Текст книги "Каникулы вне закона"

Автор книги: Валериан Скворцов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 22 страниц)

По мнению Огурца, следовало бы ему заплатить. И, возможно, попасть в сегодняшний список с кликухами и описаниями примет интересовавшихся выходом на «тяо пхор» для полиции.

– Нет, – твердо сказал я. – Ему платить не буду.

– Я так думаю, – ответил Огурец. – Можно и без платежа. Явитесь в представительство иностранного управления шанов в Чианграе. Объясните, что вы не джентльмен, а по делу… Платить или не платить, им на самом-то деле все равно. Говорят про деньги, а хотят получить заявку, чтобы проверить… Времена настали путаные.

– Говорят, князь появляется в Бангкоке.

Огурец заскучал ещё больше. Оглянулся осторожно и сказал:

– Хорошо… В Чианграе у городских часов на бирже рикш сидит всегда один в майке с надписью «Спонсор»… С вас шестьсот за справку. Это не выпивка и не еда. Платите, господин Бэзил… С других я беру полторы тысячи! И не возьму ваши десять, потому что не хочу даже и говорить про удава. Если про наш разговор о нем станет известно сами знаете кому…

– Ну, хорошо, – сказал я. – Я догадался, кого ты боишься… Считай, что ты мне ничего не сказал. Но вот что еще… Я бы и сам купил удава. Мне заказали.

– Они строжайше запрещены к вывозу.

– Знаешь, Огурец, в края, где я живу, привезли одного. И он околел…

– Жалость-то какая!

Теперь оглянулся я. В кухне никого не осталось. Я подобрал одной рукой манерку со змеиным ядом, а другой сгреб, зажав между большим и остальными пальцами, подбородок Огурца, притянул к себе, задрал повыше, сдавил ещё сильнее, чтобы открылся рот, и сказал:

– Не крути, Огурец! Сейчас я выплесну отраву прямохонько тебе в нутро или ты мне скажешь, кто подкинул больного, некачественного удава? Скажешь?

Он кивнул. Я разжал хватку и поставил на место манерку.

– Удав был молодым и сильным… Мне привезли его из Малайзии. Если его подпортили, то это сделали отправители… Спрос с них! Там, где я сказал. Чианграй. Парень в майке с надписью «Спонсор». Он даст проводника к человеку по имени Тонг Ланг Ианг. Начинайте с него. Удава заказывали через него… Будете завтракать?

В заведении «Опохмелка у тещи» кондиционеров не держали. В распахнутых дверях, пока я неторопливо ел, словно на проявляемой фотографии сквозь остатки утренней дымки над оградой и чахлыми кустарниками парка Лумпини резче и резче проступали двадцать два этажа гостиницы «Дусит-тхани». На последнем в баре «Тиара» и пела по ночам блондинка без нижнего белья под платьем. Но ночевать в Бангкоке я не мог. Как говорил когда-то мой взводный лейтенант Рум, я истекал временем, как кровью…

Огурец улыбнулся из-за стойки, когда я помахал ему перед уходом. Он знал как я зарабатываю на жизнь, и мою манеру наводить справки, а потому не обиделся. И ещё я подумал, что у него хватит ума заранее не тревожить по причине моего появления ораву, которая держит связника на центральной бирже рикш в Чианграе.

Глава одиннадцатая
Задворки Азии

1

По правилам американской медицины солдат экспедиционного корпуса вводили в Индокитае в боевые действия спустя два месяца после прибытия, дозированно наращивая нагрузки. Акклиматизации приходилось платить дань. Если бы позволило время, я начал бы свою с путешествия в Веллингтон к Наташе. Бангкок – на полпути из волжских Кимр. Десять-двенадцать часов самолетом. Поговорили бы про Колюню… Обсудили бы, может, и возможность восстановления дома. Скажем, продать одну московскую квартиру, прибавить из полученного в Ташкенте от Севастьянова, и тронуть, если потребуется, кое-что на цюрихском счете из заработанных у Шлайна… Допустим, если, вернувшись в Казахстан, захвачу конкурента, Второго, как теперь он у меня называется, то заставлю откупаться от плена, почему бы и нет?

