Текст книги "Царские судьбы"

Автор книги: Валентина Григорян

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 29 страниц)

Процарствовала Елизавета Романова двадцать лет. Умная и добрая, но непредсказуемая и своенравная, она была как бы воплощением двух культур: с одной стороны европейские веяния, свежий ветер с Запада, а с другой – русская старина. В Елизавете воплотились набожность и страсть к удовольствиям. Она чтила все обряды православной церкви, строго соблюдала посты при своем дворе, и нередко прямо с бала, продолжавшегося порой до самого утра, ехала в церковь и молилась там два-три часа подряд. В стенах храмов и монастырей Елизавета провела немало времени. В окрестностях Москвы ее особенно привлекала Троице-Сергиева Лавра, ставшая когда-то убежищем для ее юного отца. Но при этом Елизавета, как никто другой из представителей Дома Романовых, любила роскошь, соблюдала версальский этикет и была исключительно неорганизованна. У нее не было определенного часа ни для сна, ни для обеда, ни для ужина. Правда, неделя при дворе была четко распределена: два дня французская комедия, два дня маскарады, – один для придворных, на котором собиралось около ста шестидесяти человек, и один публичный, куда приезжали чиновники, офицеры и другая публика, иногда до восьмисот человек.

Как и ее отец, Елизавета любила устраивать фейерверки или, как она их называла, «огненные забавы». Устраивались они по любому сколько-нибудь важному событию. Придворные пиротехники старались превзойти друг друга в разнообразии и затейливости своего «огня». Средств на эти забавы не жалели, зрелище бывало потрясающим.

В последние годы своей жизни Елизавета все меньше появлялась на людях. Она часто болела, большую часть времени жила уединенно в Царском Селе, стала особенно капризной и подозрительной, повсюду ей чудились изменники и враги. Чтобы не повторять судьбу своего предшественника на троне, государыня бодрствовала по ночам почти до пяти часов утра. Она стала много есть и сильно растолстела: ноги опухли, стали как «колоды», одним словом, мало что осталось от прежней «богини». Много часов подряд постаревшая Елизавета все еще проводила перед зеркалом, но ни французские наряды, ни искусство парикмахеров, ни изобретения лучших парфюмеров не могли вернуть императрице былую красоту. Она почти не покидала своих покоев, никого не принимала, много молилась. Доступ к ней имели лишь ее новый фаворит Иван Шувалов, да еще иногда ювелир Позье, так как страсть к украшениям не покидала дочь Петра и Екатерины до последних дней. К государственным делам у нее порой было полное безразличие, и многие дни она проводила в одиночестве, предаваясь ничегонеделанию. Елизавета ужасно боялась смерти и была очень суеверной. Полицейские даже следили за тем, чтобы на глаза императрице не попадались возвращающиеся с похорон люди, одетые в траурные одежды. Стараясь стряхнуть с себя уныние и слабость, она привыкла поглощать в большом количестве крепкие наливки, чего раньше никогда не делала. Ее верному спальнику, оберегавшему ложе своей государыни, приходилось быть свидетелем бессонных ночей: сожаление об утраченной красоте, сознание собственной слабости и безумный страх смерти не давали ей покоя.

Елизавета страдала нервными расстройствами. Почти ежемесячно с ней случались тяжелые болезненные припадки, после которых требовалось два-четыре дня, чтобы прийти в себя. Болезнь государыни старались скрыть от людей. Но однажды, когда она присутствовала на литургии в приходской церкви в Царском Селе по случаю Рождества Богородицы, ей стало плохо. Одна, без свиты, она вышла во двор, прошла несколько шагов и упала без чувств прямо на траву. Ее обступила толпа народу, собравшаяся к обедне из разных деревень по случаю престольного праздника. Никто не решался подойти к ней близко, и в первую минуту думали, что она скончалась: какая-то женщина из народа прикрыла ей платком лицо. Извещенные придворные дамы тут же прибежали, стараясь привести государыню в чувство. Позвали доктора, принесли кушетку и ширму. Елизавета лежала без движения, сознание не возвращалось к ней. Лишь через два часа она пришла в себя, и ее на кушетке же перенесли во дворец. Все придворные были крайне смущены. Ведь до сих пор нездоровье императрицы тщательно скрывали, теперь же ее болезнь все увидели воочию. Это случилось летом 1761 года. От прежней Елизаветы уже ничего не осталось: она чувствовала себя старой, часто разговаривала сама с собой, впадала в депрессию. Она, казалось, стала бояться даже собственной тени. Самая красивая русская царица, сумевшая когда-то действительно затмить многих красавиц Москвы и Петербурга, сидя в четырех стенах, чувствовала приближение конца.

