Текст книги "Держава (том второй)"

Автор книги: Валерий Кормилицын

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 35 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]

____________________________________________

В день открытия Второго партийного съезда в Брюсселе, государь с семьёй, великими князьями и свитой прибыл в Саров, что на границе Нижегородской и Тамбовской губерний, на канонизацию преподобного Серафима Саровского.

«Полгода я ждал прославления отца Серафима, – стоя рядом с супругой в окружении родственников и свиты, крестился Николай, разглядывая построенные у монастырской стены временные бараки и бесчисленное число паломников рядом с ними. – Молва о причислении Серафима Саровского к лику святых быстрее телеграфа облетела Россию, – умилённо глядел на собравшихся богомольцев. – А ведь весь Священный Синод во главе с Победоносцевым был против канонизации, – покачал он головой и надел фуражку с белым верхом. – «Слишком много чудес связано с именем отца Серафима», – талдычил Победоносцев и иже с ним. Потому и святой, коли чудеса творил, исцелял и врачевал людей. А ещё противились канонизации из–за состояния мощей преподобного. Видите ли, тело подверглось тлению.., что несвойственно святым, и в целости сохранились лишь кости, – возглавляя процессию, направился к Успенскому собору, где его ожидал Санкт—Петербургский митрополит Антоний. – Однако, как поведал мне Иоанн Кронштадский, один из немногочисленных сторонников канонизации, Древняя Церковь не видела в нетленности мощей непременного условия для почитания подвижника в лике святых. Поддержал меня и Санкт—Петербургский митрополит, – поцеловал руку Антонию, встретившему его у входа в храм. – Потому я и настоял перед Синодом о канонизации», – перекрестившись, вступил в торжественную тишину собора.

Утром, в сопровождении ближайших родственников, государь с супругой и матерью, направились пешком в скит дальней пустыни, куда при жизни удалялся молиться отец Серафим.

«Преподобный был бы недоволен этой суетой, потому как здесь искал одиночество для душевного соединения с Богом», – подумал Николай, стоя перед скитом из рассохшихся брёвен, и ощущая исходящую от них силу святости.

Рядом гомонили родственники, жеманничали великие княгини, пересмеивалась свита.

«Для них это просто увеселительная прогулка, – вздохнул император, разглядывая высокие сосны, окружившие избушку. – Лишь великий князь Сергей и моя супруга почувствовали святость места… А ведь эти сосны видел Он… Пусть семьдесят лет назад деревца были молоды и малорослы… Но Он их видел… И гладил ладонью тонкий тогда ствол, – сорвал веточку и понюхал её. – Может и преподобный ощущал запах хвои от этого дерева и думал обо мне, как теперь я думаю о нём», – неожиданно не только для окружения, но даже и для себя опустился на колени в пыль дороги и склонил голову перед этим простым крестьянским домом, откуда много лет назад ушёл к Престолу Всевышнего великий праведник и заступник земли русской перед Отцом Вселенной.

Примеру его последовал лишь великий князь Сергей. Другие великие князья просто склонили головы, а друг детства, великий князь Александр Михайлович, лишь иронично улыбнулся.

Затем посетили то место, где лежал камень, на котором тысячу дней и ночей молился преподобный Серафим, и направились к святому источнику.

Николай омыл лицо, почувствовав от этого небывалый прилив сил.

Видно, то же самое испытала и Александра.

Подошедший митрополит Антоний благоговейно зачерпнул ладонью воду и брызнул на лицо.

Великий князь Александр Михайлович просто помыл руки.

– Скудеет в некоторых людях вера русская, – ни к кому не обращаясь, произнёс Антоний.

Николай заметил, как его друг детства свирепо глянул на иерарха церкви и в гневе сжал мокрые кулаки.

