Текст книги "Паровоз из Гонконга"

Автор книги: Валерий Алексеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 17 страниц)

– Спроси у него, где тут хлеб продают, – сказала мама Люда.

Как это у женщин все просто. Возьми и спроси. А если это первый контакт в истории с нашим кротким и трудолюбивым народом? К нему нужно загодя готовиться, выверять и взвешивать каждое слово, чтобы не стыдиться потом.

Но делать нечего: мальчик подошел к прилавку, дождался, когда на него обратят внимание (ох, не так он все это себе представлял!) и, костенея от напряжения, выполнил просьбу матери. Усатый продавец придвинулся к Андрею, перегнулся через прилавок, и, издевательски приложив руку к уху и скривив рот, громко переспросил:

– Сорри?

А когда Андрей, сделавшись сразу маленьким и ушастым, повторил свой вопрос, продавец демонстративно повернулся к своему приятелю и небрежно вытряхнул сигарету из красивой желто-синей пачки цифрой «555». При этом оба усача дружно захохотали.

Это было горше обиды и разочарования: это был крах. Похоже, услугах Эндрю Флейма здесь никто не нуждался. Жизнь эта шла сам по себе независимо от явления мальчика из Щербатова, и не то что вмешаться в нее, даже просто вникнуть не представлялось возможны Почему эти люди смеются? Чем живут? Откуда у них сигареты? А час у каждого массивные, как бандитские кастеты, на металлических болтающихся свободно браслетах, зачем они и откуда взялись? А ход истории – слыхали они о нем хоть что-нибудь? Или, может быть, у них своя история, текущая сама по себе и не впадающая в нашу? Но при мириться с этим мальчик не мог.

– Ну, пошли, черт с ними, – сказала мать. – Отдохнули – и на том спасибо.

10

Иван Петрович привез с работы очень странные вести. Выяснилось, что нагрузки для него нет и не предвидится: прием в университет прекращен, старшекурсники вывезены на перевоспитание в «зеленые зоны», занятия ведутся только на втором и третьем курсе, а там всю математику подмяли под себя голландцы, и ни одного часа они никому не отдают.

– Ты представляешь, Милочка? – с горестным недоумением рассказывал Иван Петрович. – Предшественник мой, Сивцов, десять месяцев сидел без нагрузки, с тем и уехал. Я понимаю, Москва об этом может и не знать, но здесь-то, здесь, на месте, никто мне ни единого слова… Советник все о правилах поведения толковал. Звягин – про кляузы, Аниканов на высылках помешался, а про нагрузку – ни слова, как будто это пустяк… Весь кампус проволокой колючей оцеплен, аудитории опечатаны, по коридорам физмата автоматчики ходят… Какой-то сумасшедший дом, а не прогрессивный режим.

– А наших ты видел? – осторожно спросила Людмила.

– Ну, как же! Все на месте, кроме Матвеева, но и Матвеев позже подъехал на офисной машине… Все сидят по своим кабинетам, на дверях таблички с фамилиями…

– А тебе кабинет выделили?

Вопрос мамы Люды, показавшийся Андрею бессмысленным, отцом был воспринят с непонятным возбуждением.

– В том-то и дело, Милочка! – вскричал отец. – Бывший сивцовский! И ключи мне завхоз сразу выдал, и табличку на двери заменил. Буквы такие пластиковые, на клею…

– Хороший кабинет? – настойчиво допытывалась Людмила.

– Отличный, одноместный, – успокаиваясь, с детской гордостью ответил Иван Петрович. – Кондиционер, письменный стол металлический, телефон, даже сейф, все, как надо.

– Ну, и чего ты еще хочешь? – спросила Людмила. – Пускай они ищут тебе нагрузку, а ты не будь дурачком, закройся и сиди.

Эти слова ее Иван Петрович пропустил мимо ушей.

– И вот еще что странно, – сказал он, помолчав. – В отчетах Сивцов указывает, что наворотил здесь гору разработок, контрольных текстов, программ, а ничего этого нету, и стол пустой, и шкафы. Одни апээновские брошюры.

Такие тонкости Людмилу не интересовали.

– А Звягин что? – спросила она.

Иван Петрович махнул рукой.