В последние дни у Елизаветы вдруг пробудился интерес к государственным делам, и она стала приглашать царедворцев для доклада.

Однако никому еще не удавалось избежать своего естественного конца, не удалось это и российской императрице. А случилось это на исходе 1761 года. Встретила смерть Елизавета спокойно, в полном сознании, священнику сама приказала читать отходную, сказав, что уже пора, и слабеющими губами повторяла за ним слова молитвы. Елизавета скончалась, прожив ровно столько же, сколько и ее великий отец: за неделю до кончины ей исполнилось пятьдесят два года.

Императрица, по праву носившая фамилию Романова, освободила российский трон, на котором она восседала немногим более двадцати лет. При жизни эту царствующую женщину многие бранили, но смерть оплакивали все. Не плакал лишь ее племянник, наследник русского престола, сын герцога Голштинского.

Петр III

  лемянник не проливал горьких слез по скоропостижно скончавшейся тетушке, назначившей его своим наследником. Как признанный наследник и как ближайший родственник русской императрицы, он имел бесспорное право на престол. Так что на сей раз обошлось без заговора и переворота.

На следующий день после кончины Елизаветы Петр Федорович, герцог Голштинский, был объявлен российским императором. Более спорной и противоречивой личности в истории Дома Романовых, пожалуй, нет. О нем существуют самые противоположные мнения. Большинство писавших об этом царе Романове склонялись к характеристике, данной ему невзлюбившей своего супруга Екатериной, с самого начала пребывания в России поставившей перед собой цель прийти к власти. В своих мемуарах, к которым не имели доступа советские исследователи, она пишет о нем, как о грубом, никчемном, неумном человеке, нашедшем себе друзей в России не в высшем свете, а среди лакеев и горничных, которые научили его дурным манерам и привычке напиваться «в стельку».

Не хотелось бы на этих страницах представлять человека, внесшего в Дом Романовых новую линию – Голштинскую, в столь негативном свете, исходя из характеристики, данной ему его супругой, которая хитро и осознанно старалась всячески дискредитировать герцога и изобразить его как незадачливого мужа и глупого человека. Она была в этом просто заинтересована. Недаром Петр называл свою супругу не иначе, как «хитрая головка». Но одно можно сказать с уверенностью – властолюбием племянник Елизаветы не отличался.

Развитие наследника престола как бы остановилось раньше его роста. К серьезным вещам он часто относился, как ребенок, а к детским затеям серьезно, как взрослый, даже будучи женат, он не расставался со своими игрушками, любил играть в солдатиков, резвиться с собаками. В поступках Петра легкомысленная беспечность сочеталась иногда с трусостью, которая, в конечном итоге, и погубила его.

Одиннадцатый царь из Дома Романовых родился в Киле. Матери своей не знал, она умерла через три месяца после его рождения. Детство он провел в замке Голштинских герцогов, в основном среди военных. С семилетнего возраста его начали обучать военному искусству, учили маршировке, ружейным приемам, вместе с молодыми людьми при дворе герцога направляли в караул, разрешали присутствовать на парадах. Все это мальчику очень нравилось, и он охотно впитывал в себя все военные премудрости, проводя свои дни в дворцовой казарме в окружении офицеров и солдат. Был он некрепкого телосложения и не обладал какими-либо способностями. Но в его жилах текла кровь Романовых, хотя и более чем наполовину разбавленная немецкой кровью.

