Текст книги "Держава (том второй)"

Автор книги: Валерий Кормилицын

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 35 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]

____________________________________________

Большую часть кишинёвского гарнизона на Пасху, отпустили в увольнения. В казармах несли службу лишь дежурные и дневальные, не считая малой толики солдат, оставленных без отпусков за нарушения.

Во время Крёстного хода у одной из церквей, группа евреев, покатываясь от смеха, тыкала пальцами в нёсших хоругви и иконы священников.

– Отец святой, – юродствовал Гад Бобинчик, – свининки–то уже откушали? – завистливо пощелоктил языком, и плюнул в идущую за священником толпу прихожан.

Стоящий рядом с ним Хаим швырнул грязью в икону:

– Вот вам, свиноеды, – заорал он.

– Чёртовы иудеи, – закричал один из молдаван. – Христа продали за тридцать сребреников, и нас хотите продать…

– Бей жидо–о–в! – заорали в толпе, но батюшка успокоил мирян.

– Христос Воскресе! – воскликнул он.

– Воистину Воскресе, – начал успокаиваться народ.

– Да воскреснет Бог, и расточатся врази Его. И да бежит от Лица Его ненавидящий Его, – повёл вокруг храма православный люд, басом затянув песнопение: – Воскресение Твое, Христе Спасе, Ангели поют на небеси, и нас на земли сподоби чистым сердцем Тебе славиши…

Народ, полностью успокоившись, шёл за пастырем, ликующе подпевая ему.

Немногочисленные полицейские не вмешались и не разогнали творящих безобразия евреев.

«Как можно об них руки марать – Пасха же», – осуждающе качали головами.

Видя такое к себе отношение и попустительство, Ицхак распорядился ловить, где можно, пьяных христиан и лупцевать со всей своей еврейской дури:

– Каждый год мы гоев на Пасху бъём, и эта исключением не станет…

Но молдаване дружно давали отпор, от души тузя обидчиков.

«Дело–то привычное. Сколько лет так Пасху проводим», – делились между собой впечатлениями, но злость нарастала.

Драки вспыхивали то в одной части города, то в другой.

На Чуфлинской площади хорошо разговевшаяся толпа ожидала открытия балаганов. Женщина с ребёнком, выронив билет, села в повозку карусели.

– Где билет? Где билет, спг–гашиваю, – подлетел раздражённый хозяин. – Пг–гочь отсюда, сука, и выблядка своего забег–ги, – схватив за волосы, столкнул её с карусели.

Вскрикнув, женщина упала, ударившись головой о землю и выпустив из рук дитя.

Ребёнок заплакал и пополз к лежащей без сознания матери.

– Убили-и, – закричали в толпе и бросились бить хозяина–еврея.

Несколько его собратьев заступились, но были сбиты на землю и истоптаны ногами.

– За что, жидовские хари, ребятёнка с бабой убили? – орали выпившие мужики.

Ватага ребятишек постарше, что крутилась у балаганов, похватав камни, помчалась по ближайшим улицам, попутно колотя стёкла в еврейских домах.

Видя, что хулиганят дети, еврейская молодь и некоторые мужчины похватали палки, лопаты, колья и встали на защиту имущества.

– Ах ты, маленькая свинья, – ударил палкой хулигана молодой еврей. – Я тебе покажу, как стёкла колоть.

Избитые пацаны с рёвом побежали к тятькам и мамкам.

– Ну, изуверы-ы, голову ребятёнку разбили, – причитала женщина, прикладывая платок к ране.

– Фершала надоть, – кричал пьяненький мужичонка. – Кровью малец изойдёт. Что творят, нехристи. На детей уже руку подняли…

– Щас я дам им фершала… Так дам, что санитар понадобится, – выломал штакетину из окружающего карусель забора озверевший отец мальчонки. – Дитятко ни за что убили…

Многие мужики последовали его примеру, рассыпавшись по прилегающим улицам и круша еврейские дома и лавки.

