

В середине сентября, намного восторженнее государя, тряс перед друзьями газетой подпоручик Дубасов.

– Вот и я прославился… Слушайте… Петербург. 14 сентября. Газеты сообщают, что закрытие сада Тумпакова «Буфф» ознаменовалось грандиозным скандалом, начавшимся в исходе второго часа ночи и продолжавшегося до трёх часов. На веранде сильно пострадал рояль. Поломанными оказались почти все стулья и столы. Скандал закончился только с закрытием сада… Я–я–я… Господа. Это я веселился. И намного шумнее, чем в прошлом году. Тумпаков слёзно просил меня со следующего года посещать «Буфф» за его счёт, но ничего не ломать… По его словам, это обойдётся в сто раз дешевле. Глупый, глупый ресторатор… Он не знает, сколько я в силах выпить и съесть.

– Погромщик ты, – подытожил словоизлияния товарища Аким. – А чего отмечал?

– Федьке Кужелеву поручика присвоили. Чем не повод?

– А у нас Буданов поручиком стал… И зажал гулянье. Пока усы не вырастут, никаких пьянок, говорит…

А вот ещё в газете статья, – пропустил мимо ушей нравоучительные слова о трезвеннике, Дубасов. – «Водочная терминология» называется. Я два раза прочёл, – похвалился он. – Слушайте, и не говорите, что не слышали: «Школьный учитель г. Иванов, – оказывается, и учителя нормальные бывают с такой фамилией … Англичанина Иванова помнишь? – обратился к Акиму, на минуту отвлёкшись от статьи. – Так вот. – …обратил своё просвещённое внимание на водочную терминологию, и прислал в нашу газету длинный ряд эпитетов. Вот, например, сколько терминов имеется для обозначения слова «выпить»: «Дербануть. Запрокинуть. Клюкнуть. Окунуть душу. Опрокинуть. Посмотреть, откуда у рюмки ноги растут, – ржанул, и тут же продолжил. – Пропустить малую. Резануть. Раздавить шельму рюмку. Свистнуть. Сокрушить. Стрельнуть. Ахнуть. Дёрнуть. Убить муху, – вновь хмыкнул Дубасов. – Промочить пасть. Чебурахнуть. Чихнуть в хвост, – это для кавалеристов, – прокомментировал эпитет. – Хватить чёрта за уши. Тяпнуть. Кашлянуть…» Обращаем внимание учителя г. Иванова на ещё один термин, пущенный в обращение покойным Шевченкой – «мочить морду». – Это для писателей, – сделал вывод Дубасов.

– А я, друзья мои, на четыре дня в Москву уезжаю, – оповестил товарищей Аким, внимательно прослушав занятную терминологию. – Брата навестить надумал.

– Бра–а–та, – хмыкнул Дубасов. – Скажи уж, с Натали увидеться захотел… И чего вы с ней рассорились?..

«Наконец–то еду в Москву один, без матушки, – сидя в купе вагона, отстранённо разглядывал рекламу. – Это я знаю, что рекламируют шоколад, – ожидая отправки, философствовал Аким, склонив голову вправо, потом влево, и в раздумье обозревая чёрный от угля квадрат с торчащей из него детской ручкой. – Не слушал маму, вот и сиди в паровозной топке», – стал развлекать себя чёрным юмором, с радостью почувствовав, как дрогнул вагон, и поплыл, удаляясь, рекламный щит с фрагментами неслуха…

В Москве, под свеженьким плакатом «Пиво–воды», вручил носильщику чемодан и направился за ним по перрону.

Отчего–то ему стало грустно.

«Неужели Натали опять не захочет видеть меня? – безразлично смотрел по сторонам из экипажа. – Сначала встречусь с братом», – решил он.

Отобедав в гостиничном ресторане, уже ближе к вечеру, поехал искать казармы 3‑го драгунского Его королевского высочества наследного принца Датского полка.

Оказались они на окраине Москвы в Хамовниках, и прозывались, по словам возчика, Хамовническими, чем–то напомнив Рубанову казармы пехотного Охтинского 145‑го полка.