В одиннадцать лет Петр остался без отца и взят был под опеку дядей-принцем Адольфом, епископом Эйтинским, возведенным впоследствии на шведский престол. Около трех лет после смерти герцога Карла Фридриха мальчик жил полностью под наблюдением строгих учителей, принцип которых был истинно немецкий: «Люби сердцем, а воспитывай рукой». Всю жизнь ему не хватало материнской ласки. Да и воспитание он получил не самое лучшее. Оно было доверено гофмаршалу Брюммеру, который по складу своего характера больше был солдат, чем педагог. Он установил для осиротевшего мальчика – тогда еще наследника Голштейн-Готторпского княжества – настоящий казарменный распорядок. Многочисленные запреты, строгие наказания и унижения сделали его боязливым, раздражительным, упрямым и резким в суждениях, подрывали здоровье и так физически слабо развитого ребенка. Особых наук он не постиг, интереса к чтению не приобрел, хотя учили наследника, естественно, многому. Читал только немецкие книги, предпочитая лютеранские молитвенники и литературу о юридических процессах; ненавидел латынь настолько, что позднее в своей петербургской библиотеке запретил помещать книги на латинском языке. А вот игра на скрипке была ему по душе, причем играл он самозабвенно и, говорят, настолько профессионально, что мог выступать с оркестром. Свою скрипку он взял с собой, отправляясь в Россию, далекую и совершенно незнакомую для него страну, к которой мальчик, выросший в немецком герцогстве, вовсе не питал положительных чувств.

Как внучатый племянник сестры Карла XII, пришедшей к власти после смерти последнего, сын Голштинского герцога предназначался в наследники шведской короны, и потому его воспитывали в духе лютеранской религии. В России ему предстояло поменять веру. Сделать его православным так, собственно, и не удалось, хотя его тетушка-императрица приложила немало усилий к тому.

Заняться образованием своего племянника Елизавета поручила немцу Штелину, профессору Российской Академии наук. Уроки проводились по составленной Штелином программе, в ней особое внимание уделялось русскому и французскому языкам, которые давались юноше особенно трудно. Немало усилий потребовалось преподавателям и для обучения наследника основам географии, а также истории России и соседних государств.

Однако учеба Петра не дала сколько-нибудь заметных результатов: мальчик при первом же удобном случае ускользал от преподавателей, чтобы поиграть со своими оловянными солдатиками, а кроме того, этому мешала сама придворная жизнь: различные торжества, приемы, балы, маскарады, на которых наследник должен был присутствовать, так как этого хотела императрица, а не повиноваться ее воле он не мог.

Сам же племянник явно скучал по военным парадам и церемониальным маршам. Да и Россия ему не понравилась. Страстный поклонник всего немецкого, Петр, хоть и стал наследником русского престола, чувствовал себя здесь чужим. Разве что в Петербурге, на Невском проспекте, он мог ощущать присутствие своей немецкой родины: двойной ряд немецких лавок, ганзейские конторы, лютеранские храмы, да и говорили там на том же языке, что и сами голштинцы. Но это был лишь маленький островок в огромном океане российских просторов, где его одолевал страх. Он не раз высказывал убеждение, что в этой стране ему придется погибнуть. Ну а поближе узнать родину своего деда, выучить язык, впитать в себя истоки православной веры, сблизиться с русскими людьми – к этому Петр просто не стремился. Он с пренебрежением относился даже к внешнему соблюдению православного ритуала, строго выдерживаемого его тетушкой-императрицей. Ему ненавистна была роль позолоченной куклы, выставляемой на каждой церемонии, на каждом вечере. Не принял он и русские обычаи. Особенно неприятна ему была русская баня. Да и многое другое, связанное с Россией, внуку Великого Петра было чуждо. Так и рос он иноземцем, не поддававшимся прививке русского духа. Переселение в страну, которую он никогда не считал своей, хотя она готова была дать ему царскую корону, он рассматривал как ссылку.

Любовь сына русской царевны принадлежала родной для него Голштинии. Он часто с неподдельной тоской вспоминал страну, где родился и вырос. Самым большим для него праздником были дни, когда ему привозили из Голштинии устрицы или креветки. В то время эти продукты моря считались в Петербурге редким деликатесом: поставлять их было очень трудно, поскольку они не подлежат долгому хранению. Поэтому получить свежие устрицы из Шлезвига или Гузума удавалось не часто.

Несмотря на свой переезд на родину матери в качестве наследника русского престола, Петр сохранил за собой свое маленькое герцогство, а достигнув совершеннолетия, получил возможность им управлять. Отныне он жил, главным образом, интересами и заботами Голштинии. Как-то ему доложили о долгах Голштинского герцогства, которые не могут быть оплачены. Петр попросил у императрицы Елизаветы необходимую сумму и заплатил долги.