Малочисленная полиция не вмешивалась: команды не было, а посему, само как–нибудь рассосётся.

«Не впервой друг другу хари чистят… Да и кажинный год этакая суетень возникает, – благодушно бурчали фараоны. – У одних Пасха закончилась, а у порядошных людей только началася… Как же на радостях челюсти не посворачивать», – закрывали глаза на происходящее.

Но к вечеру был получен однозначный приказ: хватать смутьянов и тащить в кутузку.

– Чего рты раззявили? – бесился пристав. – Пасха – это для нормальных людёв, а не для полиции. Народ безобразия нарушает, а вы губой щёлкаете. Всех варнаков тягайте «под шары», – указал рукой на полицейскую часть, расположенную в одном здании с пожарной командой. – Вот и запалили чего–то, аспиды. На каланче шары вывесили, значит, на территории нашей части горит, – тряся животом и придерживая путающуюся в ногах «селёдку», помчался в участок: «все пьют, а я бегай как бобик, – на ходу снял фуражку и вытер ладонью потный лоб. – Полицмейстер – пьют-с. Губернатор – пьют-с. Командующий воинским гарнизоном – само собой… А я как бобик…»

Вечером доложил полицмейстеру, что полиция беспорядки пресекла, задержав 60 пьяных православных смутьянов.

Евреи, однако, остались недовольны сложившимся положением вещей.

– Как же так, братья, – возмущался Бобинчик—Рабинович, с утра прейдя на Новый базар, и выступая перед собравшейся толпой единоверцев. – Вчера тысяча православных ублюдков били стёкла в наших домах, сожгли сарай господина Хаима, – указал на бледного от переживаний официанта. – Разгромили несколько еврейских лавок, выпили море кошерной водки, сожрали пуды кошерных куриных потрошков, форшмака и гифилте фиш, – в ужасе схватился за пустой, по его мнению, живот. – И всё это им сойдёт с рук? – риторически вопросил он. – Вооружайтесь кольями, дрынами, тащите из дома ружья, и дадим отпор зверям–христианам.

Такой же упитанный, как Бобинчик—Рабинович, пристав, с двумя полицейскими подошёл к взволнованно гомонящей толпе.

– Вы что тут балаган устроили? – риторически вопросил пристав.

– Мы будем защищаться, – выступил вперёд Бобинчик—Рабинович. – Вчера вы русских не разгоняли, сегодня мы их разгоним, – стукнул себя в грудь. – А вы убирайтесь, пока живы, – китом нырнул в сутолоку соплеменников.

– Стой, гад, – рыкнул пристав, наблюдая, как крупная башка дрейфует над толпой, уплывая всё дальше и дальше.

«Откуда все меня знают?» – удаляясь от представителей власти, размышлял Бобинчик.

Между тем, на базаре шла активная торговля.

Пасха – есть Пасха…

– Я не жид, я честный евг–гей, я вас не обвешу, пейсами любимого папеле клянусь, – бойко торговал крупой лавочник, безбожно обманывая покупателей.

– Ах ты пархатый, – заорала обвешенная женщина, тряся мешочком с крупой, – да ты меня, поди, на полфунта нагрел…

– Кг–гасавица, я тебя ещё совсем не г-гел, – осклабился продавец.

Стоящие рядом лавочники весело загыгыкали.

– Иди ко мне, – я тебя сог–гею, – предложил молодой крепкий торгаш, не обратив внимания, что рядом с бабой стоял крепко выпимший мужичок, оказавшийся её мужем.

– Ты гляди, как жиды обнаглели, – поразился он и, выхватив из рук оскорблённой, но не очень рассерженной супружницы мешочек, долбанул им по улыбающейся жидовской морде.

В полёте улыбка из весёлой преобразилась в удивлённую, и на стадии перехода в горестную, торгаш соприкоснулся с землёй, начисто стерев с лица все признаки радости жизни.