Мысли эти копошились, пока я валялся в номере, пытаясь поспать хотя бы часок. Чувствовал я себя все-таки не вполне в нужной форме. Отчего и размечтался об акклиматизации. Много захотел… Наверное, зря влил в себя огурцовский коктейль, годы не те, во-первых, и износ за минувшие дни жестокий, во-вторых. А ведь и трех недель не натянуло, как я, полный сил и энергии, вертел головой за рыженькой с футляром от виолончели у памятника Грибоедову на Чистопрудном в Москве! Приходилось только надеяться, что Ефиму не пришлось отзывать её от охранных забот возле Колюни из-за прекращения финансирования операции…

Я сел в постели… Расслабившийся, разнюнившийся слабак.

Следовало бы честно разобраться в тревожных ощущениях, появившихся вдруг с той самой минуты, как эскалатор в бангкокском аэропорту Донмыонг увез меня со второго этажа, от стоек паспортного контроля вниз, к выходу на стоянку такси. Город сделался чужим. Я чувствовал. Будто я снова, как тридцать лет назад, приезжий. Не вернувшийся, потому что здесь больше нет моего дома. Я приехал, просто приехал в Бангкок, и дом мой в другом месте. Надо полагать, в Кимрах. Оттого, что там родился Колюня?

Расслабившийся, разнюнившийся, утративший жесткий навык азиатского существования слабак, доверившийся словно новичок, без оглядки Огурцу! Чужая душа потемки, а душа такого типа, как Огурец, могла, пока я хилел в России, зарасти неким подобием небоскребов, как и Сукхумвит-роуд, земля обетованная в прошлом, придавленная и потерявшая родной облик…

В салоне на Нана-плаза, где перед переездом в Москву Наташа последний раз делала прическу, я заказал обработку разладившихся кусков своей плоти, чтобы свинтить их в прежнего Бэзила Шемякина. Меня выбрили и постригли, навели маникюр и сунули в ванну-джакуззи. После массажа, с которым на меня навалились две жилистые знахарки с Рачждамнен-роуд, известной мастерицами превращать полутрупы в младенцев, я наконец-то оказался в состоянии полноценно придавить пару часов. Мастерицы, прощупав, не потревожили даже моего хлипкого студенистого ребра, сломанного Ибраевым.

Спал я в массажной. Сумка слоновой кожи лежала под кушеткой. Гостиница «Раджа» была оплачена вперед, и возвращаться я не собирался. Випол давно отошел от дел, и, если Огурец дал отмашку молодцу в майке с призывом беречь родную природу, отбивать от тайской полиции меня будет некому… Бэзил Шемякин, герой сыска? Кто такой и на кого работал?

В туристской компании «Мир без границ» напротив пивной «Гейдельберг» в Четвертом переулке Сукхумвит-роуд я купил горящий тур на Север и покатил на автобусе «Вольво» в кампании французских старушек в Чиенгмай. На полдороги в Тате, где группа обедала, я потихоньку отстал от автобуса, застряв в туалете. Никто не бегал вокруг «Вольво» перед отправкой, никто никого не искал и после его ухода. Или Огурец поленился стукнуть, или полиция поленилась отреагировать. Скорее всего, второе…

Я отправился на автовокзал. Биржа наемных машин, я помнил, находилась там. Я рассчитывал взять такси, на котором, минуя Чиенгмай, добраться ещё севернее, в город Чиенграй, на стыке границ Таиланда, Лаоса и Бирмы, переночевать в гостинице «Гордость Севера» и утром выйти на контакт с рикшей в майке с надписью «Спонсор».

Джип в желто-коричневых разводах, с кулями песка, поставленными на попа по бортам и вдоль ветрового стекла, перегораживал ухабистый перекресток. Порывистый ветер раскачивал над патрульной машиной упругий двухметровый прут антенны. С её острия рвался улететь зеленый лоскут с обозначением номера воинской части. В машине спали, положив головы друг на друга, солдаты в фуфайках. Двое, стоявшие у капота, цепкими взглядами обшарили нанятый мною пикапчик «Ниссан», водитель которого притормозил у знака «Остановись!» и медленно миновал патруль. Вместо американских М-16 солдаты прижимали локтями израильские штурмовые «узи».

