Текст книги "Покаяние (СИ)"

Автор книги: Валентина Ad

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 7 страниц)

Слушать, как Анастасия противоречила собственным словам действиями, было интересно, но уже привычно. Фаина, улыбнувшись в душе, молча продолжила заниматься делом, как и все остальные.

– Сестра Анастасия, дом Господний не место что-либо кому-либо доказывать. Сюда приходят сестры, которым больше некуда идти, ибо познали они глубокое разочарование в мирской жизни. Либо наоборот еще за нашими стенами почувствовали они душевную потребность всецело служить Отцу нашему небесному. К нам приходят за помощью, а не селятся, словно в гостиницу. Мы все здесь на равных и никто не должен гнушаться любых послушаний, ибо делаем мы это не для кого-то, а для себя. «Трудящийся трудится для себя, потому что понуждает его к тому рот его». (Притчи 16:26) Зачем сестре Марие печь несколько лишних пирожков, чтобы насытить тебя? Зачем сестре Лукерье горбиться над очередной банкой варенья, чтобы зимой им лакомилась та, что все лето отлынивала от послушаний? Почему сестра Фаина исправно исполняет свои послушания, а сестра Анастасия палец о палец не ударив будет есть хлеб насущный?

– Потому что она дура! – выпалила Анастасия. – А издеваться надо мной вы не имеете права!

С этими словами у добродушной матушки Алевтины приоткрылся рот, а на лице выступил румянец. Матушка служила в Иулианиевском монастыре не один десяток лет и, начав с усердных послушаний на кухне, так здесь и осталась. В миру она была поваром, а в монастыре дослужилась до шеф-повара и администратора в одном лице – трапезницы. Она с любовью исполняла свой долг и вкладывала всю душу в работу. За ее искренность во всем, чем бы она ни занималась и что бы ни говорила, в монастырских стенах ее называли ангелом. Многим послушницам довериться в разговоре матушке Алевтине было проще, чем на исповеди у батюшки. Все сестры знали – матушка Алевтина не стала монахиней, она ею родилась, просто не в том месте и долго искала путь домой.

– Отец наш, прости дочь твою Анастасию, ибо не ведает она что говорит. Господи, прости дитя свое неразумное. – Матушка принялась креститься, а губы то и дело взывали к Господу.

– Настя, это перебор! – не выдержала Фаина и, отложив в сторону наполовину очищенную картошку, вступила в бой.

– Ох, ничего себе! – От неожиданности у Анастасии приоткрылся рот. – Посмотрите-ка кто заговорил, праведница наша! А где ваши манеры, сестра Фаина? Какая я вам Настя?

– Я обращаюсь к тебе так, как ты того заслуживаешь в данный момент.

– А я думала мы теперь навсегда сестры и все такое, а оказывается, все от момента зависит…

– Не дерзи, а принимайся за работу. – Фаина сделала несколько шагов в направлении швабры и ведра, предусмотрительно подготовленных другой послушницей. – Вот, принимайся исполнять свое послушание. Тебе матушка Алевтина не сделала ничего плохого, а из-за твоих выходок мы все можем пострадать.

Голос Фаины звучал громко и уверенно, так же, как в девятом классе, когда она красноречиво объяснила Наташке Курдюковой, почему та должна в свою очередь убираться в их общей комнате, а не дожидаться следующего дня, когда наступала очередь другой девочки. И ей тогда удалось вдолбить в голову одноклассницы всю степень ее не правильной позиции. Пусть и не только с помощью слов.

Матушка с ужасом в глазах, словно увидев надвигающийся конец света, продолжала молиться, но Фаина не собиралась уступать. Она готова понести наказание, если придется, но здесь и сейчас объяснит сестре Анастасие всю важность каждого послушания.

– Да плевать я хотела на всех вас! Тоже мне, нашла причину. Я не стану мыть полы и точка.

– В таком случае тебе стоит подумать о возвращении домой. – Твердо заявила Фаина. – Тебе нечего здесь делать и ты лучше меня это знаешь.

