Текст книги "Иноземцы на русской службе"

Автор книги: Валерий Ярхо

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 16 страниц)

Для партии Софьи черные времена наступили зимой 1483 года, когда во время свадебных гуляний по случаю женитьбы наследника князя Иоанна Васильевича, его сына от первого брака княжича Ивана Ивановича Молодого на Елене, дочери молдавского и волшского господаря Стефана IV, после одного из пиров в Кремле захворал и умер татарский князь

Карачук, наследник касимовского царевича Данияра, бывшего «в чести» у великого князя. Когда выяснилось, что придворный врач Ивана Васильевича, немецкий доктор Антон, на пиру «для смеху» подсыпал в кубок Карачука какого-то зелья, а когда тому стало худо, не смог спасти его, великий князь страшно разгневался! Смерть первой жены произвела на него очень сильное впечатление, а потому идиотская шуточка немца-доктора, обернувшаяся столь печальными последствиями, пробудила в князе сущего изверга. Изначально он распорядился выдать Антона на расправу касимовскому царевичу, но, узнав, что тот, взяв с доктора большой «окуп», отпустил его, распорядился схватить «шутника» снова и отвести его на двор Данияра, передав тому, что князь хочет смерти виновника. Видя, что спорить с князем не стоит, царевич велел своим людям прикончить лекаря – того вывели на москворецкий лед под мостом и там «зарезали как овцу».

В октябре 1483 года у князя Ивана Ивановича родился сын, при крещении нареченный Дмитрием. Великий князь, несказанно обрадованный рождением внука, по обычаю, собирался одарить невестку, решив поднести ей «саженье» – драгоценное ожерелье из фамильных драгоценностей великих князей Тверских, отданных за первой женой князя в качестве приданого. Но сколько ни искали это ожерелье в кремлевских скарбницах, нигде его не могли найти, а потом выяснили, что княгиня Софья самовольно передала его своей племяннице Марии Андреевне, которую выдали замуж за князя Верейского Василия Михайловича Удалого.

Свою дочь принц Андрей Фомич привез в 1480 году и вскоре уехал обратно в Рим, а приданое племяннице обеспечивала тетка. Тогда же выяснилось, что тверское саженье не единственная пропажа – княгиня тайно переправляла братьям значительные суммы денег и драгоценности, которые те проматывали. В Москве не было секретом, что Андрей Фомич, номинально обладавший правами на византийский престол, вел в Риме вызывающе разгульный образ жизни и совершенно погубил свою репутацию, женившись на знаменитой римской проститутке. Эти родственнички и так были великому князю что бельмо на глазу, а как выяснилось, что они еще и пользовались его сокровищницами, гневу Ивана Васильевича не было предела. Зная его норов,

князь и княгиня Верейские не стали рисковать и, бросив все, ударились в бега, найдя убежище в Литве. Московский князь гневался на них еще очень долго и, заключая договоры с соседями, специально оговаривал, чтобы их не принимали в своих владениях. Был он недоволен и женой, но все же помиловал ее, хотя в их отношениях наступило некоторое охлаждение.

По прошествии семи лет Москву потряс новый скандал, разразившийся после смерти объявленного наследником княжеского титула Ивана Иванович Молодого. К концу 80-х годов он стал прихварывать, жалуясь на боли в ногах. Мачеха Софья, имевшая некоторые познания в медицине, пользовала его, и молодому князю делалось легче, но полного выздоровления не наступало, и тогда великая княгиня предложила привезти итальянского врача. Отправленные в 1488 году для набора мастеров разного профиля греки из свиты Софьи, братья Дмитрий и Мануил Ралевы, получили с гонцом приказ пригласить доктора и сговорились с венецианским врачом евреем Леоном, который приехал в Москву зимой 1490 года. После первичного осмотра лекарь Леон диагностировал «камчуг» – так тогда называли подагру и ревматизм. Немощи это болезненные и нудные, но совсем не смертельные и вполне поддающиеся лечению. Уверенный в том, что он справится, Леон твердо обещал вылечить княжича и принялся за дело, применяя известные в то время средства. Он ставил пациенту банки – «жег ноги скляницами с горячей водой», давал какие-то лекарства внутрь... Но такое лечение княжичу никак не шло на пользу, а даже наоборот – ему становилось все хуже, и 7 марта 1490 года он умер, не дожив до 33 лет. Гибель пациента стоила жизни и его лекарю: справив сороковины по сыну, великий князь приказал казнить Леона Жидовина – 22 апреля того же года за Москвой-рекой, на Болвановке, палач отсек венецианскому врачу голову.