Отворачиваясь от ветра с пылью, рвавшегося в кабину без дверей, исчезнувших, видимо, давным-давно, стараясь перекричать стенания мотора и подвесок, Та Бунпонг, горец-хмонг, нанятый с машиной в Чиенграе, оповестил:

– Теперь патрули пойдут часто… Не волнуйтесь, господин. Обычное дело.

– Воюют?

– Нет, господин. Почти нет. Не так, как раньше, во всяком случае.

Водителю и проводнику лет тридцать пять. Вряд ли он слышал о боевых стычках с опиумными караванами, которые ходили через северные таиландские провинции Чиангмай и Чианграй до советского вторжения в Афганистан. Был ещё молод, а может и помнит вертолеты, секущие верхушки сухих деревьев, жмущие траву и кустарник к земле, цепи рейнджеров в черных беретах, прочесывающих горные склоны… Караваны пробирались на юг, к морю. Что-то повернуло их на север, едва началась афганская заваруха. И прекратились ежеквартально устраивавшиеся «аутодафе» – сжигание на плацу бангкокской полицейской академии конфискованных партий опиума, марихуаны, каннабиса и остальной «травки». Северное направление поставок Бангкок не волновало, перехваты там не устраивались. Чужие заботы, слава Будде!

Майор Випол не пропускал ни одного «аутодафе». На публичных казнях наркотиков появлялись на свет Божий таинственные должностные лица, знакомство с которыми через босса и полученные от них визитные карточки помогали потом решать многие путаные административные, назовем их так, проблемы. В том числе и связанные с получением лицензии на частную деятельность практикующего юриста. Для «фаранга» забота неимоверной сложности…

Частных детективов тайским полицейским приходилось использовать из-за мелкой описки в законе о борьбе с наркобизнесом, которая служит до сих пор лазейкой десяткам, а может, и сотням занятых в этом бизнесе. Дело в том, что наказание полагается только тем, у кого обнаружены наркотики. Даже если свидетельские показания и прямые улики приводят к боссам, действительным владельцам «товара», они остаются неприкасаемыми. Тайский закон не знает понятия соучастия. Приходилось делать упор на перехват транспортов и выявление «тружеников опиумных полей»… Боссов наркомафии обозначали и подставляли под арест, обычно, чего греха таить, подсунув двести-триста граммов героина, частники. Как всегда, чиновники – а кто ещё такие полицейские? – рисковать шкурой или положением не собирались. Бреши в региональной сети в Юго-Восточной Азии международного опиумного синдиката пробивают с конца 80-х частники. И если суды Таиланда, Малайзии, Сингапура и Индонезии реже применяют смертную казнь и пожизненное заключение в отношении всякого, будь то местный или иностранец, замешанного в операциях с «травкой», «воском» или «порошочком», заслуга в этом практикующих юристов.

Кто бы походатайствовал насчет медали для меня? Или пенсии…

…Пикапчик «Ниссан» вздымает порыжевший от жирной пыли капот почти в небо. Сотый километр тянули мы в горы, выше и выше. На серпантинах чиркали о колючие сучья и камни одним бортом. На размытых и обрушенных поворотах зависали колесами другого над обрывом, глубину которого скрывали торчавшие навесом деревья. Под ними между зелено-коричневых гор ходил то ли туман, то ли набухали дождевые облака.

Шестой привал.

Та Бунпонг перекурил. Курит он бирманские темно-зеленые или оливковые сигары, «чаруты», завернутые по десятку в пластик. Упаковки напоминают динамитные. Они – его главный багаж, когда хмонг возвращается из очередной ездки к границе. В кузове «Ниссана» оборудовано второе дно. Несколько сот штук «чарут» укладываются в деревянные пеналы, которые вдвигаются между ним и настоящим. Проверив готовность укрытия на будущее, Та вытягивает из крайнего пенала грубой вязки свитер без рукавов и шерстяную трехцветную шапку с помпоном. Моя экипировка для предстоящего пешего перехода в горах.