– Ха, вот ты опять прокололась, не такая уж ты и святоша, за которую тебя тут все держат. «Сестра Фаина то», «Сестра Фаина се», «Учитесь смирению и послушанию у сестры Фаины», «Сестра Фаина такая молодец, обета молчания не давала, а словами зря не разбрасывается, все время в молитве, все время…», «Не лезьте в израненную душу сестры вашей Фаины»… До ужаса надоело! Можно подумать ты тут одна бедная и несчастная. – В Анастасию будто сам дьявол вселился и хоть в жизни никогда не была она злым человеком, в эти минуты она излучала чистейшую ненависть ко всему и всем. – Но сейчас ты показала свое истинное лицо. Упрекаешь меня в невыполнении дурацких указаний, а сама забыла о главном – «И приходящего ко Мне не изгоню вон»! Это закон Иулиании. Меня никто не может отсюда выгнать, тем более ты!

– Вы, сестра Анастасия, правы, – совершенно неожиданно донеслось из-за двери, и тут-же повеяло холодом, – никто не в праве выставить вас за порог дома нашего.

– Матушка благочинная, благословите. – Практически в один голос поприветствовали все присутствовавшие на кухне послушницы, кроме Анастасии.

– Бог благословит. – Пораженными артритом пальцами рук матушка Варвара методично перебирала четки, голос же ее звучал уверенно и размеренно, как в прочем и всегда. – Никто не станет вас выставлять на улицу, ибо всякого нуждающегося в помощи мы готовы принимать в доме нашем. В нашем же уставе, если вы его достаточно хорошо изучили, за непослушания прописано достаточно наказаний. Сестра Анастасия, за отказ от послушания на кухне вы будете полностью отлучены от нее на три дня. Сестра Алевтина, кроме воды, этой послушнице отказывать в любой пище до моих дальнейших распоряжений. «Алчба ленивца убьет его, потому что руки его отказываются работать». Притч.21,25

– Да благослови вас Господь, благочинная. – Сестра Алевтина покорно склонила голову, а матушка Варвара, казалось, упивалась сим действом, радовавшим не только ее холодный глаз, а и такую же душу.

– «Гордость очей и надменность сердца, отличающие нечестивых, – грех». Притч.21,4 – уткнувшись в пол, прошептала Фаина. Она не провела десятки лет за изучением Библии и всяческих христианских книг, но некоторые, особо полюбившиеся цитаты, запоминались без усилий.

– Трудница Фаина, вы что-то сказали или мне показалось? – Брови благочинной съехались к переносице от чего и без того тучный неприятный облик стал еще злостнее.

– Нет, матушка благочинна, я просто повторяю Иисусову молитву, и только. – Все еще продолжая пялиться в пол, пролепетала Фаина. Она никогда не была трусливой, но меньше всего ей сейчас хотелось разделить наказание с заносчивой и избалованной Анастасией. «Пусть учится отвечать за свои слова сама, а я обязательно за нее помолюсь перед сном».

– Приступайте к своим послушаниям, сестры. А вы, сестра Анастасия, отправляйтесь в свою комнату и молитесь о своем спасении. Вымаливайте у Отца нашего спасения для своей души.

– С удовольствием! – Довольно выкрикнула Анастасия, а когда благочинная исчезла за дверью, пристально глядя в глаза матушке Алевтине добавила. – Я же говорила вам, что не буду вылизывать пол. Выкуси, трудница!

Средний палец руки был адресован Фаине, а злорадная улыбка, всем присутствующим. Громко хлопнув дверью, Анастасия исчезла.

Сестры Мария и Лукерья, тихонько захихикали. Фаина вернулась к огромной покинутой кастрюле наполовину наполненной картошкой. А матушка Алевтина вновь обращалась к Господу.

– Отец наш, прости дочь свою неразумную и наставь на путь истинный, – с нотками грусти проговорила матушка Алевтина и перекрестилась.

– Ей не нужен этот путь. Судя по всему сестра Анастасия давно выбрала для себя свой собственный и единственно правильный. – Фаина знала, что это не по библейски, но в тот момент ей ничуть не было жаль обреченную на трехдневную голодовку Анастасию.

– Она всего лишь глупая девочка, которая ничего в этой жизни не успела-то и увидеть. Сестра Анастасия просто не разобралась еще, что есть в нашей жизни черное, а что белое, и я буду молить Господа нашего, чтобы он помог ей все понять.