Полюбовавшись удручённой еврейской физиономией между задранных к небу ног, ревнивец попытался тем же макаром наказать молодого крепенького торгаша, но через минуту, закатив к небу глаза, сам кулем, вернее, мешком с крупой, брякнулся оземь рядом с грустным евреем, пятки которого в этот миг, тоже соприкоснулись с матушкой–землёй.

– Убили-и! Как есть, насмерть убили-и, – завизжала баба, в растерянности кинувшись на жидовскую грудь. Сбил её с панталыку родимый крупяной мешочек, ловко подтянутый к себе умирающим евреем.

– Убери лапы с задницы, – поняв ошибку, заверещала тётка, отняв у повеселевшего торгаша мешочек, и стерев им первоначальные признаки блаженной улыбки.

Супруг в это время пришёл в себя и, увидя жену в объятьях развратника, стал лягать того ногами.

Еврейский крепыш здоровенным дрыном прекратил дрыганья ревнивца, и супруга, на этот раз безошибочно, расположилась рыдать на мужниной груди.

Этим бы, в другое время, и закончились издержки торговли, но не сегодня…

– Наших бъю–ють! – замахал брошенным еврейским дрыном товарищ поверженного бойца, и с маху разломал его о непутёвую, легкомысленную голову крепыша.

Не кошерно хрюкнув, тот присоединился к компашке из двух мужиков и бабы.

И тут началось…

Мат, визг, гам, хрипы и удары…

– Смешались в кучу кони, люди… и залпы тысячи орудий.., – примолк поэтичный пристав, услышав невдалеке настоящий, а не поэтический выстрел, и увидев гада с ружьём.

Размахивая берданкой, давешний здоровяк призывал бить свинячьи хари.

«Это на чьё лицо он намекает? – заскрипел зубами толстячок–пристав, но Бобинчик вновь уплыл от него в водоворот толпы. – Ничего нового. Всё как в прошлом году», – велел двум полицейским оттащить в часть зачинщика потасовки, с удовольствием оторвав от мужика плачущую супружницу, прижимающую к животу ненаглядный мешочек.

– Убитого понесли-и, – заревела толпа, начав с остервенением крушить всё подряд, и выплеснувшись с базара на прилегающие улицы.

Евреи поняли, что торговля пошла в убыток, и дали дёру, попрятавшись по домам.

Но буяны, с удовольствием разгромив винные лавки и в результате, начисто потеряв над собой контроль, стали врываться в дома, всё ломая и избивая обитателей.

Струхнувший пристав начал звонить полицмейстеру, тот – жандармскому ротмистру Левендалю, у которого в подчинении имелось всего несколько чиновников.

Барон Левендаль лично прибыл на квартиру командира полка, и слёзно просил его выделить людей для разгона бесчинствующей толпы.

– Господин ротмистр, – поднёс ему рюмку водки полковник, – вы, думаю, читали, что писали газеты о Мокшанском батальоне, стрелявшем в мирных рабочих. Здесь такие же мирные люди и моему полку слава палачей не нужна. За стрельбу на Пасху меня и разжаловать могут… А уж газеты…

Зато стрелять стали евреи.

Ицхак организовал своих людей, и они палили из ружей и револьверов по дебоширам.

– Где увидите этих русских свиней, не важно, хохлы они или молдавашки, безжалостно стреляйте из–за угла дома и убегайте, – учил боевиков. – И знайте. Боевик – это звучит гордо! Погромщик – позорно!

Вдвоём с Хаимом – Гада Бубенчика за версту видать, зашли в дом к богатому еврею.

– Мы тебя защищать станем, – поверг в ужас купца Ицхак.

– Господин, не надо меня защищать, – взмолился пожилой еврей.

Но тут раздался звон разбитого окна и в комнату влетел камень.