По Москве пополз глухой слух, что к смерти наследника причастна Софья, у которой сложилась устойчивая репутация главной покровительницы всех московских знахарок и чародеек, да и сама она, по уверению современников, умела варить зелья. Также все уже могли оценить наследствен¬

ную склонность византийки к интригам, да и принцип «кому выгодно» указывал именно на нее.

К моменту смерти князя Ивана Ивановича княгиня Софья родила мужу десятерых детей – пять мальчиков и пять девочек. Две дочки умерли во младенчестве, но все мальчики были живы-здоровы, однако что их ждало в будущем? При живом сыне князя от первого брака, объявленном наследником и уже принимавшем участие во многих военных и государственных делах, перспективы детей, рожденных Софьей, были весьма невеселыми. С рождением сына у наследника, внука великого князя, возможность наследования княжеского престола отпрысками древа Палеологов становилась и вовсе призрачной.

Смерть молодого князя и сейчас выглядит более чем странной. Кто был медик, который его пользовал? Медицинская иерархия тогда подразделялась так: низший класс – «цирюльник»; средний – «хирург», он же «лекарь»; высший класс – «физик» или «врач». В Италии хирургов звали «маэстро» или «мистро», а доктора «мессере». В старых документах Леона Жидовина устойчиво титулуют «мистро» – он был хирургом, лекарем средней руки, а не врачом. Почему же наследнику великого князя не привезли «мессере»? Выбор был за Софьей Фоминичной. По канонам медицинской науки доктору Леону надлежало посоветоваться с местными врачами, у которых его пациент «наблюдался» прежде. Но дипломированных врачей в Москве не было, посоветоваться ему было не с кем, кроме той же великой княгини, которая пробовала лечить пасынка. Под ее влиянием мистро Леон стал лечить камчужную болезнь, а ведь описанные княгиней симптомы – ломота и онемение в ногах – могли быть не следствием подагры или ревматизма, а результатом отравления. Возможно также, что «камчужная хворь» была фоном, на котором не так были заметны симптомы действия яда долгого действия. Княжича могли подтравливать под предлогом лечения. Приехавший в Москву мистро Леон, не обладая должной квалификацией и не зная, как действуют местные яды, в простоте душевной, столкнувшись с внешне знакомыми симптомами банальной болезни ног, стал лечить, как его учили, в то время как яд убивал пациента. Может даже, его лечение и поспособствовало ускорению процессов: ле¬

карства, которыми Леон потчевал княжича, могли усиливать действие яда. Одно безвредное лекарство, принятое совместно с другим, может вызвать негативную реакцию – любой аптекарь приведет множество примеров такого рода. Если что-то такое Леон и понял, то уже потом, когда все произошло, и это мало ему помогло.

Подозрения в отношении великой княгини оставались только подозрениями, а тем временем в Москву продолжали приезжать итальянцы. Марко Фрязин, в 1484 году снесший деревянные дворцы в Кремле, строил на их месте каменные палаты и Москворецкую стрельницу. Первую каменную башню Московского Кремля – Тайницкую – возводил уже известный нам своими дипломатическими похождениями племянник делла Вольпе, Антонио Джисларди. Он же автор Свибловой башни, которую окончили в 1488 году. В мае 1494 года приехал архитектор и инженер-строитель Алевиз, который для князя Ивана выстроил возле Благовещенского собора в Кремле каменную Грановитую палату и продолжил строительство каменных стен и башен. Под его руководством возводилась кремлевская стена от Тайницкой башни до Боровицких ворот, над которыми Алевиз устроил башню. Позже этот мастер выстроил первые четыре яруса знаменитой Ивановской колокольни. Но работал он и в городе, возведя более десятка каменных храмов, в том числе и церковь Св. Варвары в квартале «сурожских гостей», где также отстроил дворы торговых людей Василия Бобра, Вепря Юшкова и Урихвостова.

Тогда же при посредстве людей из свиты княгини Софьи Фоминичны был приглашен ученый муж – немецкий врач, математик, астролог и в прочих науках весьма сведущий человек Никола Бюлов, чье мастерство и знания потребовались для разрешения важнейшего государственного дела. Требовалось исчислить Пасхалию, то есть сроки наступления Пасхи, от которой велся отсчет годичного цикла на несколько десятков лет вперед.