Однако с годами внук Петра Первого стал более серьезно относиться к своему назначению и задумываться о своей предстоящей миссии, которую избрал отнюдь не по доброй воле. Такими мыслями он делился с кумиром своего сердца – прусским королем Фридрихом II. С ним наследник престола поддерживал тесный контакт, излагая в письмах свои идеи преобразования страны, которой ему предстояло управлять. С помощью Фридриха II у Петра сформировался план создать в будущем современное законоправное государство в России, свободное от произвола и коррупции в высших эшелонах власти, с прогрессивной системой образования и центральным командованием армией и флотом. Он решил придерживаться принципа прусского государя: «Монарх является первым слугой своего государства», а не принципа французских королей: «Государство – это я».

После приезда в Россию пройдет почти двадцать лет, прежде чем голштинский герцог унаследует царскую корону и сможет вплотную подойти к осуществлению своих планов. Но вместо того чтобы использовать все это время для изучения страны, которую ему предстоит преобразовывать, он создал свой собственный мирок внутри замка Ораниенбаума – бывшего дворца Александра Меншикова, который царствующая тетушка передала своему племяннику в качестве свадебного подарка. Петр выписал из Голштинии роту солдат, и здесь, недалеко от Петербурга, где проводил лето так называемый «малый двор», был построен настоящий укрепленный лагерь. Петр с детства был увлечен военным делом и как-то признался, что ему интереснее видеть развод солдат, чем какой-либо балет или театральное представление. Однако военное дело было не предметом его изучения, а лишь своего рода забавой. В отличие от деда, создавшего «потешные войска», чтобы научиться воевать, внука интересовала лишь внешняя сторона военной службы: красота мундира, выправка солдат, смена караула. Создав свою голштинскую армию, Петр почти всегда стал носить голштинский мундир, который раньше надевал лишь украдкой и только в своих покоях, так как это не нравилось его тетушке-царице. Сине-красно-белые цвета голштинской формы резко контрастировали с традиционной зеленой формой русского солдата.

В своей тесно облегающей военной форме наследник выглядел довольно смешным: высокие ботинки, зашнурованные так туго, что он не мог согнуть колени, поэтому ходил на прямых ногах, а сидел, лишь вытянув ноги, да еще большая широкополая шляпа, из-под которой виднелась маленькое лицо с узким, гладко выбритым подбородком. На груди с некоторых пор он стал носить орден Черного Орла, врученный ему прусским королем.

С императрицей Елизаветой, которая с самого начала отказалась от немцев и призвала вместо них в Россию французов и которой личность короля Пруссии была крайне антипатична, у племянника отношения не сложились. Тетушке не удалось завладеть мальчиком в той степени, как ей бы хотелось, и поэтому она не скрывала своей ревности. Всех приближенных, к которым, как полагала царица, наследник начинал испытывать чувство дружбы, она немедленно удаляла и заменяла новыми. Это чаще всего были шпионы и доносчики, состоявшие на службе у государыни. Истинных друзей среди русских Петр так и не приобрел.

Не получилось гармонии и в браке с немецкой принцессой. До свадьбы он смотрел на нее всего лишь как на свою кузину, олицетворявшую для него часть родной Германии, ну а в ночь после свадьбы… Он ужинал со своими придворными до позднего часа, а когда вошел в спальные покои, был удивлен, что его кровать уже занята – там лежала его кузина. Он отодвинул ее немного в сторону и улегся. Молодой муж уснул мертвым сном…

Примерно так описывается первая брачная ночь наследника российского престола. За ней следовали другие подобные ночи, и весь двор напрасно всматривался в очертания фигуры молодой супруги, надеясь найти изменения, свидетельствующие о том, что она скоро станет матерью. Не помогали и наставления приближенных императрицы, которые получала Екатерина: «…быть более покорной… казаться услужливой, приятной, влюбленной, пылкой, даже, в случае надобности, употребить, наконец, все средства, чтобы добиться нежности своего супруга и выполнить свой долг».