– А говоришь – не надо, – вышел на балкон Ицхак и, не целясь, выпустил семь пуль в небольшую группу орущих проклятья взрослых и детей.

Один из мужчин схватился за плечо, а белобрысый мальчишка, схватившись за грудь и выронив камень, упал на землю.

– Сынок, сынок, – поднял его отец, не понимая ещё, что сын умирает. – Сынок, сынок, – прижимал к себе остывающее тело ребёнка, пачкая праздничную белую рубаху в крови.

– У Остапова сына жиды убили, – раздался в толпе яростный крик.

– Ну, если не хочешь, чтоб мы тебя защищали, обороняйся сам, – бросив на пол пистолет, нервно произнёс Ицхак. – Уходим Хаим, – выбежал в ведущую в сад дверь.

Хаим бросился за ним.

Затрещав, парадная дверь рухнула, и в дом ворвались разъярённые люди.

– А вот и наган, – заорал один из них, и толпа безжалостно набросилась на несчастных.

Били яростно, всем, что попало под руку, и крушили всё вокруг.

Увидев лужу крови, вытекающую из–под головы лежащего на полу пожилого еврея, на минуту задумались, но услышав неподалёку выстрелы, бросились в следующий дом.

Распахнув калитку и выбежав из сада, Хаим наткнулся на группу безоружных солдат, уговаривающих людей успокоиться и разойтись.

От неожиданности и растерянности – свой револьвер отдал Ицхаку, раскрыл припасённую банку с кислотой и плеснул в солдат.

Толпа взъярилась, но два еврея уже скрылись в запутанных улочках, причём один из них, убегая, выпустил несколько пуль по толпе.

К обеду полицейские получили приказ – прекратить беспорядки, но ими был объят уже весь город.

Всполошившийся от донесений, и враз протрезвевший губернатор, устранился, передав всю полноту власти начальнику Кишинёвского гарнизона генералу Бекману.

И вот ещё что, – кричал ему в телефонную трубку, – даю вам полномочия употреблять оружие.

Подпоручик Банников, проснувшись поздним утром на пуховой перине своей пассии, сначала не понял, что за шум на улице.

«Наверное, в ушах шумит, – лениво поднялся с кровати, – после бессонной ночи», – удовлетворённо хмыкнул он.

Но вбежавшая в полутёмную комнату подруга, испуганно комкая на полной груди сорочку и дрожа телом, пыталась что–то произнести, и не могла.

– Да что с тобой? – почуяв недоброе, принялся надевать штаны подпоручик. – Муж приехал? – пошутил он, но женщина в страхе указывала на дверь рукой.

Вытащив из кобуры не шоколадный, а боевой револьвер, Банников выбежал на крыльцо, прищурившись от солнца и вдохнув запах цветущей сирени и дыма.

«Снег что ли пошёл?» – удивлённо подумал он, разглядывая круживший в воздухе белый пух от распоротых и выброшенных на улицу перин и подушек.

– Во-о! Ещё один жидок, – услышал довольный голос, и собравшаяся у крыльца толпа двинулась в его сторону.

– Я те, пьяная рожа, сейчас покажу – жидок, – выстрелил в воздух. – Пулей разлетелись по домам, стервецы похмельные.

Толпа прянула в разные стороны.

Вернувшись в дом, надел белый китель и, пристегнув шашку, вышел на крыльцо во всём своём блеске.

– Вы ещё тут? – поиграл револьвером, заметя двух пробегающих людей.

Один из них обернулся и выстрелил в офицера.

Без раздумий, и не целясь, Банников выстрелил в ответ.

Худой сутулый мужчина захромал, ухватившись за ногу.

«В казарму следует идти… Не понятно, чего в городе творится», – отказался от преследования стрелка, исчезнувшего в чьём–то саду.