Трудность заключалась в том, что для составления Пасхалии требовалось проводить изрядные математические вычисления, а русским «книжникам» произвести их было сложно, поскольку в то время на Руси была принята своя система

счета. Наши предки до самого начала XVIII века вместо цифр употребляли буквенные символы, над которыми ставили значок «титло». В этой системе не было цифры «О», и арифметические действия производились по особым правилам.

Долгое время на Руси пользовались календарями и Пасхалиями, которые вычислялись в Византии, но после того, как в 1453 году великая империя пала под натиском завоевавших Константинополь турок, рассчитывать на помощь греческих математиков уже не приходилось. Срок действия таблиц последней Пасхалии, которая была рассчитана до 7000 года «от сотворения мира» (до 1492 года), истекал.

При дворе императора Священной Римской империи Максимилиана I Бюлов прославился как врач, после чего его пригласили в Рим, ко двору папы Иннокентия VIII. Там он познакомился с московским послом при папском дворе греком Дмитрием Ралевым, которому было поручено разрешение вопроса с новой Пасхалией. От имени великого князя Бюлову было предложено заняться этой работой, за исполнение которой московский князь сулил «мастеру» 1000 талеров, покрытие всех дорожных издержек и гарантию свободного выезда из страны по окончании дела. Склонный к поиску приключений, любивший путешествия, ученый муж согласился. В 1489 или 1490 году Бюлов прибыл в Любек, где присоединился к свите русского посла Георгия Траханиота, который был занят наймом немецких мастеров. Посольский караван отправился морем на Ревель, а оттуда сухим путем в Новгород, где ученый был принят архиепископом Геннадием (Гонзовым), который был главным инициатором составления новой Пасхалии.

В это время митрополит вел отчаянную борьбу с ересью «жидовствующих», как называли последователей учения, проникшего на Русь из Европы, через Литву, где сильна была община «караимов» – иудейской секты, возникшей еще во времена «вавилонского пленения». Учение караимов широко распространилось на всем Ближнем Востоке, проникло на Северный Кавказ, в Крым, а оттуда в Великое княжество Литовское, простиравшееся тогда от Балтики почти до самого Черного моря. Толчком к возрастанию популярности этого религиозного течения послужили «несовпадения» дат

объявлявшегося несколько раз конца света, из-за чего лидеры «жидовствующих» – а это были люди, как правило, получившие хорошее образование – стали ставить под сомнение всю христианскую хронологию.

Проповедь «жидовствующих» составляла жгучую смесь еврейской религиозной литературы, астрологии, нумерологии, кабалистики и прочих «тайных наук». На Руси первым новое соблазнительное учение восприняло новгородское духовенство, сумевшее сохранить свое обращение в глубокой тайне. Случилось это около 1470 года, когда в Новгород, по старинному обычаю этого независимого тогда государства, призвали на княжение литовского князя Михаила Олельковича Слуцкого. Сам Михаил Олелькович был православным, но считался подданным католического польского короля Казимира ГУ. Князя призвали по предложению новгородского архиепископа Ионы, сторонника независимости Новгородской республики от Москвы, но к моменту приезда Михаила Олельковича архиепископ умер, его место должен был занять один из претендентов, избиравшихся жребием. Выбор был между ключником покойного, Пименом, которого поддерживали приверженцы союза с польским королем, и протодиаконом Феофилом, представителем партии сторонников союза с московским князем Иваном III. Жребий избрал Феофила, и призванный на княжение Михаил Олелькович оказался в крайне затруднительном положении, а потому, едва узнав о смерти своего брата в Киеве, уже в марте 1471 года, прокняжив всего несколько месяцев, навсегда покинул новгородскую землю. Однако за этот короткий срок случилось нечто очень важное для новгородцев, да и не только для них.

В ноябре 1470 года в свите князя Михаила из Киева в Новгород прибыло несколько купцов-евреев со своими товарами. После отъезда князя киевские гости остались в Новгороде. По обычаю той поры, городские храмы играли важную роль в торговле, являясь отчасти прообразами банков и страховых компаний. Русские города застраивались преимущественно деревянными домами, и только княжеские палаты – и то не везде – да немногие церкви возводили из камня. Подвалы каменных зданий использовали как надежные кладовые, в которых хранили самое ценное, рассчитывая уберечь от пожара и воров. В торговом городе Новгороде в амбары при

храмах «на ответственное хранение» сваливали привозимые купцами товары, в самих храмах хранили точные весы и меры, что являлось гарантией честных расчетов при заключении сделок. Наконец, среди церковного клира было больше грамотных, которые могли зафиксировать на письме условия при совершении торговых и заемных операций.