«Видно, огородами с капустой, – оглядел тянувшиеся за казармой до самой Москвы–реки поля, на которых, к его удивлению, трудились нижние чины драгунского полка. – Может и брат там? – улыбнулся он. – Начальство любит чем–нибудь озадачить юных корнетов… Как, впрочем, и подпоручиков… Да и трёхэтажные казармы красного кирпича, – подошёл он к воротам с раскрытой калиткой без часового, – тоже смахивают на охтинские», – заглянул за калитку, надеясь хоть кого–нибудь увидеть.

К своему изумлению, а затем и радости, увидел бодро шагающего в его сторону брата.

– Глеб, – окликнул его.

Тот остановился в растерянности, задумчиво глянув на одинокое облако, затем глаза его удивлённо уставились на Акима, затем в них вспыхнула радость и с криком: «Аким», – он бросился к старшему брату и обнял его, словно не видел сто лет.

– Акимушка, прикинь, ни одного знакомца в Москве. Дружеским словом перемолвиться не с кем. Ты не представляешь, как я рад тебя видеть.

– То–то, смотрю, в одиночестве по двору гуляешь, – хмыкнул Аким.

– Я не гуляю, а несу тяготы службы, – вздохнул Глеб. – Являюсь помощником дежурного по полку. Наш папа, подозреваю, захотел побыстрее сделать из меня отчётливого корнета и позвонил командиру, полковнику Шарпантье, чтоб не давал по службе поблажек… И вот результат, – развёл в стороны руки Глеб.

– Ха! Проверенные методы образцово–показательного военного воспитания… Так же он поступил, когда я стал юнкером… И правильно! Товарищи не будут к тебе относиться с пренебрежением, как к избалованному генеральскому сынку.

– И начальство тоже, – отчего–то безрадостно вздохнул Глеб. – Вот Николай Робертович и назначил меня в караул, хотя я ещё не осмотрелся в полку.

– Чего тут осматриваться? – подбодрил младшего брата старший. – Как я понимаю, идёшь из конюшни, – присвистнул, узрев два бесконечно длинных строения, из которых, как их не чистили, шибал специфический дух.

– Ну да. Где–то по шестьсот стойл в каждой конюшне. В полку шесть эскадронов по 150 лошадей. Тьфу, нижних чинов, а ещё обоз, трубачи, у офицеров по две лошади. Я, кстати, субалтерн–офицер 1‑го эскадрона.

– А где твой часовой–то, господин субалтерн–офицер и, по совместительству – помощник дежурного. Капусту ускакал собирать?

– Эта капуста хуже вражеского эскадрона. Вчера один корнет поделился, что даже занятия по боевой подготовке отменяют – уборка капусты важнее. Командир заключил соглашение с владельцем полей Пишкиным. Тот дешевле поставляет полку капусту, а мы обеспечиваем его трудовой силой… Да ещё задарма конский навоз отдаём…

– Вот навоз жалко! – хохотнул Аким.

– Как нет часового? – ахнул Глеб.

– Дошло! – рассмеялся Аким, слушая, как брат распекает обнаруженного всё–таки караульного.

– Ты где был? Как смел пост покинуть?

– Дык, вашбродь, гренадёрский часовой мне махнул, – указал на соседнее прекрасное монументальное здание в стиле классицизма, – я и побёг к нему, думая, вдруг что случилось… Как его благородие ротмистр учит, взаимовыручка нужна, – смело пялился на юного корнета старослужащий ефрейтор.

– Пехотного подпоручика для него и вовсе не существовало.

– Вот на губу отправлю, узнаешь тогда взаимовыручку, – уже спокойно произнёс Глеб. – Через месяц в запас выйдет, потому и побоку служба, – пояснил брату.

Тот на всё смотрел философски и в действия корнета не вмешивался – пусть «армейского табачку» понюхает.

– Да-а, – только и произнёс старший. – Это тебе не планетой руководить… Между прочим, я тоже учусь, – видя, что брат обидчиво насупился, решил пошутить над собой. – Штудирую книгу «Как управлять миром, чтоб не заметили санитары», – рассмешил Глеба. – А где жить–то устроился? Ведь скоро маменька наведает.

– В шефском доме, – ответил Глеб, махнув куда–то в пространство рукой. – Там квартиры офицеров и шефа полка.