С первых дней своей монастырской жизни Фаина считала трапезницу Алевтину по-настоящему святым человеком, а то тепло в словах, с которым она оправдывала дурной нрав Анастасии, лишний раз подтверждал это. Добро шло из глубин ее сердца, а не являлось итогом многолетней монашеской жизни.

– Да, матушка, Господь всем нам поможет. – А ведь родная матушка тоже всегда оправдывала ее детские шалости и находила всякого рода проказам оправдания. Фаина громко и тяжело выдохнула. Быть истинной МАТУШКОЙ это, наверное, удел не многих.

3

В монастыре Фаина пробыла уже полгода, но у нее все еще не было своей кельи, она ее получит после испытательного срока, если по истечении года не передумает стать монахиней. Вместе с другими паломницами готовящимися к первому постригу Фаина проживала в уютном деревянном доме расположенном на территории монастыря. В этом «общежитии» раньше жили монахини, но когда желающих стало слишком много, они построили себе более просторный дом, каменный замок, но этот все еще продолжает служить добрую службу для будущих матушек.

Дом этот построен буквой «П». Жилые комнаты расположены в «рукавах» «П», по торцам выстроены величественные старинные камины, обогревающие большое помещение особенно холодными зимними днями. Соединял два достаточно длинных рукава иконостас, у которого каждая паломница в любое время могла предаться молитве. Часто именно у него, а не в собственной келье исполняли свои тысячи поклонов ослушавшиеся или оступившиеся сестры. Два раза и Фаина здесь просила у Господа прощение за непослушание.

Комната Фаины от иконостаса на расстоянии еще одной, а через две другие, у самого камина, проживала сестра Анастасия. По большому счету Фаине было все равно, с кем она разделяет крышу над головой, главное иметь возможность постоянно общаться с Богом. Но в свете последних дней, она не могла не задуматься о том, что, возможно, взбалмошная Настя занимает место, кому-то более необходимое, нежели ей.

Фаина чуть приоткрыла дверь, прежде чем лечь спать она собиралась помолиться перед большим иконостасом, а затем хоть на минутку взглянуть на пурпурное море. Из коридорного полумрака до ее уха донесся шепот:

– Дочка, на вот, держи. Здесь на целый день припасов хватит. Ты только на видном месте их не держи, а припрячь где-то. Завтра, ближе к вечеру, я занесу чего-нибудь свеженького.

– Не нужны мне ваши подачки! – раздался громкий голос Насти, за которым проследовал не менее убедительный звук захлопывающейся двери.

Фаина механически шагнула назад и тихонько прикрыла дверь в свою комнату. Подумать только, матушка Алевтина ради этой неблагодарной рискнула пренебречь не только уставом, но и приказом благочинной, а что она?

«Вот дрянь! – прозвучало в голове. – К ней со всей душой, а она…»

– Нет, я не стану сегодня за нее молиться. Пусть Господь ее прощает, а мне это, пока, не под силу. – Фаина перекрестила себя. – Прости меня, Отче.

Забыв о том, что хотела помолиться в холле, Фаина спешно покинула комнату и отправилась прямиком к обрыву.

– Вечер добрый, матушка. Как вы тут? Поди, скучаете без меня? – обратилась она к окаменевшей сидящей Иулиание. – Молчите? Что ж, тогда разговаривать буду, как всегда, я. Правда времени у меня в обрез, но я все же не могу отказать себе в вашем обществе. Боюсь, если благочинная меня заметит, мне в очередной раз не поздоровится. Но ничего, я уже начинаю привыкать. Лучше уж спину гнуть в поклонах, чем уснуть ни разу за день не полюбовавшись вашим Пурпурным морем.

В глубине души Фаина радовалась, что живет отдельно от монахинь, которым строго на строго запрещается прогуливаться по территории монастыря после девяти вечера. В девять время готовиться ко сну. В принципе «прогуливаться» сестрам запрещается всегда. Они должны либо выполнять послушания, либо молиться за души тех, кто не в состоянии сам это сделать; за всех, кто не знает, как это делать; за тех, кто отказывается верить в силу молитвы. А в так называемое время «духовного развлечения» они читают короткие отрывки из Евангелия и обдумывают его в свете современных реалий жизни. Так и выходит, слова «служить Господу» не несут под собой никакого другого смысла кроме самого прямого – СЛУЖИТЬ: утром, днем, вечером, и даже ночью.

