Текст книги "Паровоз из Гонконга"

Автор книги: Валерий Алексеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 17 страниц)

– Видишь ли, – усмехаясь, сказала Женечка, – я в интересном положении. Папончик обещал забрать меня в десять, но вот уже двенадцатый час, все мои партнеры разъехались, а я, как мазохистка, одна на корте играю сама с собой.

Уставившись на ее ноги в белой обуви и голубых носках, Андрей молчал. Ему пришла в голову нелепая мысль, что его приглашают сделаться… как это у них называется? спарринг-партнером. Ну, это уж дудки. Андрей никогда не брался при людях за то, чего не умел: даже на велосипеде он учился кататься вечерами по дну оврага, где его никто не мог увидеть. А теннисных кортов в Щербатове вообще не было… то есть, может, они и были – на закрытых базах отдыха по ту сторону озера.

– Во-первых, мне не разрешают ходить одной по городу, – продолжала Кареглазка с небрежностью в голосе, позволявшей судить, что это обстоятельство ей нравится, – а во-вторых, я не взяла с собой ничего переодеться. В такой спецодежде…

Она переступила с ноги на ногу и коротко, очень по-взрослому, даже бесстыдно произнесла:

– Ха-ха.

Андрей невольно взглянул на ее загорелые крепкие бедра, на левом был круглый темный синяк, и это повергло его в смятение. А Женечка очень понимающе и даже сочувственно переждала этот приступ конфуза и непререкаемым тоном сказала:

– В общем, так. Отведи ребенка к маме и возвращайся, проводишь меня домой. Понял? Жду. И поскорее, пожалуйста, мне тут надоело.

19

Мама Люда была очень взволнована таким поворотом дел. Отложив в сторону вязанье, она попросила Андрея повторить все сначала и выслушала его так внимательно, как будто он зачитывал заявление ТАСС.

– Ну, что ж, сынок, – сказала она неуместно торжественным тоном, и носик ее покраснел от подступающих слез, – ты уже взрослый мальчик, иди. Нельзя бросать девушку в таком виде. Это, как говорится, святая мужская обязанность.

Она помолчала и совсем уже некстати прибавила:

– Ведите себя прилично.

…Кареглазка, нетерпеливо переступая с ноги на ногу, стояла у зеленой калитки, на ремне у нее через плечо висела желтая сумка с ракеткой. Приближаясь, Андрей чувствовал, что она внимательно и оценивающе, в точности как мама Люда минуту назад, оглядывает его одежду. По-видимому, отметка была выставлена удовлетворительная, потому что, когда он подошел, Женечка капризно и в то же время по-свойски сказала:

– У, как долго.

Этой репликой, словно касанием руки, Кареглазка сняла с него напряжение. Сделала она это, скорее всего, бессознательно, так ей было проще самой.

Они протиснулись сквозь приржавевшую к косяку калитку, прошли вдоль кортов (одну из площадок протирал широкой шваброй седой служитель, он прекратил свою работу и отвесил Кареглазке низкий поклон, она небрежно помахала ему рукой), пересекли лужайку с живописно расставленными столиками и пестрыми зонтами, был там еще голубой бассейн, словом – все как на рекламной картинке, призывающей жить просто так.

Вышли на людную улицу, ведущую в Верхний город. Кареглазка шагала легко, словно золотоногая лань, не глядя на Андрея и не говоря ему ни единого слова. Голубую вязаную ленту, которая ее очень красила, она сняла и надела синюю залихватскую кепку с крупными белыми буквами «Джей-Би», означавшими то ли "Джейн Букреева", то ли "Джеймс Бонд". Для прогулок по городу платьишко ее было и в самом деле коротковато, из-под него выглядывали трусики. Завсегдатаи кофеен как по команде опускали свои газеты на столики, провожали Кареглазку восхищенными взглядами, качали головами и цокали языком, следом бежали мальчишки, для них это было бесплатное развлечение, живой ролик из фильма, и они старались выжать из ситуации все, что только возможно.

– Кисс ми, пусси! – крикнул один, самый дерзкий, забегая вперед и заглядывая Кареглазке в лицо.

Заслоняя свою спутницу, Андрей плечом вперед пошел на обидчика. Кареглазка испуганно схватила телохранителя за рукав.