– Вчера, ваше величество, в два часа ночи начался грандиозный крёстный ход из Дивеевского монастыря в Саровскую пустынь. В простом народе, – митрополит укоризненно покосился в сторону Александра Михайловича, – православная вера велика. Под торжественный колокольный перезвон толпы народа начали шествие. Хоругви несли суздальские, владимирские, тульские, ростовские, рязанские крестьяне. Вся Россия собралась славить преподобного старца. Дивеевские сёстры несли чудотворную икону Божией Матери «Умиление», перед которой так любил молиться отец Серафим. Под священные песнопения несли хоругви с изображениями местных святых. За хоругвеносцами следовало духовенство. Какая это была красота, – перекрестился митрополит. – Красота Православной веры… Красота Богоносного народа. Здесь, в Сарове, Бог говорит с Народом Своим, говорит с Россией, последней на земле хранительницей Православной Христовой Веры и Самодержавия, как земного отображения Вседержительства во вселенной Триипостасного Бога, – вновь перекрестился митрополит, заметив, как заблестели радостью глаза российского самодержца. – А сегодня вечером, как перенесём гроб с мощами святого в Успенский собор, начнётся Всенощное бдение, имеющее особое значение, – в третий раз перекрестился митрополит, – это первая церковная служба, на которой преподобный Серафим будет прославляться в лике святых…

После обеда, при пении литийных стихир, из Успенского собора к церкви преподобных Зосимы и Савватия Соловецких двинулся крёстный ход, на котором присутствовала вся царская семья и свита.

Максима Акимовича Рубанова толпа оттёрла от царской свиты, как, впрочем, и других генералов, белевших кителями в окружении косовороток и зипунов крестьян. Рядом с ним, спотыкаясь, брёл старый слепой нищий с котомкой в одной руке и сучковатым посохом в другой.

Пыля по дороге лаптями и сверкая прорехами на штанах, он пел псалом, устремив незрячие глаза в синь неба.

Неподалёку, в окружении крестьян с жёнами, Рубанов заметил фрейлину Тютчеву, нёсшую на руках младенца в рваном тряпье, и рядом с ней – измождённую молодую женщину с узелком в руках, которой она и помогала нести ребёнка.

– Батюшка Серафим глядит на нас сверху, – вымолвил слепой богомолец, прервав пение, – и радуется ладу на земле, – споткнулся о камень и Рубанов поддержал его за локоть. – Преподобного и звери лесные не трогали… Медведей ягодой с рук кормил и сам три года лишь снытью питался…

– Чем? – не отпускал локоть старца Максим Акимович, обойдя с ним выбоину на дороге.

– Полевой травой, – ответил нищий. – Дни и ночи на камне молился – церковь называет это столпничеством, и каждого пришедшего к нему, ласково называл «радость моя», – смахнул скатившуюся из слепого глаза слезу. – И людям говорил, что столпничество и пост нужны не для защиты от дьявола, а в благодарность Богу за щедрость Его, – перекрестился слепой и вновь запел молитву, влившись в хор голосов идущих рядом людей.

Оглянувшись, Рубанов увидел, что и Тютчева поёт вместе со всеми, убаюкивая на руках ребёнка, и неожиданно для себя Максим Акимович тоже тихонько стал подпевать богомольцам, славящим Бога и преподобного Серафима Саровского.

В церкви Зосимы и Савватия, гроб преподобного Серафима поставили на носилки, которые взяли государь император, великие князья, митрополит и архиереи.

Шествие направилось в Успенский собор.

Николай, ощущая левым плечом тяжесть гроба с останками святого, чувствовал себя счастливым и защищённым, как в детстве, когда рядом был отец. Отступили тревоги и заботы. Остались лишь он, народ и святой Серафим.

Вспомнились слова, что сказал, провожая его в Саров, Иоанн Кронштадский: «Великая тайна России заключается в единении царя её, Воплощённого Именем Божьим – Помазанником Его, и Богоизбранного Народа Русского».

И сегодня, сейчас Николай проникся этой тайной, понял и всем сердцем почувствовал её.

Он воспринял себя и народ свой как единое, неотделимое целое…

Десятки, сотни тысяч людей приветствовали его… Любили своего Царя, Россию и Серафима Саровского, что ходатайствует за них перед Престолом Божьим.

Слёзы текли по его лицу, и он не стеснялся их. Ибо это были слёзы любви к своему народу, России и святому Серафиму Саровскому.

В Успенском соборе гроб установили посреди храма. Зажгли свечи и запели «Хвалите Имя Господне».