К исходу второго дня мы добрались до вытоптанной грунтовой площадки. С десяток других «Ниссанов», притиснутых бортами, выстроены между скалой, с одной стороны, и пропастью, с другой. Шквалистый ветер раскачивает вдоль скалы седую косу хиловатого водопадика, который орошает брызгами кабинки и кузова. Последний привал перед границей с Бирмой. Как его здесь называют, «терминал».

Минуту-две перегревшийся мотор сотрясают конвульсии и с выключенным зажиганием. Наконец, он выстреливает с минометным грохотом черный выхлоп и затихает. Та Бунпонг ложится в кабине на сиденье навзничь, закрывает глаза, плетьми свешивает руки. Я разваливаюсь в кузове, потому что землица, даже покрытая травкой, холодная. Приходится набираться сил. Дальше – путь только пеший. К людям, которых назвал в Чиенграе рикша в майке с надписью «Спонсор».

В который раз за три недели опять предстоит переходить границу? Нелегально вчистую – впервые… Я – шпион. Нарушитель границ. Чего ещё ждать от меня, а мне – от своей жизни?

Путь в Мьянму, то есть в Бирму, как теперь она называется, на законном основании мне заказан. Получить визу для поездки в Рангун за двадцать пять лет, скажем так, активной жизни в Азии, удалось однажды, да и то туристкую, без права посещения учреждений или обращения к должностным лицам. Но запреты, да и границы в их древнем понятии уходящего двадцатого века становятся сущей ерундой всюду. А в прозрачной Азии, где государство ничто, а отношения между людьми, в том числе и с коррумпированными чиновниками, все, тем более. Границы созданы для того, чтобы на них кормились пограничники. Таков опыт веков.

Говорят, что бирманцы держат пять тысяч кордонных стражников. Цифра, как и любая рангунская статистика, мифическая. Их меньше. Но допустим все же… 1800 километров горной границы с Таиландом и Лаосом на карте, если их выпрямить с учетом взлетов и падений по высоте, превратятся в 20 тысяч километров. После того как все заявленные правительством Мьянмы пограничники займут посты, от одного до другого окажется по четыре километра… Кто хочет, гуляй вольно, либо через тайные перевалы – теряя время, либо через контрольно-пропускные пункты, теряя в доходах.

Местные предпочитают тропы. Та Бунпонг кормится их знанием. Тропа его забота. К кому шли – моя. Я кормлюсь своими знаниями…

Спит Та Бунпонг всякий раз не больше четырех часов. Время суток не имеет значения. На этот раз, перед выходом в поход, все-таки ждем рассвета. Кружка чая и – в путь… Лоб зудит от грубой шерсти вязаной шапчонки. Ноги переставляю в темпе, стараюсь не потерять из виду мотню на куцых клешах идущего впереди и потому всегда выше Та Бунпонга. Три часа подъема в сторону фиолетовой вершины Дой Интханоа, самой высокой точки Таиланда – две с половиной тысячи метров над уровнем моря, выматывают окончательно. Не хватает дыхания.

На четвертом часу пути отстаю от проводника уже километра на полтора, наверное. Начинают обходить попутчики, из тех, которые прибыли на «терминал» позже нас и с другими машинами. Молодуха в черном тюрбане, расшитой красной нитью кофте, голубой тяжелой юбке со множеством складок, легко обгоняет меня, хотя из заплечной корзины смотрят трое – крохотный сорванец, показавший язык, похрюкивающий черно-белый поросенок, шевеливший пятачком, и вякнувший на меня щеночек. Четверо парней в куцых клешах, как у Та Бунпонга, линялых домотканых куртках со шнурами вроде тех, которые нашивают на венгерках, поравнявшись, придерживают шаг. Молчат и тянутся вровень – двое по бокам, двое со спины.

В здешних краях белых не жалуют. Светлый глаз – дурной. Где пройдет «фаранг», пройдет и беда – полиция, обыски, аресты, сжигание «урожая». Майор Випол для операций в горах использовал исключительно местных. Да где бы я мог найти такого теперь?

Иду своей дорогой. Четверо – своей. Немного не по себе, что она у нас общая. Я не сбавляю хода. Плевать, кто и что вокруг. Я по своим делам иду, они – по своим. Все же, хотя бы из вежливости, могли бы и обогнать. Не бабы, на которых здесь таскают тяжести. Идут налегке, помповые одностволки да ножи в деревянных чехлах приторочены на спинах, вот и вся поклажа. Наконец, обгоняют. Кивают ждущему меня Та Бунпонгу.