– Только без драки, – быстро проговорила она. – В жандармерию захотел? Мимо, бряцая амуницией, проходил военный патруль: три темнокожих тиранозавра, побрякивающих пластинами панцирей, глаза их свирепо блестели из-за надвинутых касок. По многозначительным взглядам, которыми обменялись солдаты, можно было догадаться, что, если бы представился случай задержать Кареглазку, они бы не заставили себя просить.

– Сумку, между прочим, и ты бы мог понести, – мило улыбаясь патрульным, сказала Кареглазка. – Тоже мне, кавалер из Моршанска.

Андрей взял у нее сумку, повесил себе на плечо.

– Я не из Моршанска, а из Щербатова, – ответил он.

– Это одно и то же, – сказала Кареглазка.

Андрей не стал с нею спорить: он видел, что Женечка трусит, и понимал, что у нее есть основание остерегаться военных патрулей. По местным понятиям она была зрелая девица, и как ребенка ее здесь никто не воспринимал. А как солдаты, когда им никто не мешает, поступают с девицами, Андрею было известно. Кареглазке, видимо, тоже.

Чтобы отвязаться от мальчишек, выжидавших в отдалении, пока пройдет патруль, они перебежали на другую сторону улицы, свернули в переулок, потом еще раз свернули. Здесь было глухо и пустынно, сплошные ограды особняков, совершенное безлюдье, у тротуара стояли легковые машины, и на запыленные тусклые крыши их, глухо тюкая черенками, падали желтые фикусовые листья.

– Ну, ситуация! – облегченно смеясь, проговорила Кареглазка. – Совершенный тащ.

– Что значит "тащ"? – спросил Андрей.

– "Тащ" – значит «отпад», – объяснила Кареглазка.

Вдруг она умолкла, шагая, и Андрей почувствовал, как на щеке его играет золотистый отблеск ее пытливого взгляда.

– Слушай, – сказала Кареглазка, с легкостью заводя разговор на единственную тему, которая у них могла быть названа общей, – Элинка что, тебя подтягивает?

– В каком это смысле? – удивился Андрей.

– А зачем ты в школу ходишь?

– Стенгазеты рисую, стенды в порядок привожу.

– С какой стати?

– А делать все равно нечего. – Кареглазка помолчала.

– То-то я и гляжу, – проговорила она, – вид у тебя не дебильный, значит, что-то здесь не так…

– А в чем, собственно, дело? – Андрей остановился. – Выражайся ясней.

Кареглазка, вскинув голову, весело глядела на него из-под лихого козырька.

– Значит, ты не отстающий? – спросила она.

Школьными успехами в Щербатове хвастаться было не принято, и Андрей лишь пожал плечами. Это произвело на Женечку должное впечатление.

– Понятненько, – сказала она. – Благодарность посольства выколачиваешь. Ну-ну. Рисуй дальше. Только знай, хороший мой, что не те времена, на наглядности теперь далеко не уедешь. Естественный отбор.

– Если естественный – тогда за меня можешь не волноваться, – ответил Андрей.

– Я? За тебя? Волноваться? – Кареглазка засмеялась. – Да кто ты вообще такой?

Они стояли у широких решетчатых ворот, за которыми виднелся сад с подстриженным газоном. Посреди газона в качалке сидел темнокожий человек в расстегнутом офицерском мундире и с большим интересом глядел на спорящих.

– Я бы ответил тебе, кто я такой, – медленно проговорил Андрей, и лунная кровь в его сердце тяжело колыхнулась, – да боюсь, что ты испугаешься. Пойдем, на нас смотрят.

Вскоре путаница переулков кончилась, перед ними открылась широкая площадь. Дети вышли на самую ее середину, на горбатое открытое пространство – и, как это здесь часто случалось, налетел ветер, поднялась ржавая пыль, в небесах заворочалась невесть откуда взявшаяся толстая сине-белая туча, и хлынул плотный ливень. Пока бежали до ближайшего козырька над каким-то административным подъездом – промокли насквозь.

– Черт его знает, где он мотается, – проговорила Женечка, утирая ладонью залитое дождем лицо. – Выбрал дыру, могли бы в Дании жить…

Сейчас она была похожа не на дочку советника, а на простую щербатовскую девку, застигнутую дождем: так же ругалась, не заботясь о подборе слов, так же отфыркивалась и обжимала платье, потемневшее в тех местах, где оно прилипло к телу. Стало видно, что под платьем, кроме ничтожных трусиков, на ней ничего нет.