Митрополит, архиереи и всё духовенство троекратно поклонились.

В храме, рядом с Николаем встали мать и жена. Зажгли свои свечи от его свечи и, радуясь одной с ним радостью, подпевая молящимся, истово крестились, забыв земные неустроенности и семейные недоразумения.

Митрополит Антоний открыл гроб, и все опустились на колени.

Царь земной горячо молился Предстателю за Отечество своё у Престола Царя Небесного.

Наступила минута прославления преподобного Серафима.

Торжественно и до слёз трогательно зазвучало величание «Ублажаем тя преподобне отче Серафим».

После чтения Святого Евангелия митрополит и церковные пастыри приложились к святым мощам. Затем, ощутив исходящее от них благоухание, приложились к святым мощам Николай, мать и Александра. Следом – все великие князья и духовенство.

На следующий день была совершена Божественная Литургия. Святые мощи обнесли вокруг престола и уложили в уготованную мраморную раку, что преподнёс в дар Саровской обители император.

Торжество церковного прославления состоялось.

– Сбылось пророчество отца Серафима о том, что среди лета запоют Пасху, – шепнул Николаю митрополит Антоний, когда по окончании Литургии совершали праздничный крёстный ход со святыми мощами вокруг монастырских храмов.

Народ живою стеной стоял по пути хода, молился и плакал от радости, видя как царь, вместе с великими князьями, несут на плечах святые мощи дивного угодника Божия.

«Неужели этот народ когда–нибудь восстанет против меня? Восстанет на того, кому кланяется и на кого молится, – думал Николай, оглядывая тысячи людей, пришедших сюда со всей необъятной России. – И как же тогда понять пророчество преподобного Серафима, по семейной легенде, сказанное императору Александру Первому: «Будет некогда царь, который меня прославит, после него будет великая смута на Руси, много крови потечёт за то, что восстанут против этого царя и самодержавия, но Бог царя возвеличит».

20 июля, по окончании торжеств прославления Серафима Саровского, вереница экипажей, во главе с царской четой, двинулась из Сарова в Дивеево.

– Ники, как всё было чудесно, – прижалась к плечу мужа царица. – Я дотронулась до камня, на котором молился преподобный Серафим, и он показался мне тёплым… Оттого–то у меня и на сердце тепло, – радостно засмеялась она. – Я с таким удовольствием вышивала Покров на гробницу и коврик с дорожками в подарок Саровской обители, что исколола пальцы. Представляешь, Ники, на Покрове преподобного Серафима есть моя кровь.

На минуту в сердце Николая закралось какое–то беспокойство, и он спросил супругу:

– Санни, за что ты молилась перед преподобным, что ты у него просила?

– Ну конечно, сына… У нас четыре прекрасных дочери, но нужен наследник, – вновь нежно прижалась к мужнину плечу.

– Я тоже просил у святого Серафима дать нам сына, – ласково поцеловал в щёку жену Николай. – Молитва старца перед Богом сильна… Говорят, что он даже воспарял над землёй во время молитвы. Человек величайшего духа и силы воли. Тысячу дней и ночей молился на камне, питался одной травой. Умерщвлял плоть, дабы возвысить дух. От этого и стал прозорливцем, который знал будущее… Так говорят предания… А сейчас мы посетим и послушаем живущую в Дивеевском монастыре, известную на всю Россию Прасковью Ивановну или Пашу Саровскую, как величают её в народе. Сам Иоанн Кронштадский просил посетить её и Елену Ивановну Мотовилову. Отец Иоанн сказал, что Мотовилова хранит письмо, написанное преподобным Серафимом и адресованное четвёртому государю, который приедет в Саров. А я и есть четвёртый государь, – заметил, как напряглась Александра, как побелело её лицо и затряслась рука с зонтиком. – Вот и приехали, – выйдя из экипажа, протянул ей руку. – Санни, да не волнуйся ты так. Матушку игуменью предупредили о нашем приезде, – направился вслед за служкой к келье блаженной Паши Саровской.

За ними, переговариваясь и посмеиваясь, пошли великие князья и свита.

В келье места всем не хватило, хотя из неё вынесли стулья, постелив на пол ковёр.