– Хмонги, – говорит он мне. – Соплеменники… Я вам шапку дал, господин, на случай такой встречи. Она пропуск, сигнал, что «фаранг по приглашению». Парни хотели увидеть – кто сопровождающий…

Другими словами, пограничный контроль хмонгов мы миновали.

Я городской человек, в том числе и в Азии. Мой опыт в деревне прочесывание полей и селений, уставленных домами из бамбуковой дранки, пальмовых листьев и хрусткой глиняной лепнины. В Камбодже и вьетнамской дельте Меконга ради экономии, как говорится, живой силы и техники впереди легионеров запускали кхмерских наемников, после которых делать, в сущности, оставалось нечего. Армия Аттилы, говорил взводный Рум: впереди буйволы с навьюченными поросятами и женщинами, захваченными впрок, позади затухающий пожар.

Плоский мир заболоченных рисовых чеков, где далеко видно и без бинокля. С ним я был более или менее знаком. С миром гор – нет. Приходилось полностью полагаться на Та Бунпонга. Впрочем, пока я верил ему. Свел нас рикша в майке с надписью «Спонсор», а это значило, что хмонг имеет лицензию от опиумного князя на свою работу и я – под протекцией этой лицензии. В сущности, признал юрисдикцию воротил наркобизнеса.

Закон, запрещающий выращивать опиумный мак, едва протащили через таиландский парламент только в 1959 году, после чего, успокоив западных интеллектуалов, про него забыли. И верно поступили. Половину доходов хмонгов, каренов и шанов, населяющих северный Индокитай, обеспечивал и обеспечивает опиум, а в труднодоступных урочищах – только он. О вождях горских племен создавали представление как о прожженных проходимцах, агентов разведок – либо ЦРУ, либо КГБ, либо Гуньаньбу, либо Интеллидженс сервис, обзаводившихся частными армиями на грязные деньги. Тонг Ланг Ианг, к которому я шел, старейшина «зеленых хмонгов», определенно окажется из таких. Агент, проходимец и главарь частной армии. Иначе его народу, блокированному в горах опиумными князьями и правительственными частями, которые тоже торгуют и тем же, не выжить. Для исполнения шпионских, негодяйских и прочих в этом роде функций соплеменники его и выбирали. Общая для всех справедливость и правда – где вы?

«Зеленые хмонги» – зеленые потому, что основной краситель для домотканых штанов, курток, юбок, кофт, тюрбанов и торб таким и выходит из какой-то травы, русского названия которой нет. Сомневаюсь, чтобы нашлось английское или французское, а в латыни я не силен. Становища «зеленых» разбросаны по обе стороны тайско-бирманской границы, и на какой территории меня встретил Тонг, проверявший в чанах качество варева с красителем, его не беспокоило. Старик ходит в сопровождении трех молодцов, которые, как он говорит, спят у него в ногах, даже когда приходит одна из жен, в каждой деревне – своя и с детьми.

Зачем он мне это сообщает, не трудно догадаться. И я говорю:

– Тонг, я без оружия. Я разрешу твоим людям меня обыскать.

Он вздыхает.

– У тебя есть камера? Любая?

– Нет.

– Компас, карта или радио?

– Тонг, я разрешу твоим людям обыскать меня.

– Да, ладно… Как же ты без оружия?

– У меня дело поважнее, чем стрельба.

– Значит, торговля? Ну, хорошо… Пошли.

Обходим хижину, возле которой висит на ремнях, перекинутых через козлы, черный хряк, его ноги не держат собственного веса. Два лохматых пса свернулись под ним, греются возле свиньи, уткнув морды в шерсть. В горах, на высоте за тысячу метров, заметно похолодало к вечеру. Телохранитель Тонга приносит французскую шинель образца пятидесятых годов, даже пуговицы на месте, но она не налезает, узка мне в спине, набрасываю внакидку. Не отказался бы и от перчаток. Вот где пригодилась бы ибраевская папаха, уничтоженная в туалете ташкентского аэропорта!

– Смотри сюда, – говорит Тонг.