В казарме полковник, которому уже успел надрать плюмаж генерал–лейтенант Бекман, заорал на вошедшего офицера:

– Где вы шляетесь, господин подпоручик… Тут весь город на ушах стоит.., а вы на чём? – не дождавшись ответа, продолжил: – Берите людей и принимайте энергичные меры по пресечению беспорядков. Встреченных на улице нижних чинов направляйте в казарму, а бесчинствующих – в участок.

К ночи беспорядки прекратились, а с утра начались аресты.

– Господин губернатор, к утру 9‑го апреля задержано 816 человек, – заглядывая в рапорт, доложил фон Раабену Левендаль. – Аресты проводят солдаты и полиция. Обнаружены 42 трупа, из коих 38 евреев. У всех убитых повреждения нанесены тупыми предметами: камнями, дубинами, кольями, – ввёл в содрогание пожилого чиновника жандарм.

– Царствие им Небесное, – дрожащей рукой перекрестился губернатор. – Продолжайте расследование, а я отпишу в Петербург.

____________________________________________

Царская семья провела Пасхальную неделю в Москве.

Император, императрица и великие княжны приняли участие в крёстном ходе из Кремля в Данилов монастырь. Совершили поездку в Новый Иерусалим, посетили Сиротский приют, что рядом с Алексеевским монастырём.

Приехав оттуда, Николай принял испросившего аудиенцию Плеве.

– Ваше величество, не хотелось в такие светлые дни вас расстраивать, но в Кишинёве случилось несчастье. Драка между православными и евреями переросла в избиение последних и порчу их имущества… Хотя, как мне доложили, спровоцировали конфликт евреи.

– Как же так, Вячеслав Константинович? – изумился император. – Хоть империя наша бесконечно огромна, но за порядком, согласуясь с вашей должностью, должны следить неукоснительно. Даже в самом маленьком посёлке люди должны чувствовать власть, – в волнении стал ходить по кабинету, без конца приглаживая ладонью бородку, что выдавало, как знал фон Плеве, высшее недовольство императора. – А Кишинёв не маленький посёлок… Зачем же мои предки вели столько войн, дабы присоединить его вместе с Бессарабией к России. Для того, чтоб там подданные убивали друг друга? – чуть успокоившись и перестав приглаживать бородку, уселся в кресло. – Фон Раабена в отставку, – не сдержавшись, стукнул кулаком по подлокотнику. – Провести полное дознание. Виновных наказать. Да-а. Новым губернатором назначить этого либерала, князя Урусова.

Видя, что Плеве поморщился, добавил:

– Я тоже не люблю его… Но, надеюсь, вы слышали, что существует такое понятие, как ПОЛИТИКА, – по слогам произнёс он, заметив, как покраснел министр. – И снять с должностей всех чиновников, допустивших нераспорядительность и бездействие.

– Будет исполнено, ваше величество, – поклонившись, вышел от государя министр внутренних дел.

«Как мальчишку отчитал, – вздохнул он, – особенно «политикой» ткнул», – направил в Кишинёв директора Департамента полиции Лопухина, иронично подумав: «При его либеральных симпатиях, будет вне подозрений «прогрессивной» общественности… И государь поймёт, что я тоже немного разбираюсь в ПОЛИТИКЕ».

Согласно докладам Лопухина, вице–губернатора и полицмейстера перевели служить в отдалённые районы, куда Макар телят не гонял.

____________________________________________

На этот раз на квартире Абрама Самуиловича собрались солидные люди из «Бюро защиты евреев».

Папа—Шамизон детей на встречу не позвал. Пригласил лишь профессора Рубанова и фабриканта Шпеера.

– Знакомьтесь, господа, – представил друг другу присутствующих. – Винавег-г, Кг–голь, Бг–гаудо, Кулишег-г, Бг–гамсон, Слиозбег-г, Познег-г.., а это мои дг–гузья, пг–гофессог–г Г-губанов и финансист Шпеег-г, – в каждого потыкал рукой с перстнями на пальцах: «Ну почему, кроме моей, все еврейские фамилии имеют букву «р». Я её ненавижу даже сильнее, чем кровавый царизм», – сделав печально–суровое лицо, продолжил: – Мы все знаем об ужасном пог–гоме в Кишинёве, – горестно поморгал и пошмыгал носом.