Фаина готова служить, она без напоминаний и контроля согласна подарить весь отведенный ей век именно этому занятию, но отказать себе в маленьком исключении из многочисленных правил не могла. По крайней мере ПОКА.

Сидя рука об руку с каменной игуменьей, Фаина всегда чувствовала исходящее от постамента тепло, хоть это было невероятно. Иногда ей даже казалось, будто она слышит удары чужого, не своего, сердца. Это случалось тогда, когда на морском горизонте появлялась очередная одинокая лодка. В такие моменты она брала матушку за руку и произносила самые теплые слова успокоения. Она шептала их до тех пор, пока удары чужого сердца не становились едва уловимыми и, совсем скоро, исчезали вообще.

  В первый день своего знакомства с матушкой основательницей, Фаина не удержалась и расплакалась, изливая душу камню и орошая холодные монашеские колени слезами. И в тот миг, когда слез уже не оставалось, почувствовала, как кто-то легонько провел рукой по ее волосам, от чего она резко вскинула голову вверх. В тот самый миг она увидела огромную бездонную синеву глаз и две тонкие, стекающие по каменным щекам струйки. Тогда Фаина решила, что ей показалось, но после, она уже не могла отказать себе в удовольствии ощущать такое необходимое и важное материнское тепло, понимание и участие, исходившие от каменной Иулиании. Если бы у нее был выбор, она бы предпочла молиться и взывать к Господу рядом с матушкой Иулианией. Укутавшись в невидимое покрывало из добра и веры сотканное душой Иулиании, Фаина могла бы вечно наблюдать за прекрасным морским пурпуром.

С каждым днем проведенным в монастыре, слова Фаины, которыми она делилась с матушкой Иулианией, все меньше и меньше таили в себе боль. С каждым изъятым из глубин души наружу словосочетанием, Фаина чувствовала себя лучше. Ни одному живому человеку она не могла довериться на столько и ни один живой человек не понял бы ее так, как получалось это у безмолвной скульптуры. В холодном камне Фаина нашла больше тепла, чем в людях, с которыми ей приходилось общаться.

– … Вот так и получается, матушка, что Господь наш милостив ко всем, вот только все не желают проявить милость даже к себе подобным. – Сегодня Фаина делилась с настоятельницей впечатлениями о совсем недавнем прошлом, и ее рассказ подходил к концу. – Вы, скорее всего, отругали бы меня за подобные выводы в отношении сестры Анастасии… Хотя, что это я, вы вряд ли хоть когда-либо в жизни кого-то выругали. Вы для всех и каждого находили нужные слова и всегда всех и все понимали. А я вот, пока, так не умею. Но я буду стараться. Обещаю вам, матушка, вскоре вы увидите во мне перемены. Я смогу принять смирение, как образ жизни. Я сумею примирить все свои мирские страсти. «За всякое праздное слово, какое скажут люди, дадут они ответ в день суда: ибо от слов своих оправдаешься, и от слов своих осудишься» (Матф. XII, 36-37). Так что, простите меня, но я вынуждена вас покинуть для молитвы. Я буду молиться всю ночь. И за Анастасию тоже.

Фаина в последний раз взглянула на необычайно красивое море. Оно было умиротворенным и спокойным, как сама Иулиания, которая, казалось, своим пристальным взглядом погрузила воду в крепкий сон. В багровом небе изредка пролетали непривычно молчаливые чайки, не нарушая идеальную тишину чарующего вечера своими голосами. Вдалеке мелькали спины дельфинов, выбравших для своих забав самый огненный участок моря. В воздухе витал блаженный аромат морской жизни готовившейся к ночному покою. Набрав полную грудь этой самой жизни, Фаина вынуждена была променять все земные красоты на четыре холодные стены, чтобы в уединении предаться молитве и сну.