Обширный распадок под кручей застилал километровой ширины красный ковер. Клубничная долина! Тонг настаивает, что раньше здесь были опиумные плантации, а теперь за счет клубники кормятся сто двадцать семей этой деревни, хотя видел я не больше десятка хижин.

Ладно, потерплю россказни. Таков обычай – привирать. Та Бунпонг предупреждал о нем. К серьезному разговору подходят постепенно.

– Передай там…

Тонг делает ныряющий тычок ладонью куда-то за горы.

– Передай там, вашим… за опиумом приходить ко мне не стоит… С этим, по крайней мере, здесь, все!

Лицемерие – неразрывная часть вежливости. Да простят эту ложь Тонгу его горные боги.

На краю деревушки, в двадцати шагах, ударили в тамтам, приставленный к большой хижине из бамбуковой дранки. Гул увяз в тумане. Та Бунпонг объяснил, что подают сигнал на общий сход, где пожаловавший с инспекцией вождь воздаст почести духам-покровителям урожая. Металлическая пиала со сладким клейким рисом, бамбуковая долбленка с самогонкой и букетик маковых завязей лежали на циновке перед жердями, на которых стоял плетеный сундучок-корзина. В ней и обитали «покровители».

Величественным кивком отпустив меня, Тонг прошествовал к корзине. За ним потянулись тремя шеренгами мужички с винтовками и мачете за спиной.

– Таким же ритуал был, когда выращивали опиум, – шепнул Та Бунпонг. Благодарили за хороший сбор сырца…

Оглядываюсь на него. Улыбается хитровато.

– Значит, выращивают где-то?

– Пошли, пора устраиваться на ночлег, – ответил он. – Посторонним тут нечего делать. Я-то «красный хмонг», другого племени. Мешаем только… Серьезные разговоры завтра. Тонг просил сказать тебе… На рассвете. Потом попрощаемся, наверное.

– Попрощаемся?

– Мы с вами. Вы, я думаю, если все обойдется, отправитесь дальше с ним.

– Попросить, чтобы оставили?

Та Бунпонг слегка кланяется.

– Меня послушают?

Он опять кланяется.

Вдали над горами гигантским светляком проплыл проблесковый сигнал вертолета. Мотора не слышалось, грохот умирал среди круч.

– Патрульный, – сказал Та.

Он расправил противомоскитную сетку над лавкой из бамбуковых бревен, выделенной нам для ночлега под открытым небом.

– Что значит – патрульный? – спросил я.

– Завтра вылетит снова. Высматривает скрытые делянки… А смотреть-то в других местах следует.

– Где же?

На лице Та Бунпонга появляется маска отчуждения.

– Далеко отсюда, – говорит он.

Это была тяжелая ночь. Согревались мы, прижимаясь спинами. Чужаков здесь не кормили, не поили и не пускали в дома. Но звездная крыша, всякий раз, как я просыпался от шума, визга и гвалта гулянки вокруг корзинки с духами-покровителями, захватывала воображение… Большая Медведица ползала здесь у горизонта.

2

«Далеко отсюда» оказалось в двух часах ходьбы по узкой тропке, проторенной между колючими кустами по склону горы так, чтобы с тяжелой заплечной корзинкой не приходилось штурмовать кручи. Крупная псина, похожая на кавказскую овчарку и чихуахуа сразу, возможно, помесь с той породой, которую вывели американцы для патрульной службы во Вьетнаме да бросили после ухода, неторопливо вышла и, сложив лапы, улеглась, перегородив тропу. Из кустарника кто-то окликнул на диалекте. Та Бунпонг коротко отозвался.

– Поднимите руки, – попросил он. – Так полагается.

Мягко, вприсядку свалившийся с дерева леший, обвешанный поверх то ли одежды, то ли формы пучками травы и веток, без проволочек обгладил нас обоих грязными руками по бокам, спине и груди. Вывернул сумку. Пока проверял меня, псина, потянувшись и зевнув так, что своротило челюсть, натасканно встала возле Та. Метрах в двадцати дальше, на склоне, поднимавшемся справа, пожелтевшие от надломов, набросанные ветки выдавали либо снайпера, либо пулеметчика, наблюдавшего из укрытия.