Таким образом, у приехавших из Киева еврейских купцов было множество поводов и возможностей познакомиться с новгородскими священниками, имея с ними чисто коммерческие дела, однако этим дело не ограничилось. Среди торговцев был некто Схария, по исповеданию принадлежавший к караимам. По разным свидетельствам, он был уроженцем Крыма, но в молодые годы переселился в Киев, где и обосновался весьма прочно.

История киевской еврейской общины началась еще в X веке; самым древним письменным документом, «имеющим киевское происхождение», является написанное на прекрасном иврите письмо киевского купца Якова бер-Ханнукка, отыскавшееся среди раритетов каирской «генизы» – хранилища свитков и книг с упоминанием Бога, обветшавших и вышедших из употребления, которые, однако, по иудейской традиции, нельзя уничтожать. Под письмом бер-Ханукка стояли подписи двенадцати человек, судя по именам – евреев киевской общины. В позднейших документах неоднократно упоминается Жидовский квартал и Жидовские ворота Киева; это говорит о том, что многочисленная иудейская община в городе была «исторически прописана» и занимала определенное место в общественной жизни. Киевские евреи славились своей «книжной ученостью», с ними не чурались водить знакомство аристократы лучших родов, а князья брали их на службу, поручая сборы податей, дипломатические миссии, а также лечение собственных персон и «предсказания будущности». Один из тех, кто был вхож в терема киевского князя и его ближних людей, был Схария.

Где и когда этот человек получил образование, точно не известно, но острый ум и недюжинные познания сделали его лидером киевской общины караимов. Схария прекрасно знал Ветхий и Новый Завет, изучал философские системы, занимался естественными науками и математикой, слыл незаурядным астрологом. Эти его увлечения пуще коммерче¬

ских вопросов сблизили его с новгородскими «книжниками», большей частью группировавшимися вокруг книгохранилища Софийского собора. Доверенному кружку «книжников», сложившемуся вокруг него в Новгороде, Схария и открыл основы учения, которое проповедовал.

Семя проповеди Схарии упало в хорошо унавоженную почву. В Новгороде, как и во всяком другом торговом городе, где во множестве бывали люди из разных стран света, изъяснявшиеся на многих языках, к вопросам веры относились достаточно либерально. Новгородцы по своим делам часто бывали в городах Ганзейского союза, где знакомились с учениями многих сект, которые в преддверии ожидавшегося светопреставления в изобилии плодились по всему христианскому миру.

Как водится в таких случаях, наставник-ересиарх вел своих подопечных от этапа к этапу, убедив их сначала в отрицании монашества и церковной иерархии, посеял сомнение в святости мощей праведников, силе и важности крестного знамения, после чего от почитания святых икон ученики уже отказывались совсем легко. Следующим шагом стало признание ненужности самих храмов, отказ от таинств церкви вообще, а в особенности от причастия. Так они подошли к отрицанию троичности Божества, божественности Христа, воплощения Бога и бессмертия души. Во главу угла своей веры Схария положил Моисеевы заповеди во всей их ветхозаветной чистоте, признав их альфой и омегой религии.

Первым учеником Схарии стал новгородский поп Дионисий, который привел к наставнику своего товарища, иерея Алексея, и уже на пару с ним они «склонили к жидовству» Алексеева зятя Ивана Максимова, его отца и многих других знакомых и родственников: священников, дьяконов, причетников и клиросных певчих. Обратили в ересь и такую важную для новгородцев фигуру, как протопоп Софийского собора Гавриил. Положение тайных еретиков из числа новгородского священства было чрезвычайно выгодно. Отпавшие от церкви продолжали служить в храмах и пользоваться их доходами, а вместе с тем искали возможных сторонников секты среди прихожан, выбирая из них тех, кого считали достойными. Наученные Схарией обращенные из православных священников, выступая в роли вербовщиков секты,

действовали очень осторожно. Прежде чем открыть перед кем-либо суть своего учения, долго к нему присматривались. С людьми, твердыми в вере, они держались как истинные православные. Тем, кто обличал еретиков, поддакивали и сами поддерживали их гневные речи. Но если примечали в человеке слабость и сомнение, то не упускали случая взять его в оборот.