***

Аллея, проходившая сквозь объятия ярко-малиновых роз сводящих с ума своим ароматом, неоднократно была последней прелестью, которую Фаина видела перед сном. Именно этой тропой она старалась незаметно вернуться к себе, отказываясь понимать, как любование цветами и наслаждение их ароматом может отразиться на ее непоколебимой вере. Она любила все послушания связанные с уходом за монастырским садом, клумбами, или небольшим парком. Даже когда в конце дня она не чувствовала собственного тела от сумасшедшей дневной нагрузки, Фаина все равно благодарила Всевышнего за возможность поработать на природе.

Полностью погруженная в состояние блаженства, Фаина торопливо перебирала ногами. Еще несколько шагов и кусты роз, служившие отличным укрытием от посторонних глаз, заканчивались, но это была лишь половина пути. Всякий раз в конце аллеи Фаина останавливалась и прежде чем выйти на открытую местность, три раза читала про себя «Отче Наш». Этот раз не стал исключением.

Взглянув в чистое вечернее небо, словно пытаясь разыскать в нем того, к кому ежедневно по сотне раз обращалась, Фаина прикрыла глаза. Ладошки тут же сложились друг к дружке на уровне груди. В голове прозвучали первые слова: «Отче Наш, Иже еси на небесах…», но закончить свой ритуал в этот раз ей было не суждено.

Она никак не могла сосредоточиться на произносимых словах. Слух Фаины вдруг стали раздражать непонятные звуки доносившиеся со стороны небольшой альтанки укрывшейся среди цветочной красоты. Широко распахнув глаза, Фаина замерла на месте пытаясь понять – что это?

Звук напомнил старые детские качели, которые стояли в их дворе, и на которых в раннем детстве так любила качаться маленькая Фая. Но это было исключено, никаких детских площадок в их монастыре не было. Затем подсознание выдало картинку, на которой ее одноклассник Васька Слепаков пытается оторвать от школьного забора доску, чтобы хоть на несколько минут очутиться по ту сторону интерната и почувствовать себя человеком, а не заключенным. Но старенький, зато крепкий гвоздь, на котором держалась доска, без боя не сдается, а грозно пищит и кряхтит. Эти звуки из детства хоть и напоминали тот, который Фаина слышала теперь, все же заметно отличались. Когда же непонятный писк и поскрипывание сменились приглушенным стоном и подобием рычания, человеческое любопытство полностью завладело рассудком Фаины. Не заметно для самой себя ноги и уши привели ее в нужном направлении.

– Ооо… Ооо… Да… да… Ммм…  – Максимально тихо и незаметно Фаина подбиралась к альтанке, и чем ближе она находилась тем отчетливее становились звуки. – Ммм… Ооо…

Яркие краски цветов хорошо выполняли роль плотного портьера, но все же не идеально. Стоило Фаине немного напрячь глаза, как ее взгляду приоткрылась картина, которую на этой территории она точно не должна была увидеть. В радиусе нескольких десятков монашеских угодий этого не должен был видеть никто, но так уж вышло…

Облокотившись о внутреннюю скамейку альтанки, в полусогнутом состоянии схватившись обеими руками за резные стенки, постанывала девушка. Ее юбка была закинута на спину. Ее грудь то обнажалась, то пряталась в прядях волос. Ее волосы с каждым толчком то и дело рассыпались по полуобнаженным плечам. Она ритмично пошатывалась от движений, активно создаваемых пристроившимся к ней сзади мужчиной. Одна рука незнакомца ласкала верхнюю часть ее тела, другая утопала у нее между ягодиц.

 Девушка откровенно наслаждалась почти звериным совокуплением. От собственных ощущений блаженства она  опрокидывала к небесам голову, а ее рот издавал удовлетворенный стон. В какой-то момент застонал и мужчина.

Фаине резко сделалось нехорошо. В голове смешалось прошлое и настоящее. Увиденное, коснулось самых болезненных струн ее души. Она почувствовала, что сейчас вырвет. Судорожно пытаясь сообразить в какую сторону стоит бежать, она быстро удалялась от альтанки, в которую с этого момента для нее путь закрыт.