Прасковья Ивановна сидела на кровати, одетая как крестьянка в цветастый сарафан и белую рубаху. Внимательно оглядев великих князей, она произнесла:

– Пусть только царь с царицей останутся.

Дождавшись, пока все вышли, пожилая женщина ласково, по–доброму оглядела Николая и Александру, тяжело вздохнула и, взмахнув рукой, тихо произнесла:

– Садитесь.

Николай смутился, беспомощно оглянувшись по сторонам.

– На пол садитесь…

Государь с государыней смиренно опустились на истоптанный ковёр.

– Вы сделали для России и её православного народа великое дело, – обратилась к ним Прасковья Ивановна. – Прославление преподобного Серафима на века оставит след в памяти и душе народной. Мне ведомо, что многие неверующие за эти дни обрели веру, нашли утешение в скорбях, разрешение тяжких недоумений и сомнений духа. Многие встали на добрый, истинный путь, ибо тёплого молитвенника и великого Предстателя явил Господь людям Своим – преподобного Серафима Саровского. А тебя, государь и Царство Русское ждут кровь и испытания… Грянут великие потрясения в Царстве Русского Народа. Люди забудут, что первый долг русский, после Православия, и главное основание истинного христианского благочестия – в усердии и ревности к своему Царю—Богопомазаннику… Так говорил преподобный отец Серафим, – перекрестилась она. – Господь Бог попустит на время восторжествовать в России беззаконным людям, даже и не русским от рождения. Ясно видел грядущее святой прозорливец Серафим. Всё это случится по предопределению Христа Бога нашего, за упадок веры святой и благочестия людского. Святой Серафим хочет поддержать тебя, дабы в трудные минуты тяжких испытаний ты не пал духом и донёс до конца Свой Тяжёлый, Христу в уподобление, Крест Искупления Своих подданных, изменивших присяге и предавших Тебя. Русские люди должны оглянуться на себя и опомниться, пока ещё не поздно, пока не услыхали ещё грозных слов Божиих: «Се оставляется вам дом ваш пуст!». Взывай к людскому благочестию, государь. Прославляй святых и может тогда народ твой обратится к Богу и Церкви Его…

– Матушка Параскева, я вам не верю, этого не может быть… Гибель России. Династии. Церкви… Я видела наш народ. Он спокоен и тих, – заикаясь, произнесла царица.

Тогда пожилая женщина пошарила рукой и вытащила из–под одеяла кусок красной материи:

– Это твоему сынишке на штанишки… И когда он родится, тогда поверишь моим словам… Молитесь за себя и народ свой, и Бог не оставит вас милостью своей…

И когда Николай с Александрой стояли уже в проёме двери, они услышали:

– Государь, ты сойдёшь с престола сам и станешь выше всех царей…

– Ники, я не хочу больше никуда ехать, – дрожала в коляске Александра, прижимаясь к плечу мужа. – Я боюсь!.. Я очень боюсь, Ники… Нам надо найти молитвенника, подобного Святому Серафиму, чтоб он отмолил нас и Россию…

Николай не ответил ей, задумчиво глядя на деревья по сторонам дороги.

Так же молча, он принял письмо от Мотовиловой, положив его в нагрудный карман.

Елена Ивановна всё поняла.

– Сядьте и успокойтесь, – властно сказала она. – Господь не попустит разрушиться земле Русской. Пройдя испытания Россия возродится и возвеличится… Так говорил мой супруг, а ему пророчествовал сам Серафим Саровский: «Ты не доживёшь, – говорил преподобный Серафим, – а жена твоя доживёт, когда в Дивеево приедет вся Царская Фамилия, и Царь придёт к ней. Пусть она ему передаст». – И вот вы пришли… Всё сбылось… А письмо написано старцем по откровению Божию… Я не читала его, но в нём вся правда…

Николай прочёл письмо, вернувшись в игуменский корпус.

Слёзы текли из его глаз, когда закончил чтение.

О чём написал ему святой Серафим, Николай не рассказал никому, даже другу детства великому князю Александру Михайловичу.

Лишь одна Александра знала содержание письма.