Шпеер, на всякий случай аккуратно сняв монокль, потёр изгибом указательного пальца глаз.

Рубанов скорбно покачал головой, а господа из «Бюро защиты» закатили к потолку глаза, переполненные тысячелетней еврейской грустью.

– Деньги – второстепенны, – вернувшись с небес на землю, произнёс Познер. – Главное – мысль, идея и слово. А финансы служат для того, – пренебрежительно окинул взглядом Шпеера, – чтоб донести идею до масс. В результате, вооружённые идеей массы завоюют нам власть. А где власть – там и деньги!

– Вы правы, господин Познер, – поддержал его Кроль. – Маркс выдвинул экономический лозунг: «Товар–деньги–товар», а мы – политический: «Идея–власть–деньги».

«Но деньги присутствуют везде, – внимательно слушал новых знакомых Георгий Акимович, – вот они – умные головы, а не в нашем университете. От теории смело идут к практике».

– Власть дороже денег, – взял слово Винавер. – У кого есть власть, у того будут и деньги. Они производны от власти. Нам нужна власть. Царизм устарел, выродился и одряхлел. Царь не дорожит своей властью. Дорожит Россией, но не властью… И мы должны.., нет.., обязаны забрать её. И власть. И Россию… Для этого хороши все средства: ложь, подкуп и убийства…

Рубанов задумчиво поглядел на Винавера, прекрасно одетого, интеллигентного и умного еврея, впервые подумав: а чем, собственно, мы недовольны?, – но мысль эта, с последующими словами оратора, быстро покинула его голову.

– Думаю, многие демократические, – саркастически улыбнулся, – русские писатели поедут в Кишинёв, чтоб всё узнать из первых уст… Вот и пусть информация будет немножко преувеличена… Для того литература и призвана, чтоб находить какие–то второстепенные эпизоды и превозносить их, как Горький босяков.

– А народ кушает это и делает выводы, – усмехнулся Брамсон, перебив своего товарища. – Могут поехать Чехов, Горький, Короленко.., но лучше всего, чтоб по этому вопросу, в нужной нам интерпретации, выступил Лев Толстой. В Кишинёв–то он вряд ли поедет, но вот обличить царский режим сумеет…

– А если какой–нибудь писатель вдг–гуг напишет, что евг–геи сами спг–говоциг–говали пог–гом? – засомневался Шамизон.

– Для этого и существуют газеты, – разъяснил ему Брамсон, – чтоб подготавливать общественное мнение в нужную сторону. У ваших корреспондентов такого таланта, как у писателей нет… Но обгадить они могут кого угодно. Даже Толстого… А кому охота в дерьме–то ходить? Да и нет у русских писателя–патриота. Был Лесков, да умер. А наши писатели, в отличие от русских – национальны и патриотичны. Будут сочинять то, что пойдёт на пользу еврейской нации. Глупые русские власти оставили своих литераторов без поддержки и идеи, а мы их подхватили и направили в нужное нам русло, как когда–то Белинский направлял классиков 19 века в либерализм и демократию.

– Господа! – вновь взял слово Познер. – Мы немного отвлеклись от главного. Наша задача узнать, кто дал приказ к организации погрома. Я уверен, что бойня задумана в Департаменте полиции и выполнялась по приказу оттуда.

– Да, да, вы правы, – вскочил со стула Кроль, – но как бы глубоко мы не были убеждены в том, что кишинёвская бойня организована сверху, с ведома, а может даже, по инициативе Плеве, мы можем сорвать маску с этих высокопоставленных убийц и выставить их в надлежащем свете перед всем миром, лишь имея самые неоспоримые улики против них… Для сбора коих, предлагаю послать в Кишинёв адвоката Зарудного. Фигура известная и работает в нужном нам ключе… Тем более за хороший гонорар. Проголосуем предложение.