– Что Звягин? Что может Звягин? Как я понимаю, он сам без нагрузки сидит. Сводил меня к декану, тоже, между прочим, голландцу… В приемной был робкий такой, с секретаршей декана чуть ли не на цыпочках, закрыл свой кабинет и потопал домой.

Андрей и Настя сидели рядышком на кровати и слушали.

– Значит, мы скоро уедем? – с надеждой спросила сестренка.

– Типун тебе на язык, – сердито ответил ей Андрей. – Нам нельзя уезжать, это будет скандал.

– А почему?

– А потому, что не лезь во взрослые дела. Бери пример со своего старшего брата.

– Ладно, – сказал отец, – не надо печалиться, вся жизнь впереди, как говорит Григорий Николаевич. Есть и хорошие новости, ребята: "Смоленск"-то наш прилетел!

– А ты откуда знаешь? – ахнула мама Люда.

– Да уж знаю! – младенчески улыбаясь во весь рот (улыбка эта казалась почему-то беззубой), ответил отец. – Мы, собственно, и вчера могли его забрать, это Горощук поленился. Я сам в аэропорт позвонил – оттуда, из кампуса, из своего кабинета, и мне очень любезно ответили. Только надо срочно за ним ехать, а то отправят его обратно в Москву, дело нехитрое.

– Ой, Ванюшка, поезжай! – засуетилась Людмила. – Ну, пожалуйста!

– Легко сказать, а на чем?

– Ну, сбегай в офис, пускай помогут!

– Да был я там, постоял у калитки. Шофер наш, русский парень, брудастый такой, с бакенбардами, тот вообще на меня, как на шизофреника, посмотрел. Вдруг вижу – Букреев из машины выходит, я и убежал оттуда, как заяц.

– А он тебя не видел? – встревоженно спросила мама Люда. – Среди рабочего дня…

– В том-то и дело. Но, с другой стороны, если и ехать, то только сейчас, покамест наши все в кампусе…

Отец присел, снова встал, походил по комнате и решительно, как совершают второстепенные действия все не сильные характером люди снял со спинки стула свой пиджак.

– Ладно, поеду городским транспортом, – сказал он. – А в аэропорту что-нибудь придумаю. Что-то я, Милочка, поверил в свой язык…

И он снова младенчески улыбнулся.

– Умница ты мой! – расчувствовалась Людмила. – Давай я тебя покормлю.

– После, Милочка, после. Рабочий день здесь рано кончают.

– Ну возьми с собой Андрюшу. Два мужика – сила. А я за это время вам такой обед приготовлю! Не то что у Аникановых.

Иван Петрович вопросительно посмотрел на сына.

– А что? Я всегда, – пожав плечами, сказал Андрей.

Он не разделял оптимизма отца в отношении языка и не верил что отец сумел что-то выяснить по телефону: это ведь не бланк заполнять. Но поехать в аэропорт и взглянуть повнимательнее на эту меднотрубчатую карту ему очень хотелось: что такое там не в порядке И куда они вообще прилетели? Может быть, в какой-нибудь параллельный мир?

На залитой солнцем площади среди клумб, полыхавших красными каннами, отец и сын сели на скамеечку под шиферным навесом и стали ждать. Местные с веселым любопытством поглядывали на них издалека. Наверное, не каждый день видели европейцев, ждущих городского автобуса.

Всякий раз, оставаясь с отцом наедине, Андрей испытывал чувство скованности и неловкости. Отец был так недостижимо умен и так беспросветно занят, что с ним не о чем было говорить, любые вопросы заранее казались натужными и глупыми. И отец тоже тяготился молчанием, но сделать ничего не мог. Очень редко им удавалось по-человечески разговориться. Последний раз это было в позапрошлом году, августе, на Миловидовском озере. Как-то так случилось, что отец, не очень любивший загородные вылазки, согласился поехать с Андреем на пляжи, куда с утра потянулся весь город, и они нашли в камыша плоскодонку с одним веслом и поплыли по ярко-синей воде. Гулкий стук мелких волн о сухие борта, теплая светло-серая, вся в веселых трещинках древесина, молодой, беззаботный отец в рубахе с расстегнутым как сейчас, воротом… На голове у него был полотняный белый картуз в таких щеголяли герои довоенных кинокомедий. Заплыли далеко, к бывшим кожевенным заводам, собирали зеленую тину, сушили ее, складывая на бортах, и совершенно серьезно обсуждали, какое применение этому волокну можно найти в народном хозяйстве… Со встречных лодок спрашивали, что за заготовки делает Иван Петрович, а он отвечал: "Морскую корову собираемся завести". Сочетание солнечного тепла и озерной прохлады вызывало особый, пронзительно-тонкий озноб, небо шумным казалось от множества быстро плывущих крупных августовских облаков, и было во всем этом что-то еще, простое и печальное, от чего даже сейчас сладко болела душа. Словно сговорившись, ни сын, ни отец никогда не вспоминали вслух про этот незабываемый день "А здорово мы тогда, помнишь?.." – даже мысль о том, что можно это произнести, вызывала у мальчика отвращение.