– За мной, – приказал по-английски леший.

Метров сто мы шли за ним, псина замыкала шествие.

На аккуратной делянке, засеянной образцами опиумного мака, словно в академическом саду с плашками на английском и латыни, в позе доброжелательного монарха, отца своего народа и покровителя ботаники, принимал позы его величество Тонг Ланг Ианг, облаченный по случаю официальной аудиенции в оливковые штаны французского пехотинца образца полувековой давности и мундир с эполетами. Канитель, свисавшая с плеч, разнилась – справа длинноватая золотистая, слева – алая, да и эполеты не совпадали. Один был тайским парадным полковничьим, второй – лаосским, времен давно свергнутой монархии.

Я проделал ногами движение, которое полагалось в Легионе после команды «Оружие на караул!» и, поскольку оружия действительно не имел, оттопырил ладонь у вязаного малахая.

Утренняя поверка в сумасшедшем доме.

Опиумный мак вокруг меня расцветал белыми, фиолетовыми и светло-желтыми бутонами.

– Ты, Бэзил, – сказал вождь торжественно, – второй из России, кому показывают образцы лучших сортов. Мы приводим сюда проверенных людей. Та Бунпонг рассказал, что ты долго жил в Бангкоке и теперь вернулся делать с нами бизнес… Что ж! Ты видишь, что имеешь дело с правильными людьми и держишься правильной дороги…

– Спасибо, Тонг, – сказал я. – Подарка у меня нет, прости. Но, может быть, ты примешь вот эти часы?

Старого болтуна стоило вознаградить. Он выбрал верное слово – Второй. У Тонга здесь из России я действительно второй. Узнать бы, кто – первый.

Немецкой фирмы «Эгана» механический хронометр я купил во Франкфурте, в аэропорту, на подмену поврежденных «Раймон Вэйл», которые оставил вместе с российскими и казахскими бумагами там же, в наемном сейфе аэропортовской камеры хранения. Несколько тысяч тенге, удостоверение кинолога южно-казахстанской таможни, комок рублей и блокнот, которые я заклеил в севастьяновском конверте банка «Пари-Ба»…

Пришлось хронометр снять и почтительно, поддерживая ладонью левой локоть правой руки, вручить повелителю дань. Старикан жадноват и, вижу, подарку рад.

– Тонг, – говорю я. – Пусть Та Бунпонг идет со мной. Мне нужен слуга.

– Возьмем, – ответил Тонг. – Но мне придется послать по радио упреждение.

Я понятливый. Конверт с десятью тысячами батов, приготовленный ещё для Огурца, стараясь действовать поделикатней, подсовываю под эполет с красной канителью. Не вынимая его, вождь и отец своего племени отдает короткий приказ конвойному.

Как же усложнялись процедуры!

Помниться, мне говорили, что раньше на этой тропе царила такая вопиющая неразбериха, что у визитеров не то что документов или рекомендаций – имени не спрашивали. От Чиенграя разрешалось двигаться в этот район без проводников, достаточно было купить место под тентом в кузове «Ниссана» наравне с местными… Беспорядок в охранной службе обошелся в начале девяностых в миллионы долларов. В Гонконге перехватили рыночного гения Сун Кха тайского банкира Сакчая Суваннапенга. По доносу платного осведомителя «полевого советника» Фонда ООН по борьбе с наркотиками Одда Хальема, который завербовал агента здесь, на этой дороге в горах. Должность «полевого советника», то есть оперативного сотрудника Фонда, заманчивой звездой мерцала когда-то в моих воспаленных мечтах по причине ооновского паспорта, а также высокого жалованья и практически неограниченных накладных расходов…

В конторе майора Випола имелся компьютерный файл на Сакчая. Рекордом единовременной поставки героина до появления «гения» были 380 килограммов, перехваченных в конце 80-х в Нью-Йорке. Сакчай с побережья тайской провинции Чумпон ухитрился переправить на американский берег на деревянном траулере с перегрузкой возле Кубы, а, возможно и на самой Кубе, 670 килограммов! Рекорд остается не побитым.