Лишь на девятый год супружества немецкая принцесса разрешилась сыном. Отцу ребенка, названного Павлом, было в это время двадцать шесть лет. Поговаривали, правда, что отцом мальчика является вовсе не Петр, а граф Салтыков. Но какая политическая фигура обходится без сплетен?! Во всяком случае у самого наследника престола сомнений, что это его ребенок, не было, как не было сомнений и у его тетушки, не скрывавшей своей радости и взявшей уход за младенцем полностью в свои руки.

Супруги выполнили свое предназначение, но от этого их отношения не стали лучше. А вот с дочерью Бирона – принцессой Курляндской, ставшей фрейлиной императрицы, Петр подружился. Она была умна, маленькая, с горбом, но с прекрасными каштановыми волосами и выразительными чудесными глазами. Петр говорил с ней только по-немецки и очень симпатизировал.

Еще царь приблизил к себе веселую толстушку Елизавету Воронцову, племянницу канцлера, с которой любил проводить время. Что он нашел в этой Елизавете? Этот вопрос задавали себе многие придворные, наблюдая за их отношениями. Она – маленького роста, курносая, с лицом, покрытым оспинками, с легкой хромотой; он – длинный, сухощавый и тоже с рябоватым лицом, свидетельствующим о перенесенной болезни. Но именно то тепло, которого ему недоставало всю жизнь, Петр ощущал рядом с этой девушкой. Она могла часами слушать его игру на скрипке, могла приласкать его собаку, могла наконец, подчиниться его воле и настроению…

Итак, смерть тетушки не вызвала горьких слез у племянника. На российский трон он вступил под именем Петр III. Став самодержавным властителем Русской империи, он сразу преобразился, сделался как-то особенно серьезен. Правил Петр III всего шесть месяцев и пять дней. Конечно, это немного, чтобы проявить себя, но некоторые полезные шаги он сделал, уже не боясь чьих-то замечаний и оставаясь самим собой.

Без всякого сопровождения он выезжал верхом на коне к народу, раздавал бедным деньги, которые брал из дворцовых сундуков, разговаривал запросто с людьми. В отношении придворных и государственных служащих новый император не проявил произвола: никого не уволил, не стал преследовать своих бывших врагов. Для всех политических заключенных он объявил амнистию; тысячи людей, ранее сосланных в Сибирь, получили возможность вернуться из ссылки, и среди них был граф Миних, заслуги которого перед Россией Петр III высоко ценил. Что касается Миниха, хочется добавить, что, вернувшись почти восьмидесятилетним стариком, он влюбился в молодую графиню Строганову, известную в Петербурге красавицу, и писал ей страстные письма. Энергия в Минихе все еще кипела.

Первым государственным актом нового императора был отказ от участия в Семилетней войне и перемирие с Пруссией. Русским войскам было приказано освободить все оккупированные прусские земли, состоялся обмен военнопленными. В ответ на этот шаг Фридрих II произвел русского царя в полковники прусского пехотного полка, что, казалось бы, вовсе не соответствовало его сану. Однако Петр принял этот чин и назначил в свою очередь прусского короля полковником Второго московского пехотного полка. Все это не могло не вызвать негодования российского дворянства и армии. А Фридрих II писал российскому императору: «Государь, мой брат! Поздравляю Ваше Величество с восшествием на престол. Я могу Вас уверить, что из всех полученных Вами поздравлений нет ни одного более искреннего поздравления; никто более меня не пожелает Вашему Величеству благоденствия и восстановления между двумя государствами хороших отношений, которые, к несчастию, враги мои из иноземных выгод интригами нарушили… Примите уверение в высоком уважении, с которым есть, Государь, мой брат, Вашего Императорского Величества вернейший и добрый брат Фридрих».

Тотчас после восшествия на престол император Петр III вызвал из-за границы своего дядю, принца Георга Голштинского, генерала прусской армии. В России ему было присвоено звание генерал-фельдмаршала и выделено очень внушительное жалованье. Вместе с ним прибыли и два его сына. Первый, Вильгельм Август, начал службу на флоте, второй, Петр Фридрих, в сухопутных войсках. Желая видеть вокруг себя побольше голштинцев, Петр пригласил на государственную службу и самого герцога Голштейн-Бекского, назначив его генерал-фельдмаршалом. Но шестидесятишестилетний герцог отклонил приглашение российского царя, сославшись на свой возраст и усиливающуюся глухоту. А вот его младший брат, Петр Август, который еще раньше имел с великим князем Петром Федоровичем дружеский контакт, прибыл в российскую столицу и пробыл на императорской службе до конца своих дней. Сначала он был назначен генерал-губернатором Петербурга, а затем был переведен в Ревель, где скончался в весьма преклонном возрасте.