– Ники, нам надо найти МОЛИТВЕННИКА, – произнесла она. – Ведь есть же в России хоть один праведник, чтоб отмолил нас от несчастий и бед. Надо найти его…

– Надеюсь, Николай не станет слушать этих безумных старух, что бы они ему не говорили, – поделился своими мыслями с великим князем Сергеем, друг детства русского самодержца Александр Михайлович, пока ехали в экипаже, на что тот лишь осуждающе покачал головой. – Лучше, когда приедем в Петербург, вызовем дух Александра Третьего и узнаем нашу судьбу и судьбу России.

____________________________________________

Через месяц после начала торжеств в Сарове, семьи Рубанова–генерала и Рубанова–профессора, собрались в генеральском доме отметить окончание Глебом Николаевского кавалерийского училища.

Отец и два сына–офицера сидели за столом в белых мундирах. Погоны Рубанова–старшего украшал генерал–адьютантский вензель, а погоны сыновей – две офицерские звёздочки.

– Подпоручик и корнет, – похвалился Максим Акимович сыновьями перед семейством младшего брата.

На что Георгий Акимович язвительно улыбнулся.

Старшая, восемнадцатилетняя дочь скорчила насмешливую гримасу, прошептав: «Сатрапы!».

Любовь Владимировна залюбовалась красавцами–офицерами, а тринадцатилетний Арсений и восьмилетний Максим с восторгом приблизились к двоюродному брату и почтительно стали разглядывать нагрудный знак об окончании училища.

– Я в гимназию, как Арсений, не пойду, – решительно произнёс Максим.

– А куда же ты пойдёшь? – поинтересовалась сестра.

– В кадетский корпус пойду.

– А я после гимназии не в университет, а в артиллерийское училище поступлю, – испортил настроение своему отцу Арсений.

– Георгий, а у тебя прекрасные сыновья растут, – добродушно улыбнулся Максим Акимович.

Про дочь говорить не стал.

– Ну как прославили Серафима? – ехидно ухмыльнулся Георгий Акимович.

– Всё прошло при огромном скоплении народа… Государь преподнёс подданным нравственный пример Веры и Примирения во имя России, – ответил Максим Акимович. – Но твоим друзьям это ни о чём не говорит, неразумный брат мой. У них, как я понимаю, совсем другие цели…

– Господа, да забудьте хоть на время свою политику. Давайте поговорим о семейных делах, – внесла здравое предложение Ирина Аркадьевна, подойдя к мужу и нежно растрепав ему причёску. – В сентябре нашему папе шестьдесят исполнится… Предлагаю по этому поводу снять ресторан.

И на вопросительно–удивлённые взгляды присутствующих по–гусарски воскликнула:

– Гулять, так гулять, господа… С цыганами…

Лиза осуждающе поглядела на свою тётю.

– Поддерживаю-ю! – завопил младший Максим. – Мне в октябре девять лет стукнет… Тоже предлагаю снять ресторан, – развеселил компанию.

– А что это за картина на стене? – поинтересовалась Лиза, с любопытством разглядывая шедевр.

– Это мне юнкера подарили, – скромно потупившись, объяснил Глеб. – Как вы видите, горизонтальная линия делит лист на две части: верхняя часть означает небо, а нижняя – пустыню. И надпись: «Властелин планеты «Славная Школа» 1903 г.». Это обо мне…

– Скромность украшает мужчину, – язвительно фыркнула двоюродная сестра.

Аким мысленно с ней согласился.

– О-ой, смешно, – возмутился Глеб. – Думаете легко стать живым богом?..

Не заметил, как профессор и дочка переглянулись и покачали головами.

– После некоторых неудач я стал лучшим наездником среди «зверей» и благородные корнеты, уразумев это, преподнесли мне шпоры.

– До этого они тебе золотую репу преподнесли, – слегка куснул брата Аким.

– … Шпоры даются за успехи в верховой езде, и считается большой честью оказаться в первой десятке, получивших эти знаки отличия, – не слушая его, продолжил Глеб.

– Ну, как я знаю от старшего брата, – закусывая шустовский коньяк, забубнил Георгий Акимович, – юнкера–николаевцы – большие оригиналы… Особенно по отношению к младшему курсу. И в чём заключается тайный смысл церемонии?