Вдруг она повернулась к Андрею, взглянула ему в лицо. Золотистые глаза ее блестели, как будто тоже были забрызганы дождем. Волосы промокли, и оттого головенка ее стала маленькая и темная, как, как у рыжего сеттера.

– А ты что губы распустил? – спросила она. – Есть, да не про вашу честь. Достань полотенце.

Андрей исполнил приказание и отвернулся, чтобы не видеть, как она, сунув полотенце за ворот, обтирает плечи и грудь.

– Все равно как голая, все облипло, – приговаривала Кареглазка. – Ну, куда он пропал? Может быть, за Гонконгом поехал?

– Может, и за Гонконгом, – чтобы только ее успокоить, сказал Андрей.

Но, должно быть, это прозвучало недостаточно убедительно, потому что Женечка вдруг перестала обтираться и обошла Андрея кругом, глядя на него, как на чудо света.

– Ой, какой дикий! – нараспев произнесла она. – Ой, какой крутой! Совсем пепа. Ты не знаешь, что такое Гонконг?

– Почему не знаю? – возразил Андрей. – Гонконг – это выписка.

– Правильно, выписка, – сказала Кареглазка. – Вообще-то я Гонконг не очень люблю, ширпотреб, дешевка, лучше выписывать напрямую из фирмы. В фирмах сидят такие лапочки! Представляешь: забыла размер указать… ну, там одного дела. Присылают – как влитое, и приписочка: "Просим нас извинить, но нам кажется, что эта вещь вам будет впору. Примите ее без включения в инвойс как скромный знак нашей благодарности". Хитрецы! Вычислили меня на своих компьютерах. Кстати, «Неккерман» свой летний каталог прислал, скоро будем заказывать. Если хочешь, я тебя подключу. «Неккерман» – это моя любимая выписка, я и приехала к летнему каталогу. Многие у нас так и живут – от выписки до выписки. Ну, так что насчет "Неккермана"?

– Нет, спасибо, – пробормотал Андрей.

Объяснение Женечки не прояснило картину, он так ничего и не понял. Ясно было только одно: это – совсем другая жизнь. Совсем другая. Вникать в нее – позабыть обо всем остальном. Все равно что учить язык суахили.

– А ты тоже от выписки до выписки? – спросил Андрей.

– Конечно, ответила Кареглазка. – Я же выездная. Как говорит папончик, на чью-то беду.

– В Москве, наверно, из «Березки» не вылезаешь? – усмехаясь поинтересовался Андрей.

Сам он в столичную «Березку» не заходил: ждал маму Люду у выхода. Ему запомнились окна, затянутые пустой холстиной (ну, хоть бы написали на ней для виду: "Храните деньги в сберегательной кассе"), и девочки, снующие взад и вперед, все миловидные, неуловимо похожие, с тупенькими носиками и остренькими глазками, раскрашенные, как жужелицы: тронь взлетит и с фырчанием унесется.

– Ну, прямо, – пренебрежительно сказала Кареглазка. – Вся торговля одета из «Березки». «Березка» – это для таких, как ты.

Она усмехнулась и добавила:

– Извини.

Ох, как легко ей давалось это "извини".

– Ну, хорошо, – сказал Андрей, – это пока твой отец выезжает. А как на пенсию уйдет?

– Папончик у меня еще молодец, – беспечно ответила Женечка.

– Но рано или поздно…

– Рано или поздно – выйду замуж за фирмача. Лучше за новозеландца.

Кареглазка сказала это так спокойно, что Андрей отшатнулся. Как будто она окаменела у него на глазах, обратилась в соляной столб.

– А что? – засмеялась Кареглазка, приближая к нему лицо и открывая ровные голубоватые зубки. – Не за тебя же, убогого! Алый шелк – рыбий смех – новый почин.

Андрей ошеломленно молчал. Ливень между тем настолько усилился, что все вокруг стало мутно-белым, у самых их ног заплескался поток желтопенной воды, в котором, кружась, уносились к океану мириады голубых цветов.

– Не понимаю, – проговорил Андрей, – почему за новозеландца лучше. Круглый год ходить вниз головой…

– Ну, раз уж ты такой патриот своего полушария, – сказала Кареглазка, – то отвези меня домой. Я замерзла.

Губы у нее и в самом деле стали сиреневыми.