Все были согласны.

– И материалы, материалы в газеты… Да такие, чтоб у обывателя стыла кровь… Например, тысяча русских солдат насиловала еврейскую девочку… можно и мальчика, конечно… Съедят. Вспарывали животы беременных еврейских женщин серпами, – горячился Познер.

– Штыками. Откуда у солдат сег–гпы… Ещё скажите, забивали гвозди в евгейскую голову и обзывали ёжиком, – хмыкнул Шпеер.

– Вы, господин в монокле, если не понимаете ситуации, так лучше помолчите, – осадил фабриканта Винавер. – Обыватели съедят всё… Главное, погуще замесить. Пусть Зарудный вскроет, за хорошие деньги, тайные пружины кишинёвской бойни… А то власти, для отвода глаз, арестовали несколько десятков хулиганов и довольны. Вот это довольство мы им и испортим.

– Вроде бы, несколько сотен арестовали, – вышел из тени Рубанов.

– Вроде бы, да кабы, – не слишком культурно оборвал его Познер. – Вы, если наш друг и ненавидите царизм, напишите обличительную статью и, ручаюсь, она попадёт в зарубежные газеты, и ваше имя узнает вся прогрессивная мировая общественность…

Вечером, взбодрённый профессор активно пыхтел над обличительной статьёй, закончил которую патетическими словами: «Бог разделается с царизмом, как разделался с Содомом и Гоморрой», – а заодно бы разделался и с моим геморроем», – помечтал он, не слишком интеллигентно почесав задницу.

К удивлению членов Бюро защиты евреев, русская судебная система сурово обошлась с погромщиками. 466 человек сразу же получили судебные решения за мелкие преступления. Подследственных с серьёзными преступлениями было около сотни. 36 из них обвинялись в убийствах.

В «Правительственном Вестнике» от 29 апреля был опубликован циркуляр министра внутренних дел Плеве, осудившего бездействие кишинёвских властей. Он указал губернаторам, градоначальникам и полицмейстерам – решительно пресекать насилия всеми мерами.

Святейший Синод осудил погромщиков, призывая духовенство к искоренению вражды против евреев.

С увещеванием к православной пастве обратился Иоанн Кронштадский, понимающий, что действия погромщиков раскачивают устои самодержавия и вредят России: «Вместо праздника христианского они устроили скверноубийственный праздник сатане».

Всё это явно не устраивало членов Бюро.

К тому же, ушлый Зарудный закончил расследование, со всей адвокатской честностью установив, что главным организатором и руководителем погрома является жандарм Левендаль.

Еврейские писатели тоже внесли свою лепту, разослав по всем российским городам с маломальским еврейским населением воззвания – организовывать отряды самообороны, очень развеселив этим пожилых лавочников и портных.

– Иголками станем гоев колоть, – смеялись они.

Однако их дети отнеслись к полученной директиве со всем вниманием, принявшись активно воплощать установку в жизнь.

Особенно увлеклась этим еврейская молодёжь в городе Гомеле.

В первых числах мая, во время генерал–адъютантского дежурства, Максим Акимович Рубанов и Вячеслав Константинович Плеве, сидя в кабинете императора, обсуждали с Николаем газетные статьи.

Особенно самодержца интересовало, что пишут газеты о событиях в Кишинёве, и чем публикации отличаются от официальных отчётов.

– Недавно, господа, мне попался на глаза в одной из газет очерк писателя Короленко, под названием «Дом № 13».