– Ночью, в одном нижнем белье проскакать по городу на лошади, – предположила Лиза и покраснела под взглядами матери, тёти, братьев и мадам Камиллы.

– Лиза-а, прочтите книгу господ Юрьева и Владимирова «Светская жизнь и этикет. Хороший тон», – глянул на мадам Камиллу Аким, – А свод законов Клеопатры Светозарской – это уже вчерашний день…

Мадам Камилла подняла глаза к потолку, запоминая фамилии, и с уважением окинула взглядом молодого офицера.

– Не надо меня учить, господин подпоручик или как вас там, – засверкала глазами девушка.

– Нет, мадемуазель, надо, – заупрямился Аким, решив преподнести сестре урок: «Нет ничего важнее и хрупче, чем честь дамы, – пишут вышеназванные господа, – она походит на зеркало, которое тускнеет от одного дыхания».

Мадам Камилла оглядела себя в висевшее на стене, рядом с картиной «Властелин планеты» зеркало, и к её радости оно не потускнело.

«…Поэтому дама должна избегать всего того, что могло бы послужить поводом к невыгодным для неё толкам», – наизусть шпарил Аким.

«А господа Юрьев и Владимирский не столь уж и глупы», – подумала мадам Камилла.

– Неплохо! – почесал в затылке Глеб.

– … Некоторым юношам тоже небезынтересно узнать о приличиях, – благосклонно оглядел младшего брата Аким: «Чесать в голове, запускать пальцы в волосы, в нос, в ухо и тушить свечу перед носом присутствующих – верх неприличия».

– А я и не тушу, – оправдался Глеб.

– А что делали со шпорами? – стал выпытывать Аким, забыв о Лизе.

Максим Акимович даже отложил куриную ножку, чтоб не прослушать азы новой юнкерской церемонии.

– Ну уж не в кальсонах по Питеру скакать… Это вульгарно, – так глянул на сестру Глеб, что она яростно сжала под столом кулачки. – Всего–навсего, в первую ночь после вручения шпор, дабы на всю жизнь сохранить в памяти сие важнейшее событие, – заулыбался корнет, – следует лечь спать с тяжёлыми восьмидюймовыми шпорами на голых пятках.

Лиза, разжав кулачки, вновь покраснела.

– И как вы в них спали? – поинтересовалась она.

– Прекрасно. Но только до того момента, пока проснувшийся благородный корнет не заорёт диким голосом: «Не слышу звона шпор!».

За столом все замерли, вперив взгляды в счастливчика.

– И что вы делали? – промокнула губы салфеткой Любовь Владимировна.

– Что и положено в данном случае – трепыхал ногами, чтобы шпоры издали звон…

Ирина Аркадьевна схватилась за сердце, а её супруг громогласно захохотал:

– Ну, даю–ют корнеты… «Не слышу звона шпор», – веселился генерал. – У нас такого не было, не додумались, – разочарованно вытер слезящиеся глаза.

– Ужас! Как можно спать в шпорах, – передёрнула плечами Лиза. – И что за сны будут сниться?

– Кстати, о дамах и снах, – спохватившись, выпил налитое Аполлоном вино Аким. – Из правил хорошего тона, – пояснил он: «Перед сном следует полистать французский роман… «Но не газету с политической статьёй», – сурово воззрился на сестру. – Засыпая, ни о чём грустном не думать… «коли на пятках нет шпор», – хмыкнул Аким. – В особенности не думать о нищих, мышах, – стал загибать пальцы, – о пауках, – радостно заметил, как брезгливо сморщилась сестра, – сиротах, которые кричат: «мама, мама-а»», – развеселил мужскую часть компании, – и привидениях…».

– Особенно о стороже Пахомыче и дворнике Власыче, – вставил Максим Акимович, развеселив женскую аудиторию.

«…А видеть непристойные сны – верх неприличия для молодой дамы», – подытожил подпоручик.

– А если снятся? – дрожащим голосом произнесла мадам Камилла.

Все без исключения дамы замерли, ожидая ответа.