– Да, вот так, брат, – сказал отец, перехватив его беспокойный взгляд – Ехали, ехали – и приехали…

Он как будто боялся разговаривать с сыном, как будто бы ждал, что с него будет спрошено, и даже голос подал первым, вопреки обыкновению, чтобы упредить вопрос: "Папа, так как же это все у нас получилось?" Нет, Андрей не собирался об этом спрашивать: пусть останется надежда, что отец и сам толком не знает – и не хочет знать.

– Как-то странно все, – глядя в сторону, проговорил Андрей. – Непонятно, зачем нас прислали…

– Та, испорченный телефон, – ответил отец и тихонько засмеялся. Москва уверена, что мы тут нужны, потому что такая информация идет от советника. Советник считает, что на кампусе кипит работа, потому что в этом его заверяет Звягин. А Звягин ждет и надеется, что все образуется… обще ко славе государевой и ко блаженству народному.

– А зарплату тебе кто будет платить?

– Наша сторона. Мы же здесь в порядке помощи.

– Ну, и что ты собираешься делать? – спросил, помолчав, Андрей. – Есть у тебя какой-нибудь выход?

Вопрос прозвучал как-то очень сурово, и, почувствовав это, Андреи смутился. Но отец ответил серьезно и просто:

– Есть, сынок. Даже целых три.

– Целых три? – переспросил Андрей.

– Именно. Первый выход – сидеть тише мыши и делать вид: что занят я выше головы. Но этого я, к сожалению, не умею.

– Не умеешь?

– Не умею. – Отец снова засмеялся и покачал головой. – Вот я и думаю: не будет нам тут добра. Не поворотить ли нам оглобли, пока не поздно? Пойти к советнику и сказать: так и так…

– Да ты что? – испугался Андрей. – Это ж позор!

– То-то и оно, – сказал отец, подумав. – То-то и оно, что позор. Значит, остается третий выход: выбивать нагрузку и честно пахать. Ничего другого я не могу.

– А выбить… сможешь? – осторожно спросил Андрей.

– Я постараюсь.

Он хорошо это сказал, без хвастовства ("Да уж я уж постараюсь, конечно!") и без всяких там обиняков ("Постараюсь, но… сам понимаешь, сынок…"). Нет, отец даже мысли не допускал, что он недостоин. "Господи, может быть, я вообще напрасно мучаюсь?.. Хорошо бы так". У Андрея отлегло от души, он умолк и, стараясь не смотреть на отца (чтобы он, чего доброго, не прочитал в его взгляде благодарности и любви), стал рассматривать площадь.