Гвардейская элита была распущена, лейб-гвардия упразднена. Вместо нее император приказал ввести в столицу голштинские войска. Гвардейских солдат и офицеров было велено переодеть в новую форму, по образцу прусской.

Все это, естественно, вызывало недовольство и ропот среди русских солдат и офицеров. Некоторые прямо заявляли: «Эти проклятые немцы все проданы прусскому королю. Вот навезли в Россию изменников». Сам же российский государь, как отмечали современники, с каким-то особым энтузиазмом старался во всем подражать Фридриху II, как в отношении своей внешности, так и в отношении всего, что касалось военной службы. В первые же недели своего правления он начал укреплять порядок и дисциплину в армии, особенно в дворцовой гвардии, отличавшейся чрезвычайной распущенностью. Не замечая, что терпение гвардии может иссякнуть, одиннадцатый царь Романов чувствовал себя вполне уверенно, а когда прусский король, с которым Петр находился в постоянной переписке, посоветовал ему быть осторожным и не терять бдительности, он заявил, что нет оснований для беспокойства, так как солдаты называют его «отцом» и говорят, что предпочитают правление мужчины правлению женщин. «Я один пешком гуляю по улицам Петербурга, – писал император России королю Пруссии, – и если бы кто-нибудь хотел мне причинить зло, то давно бы мог исполнить свой замысел». Такая самоуверенность стоила Петру III жизни. Это показали дальнейшие события…

Как уже отмечалось, о личности этого представителя династии Романовых традиционно писали негативно, стараясь подчеркнуть и даже несколько преувеличить его отрицательные качества: вздорность, раздражительность, лживость, дурные вкусы и привычки, ограниченность. Но заняв российский трон, Голштинский принц как-то сразу преобразился. В нем проснулась необыкновенная энергия и неукротимая жажда деятельности, он всюду хотел быть лично, все видеть собственными глазами, и многое, что он видел, сделать лучше или переделать. При этом у него не было никакой политической гибкости в государственных вопросах, а были лишь доверчивость и желание работать.

С семи часов утра император был уже на ногах. Выпив кофе и выкурив трубку, он выслушивал от своих генералов и флигель-адъютантов последние новости, а в восемь был уже в своем кабинете, чтобы принимать руководителей коллегий и прочих государственных деятелей с подробными докладами, стараясь при этом вникать во все дела. Это продолжалось обычно не менее трех часов. Затем со своими приближенными государь спешил на Дворцовую площадь, где каждый день производился развод караула от какого-нибудь гвардейского полка. Одет он обычно был по прусскому образцу: короткий кафтан из зеленого сукна, сапоги с заостренными носками, портупея с длинной шпагой, поясной шарф, шляпа, обшитая широким галуном и с маленькой кокардой, в руках перчатки и трость. После развода Петр отправлялся в Сенат и в Синод, где, как утверждают историки, после смерти его великого предка ни разу не была ни одна из государынь России. Посещал император и Адмиралтейство, бывал на Монетном дворе, осматривал фабрики, вникал в проблемы, возникавшие при строительстве Зимнего дворца, длившемся уже несколько лет. Своей кипучей деятельностью и интересом ко всему он в это время напоминал деда, Петра Первого.

Около трех часов царь садился обедать, причем не один, а в обществе не менее десяти человек, а иногда и намного больше. Супруга его, Екатерина, редко присутствовала на этих обедах. За столом пили вино или пунш, вели оживленные беседы. После обеда государь отдыхал, затем либо шел в свой рабочий кабинет, либо предлагал кому-нибудь из своих приближенных сыграть с ним партию в бильярд или в шахматы, или посидеть за карточным столом. Во время ужина вновь собиралась избранная компания, и трапеза продолжалась порой до поздней ночи. Нередко государь сам ехал в гости, чаще всего вместе с супругой, но домой он возвращался всегда после нее, иногда под утро, что, однако, не мешало ему начинать свой рабочий день, как только куранты Петропавловского собора пробьют семь часов утра: в голове у Петра III было множество идей, которые он обязательно хотел воплотить.