Арест Сакчая вызвал распад рынка Сун Кха. От общего дерева «семьи» отсохло несколько веток. Подпольная банда «Пылающих орлов», поставляющая героин исключительно высокого сорта «китайский белый», и легальная компания «Империя фюр», под прикрытием оптовой торговли мехами занимающаяся проталкиванием «популярных» сортов и суррогатов, выделились первыми. Сибирское направление – через «Золотой полумесяц», то есть Афганистан, Иран, Среднюю Азию и к Ледовитому океану в обход отлаженных перехватов, хотя и относительно новое, оставили за собой традиционные хозяева по причине неразборчивости к сортности потребительского рынка в Таджикистане, Казахстане, Сибири, Повольжье и дальше, в Восточной Европе. Моя слабая зацепка – околевший в Алматы удав и интерес Ибраева к краям, по которым я теперь перемещался, только подтверждали это.

Сун Кха не конфликтовал с «Пылающими орлами» и «Империей фюр». Это означало, что у него самого едва-едва хватает товара для удовлетворения разрастающегося рынка. Предмет спора отсутствовал. Интересы не сталкивались.

Размышляя обо всем этом, я расхаживал по делянке, трогая сыроватые с утра маковые бутоны. На некоторых уже вызревали коробочки с семенами. Действительно, подумал я, февраль начинается. Сбор урожая – вот-вот, а полным ходом пойдет в конце месяца и завершится в марте. Время усиливать охрану плантаций. Бои за урожаи между племенами не редкость. Тонг вырядился в мундир с эполетами, чтобы, разъезжая по деревням, сбивать мужичков хмонгов в охранные отряды.

– Отправляемся в путь через полчаса, Бэзил, – говорит вождь.

Он уже пересчитал купюры и вполне доволен. Я покрыл его расходы на выпивку и прочие увеселения минувшей ночи для деревни.

И вдруг мне приходит невероятная мысль: вождь – сумасшедший. Сумасшедший болтун. Выживший из ума старик.

По прямой в глубь Бирмы, то бишь Мьянмы, до опорной базы князя Сун Кха около шестнадцати километров. По прямой…

Тонг, ставя меня в походный строй, потребовал дать обещание, что я буду хранить молчание, каким путем и каким транспортом проделаю путешествие. Если гарантий моего молчания у него нет, то – зачем дурацкое обещание? Все-таки он сумасшедший, думал я. Тащится в мундире через чащобу.

Или валяет дурака?

Горные джунгли, где бы ни приходилось в них углубляться, в Лаосе, северном Вьетнаме, в Таиланде, на севере Камбоджи и тут, в Мьянме, одинаковы, мне кажется. Абсолютная, оглушающая тишина. Упругая и неподатливая чащоба из смеси сушняка, жилистых лиан, цепких сучьев, корявых деревьев, прелых коряг, гигантских лопухов и чего угодно, покрывающих каждый миллиметр ландшафта, который невозможно увидеть. Небо тоже не разглядеть. Вверху либо заросшая круча, либо обрыв, по которому сыпешься вниз и растительность смыкается над головой… В Лаосе однажды я попал в патруль на слонах, которые с холмов съезжали на заднице, проламывая просеки.

Местные говорят, что беззвучный и неподвижный лес полон жизни. Все, что способно защитить себя, а в горных джунглях на другое, кроме защиты, времени и не остается, втянуто в гонку за выживание. Животное, насекомое или растение, которое выбивается – отстает или обгоняет – из ритма неподвижности и тишины, немедленно съедается. Охранник, за которым я шел, подавал тому пример – жевал мелких кузнечиков, выпрыгивавших из-под ног. Отрывал голову и запихивал в рот…

Не требовался, однако, особо изощренный слух, чтобы через десяток километров от выставочной делянки Тонга, вскоре после первого перекура на марше, услышать отдаленные рыки тяжелого грузовика. Через двадцать минут похода вонь дизельного выхлопа ударила в нос. По засыпанной гравием грунтовке лесовозы тянули связки тиковых бревен, судя по компасу, который я припрятал, на юго-восток, в сторону таиландской границы. Тягачи работали на дороге, проложенной вдоль горных потоков, через ущелья и с немногими перевалами, её легко обнаружить с воздуха, но на карте, я помнил, она не существовала…