Внимание его привлек потрепанный тускло-зеленый пикап, стоявший у тротуарной бровки в тени, неподалеку от павильона. Кузовок пикапа был затянут брезентом, на капоте блестели крупные никелированные буквы «Субару». О такой автомобильной марке Андрей никогда и не слышал. За рулем сидела немолодая европейка с седоватыми коротко подстриженными волосами. На ней было что-то ярко-розовое с широкими рукавами, половину лица закрывали такие же, как у советницы и у Кареглазки, большие радужные очки. Повернув голову в сторону павильона, женщина неотрывно, испытующе и в то же время горестно, со странной улыбкой смотрела на Тюриных, у нее было загорелое, но какое-то изнуренное, по-обезьяньи мученическое лицо с глубокими морщинами на щеках. Так, наверно, смотрят на нас из иллюминаторов штурмана и пилоты летающих тарелок. Под этим упорным взглядом Андрею стало не по себе. Он хотел обратить внимание отца на эту странную особу, но не успел: подошел автобус номер семнадцать, и у его помятого сине-желтого борта неожиданно возникла толпа. Люди, сидевшие на соседних скамьях и поодаль, на траве под акациями, на ступеньках подъездов, на столбах ограды, просто на корточках в тени, повскакивали и ринулись штурмовать семнадцатый номер: всем им срочно нужно было ехать в сторону аэропорта, в свои «бидонвили». Никакого ожесточения они при этом не проявляли: напротив, радостно гомонили, громко смеялись, подбадривали друг друга. Казалось, толкотня доставляет им удовольствие. Отец и сын побежали к открытой автобусной площадке вместе со всеми, их не отпихивали, кто-то даже пытался призвать людей к порядку, расступиться и дать иностранца дорогу, но все без толку. Нужен был особый навык, и, когда автобус тяжко скособочась, тарахтя и извергая из прогорелой выхлопной трубы черный дым, тронулся, Иван Петрович и Андрей остались в клуба этого дыма возле опустевших скамеек. Они посмотрели друг на друга и засмеялись.

– Является, что рок наш таков, – дребезжащим голосом Михайлы Михайловича проговорил отец, – отложа все суровые следствия непросвещения и скитающей жизни полуденных народов… Как-то неудобно, понимаешь, локтями толкать. Мало их угнетали?

Но вторая попытка, минут через десять, закончилась с тем же успехом. Андрею удалось повиснуть на никелированной штанге в середине обильной человеческой грозди, шевелением и густотою напоминавшей пчелиный рой, но у Ивана Петровича с носа сшибли очки, он наклонился, разыскивая их на бетонных плитах, и Андрей, конечно же спрыгнул и поспешил ему на помощь. К счастью, очки нашлись даже остались целы.

Тут дверца «Субару» распахнулась, и пожилая европейка (розовая рубаха ее по-разбойничьи и очень простецки была подпоясана черным кушаком, тощие ноги обтянуты пестрыми не по возрасту брючками) вылезла из кабины и направилась прямо к ним. Обута она была пляжные шлепанцы, водить машину в такой обуви было, должно быть очень неудобно.

– Папа, держись, – вполголоса сказал Андрей. – Затевается провокация.

Но было поздно: старушонка уже приблизилась.

– День добрый, – сказала она на правильном русском языке с несколько неуверенной искательной интонацией, улыбаясь и по-собачьи заглядывая им в глаза – снизу вверх, поскольку росточек у нее был совеем небольшой. – Не сочтите меня за назойливую, но я вижу, что вам нужно в аэропорт. Вы знаете, так у вас не получится, вы действуете слишком деликатно. Если хотите, могу вас подвезти. Мне все равно предстоит ехать в ту сторону. Я ждала мужа, но он не пришел.

"Ну, вляпались, – сказал себе Андрей. – Как по-русски чешет, белогвардейское охвостье!"

Особого страха он не испытывал, скорее это было игровое волнение: уж раз за тобою идет охота – значит, все правильно, просто им удалось вычислить твое переходящее "я".

– Спасибо, – застенчиво улыбаясь, проговорил Иван Петрович. – Но нам туда и обратно, багаж хотим получить.

На месте отца другой, более опытный товарищ прикинулся бы непонимающим: "Сорри? Мадам спикс хинди, урду? Ранш? Бат… в общем, с чего вы взяли, что мы понимаем по-русски? Ах, вы за нами давно наблюдаете? Ну и валите отсюда…"

– О, получить багаж? – деловито переспросила белогвардейка. – Он что же, сравнительно небольшой?

"Да, небольшой", – мысленно просигналил Андрей, пристально глядя на отца и пытаясь взять события под свой контроль.

– Нет, как раз большой, – словно извиняясь, проговорил Иван Петрович. – Холодильник.

– И вы рассчитываете, что достанете попутную машину в аэропорту? – настойчиво допытывалась дама.

"Нас будут ждать там друзья!" – мучительно напрягаясь, подсказал Андрей, но отец игнорировал правила шпионской игры.

– А что, – простодушно спросил Иван Петрович, – разве это так сложно?