Андрей огляделся. На площади не было ни души, только у соседнего здания жались к стене несколько женщин с плетеными сумками, да из переулка на Площадь Единства медленно выплывал большой темно-синий автомобиль с широким бампером: именно выплывал, подымая коричневые волны воды. Номер у него был белый, дипломатический. "Бог простит" – сказал себе Андрей и, выскочив из-под навеса на мостовую, бросился наперерез, выставляя большой палец правой руки, как это делал Ростислав Ильич.

К его удивлению, автомобиль остановился. Водитель, наклонившись, протянул руку и открыл переднюю дверцу. Это был африканец, круглолицый, улыбчивый, в ярко-синем, под цвет своего «вольво», костюме с пурпурным галстуком.

– Мэй ю гив ас э лифт? – произнес Андрей заранее заготовленную фразу и указал рукой на стоявшую под козырьком Кареглазку.

– Шуар! – улыбаясь, ответил африканец.

– Ну, ты даешь, – сказала Кареглазка Андрею, усаживаясь. – В Моршанске все так умеют?

В машине было мягко, сухо и тепло, мерно работали «дворники», разгонявшие по зеленоватым стеклам широкие потоки воды. Африканец оказался очень разговорчивый. Он посетовал на непредсказуемую погоду, похвалил английский язык юной леди и справился, откуда молодые люди прибыли. Женечка ответила, что из Финляндии. Потолковали о суровой северной зиме, о катании на лыжах и на коньках. Вопрос о том, какие фрукты растут в Финляндии, Кареглазку не смутил. Она ответила в том смысле, что фрукты-то есть, однако их названия не переводятся на английский. Африканец сочувственно покачал головой: надо же, это ж надо.

Андрей в разговоре не участвовал. Ему было горько, как будто его обобрали – да еще надсмеялись.

Тут африканец бросил на него веселый взгляд через плечо и спросил:

– Брат и сестра?

Кареглазка ответила отрицательно: признавать мальчика из Щербатова своим братом она не хотела.

Когда миновали многоэтажный центр и въехали в район дипломатических миссий и вилл, дождь уже кончился, и за кромкой уходящей тучи влажно поблескивало солнце. К самому офису Кареглазка подъезжать не захотела, попросила высадить их на углу.

– Спа-си-бо, – произнес Андрей, когда они стали вылезать из машины. Кареглазка метнула на него гневный взгляд, но он сделал вид, что ничего не заметил.

– Спа-си-бо, ха-ра-шо! – радостно проговорил африканец. И добавил по-английски:

– Как прекрасны эти скандинавские языки! Когда он уехал, Кареглазка холодно осведомилась:

– Ты нарочно? Или все-таки умственно отсталый?

– Не вижу причины стесняться, что я из Союза, – ответил ей Андрей. – Ты в Новую Зеландию, а мне – домой.

Но Кареглазка его уже не слушала. Раздувая ноздри (в точности как советник), она глядела куда-то поверх его плеча, и глаза ее мстительно щурились. Андрей обернулся: белая «королла» Виктора Марковича как ни в чем не бывало стояла возле офисных ворот.

– Ах, так! – свирепо сказала Кареглазка. – Ну, он у меня сейчас получит.

– Ладно, я пошел, – буркнул Андрей. – Отсюда тебя уже не украдут.

– Ну, нет! – взвилась Кареглазка. – Пусть знают, что я притащилась пешком.

– А я-то тут при чем? – удивился Андрей.

– Ты – вещественное доказательство.

Калитка распахнулась прежде, чем Женечка успела коснуться черной кнопки, и дети ступили на желто-красную дорожку, толсто пропитанную дождевой водой. На фоне темно-синей уплывающей тучи, в цветах и сверкающих каплях дождя дом Кареглазки казался прекрасным, словно дворец принцессы Шиповничек… и в то же время было в нем что-то отчаянное, что-то от заваленного свежими венками могильного холма. Так казалось сейчас Андрею, потому что Кареглазка для него навсегда умерла…

Когда приблизились к зеркальному окну, за которым, изумленно глядя них, сидел тот самый переводчик с почти бесцветными усами под розовым накладным носом, Андрей замедлил шаги.

– Все, дальше не пойду.

– Ай, перестань кобениться! – с досадой проговорила Кареглазка и, схватив его за руку, втащила в приемную. – Ты мне нужен.