– В подобном случае следует, пишут составители книги, отнюдь не увлекаясь любопытством посмотреть, что будет дальше, немедленно проснуться…

– Поцеловать мужа, – успел вставить Максим Акимович.

– … и повернуться на другой бок, – под смех общества закончил разговор о правилах хорошего тона Аким.

– Про шпоры слышали, дети, – отвлёк сыновей от разговора о сновидениях, Георгий Акимович.

И на их утвердительные кивки задал вопрос:

– А теперь пойдёте в военные?

– Так точно! – чуть не хором воскликнули сыновья.

– Романтика! – добавил Арсений.

Покачав головой, профессор ухмыльнулся и произнёс:

– Спать со шпорами на пятках, несомненно, романтично и весьма полезно для изучения юнкером наук. Господин корнет, – с плохо скрытой иронией произнёс Георгий Акимович. – И как вы сдали экзамены?

– У меня 12 баллов по гиппологии.

– Чему? – поразилась Лиза.

– Гиппологии. Это наука о лошадях. А что ж, по–вашему, в кавалерийском училище я должен изучать процесс создания промышленного сыроварения в Смоленской губернии? – привёл в восторг отца и брата. – На выпускном экзамене по этому предмету, в числе прочего, я успешно подковал одно переднее и одно заднее копыто лошади…

– Это ж надо, какой молодец, – язвительно засмеялась сестра. – Летом, в Рубановке, сможете помогать кузнецу.

– К тому же я могу пятьсот раз присесть или отжаться от пола, – похвалился Глеб, не обратив внимания на язвительность сестры. – Все студенты вашего факультета, дядечка, ссумировав свои усилия, на пятьсот приседаний не потянут.

– Даже если профессоров приплюсовать, – поддержал сына Рубанов–старший.

– Я не этому студентов учу, – обиделся младший.

– Камнями в генералов кидать ты их учишь, – осудил систему университетского образования Максим Акимович.

– …Кроме того, прекрасно изучил азбуку Морзе, – весьма зря зачислил это в свою заслугу Глеб, ибо дядя просто вцепился в подброшенную информацию.

– Ну тогда другое дело, юноша…Хоть азбуку в высшем военном училище изучили, – с язвительным выражением лица воззрился на старшего своего брата.

– А главное, у меня есть друзья! Чего не может быть у профессоров, – тоже съязвил Глеб, чем вызвал восхищение своего папа, и поднял вверх палец с золотым кольцом в виде подковы с гвардейской звездой в центре. – Все корнеты заказали по такому кольцу с выгравированной надписью: «Солдат, корнет и генерал друзья навек».

– Ну вот, видишь, Георгий, а у тебя нет даже медного кольца с надписью: «Лаборант, студент и профессор друзья навек».

– Мне оно и не нужно. Меня и так студенты любят…

– И после того, как наш император 6 августа негромко произнёс: «Поздравляю вас с первым офицерским чином», – я стал корнетом 3‑го драгунского Его королевского высочества наследного принца Датского полка. Что намного выше профессорского звания, – гордо выпрямился за столом кавалерийский офицер.

– Полка принца Гамлета? – хихикнула сестра.

– Это что же, станете служить в Москве? – удивился Георгий Акимович, с любовью поглядев на дочь.

– Служить под моим крылышком не пожелал, – с гордостью поглядел на сына Максим Акимович.

В 12 ночи, когда Арсений с младшим братом, наигравшись винтовкой денщика Антипа и шашкой Глеба, ушли спать, Георгий Акимович вспомнил, что он не только профессор, но и медиум.

Максим, давай не будем спорить о судьбе России, а вызовем дух любезного тебе Александра Третьего и спросим его…

– Согласны, согласны, – захлопали в ладоши дамы, хотя их мнения никто и не спрашивал.

– Весь высший свет духов вызывает, а мы чем хуже? – глянула на супруга Ирина Аркадьевна.

– Мы с Георгием часто практикуем спиритические сеансы. Особенно, когда навещают его коллеги, – стала создавать антураж Любовь Владимировна.

Максиму Акимовичу ничего не оставалось, как согласиться.