– Сложно – не то слово, – отчеканила белогвардейка. – Вы совсем наивные люди. Пойдемте со мной.

И, повернувшись, не глядя больше на них, решительно зашагала к своему пикапу.

Иван Петрович вопросительно посмотрел на сына, тот пожал плечами.

– Мне что? – с деланным безразличием сказал он. – Это тебя предупреждали насчет лифтов.

Тут белогвардейка, подойдя к кабине, обернулась.

– Не бойтесь меня, пожалуйста, – сказала она. – Я не заразная, я москвичка, выросла на Переяславке…

– Мы не боимся, – ответил Иван Петрович, – просто стесняемся вас затруднять.

– Да что вы, – нервно передернулась белогвардейка, – это я должна стесняться, я же сама напросилась. Вижу – наши сидят…

"Наши"… У Андрея было чуткое ухо, и он отметил, что это «наши» прозвучало не так.

– Меня зовут Тамара, – сказала старушонка, – а вас?

– Иван, – ответил отец, с галантным академическим поклоном пожимая ее маленькую морщинистую лапку, – а это мой сын Андрея.

– Господи, Иван, Андрей. – Белогвардейка тихо засмеялась, – Прелесть какая… Да садитесь же, садитесь. Кабина просторная у меня, уместимся все втроем. После скажете, что это бог Тамару послал.

– Садись, сынок, ничего, – сказал Иван Петрович. – Или ты хочешь у окна?

Ноги у Андрея вдруг ослабли. Неужели вот так сразу, без подготовки, без предупреждения, начнут колоть психотропные препараты?

Тамара сняла очки, оглядела Андрея с головы до ног. Глаза у на тоже были обезьяньи, маленькие, черные, круглые, почти без белков и ресниц. Была она не так уж стара: во всяком случае не старше отца. И лицо у нее было даже привлекательное, этакая седая секретарш машинистка со следами былой красоты, если бы не портили его две темные вертикальные морщины по обе стороны рта.

– Надо же, как мальчик меня боится, – проговорила она. – Весь прямо взъерошился. Ты думаешь, я сотрудница ЦРУ? Ты такой важный мальчик, что нужно тебя стеречь?

– При чем тут ЦРУ? – буркнул Андрей. – Вы эмигрантка. И я вас не боюсь.

– Тогда в чем дело? – открыв в улыбке желтые зубы, спросил Тамара. – Садись, и поехали. Не загрызу же я вас, двоих мужчин.

Поглядев по сторонам, Андрей молча кивнул отцу, забрался в кабину следом за ним, захлопнул дверцу. Внутри «Субару» выглядела еще более неказисто: диванчик был весь изодран, декоративные панели сняты, ниша для приемника пустовала, и даже крышка бардачка отсутствовала.

– Согласись, – сказала Тамара, круто выворачивая руль, – согласись, что на таких машинах агенты специальных служб не ездят. И вовсе не эмигрантка я, у меня такой же советский общегражданский паспорт, как и у твоего отца. Показать?

– Спасибо, не надо, – ответил Андрей. – Мы же вам свой не показываем.

– Однако твой папа – смелый человек, – продолжала Тамара, резкими рывками выводя машину на проспект. – Не всякий на его месте решился бы сесть в мою «Субару». Ваши пугаются, шарахаются меня, как от чумной.

"Ах, все-таки «ваши», – усмехнувшись, отметил Андрей. – Ну, и где ты прячешь свои ампулы и шприцы? Неужели в багажнике?"

Он покосился на отца. Отец сидел, расслабленно опустив плечи глядя перед собой, на лице его была улыбка страдальческого облегчения.

– Мой муж – местный, – уверенно пристраиваясь к автомобиль ному потоку, говорила Тамара, – я уже много лет за границей живу, но от советского подданства не отказывалась. Муж учился в Союзе, у него диплом МГУ, он работал в департаменте ирригации, после прошлого переворота его уволили с государственной службы, сейчас он в частной компании, временно, не по профилю, но – ничего, живем.

Она умолкла, ожидая вопросов, но Тюрины молчали, и она заговорила вновь.

– У нас небольшая ферма, личное хозяйство здесь, за дамбой, мы разводим коров и свиней. Если будут проблемы с мясом… Давно вы приехали?