– Ага! Сейчас король Дании Фредерик Восьмой навестит свой дом, чтоб запах из подшефных конюшен понюхать, а потом капусту у Пишкина пойдёт убирать, – развеселил себя и брата Аким: «О-ох! Не к добру весь день смеюсь». – Завтра после дежурства, в гости тебя приглашаю, «ежели, конечно, нас туда пустят…» – подумал Аким. – А сейчас служи, – попрощался с ним.

Вечером, из номера гостиницы, позвонил Бутенёвым. Трубку взяла Натали.

– Здравствуй, Натали, это я, – и в ответ долгое, почти бесконечное, в целую минуту, молчание…

За эту минуту Натали испытала целую гамму чувств – от ненависти до любви.

«Не хочет разговаривать, – Акима бросило в жар, – но и трубку не кладёт».

– Нам надо встретиться и объясниться, – зачастил он, боясь, что она бросит трубку, – здесь служит мой брат… И мы хотели бы завтра прийти к вам. Как отец? И матушка…

«Ни слова о любви, – с трудом сдержала слёзы Натали. – Брат служит… Как отец… Как матушка… И это вместо: Люблю… Люблю… Люблю…»

– Приходите завтра вечером, – неожиданно для себя произнесла она и положила трубку.

«Каким–то механическим голосом сказала… Никаких чувств в душе не осталось. Но пригласила, – улыбнулся он. – Сколько из–за этой Ольги проблем, – вздохнул, мысленно подытожив былое: – Да-а. Слаб человек! – пришёл к парадоксальному выводу. – Особенно в молодости…» – попытался хоть немного оправдать себя.

Семейство Бутенёвых—Кусковых встретило братьев сердечно и по–доброму, сразу же усадив за хлебосольный стол.

Причём Глеб оказался в центре дамского общества. Справа и слева от него расположились Натали и Зинаида Александровна.

Аким сидел в окружении мужчин.

Подполковник Кусков и отставной капитан Бутенёв доброжелательно глядели на бравого подпоручика и его рюмку, по очереди заботясь, чтоб она не пустовала.

Мать Натали руководила застольем, без конца отлучаясь от стола и отдавая распоряжения повару, кухарке и горничной.

«Тяжко ей без лакея Аполлона и мадам Камиллы», – внутренне улыбнувшись, подумал Аким, а вслух произнёс:

– Господа, за встречу тост уже был, а теперь за Веру Алексеевну… Прекрасную женщину и прекрасную мать…

– Садись, прекрасная мать, хватит бегать, – улыбнулся супруге Константин Александрович, – за тебя молодёжь выпить предлагает.

«Какой уважительный молодой человек, – раскрасневшись от удовольствия, подняла бокал с вином Вера Алексеевна, – и чего у них с дочкой произошло… Какая кошка меж ними пробежала?»

«На меня и не глядит, словно и нет меня здесь, – отпила из бокала Натали. – Конечно, об Ольге мечтает».

– Как вам нынче глянулась Москва? – тоже пригубила из бокала тётка Натали, – Всё такая же или есть изменения?

– Конечно, есть, – махнул водку Аким, мимолетно подумав: «что я сейчас по теории учителя Иванова сотворил: чеколдыкнул или морду намочил?» – Раньше нищие на вокзале просили на пропитание, а теперь называют себя босяками и, обращаясь к прохожим, говорят: «Подайте герою Максима Горького…»

– Раньше герои Плевны были, а теперь Максима Горького, – разозлился Бутенёв. – Вот помню, лет двадцать тому, случай был…

Но про «случай» ему рассказать не дали, забросав братьев вопросами о службе.

– Как там Дубасов поживает? – поинтересовался у Акима Кусков.

– Не поверите, Дмитрий Николаевич, стал знаменитостью… Даже в газете про него напечатали…

– И что же за подвиг он совершил? – полюбопытствовал Бутенёв.

– В день закрытия, развалил летний ресторан «Буфф», – запил водкой ответ Рубанов.

– Бу–а–а, – заржал отставной капитан. – А вот у нас в полку однажды…

– Продвигается по карьерной лестнице казусов… От флюгера к «Буффу», – перебил отставника Кусков.