– Ну, ваше величество, видно автор решил затмить чеховскую «Палату № 6», – иронично сощурился Рубанов. – Там тоже есть пациент–еврей, явный дурачок, извините, помешавшийся оттого, что сгорела шапочная мастерская. Вот и здесь Короленко опрашивал в основном таких же евреев… То какой–то Пинкус, слышал от Бони Купершмита, что его троюродный дедушка был свидетелем, как полк солдат изнасиловал 90-летнюю даму… Простите, что несколько утрирую… Но не всему можно верить в этом рассказе. Да и сам Короленко оговаривается: «Правда, это основано на показаниях евреев, но нет основания сомневаться в их достоверности… Да чего им выдумывать подробности?» – отложил газету Рубанов. – Честные евреи… Это нонсенс… Что им выгодно, то и скажут. Вот потому–то не громят мордву или татар, которые 300 лет на Руси власть держали, а именно евреев…

– Предварительным следствием не добыто данных, которые указывали бы, что беспорядки были заранее подготовлены. Если применить карточный термин – блеф… и больше ничего. Просто это кому–то очень выгодно – опозорить Россию. Ведь в заключении Обвинительного акта ясно сказано, что беспорядки, – поднял со стола исписанный лист: «…разрослись до указанных размеров лишь благодаря нераспорядительности полиции», а за это кто надо уже наказаны. Простите за горячность, ваше величество. Но без содрогания читать всякую ложь просто невозможно. Бумага, конечно, всё стерпит, но не до такой же степени…

– Согласен с вами, Вячеслав Константинович. Событие весьма гнусное. Но следует быть объективными… Нельзя же так утрировать, – подхватил и тут же выронил ворохом разлетевшиеся по столу газеты, Николай. Уже и Запад и Америка подхватили этот, как вы выразились – блеф. Поголовное убийство женщин и грудных младенцев… множество случаев изнасилований несовершеннолетних девочек и жён, в присутствии мужей… А вот что ещё пишут, – взял со стола английскую газету: «Одному еврею распороли живот и вынули внутренности… Одной еврейке вбили в голову гвозди насквозь…».

– Где такие гвозди взять? – заинтересованно произнёс Рубанов. – Да вбить бы в язык автору статьи… Несмотря на то, что он иностранец.

– Это уже будет международный скандал, – невесело улыбнулся император. – И статьи противоречивы. В одних написано, как посмело правительство стрелять в народ… Это о Златоусте. В других пишут – как посмело правительство закрыть глаза на бесчинства, и не применило оружие для разгона грабителей. Но и в том, и в другом случае, я становлюсь кровавым палачом, – достал из портсигара папиросу и закурил, забыв от волнения предложить своему генерал–адьютанту и министру. – Да я только и хочу умиротворить народ наш, поднять его образование, достаток и нравственность… Потому и присутствую на службах в церквах, чтоб люди тянулись за мной. Чтоб молились и думали о процветании России, а не о том, как ей навредить…

– Ваше величество, цели русских патриотов и русских, а точнее, еврейских революционеров, различны. Об этом ещё Сипягин говорил, царствие ему небесное, – перекрестился Плеве, а за ним и Николай. – И всё это давно описано в «Протоколах Сионских мудрецов», идею которых проводит Бюро защиты евреев, разославшее телеграммы во все мировые столицы. В Париже, Берлине, Лондоне, Нью—Йорке уже происходят митинги протеста, где такие же, как наши, еврейские крикуны обличают преступления, которых не было, совершённые ужасным царским правительством. Нашим министрам только и осталось, как бегать по Кишинёву и евреек насиловать, – хмыкнул Плеве.

Максим Акимович пригладил усы, заодно прикрыв рот, так как чуть было не ляпнул, что и на жён–то не у всех пороху хватает – всё на генералов переложили, но понял, что обсуждаемая тема для шуток явно не подходит.

– Записные ораторы клеймят злодеяния царизма, ваше величество, сознательно им подготовленное. Простите, но, вероятно, скоро появятся статьи, что это вы распорядились резать еврейских младенцев… Так что не удивляйтесь, ежели об этом прочтёте, – презрительно бросил взгляд на газеты фон Плеве.