Переметнувшиеся на сторону караимов новгородские попы, «внешне блюдя благочестие», в быту «держась иудейского закона»: в среду и пятницу ели скоромное «и иные еретические дела творяху, их же не мощно описанию придати». В частности, они служили литургию, прежде плотно позавтракав, что является страшным кощунством, так как по завершении таинства евхаристии священник должен оставшееся в чаше причастие употребить сам, а это делается строго натощак. На людях праздновали христианскую Пасху, а тайно, в своем кругу, справляли еврейский праздник Пейсах и, соблюдая правила «Кашрута», не ели «хамец» – хлеб, выпеченный из перебродившего теста, употребляя вместо него мацу.

После первых успехов проповеди на помощь Схарии из Литвы под видом купцов приехали проповедники Иосиф Шмойло-Скаровей и Моисей Хануш. С их помощью число тайно обращенных значительно увеличилось. Веру «жидовствующих» переняло немало знатных прихожан лукавых попов, к ним присоединился кое-кто из городских чиновников. Таким образом, в руках «жидовствующих» оказались многие рычаги власти в Новгороде, серьезные денежные средства и обширные связи, простиравшиеся в Литву, Киев и Крым, где сильны были общины караимов.

Все эти события происходили на фоне острейшей политической борьбы двух новгородских политических группировок, одна из которых тяготела к Великому княжеству Литовскому, вторая к Великому княжеству Московскому. Члены секты «жидовствующих» относились к «промосковской» партии, поскольку победа «литовского лобби» привела бы к возможности унии с католической церковью, а стало быть, вероятным становился приход в новгородские пределы католической инквизиции, главной целью которой как раз и становились сектанты, проповедовавшие антихристианские

доктрины. Таким образом, часть новгородской светской и духовной элиты, входившая в круг «жидовствующих», стали своего рода «агентами влияния Москвы», когда в 1471 году великий князь Иван III объявил «общерусский крестовый поход на Новгород», собрав под свои знамена разные войска русских земель.

Вопреки всеобщим ожиданиям московский князь пошел на Новгород летом, хотя прежде москвичи всегда воевали с новгородцами зимой, когда морозы сковывали землю и делали проходимыми болота Новгородчины, в свое время остановившие нашествие монголов. Дерзкий замысел князя имел успех – то лето выдалось засушливым, и через болота оказалось легко пройти.

Сорокатысячное новгородское ополчение было разгромлено московскими воеводами на берегах реки Шелонь, в плену оказались многие знатные новгородцы. После еще нескольких боев сопротивление новгородцев было подавлено, в августе воюющие стороны подписали перемирие, фактически уничтожавшее независимость Новгородской республики, которую понудили разорвать отношения с Литовским княжеством и выплатить московскому князю колоссальную контрибуцию размером в 15,5 тысячи рублей. Цена крестьянского двора в то время составляла два-три рубля. Новгород признал себя вотчиной московского князя, дав ему право суда над новгородцами.

Такое положение дел не могло удовлетворить новгородскую элиту, но она уже не могла опираться на военную силу, а потому ее поражение было предопределено. Великий князь Иван расправился со своими политическими оппонентами, а часть потенциально опасных людей – около пятидесяти семейств – вывез в московские пределы, распределив их на жительство по разным местам вокруг своей столицы.

Не исключено, что с этими переселенцами сведения о «жидовствующих», а может, и само учение проникли в среду москвичей. Не исключено, впрочем, что суть учения была известна в Москве и из других источников. «Жидовствующие» в Москве могли опираться на поддержку снохи великого князя Ивана, княгини Елены Стефановны, дочери молдавского господаря Стефана Великого. Мать великой княгини – Евдокия Олельковна – была родной сестрой тому самому князю Ми-

хайлу Олельковичу Слуцкому, в свите которого караим Схария прибыл когда-то в Великий Новгород. Учитывая близость Схарии к окружению дядюшки княгини Елены, уже совсем по-иному смотрится цепочка последовавших событий, отсчет которых ведется от 1480 года, когда великий князь Иван в очередной раз посетил Новгород. Князь встретился с прославленными новгородскими «книжниками» и почему-то из всех них остановил свой выбор именно на двух попах, которые встали во главе секты. Они исполняли роль «фронтовых фигур», в тени которых оставался Схария, взявший на себя роль «источника мудрости», консультанта руководителей секты.