Во внутренних коридорах офиса стены были отделаны темным деревом, тихо гудели кондиционеры. Наверх вела деревянная лестница с резными перилами и скользкими ступенями.

– Иди на цыпочках, – шепотом сказала Кареглазка. – Вообще-то мы приемную не ходим, но я хочу застать их врасплох. Чем они там без меня занимаются? Склоку, наверно, опять развели. Катька давно уехала, а им неймется.

Она остановилась, поглядела Андрею в лицо и сварливо добавила:

– Да брось ты прикидываться. Все в колонии знают.

Лестница привела их в просторный зал устланный мягким фиолетовым паласом. Если бы не этот палас, можно было подумать, что Кареглазка завела его в какое-то складское помещение: в центре зала в три яруса громоздились большие картонные ящики, по полу были разбросаны обрывки желтых упаковочных лент и фигурные прокладки.

– Ха-ха! Гонконг пришел! – радостно воскликнула Женечка. – А я тебе что говорила?

Действительно, все ящики и коробки были покрыты крупными сини надписями: "Хонг-Конг-Монхэйм".

– Дженни? – послышался издалека голос советницы. – Кто это с тобой?

Все еще держа Андрея за руку, Женечка обошла картонную баррикаду.

– Ах, вот они где! – сказала она злорадно. – Без меня делить начали! А я отстающего привела.

Советница в широком балахоне с зелеными попугаями на розовом фоне похожая на королеву-мачеху, сидела за журнальным столиком, на котором, в футлярах и без, были разложены подвески, цепочки, кольца и броши, все усыпанные мелкими красными каменьями. Рядом и в то же время на некотором отдалении расположились две дамы: пожилая Ляля, неотрывно и завороженно, как первобытный человек на костер, глядевшая на кровавые сокровища, и Элина Дмитриевна, которая, увидев Андрея, зарделась, словно девочка, в своем всегдашнем белом вицмундире с рюшами и оборочками, и видно было, что у нее покраснели даже шея и грудь.

"Влюбилась она в меня, что ли? – в замешательстве подумал Андрей.

– Зачем ты лишнее говоришь? – вполголоса сказал он Кареглазке. – Какой я отстающий?

– А кто же ты? – лукаво спросила Женечка. – Кто же ты, если Элина Дмитриевна с тобой дополнительно занимается? В отпуск, бедная, не едет, и все из-за тебя. Вот – Гонконга дождалась. Может, теперь…

Андрей побледнел. Да, это была подлость, первый раз в жизни его так предавали. "Мастеровитый…" И никаких оснований сомневаться в словах.

Кареглазки у него не было. Лицо Элины залилось свекольным румянцем, таким густым, что даже глаза ее сделались белыми. Удовлетворившись содеянным, Женечка сменила тему.

– А почему за мной никто не приехал? – капризно спросила она. – Я что, должна ходить по городу пешком? Под дождем да еще в таком непотребном виде? Если бы не Андрей, меня бы два раза уже изнасиловали.

– Ну-ну, расшалилась, – проговорила Надежда Федоровна, она повернула к Андрею свое туго накаченное загорелое лицо со светлыми мохнатыми бровями и посмотрела на него зорким медицинским взглядом – в точности как доктор Слава.

В это время заскрипели ступени, и на винтовой лестнице, ведущей на третий этаж, появился советник. Он был в желтом махровом халате, с мокрыми прилизанными волосами и совершенно не похож на себя. Только когда он заговорил, Андрей его узнал.

– А, ты уже здесь, – сказал советник дочке. – Прости, мумзик, не смог: задержался со всей этой дрянью в таможне. Хотел послать за тобой дежурную машину.

– Долго хотел, – ответила ему Кареглазка. – Я сама пришла.

– Ты, кажется, делаешь мне выговор? – спросил Букреев.

– Нет, я выношу тебе благодарность.

Тут советник заметил Андрея, и ноздри его зашевелились.

– Позвольте, – сказал он тонким голосом, – а этот парень как здесь оказался?

– Он меня проводил, – ответила Кареглазка.

– Это хорошо, – помедлив, обронил советник и повернулся с намерением уйти наверх.