Иван Петрович ответил.

– И где работать будете?

Отец ответил и на этот вопрос, но с некоторой заминкой. Тамара пытливо взглянула ему в лицо.

– А что вас смущает? Что университет закрыт?

Иван Петрович признался, что это и в самом деле его смущает.

– Но боже ж ты мой, – изумилась Тамара, – да разве вы виноваты, что вас прислали? В таком же положении, как вы, сидят и голландцы, и французы, и западные немцы, и чувствуют они себя прекрасно. Кто виноват, что эти унтер-офицеры не знают, что делать с университетом? Это шайка мошенников и мародеров, дурачье и ворье, которому не с кем воевать, кроме как с подростками на улицах собственных городов…

По тому, как напряглись локоть и колено отца, которыми он касался Андрея, мальчик понял, что обсуждение этой темы отца обеспокоило.

Должно быть, Тамара и сама почувствовала, что предмет разговора лучше сменить.

– Холодильник – замечательная идея, – сказала она. – Кто надумал? Мама? Передайте ей, что она молодец. Но выцарапать его будет не так-то просто. Нужно расположить к себе, вы меня понимаете?

– Мы захватили с собой сувениры, – ответил Иван Петрович, приподымая матерчатую сумку. – Ложки деревянные, еще кое-что…

– Матрешки, наверно? – улыбаясь, подсказала Тамара. – Все это очень мило, но… поймите меня правильно, они же бедные люди. Вот что: я вам, пожалуй, помогу. У меня с собой есть блок сигарет "Три пятерки", здесь их почему-то считают престижными. Знаете, приходит человек на прием в канцелярию и вместо визитной карточки выкладывает на стол пачку «Пять-пять-пять», то есть не пачку, а только коробочку, в которой всего лишь две сигареты. Одну проситель важно предлагает клерку, другую либо сам закуривает, либо забывает вместе с коробочкой на столе. И тем самым подтверждает свою репутацию. На черном рынке у этих сигарет совершенно несуразная цена.

– Давайте мы у вас их купим, – сказал Иван Петрович. – Нам уже выдали деньги.

– И вы не знаете, куда их девать? – Тамара снова засмеялась. – Поберегите. Позже, когда хорошо познакомимся, я подскажу вам, на что их можно с пользой истратить. А с сигаретами потом разберемся. Договорились? Могу же я оказать соотечественникам маленькую услугу!

Андрей был разочарован: белогвардейская женщина не проявляла и малейшего интереса к Эндрю Флейму. Похоже, она даже не подозревала, кого везет в своей задрипанной машине. И вместо того чтобы выуживать сведения и запутывать в сети, без умолку говорила сама.

– Сперва на стенку готова была лезть. Жарко, дико все… Правда, мы не сразу сюда приехали – из-за политического положения. Долго мыкались по третьим странам, перебивались случайными заработками, а потом была объявлена всеобщая амнистия, и Жора решил вернуться Жора – мой муж, я его так зову… Но амнистия амнистией, а московский диплом признавать отказались, целую комиссию ему пришлось пройти, унизительная процедура. Ну да ладно… После разбогатели немного, нет – лучше сказать, разжились, обустроились, обзавелись хозяйством. И опять не слава богу: прошлой осенью уволили Жору из департамента, никак не могут простить, что учился в Союзе. Удивляюсь, когда читаю московские газеты: все в них пишут, что мы здесь страшно демократические, пробы негде ставить…

– Ну, на это, наверно, есть какие-то высшие соображения… – неуверенно возразил отец.

– А наши с вами, значит, низшие? – быстро, как кошка лапкой, царапнула вопросом белогвардейка.

Отец ничего не ответил.

Миновали последние кварталы многоэтажного города, проскочили под насыпью, и в окно повеяло тонким ароматом. Иван Петрович зашевелился, потянул носом.

– Что это так пахнет? – спросил он.

– Апельсиновые рощи цветут, – безразлично ответила Тамара. Пикапчик мчался, бренча, по рыжему шоссе, и в кабине плескался душистый ветер. На кочковатом лугу, повернувшись мордой к дороге, стояла корова, обыкновенная красная буренка, она растопырила ноги, рога и уши с таким ошалелым видом, как будто ее только что сбросили с парашютом.