Первый из «отпавших от православия» поп Дионисий по воле князя Ивана был зван служить в Москву, где его поставили протоиереем Архангельского собора в Кремле. Совращенный в ересь Дионисием поп Алексей, который, тайно проповедуя «Моисеев закон», себя звал Авраамом, а свою жену-попадью Саррой, получил место протоиерея в Успенском соборе и, пользуясь особой милостью великого князя, имел к нему свободный доступ во всякий час.

Не исключено, что поддержку в Москве новгородские «жидовствующие» получали и от большой диаспоры «сурожских гостей», игравшей важную роль в Московском княжестве; весьма вероятно, что среди «сурожан» были единоверцы «жидовствующих». Доказательства влияния «сурожан» на распространение учения в Москве нет, но и исключать его нельзя. «Сурожане» были вхожи в кремлевские терема и «допущены» ко многим тайнам, а потому и слово их, и дело в глазах князя и его ближайшего окружения стоили многого. Финансовым и политическим агентом князя в Крыму был «сурожанин» Хоза Кокос, еврей из Кафы, влиятельный купец и ловкий исполнитель дипломатических поручений. Сохранилась обширная переписка между князем Иваном и кафским купцом, в которой роль доверенного связного и курьера исполнял шурин Кокоса, тоже «сурожанин» Исуп, по торговым делам разъезжавший между Московским княжеством и Крымским ханством. Таким образом, обнаруживается сразу несколько линий крепких связей между крымской еврейской диаспорой и двором московского князя. Лишенные всяческих расовых и религиозных предубеждений, москов-

ские владыки относились к евреям так же, как и к остальным инородцам, охотно приглашая на службу тех из них, кто проявлял должные деловые качества и выказывал соответствующее желание.

Твердое положение новгородских проповедников в Москве и милость к ним князя позволили «жидовствующим», сохраняя тайну посвящения, вовлечь в ересь многих знатных лиц. Еще больше влияние еретиков усилилось, когда в 1484 году из дальнего дипломатического вояжа в Москву возвратился доверенный «делец» и первый из всех служилых людей князя Ивана, дьяк Федор Васильевич Курицын, ведавший внешней политикой княжества. Двумя годами ранее он был послан в Венгрию ко двору мадьярского короля Матьяша Хунгади для заключения военного союза против правителей Литвы и Польши, давних военных соперников короля и великого князя. Вояж затянулся на два года из-за того, что сначала посольству пришлось ехать в обход литовских владений, а по завершении переговоров в Венгрии дьяк решил дождаться русского посольства, возвращавшегося из Италии.

Более года живя в мадьярской столице Буда, дьяк Федор Васильевич общался с разными учеными людьми; среди них оказались проповедники из числа «жидовствующих», обратившие Курицына в свою веру. В Москву он вернулся уже убежденным сторонником нового учения, привезя с собой «угрина Мартынку искушенного в звездознании», которого намеревался рекомендовать в качестве астролога великому князю Ивану.

Роль дьяка Курицына при московском дворе трудно переоценить – князь доверял ему всецело и безоговорочно. При его поддержке секта быстро разрослась. В ересь обратились брат Федора Курицына – Иван Васильевич по прозвищу Волк, архимандрит Симонова монастыря Зосима, служители придворной церкви Истома и Сверчок, а за ними вслед многие другие влиятельные фигуры. С учением был ознакомлен и сам великий князь Иван Васильевич, в чем он признался позже, каясь преподобному Иосифу. Сам московский государь, может, и не примкнул к «жидовствующим», но до поры не препятствовал им.

По мере роста секты «жидовствующих» в ее рядах оказалось много всякого народу, и если первое время еретики были

воздержанны и осторожны, то со временем кое-кто из них уверился в своей полнейшей безнаказанности, а новички так и вовсе уже были развращены, самоуверенны, а от того беспечны. Постепенно кое-что из того, что прежде держалось в строгой тайне, стало выходить наружу, и среди прочего архиепископу Новгородскому и Псковскому Геннадию стало известно, что Самсонко, сын попа Григория, да поп Ерсей с дьяконом Гридей, упившись допьяна, глумились над святыми иконами.