Ноги у него были голые и босые, что-то барское и в то же время низменное придавала его фигуре эта деталь. Когда Андрей сообразил, что советник вышел к людям босой, он вдруг страшно смутился и с отчаянием почувствовал, как горячая кровь медленно и неотвратимо начинает стучаться в его щеки, глаза и уши, как будто это он оказался в исподнем перед посторонними, неприязненно глядящими людьми.

– Папончик, отвези его домой, – требовательным тоном балованой дочки сказала Кареглазка.

Советник остановился на полпути. По тому, как медленно он повернул голову, видно было, что просьба Женечки ему неприятна. Но отказать любимому «мумзику» он, должно быть, не мог.

– Внизу дежурная машина, – сказал советник, глядя через плечо. «Ж» и «Ш» он произносил как «Ф», выставляя нижнюю губу ложечкой, как это делают дети. – Пусть скажет Ляле и едет.

И, шлепая босыми ногами, он удалился.

– Нечего их приваживать, – сказала мадам Букреева. – Дай ему что-нибудь – и пускай идет пешком. Дождь уже кончился.

– Мамончик, ты гений! – облегченно проговорила Кареглазка и, наклонившись над одной из коробок, достала из нее что-то похожее на ярко начищенный медный, с большими колесами самовар. – Вот сувенир от фирмы. Бери, пока я добрая!

Она протянула эту странную вещь Андрею, он отступил на шаг и спрятал за спину руки.

– Не надо, не хочу, некогда! – умоляюще пробормотал он.

Вся беда в том, что, когда он краснел, он терял способность к осмысленному сопротивлению: или уж "не надо", или "не хочу", а «некогда» обесценивало и то, и другое. Так отец сопротивлялся выездному варианту. И Женечка Букреева будто об этом знала.

– Да ты посмотри, что за прелесть! – сказала Кареглазо, уговаривая его, точно ребенка.

Она присела на корточки и поставила прелесть на пол. Это был паровоз с двумя трубами и несоразмерно большою, с хороший будильник величиной, желтой стеклянной фарой. Все в этой игрушке, и тендер, и колеса, и шатуны-кривошипы, и медные трубы, было сделано из добротного металла и добротно прилажено. А на том месте, где полагалось находиться кабине, установлена была четырехгранная бутыль того же желтого стекла с широкой медной пробкой.

– Ну, смотри же сюда! – глядя на Андрея снизу вверх и сердито смеясь, говорила Кареглазка.

– Бесстыдница, встань с колен! – быстро сказала ей мать. – Сколько надо повторять, чтоб не забывалась?

Вот откуда шел новозеландский фирмач, вот чьи неутоленные желания угнездились в Кареглазке, как в румяном яблочке поселяется приползший извне червячок, для фирмача мадам советница ревниво берегла те сокровища, которые Кареглазка сейчас с наивным бесстыдством выставила напоказ. До этого соображения Андрей, естественно, не дорос, он только уловил в голосе Надежды Федоровны дикую, биологическую ревность, – и спину ему окатило мурашками такого же животного страха.

– Я кому говорю? – Надежда Федоровна повысила голос.

Но Кареглазка ее не слушала.

– Ну, пожалуйста! – упрашивала она Андрея. – Смотри сюда!

И Андрей сдался. Он присел рядом с Женечкой, покатал паровоз по полу. Шатуны и кривошипы исправно двигались.

– А теперь подними бутылку! – радостно сказала Кареглазка.

Андрей приподнял штоф – послышалась тихая музыка, меланхолично вызванившая: "Гим-на-зист-ки румяные, от мороза чуть пьяные, грациозно сбивают рыхлый снег с каблучка".

– Ну, что? – заглядывая Андрею в лицо, спросила Кареглазка. – Правда, прелесть? Нравится тебе? Скажи, нравится?

Игрушка была нелепая, громоздкая, но поди скажи что человеку, который так тебя уламывает. Получится, что претендуешь на что-то иное.

– Очень модная штучка, – обиженным голосом поставленного в угол ребенка проговорила издалека Элина Дмитриевна. – У нас дома уже есть такая, только в виде автомобиля. И играет другое. Как же это…

И, мучительно похрустев пальцами, Элина Дмитриевна фальшиво и жалобно запела:

– "Слушай, Ленинград, я тебе пою…"

Это было уже слишком. Все окна оскалились на Андрея и заржали, хватая железные решетки золотыми от солнца зубами…

И, бормоча несуразицу, Андрей схватил паровоз, поднялся и побежал по лестнице вниз.