Император разработал целый ряд реформ, которые хотел бы претворить в жизнь. Он намеревался продолжить то, что когда-то начинал его дед, Петр Великий, и одновременно быть достойным учеником своего кумира Фридриха, названного потомками Фридрихом Великим. Так, император прислал в Сенат новый свод законов, составленный на основе прусских законов, и дал приказ руководствоваться ими на территории всей России.

Предпринял Петр III и немало чисто практических шагов: распустил Тайную канцелярию, принесшую столько бед многим достойным представителям Российского государства, отменил пытки, издал ряд указов по развитию торговли с другими странами, ликвидировал налог на соль, что значительно облегчило положение бедноты, зато ввел налог на имущество богатых и намеревался ввести новые налоги на имущество церкви и монастырей; позволил бежавшим за границу раскольникам вернуться в Россию, запретив при этом преследовать за раскол; освободил российское дворянство от воинской обязанности, издав указ о вольности дворянской. О последнем его решении рассказывали следующее.

Ближайшим доверенным лицом Петра III был его секретарь Дмитрий Волков, считавшийся виртуозом в написании указов. Особенно он прославился благодаря такому случаю. Император как-то хотел принять участие в ночной пирушке со своими голштинскими друзьями. Чтобы не гневить свою подругу Елизавету Воронцову, он решил скрыть от нее это мероприятие и, позвав Волкова, в присутствии Воронцовой объявил, что намерен всю ночь провести со своим секретарем, занимаясь государственными делами. После этого он запер Волкова в пустой комнате вместе с огромной злобной собакой, приказал к утру написать какой-либо важный указ, а сам отправился на встречу с друзьями. Секретарь долго ломал голову, что бы ему такое сочинить, и вспомнил: два дня назад государь беседовал с канцлером Воронцовым об освобождении дворян от обязательной военной службы. И, не долго раздумывая, написал манифест о вольности дворянской. Вернувшись поутру, Петр III одобрил манифест и подписал его. Так якобы российское дворянство, благодаря случайной фантазии секретаря императора, было освобождено от обязанности служить, которая была на него возложена указом Петра Великого.

В планы этого царя Романова входило также немедленно, еще до своей коронации, освободить Голштинию из-под владения Дании, вернуть голштинским герцогам Шлезвиг, который его отец вынужден был уступить датскому королю еще в 1720 году, сделать это герцогство, небольшое по площади, но важное по своему географическому положению, сильным союзником: России, о чем когда-то мечтал и его дед, Петр I. При дворе уже высказывались опасения, что русским солдатам придется проливать кровь за интересы голштинцев.

Можно себе представить, как все это взбудоражило мирную жизнь высших слоев России, привыкших в течение тридцати семи лет со дня смерти первого российского императора, что на троне сидит женщина-царица, а управление находится в руках мужчин, не испытывающих особой зависимости от государыни. И вдруг появился новый император со своими собственными идеями, да еще тот, кого и всерьез-то раньше не принимали. Активно зашевелились сторонники идеи посадить Екатерину, его жену, на русский трон. Это входило и в планы самой Екатерины, которая со своей стороны внушала своим приближенным и соратникам, что царь хочет постричь ее в монахини, чтобы жениться на Елизавете Воронцовой, желая тем самым разжечь гнев против своего супруга.

И вот опять дворцовый переворот…

Петр находился в Ораниенбауме, примерно в сорока километрах от Петербурга, где заговорщики развернули свою активную деятельность. До него дошли слухи о готовившемся перевороте, но он не принял против этого никаких мер, а поехал в Петергоф, чтобы, как было условлено ранее, отпраздновать там вместе с Екатериной день своих именин. Не найдя там своей супруги – а ее накануне участники заговора спешно увезли в Петербург, чтобы объявить императрицей вместо низложенного супруга, – Петр вдруг осознал ситуацию и даже хотел сначала приказать своим голштинцам занять оборону. Но по совету генерал-фельдмаршала Миниха он направился к Кронштадту, где был расположен многочисленный гарнизон, на который император возлагал большие надежды. Однако он опоздал. Гарнизон крепости уже перешел на сторону Екатерины и, как только императорская яхта стала приближаться, с берега заявили, что будут стрелять, если император не удалится. Яхта Петра повернула обратно.