Архиепископ распорядился немедля «взять тех попов и дьякона за приставы и снарядить следствие». На допросе у новгородского наместника Юрия Захарьина провинившиеся члены клира кое-что рассказали о «жидовствующих» и их отношении к православным святыням. Попович Самсонко Григорьев первым назвал имена московских соборных протопопов Алексея и Дионисия, а также их высокого покровителя, дьяка Федора Васильевича Курицына, сообщив, что они являются членами секты. После этих признаний дело явно выходило уже за рамки компетенции архиепископа Геннадия, и он отправил в Москву грамоты митрополиту Геронтию и князю с изложением сути дела, спрашивая, как ему надлежит поступать с признавшими вину святотатцами. Тем временем за «взятых» Самсонку, Ерсея и Гридю поручились люди, считавшиеся в Новгороде вполне надежными, и владыко согласился арестованных отпустить, покуда из Москвы не придут указания на их счет.

Покуда ждали ответа, убоявшиеся наказаний попы и дьякон, предав своих поручителей, сбежали из Новгорода и сами поспешили в Москву, где рассчитывали получить защиту от впавших в ту же ересь, что и они, «важных персон» княжества. Разгневанный Геннадий снова писал в Москву князю и митрополиту, приложив к этой грамоте показания раскаявшегося попа Наума, решившего «оборотиться обратно» из ереси в православие. К этим показаниям приложена была и «тетрадь с исправленными на иудейский лад псалмами», также принесенная покаявшимся попом. Скорее всего, речь идет о махзоре – рукописном сборнике молитв и правил, по которым следовало справлять иудейские праздники.

Ответ от митрополита Геронтия все не приходил, а тем временем в самом Новгороде, видя беспомощность архиеписко¬

па перед сектой, которой благоволили московские «сильные мира сего», обнаглевшие «жидовствующие» стали открыто глумиться над символами христианства. Делалось это в стиле, очень смахивающем на современный «акционизм»: к воронам привязывали кресты и они летали с ними над головами новгородцев с противными карканьем, символизируя монашество. «А те вороны и вороны садясь на всякую стервь и на калу волочат по ним привязанные кресты» – так описывал Геннадий выходки «жидовствующих» в письме Нифонту, епископу Суздальскому. Приводя подобные примеры, архиепископ высказывал убеждение в том, что дальнейшее промедление и попустительство могут привести к еще худшим последствиям, и просил владыку Нифонта поддержать его перед митрополитом Геронтием в борьбе с еретиками.

Причиной, заставившей новгородского архимандрита так ополчиться на проповедь «жидовствующих», со всей очевидностью послужила та легкость, с которой новая ересь поражала тех, кто прежде остальных должен был «радеть о православии». То, чему учил Схария, было «совсем ново», оригинально и ни на что не похоже, да к тому же прекрасно подкреплено «книжной наукой». Соблазн оказался слишком велик, а тенденции распространения ереси для настоящего православного человека были просто пугающими.

Понимал ли это митрополит Геронтий? Скорее всего, да, но, памятуя о том, как сильны противники, он соблюдал осторожность. Во всяком случае, покуда в Москве оставался Федор Васильевич Курицын, митрополит не предпринимал очевидных действий во вред «жидовствующим», но как только великий князь услал своего главного дипломата в Вену для важных переговоров, митрополит решился. Политично представив дело так, что к нему с настойчивыми просьбами обратились сразу несколько уважаемых иерархов, он постановил созвать собор для принятия решений о «жидовствующих». Присланные из Новгорода сведения полностью изобличали Самсонку Григорьева, Ерсея и Гридю, которых признали виновными и достойными отлучения от церкви. По законам же светским их приговорили к телесному наказанию – «били новгородских попов кнутием», пишет усердный летописец.

Затем еретиков отправили в Новгород, к архиепископу Геннадию, для духовного увещания. Вместе с тем митрополит распорядился начать следствие в отношении тех, кого архиепископ занес в представленные им списки «жидовствующих». И вскоре уже в распоряжении архиепископа Геннадия оказалось немало показаний. Главный идеолог «жидовствующих» Схария все еще жил в Новгороде, но с него взятки были гладки – иностранный купец, ведший большой торг, он был защищен всеми законами торговли. Духовная власть не могла предъявить ему претензий, так как Схария был иудей и, исповедуя свою веру, никаких законов православной церкви не нарушал. Ну, а то, что его слушали и ему следовали, так то вина тех, кто находил возможным, услышав, предать свою веру.