– Во–первых, сеанс следует проводить в помещении, где нет икон. А нет их только в бильярдной, – распоряжалась Любовь Владимировна. – Аполлон с Прокопычем пусть отнесут туда стол. А ты, Георгий, приготовь спиритическую доску. Ирочка, нужен лист бумаги, примерно такой же, как картина «Властелин мира и его окрестностей», – улыбнулась, заметив, как нахмурился младший племянник. – Карандаш, дабы по окружности написать алфавит. И фарфоровое блюдце, которое дух Александра станет вертеть.

Максим Акимович со вздохом покосился на братца, но ничего не сказал.

– Следует открыть форточку или оставить приоткрытой дверь, чтоб дух проник в комнату, – принялся чертить алфавит Георгий. – На блюдце сейчас нанесу стрелку. На какую букву она укажет, ту и запомним. И ещё два маленьких кружочка со словами «да» и «нет».

– На теле не должно быть металлических предметов, – вспомнила Любовь Владимировна.

– Шашку я снял, – развёл в стороны руки Максим Акимович. – Иринушка, вынь из–за пазухи наган, – развеселил общество.

– Следует быть серьёзным и ответственно отнестись к сеансу, – отсмеявшись, оглядел творчество своих рук Георгий. – Сейчас погасим электричество и зажжём свечи. Одну свечу ставим на стол, и желательно рядом с ней фото вызываемого…

Аким нашёл и принёс фотографию императора, пока Камилла зажгла свечу.

– Георгий, ты не забыл, что следует зажечь ещё три свечи, расставленные треугольником, дабы алтарь, – указала на стол Любовь Владимировна, находился в его центре.

Когда мадам Камилла трясущимися руками расставила и зажгла ещё три свечи, её выдворили из комнаты и погасили электричество.

– Рассаживаемся-я, – сменил профессорский голос на загробный Георгий Акимович, – и кладём руки на стол, соприкасаясь мизинцами…

– Мизинцами рук или ног, – попытался пошутить Максим Акимович, но на него зашикали со всех сторон.

– Впадаю-ю в тра–а–нс, – растягивая слова, потусторонним голосом сообщил медиум.

Рядом с Максимом Акимовичем сидела Любовь Владимировна, и он не сдержался, чтоб не прижать её мизинец к столу.

– О-ой! – пискнула она.

– Тише-е, – зашипел её супруг. – Таинствами темноты! Молчанием ночи-и! Светлым образом Гекаты, мы призываем дух Александра Третьего… Явись и ответь на наши вопросы, – шептал Георгий Акимович.

Слабыми огоньками светились свечи. Все замерли. Даже Рубанов–старший стал к чему–то прислушиваться, глядя на чадившую на столе свечу.

И вдруг явственно услышал щелчок в углу, за бильярдным столом, почувствовав при этом, как напряглась его соседка.

«Видно, тоже услышала, – подумал он, ощутив пряный аромат духов. – Даже голова закружилась», – неожиданно уловил ещё один щелчок неподалёку от стола–алтаря.

Лиза тихонько вскрикнула и наступила томительная тишина.

– Дух Александра, ты здесь? – вопросил Георгий.

И вдруг блюдце дёрнулось и расположилось стрелкой к нарисованному кружку со словом «да».

– Хочешь ли ты с нами разговаривать? – то ли прошептал, то ли прохрипел медиум.

Подрожав, блюдце по–прежнему указывало стрелкой на кружок с буквами»да».

– Что ждёт Россию? – спросил у духа Георгий Акимович.

Блюдце не двигаясь, замерло на месте.

– Что ждёт Россию? – вновь задал вопрос медиум.

Тишина.

Максим Акимович хотел уже разорвать магический круг, так как ужасно зачесалась шея, и ещё ужаснее захотелось выпить.

«Император где–то рядом», – сделал он умозаключение, и в этот момент блюдце запрыгало как бешеное, указывая стрелкой то на одну букву, то на другую.

Все сосредоточенно следили за блюдцем, стараясь запомнить буквы. И вдруг блюдце подпрыгнуло и раскололось.

Не удержавшись, Любовь Владимировна и Лиза вскрикнули, но магический круг не разорвали, по–прежнему соприкасаясь мизинцами.