Прикрывая рот обеими ладонями, Фаина металась по аллее. Она чувствовала как содержимое ее желудка достигло горла и вот-вот выплеснется наружу. Она знала – это неизбежно, но все равно не могла решиться сделать это прямо посреди чудесной аллеи. Заприметив за территорией аллеи скамейку, Фаина бегом ринулась к ней.

– Трудница, вы не находите, этот вечер идеально подходит для длительной и беспрерывной молитвы? Что если эту ночь вы проведете на свежем воздухе, раз вам не сидится в своей комнате? Будете смотреть на звезды стоя на коленях перед задним фасадом монастыря, расписанным иконами и молитвами… Думаю, вам понравится.

Голос благочинной прозвучал словно гром среди ясного неба. Фаина вздрогнула, но не смогла ни подняться со скамейки, ни даже поприветствовать матушку. Ее в очередной раз стошнило в урну, стоявшую рядом.

– Господи Иисусе!!! – благочинная всплеснула в ладони. – Фаина, что с тобой?

Матушка в ту же секунду присела рядом, и пока Фаина прощалась с желудочным соком, та аккуратно подхватила несколько прядей ее волос выбившихся из под платка.

– Отче наш, Иже еси на небесех! Да святится имя Твое, да приидет Царствие Твое, да будет воля Твоя, яко на небеси и на земли… – Благочинная принялась взывать к Господу, но не долго. – Фаина, может скорую помощь вызвать?

– Не стоит. Мне уже легче.

– Я бы так не сказала. – Недоверчивые холодные глаза внимательно всматривались в слегка позеленевшее лицо.

– Нет. Правда. Я сейчас же пойду к себе, если позволите.

И только сейчас до Фаины начали доходить сразу несколько откровений. Первое – благочинная впервые обратилась к ней по имени, а не «трудница»; второе – она проявила заботу; и третье – изначально матушка Варвара обратилась к ней с предложением провести ночь в молитве стоя на коленях на улице. Все это заставило Фаину собраться и выбросить из головы лишнее.

– Матушка благочинная, благословите и простите. – Фаина понимала, что изменения в матушке Варваре лишь сиюминутная слабость спровоцированная неожиданностью, и дабы не остаться на ночь на улице, нужно было действовать очень быстро, позабыв обо всем остальном. – Простите, что нарушила устав, но полностью отдавшись вечерней молитве, мне вдруг стало очень плохо. Голова вдруг закружилась. Живот стало сводить невыносимо. У себя в комнате я начала задыхаться. Только поэтому я оказалась здесь и сейчас в таком виде. Я искала спасения на свежем воздухе и, похоже, мне только сейчас стало намного легче. Простите меня, матушка.

– Странно, конечно, ведь кроме вас, трудница, никто сегодня не жаловался на плохое самочувствие. Отравиться трапезничая вы точно не могли, если не грешили тайным чревоугодием? – Она подозрительно взглянула на Фаину, которая отрицательно закивала. От заботы в голосе благочинной ничего не осталось, он вновь напоминал унылую зимнюю стужу.– Пища не приближает нас к Богу: ибо, едим ли мы, ничего не приобретаем; не едим ли, ничего не теряем. (1Кор.8,8)

– У меня достаточно грехов, матушка благочинная Варвара, как у многих, но чрезмерная любовь к пище никогда не являлась одним из них.

– Я верю тебе, трудница. Значит, Отец наш небесный сотворил с тобою подобное чревоизвержении с какой-то целью. Он что-то хотел вложить в твою душу и сердце, подобным образом, но ЧТО, ведомо только ему. Отец небесный никогда ничего не делает ради забавы. Для того чтобы это понять тебе нужно время и я предоставлю тебе его. Эту ночь ты проведешь не на свежем воздухе, а в своем доме у центрального иконостаса. Ты должна молиться всю ночь. Когда поймешь ради какого блага Господь испытывал твой организм, я разрешаю тебе возвратиться в свою комнату и отойти ко сну.

– Хорошо, матушка. Благословите.

– Бог благословит.

Фаине хотелось возразить. Ей хотелось прокричать прямо в тучное лицо благочинной, что она и без того знает о причинах своего «чревоизвержения» и указать в ту сторону, где зародилось ее плохое самочувствие. Ей хотелось прокричать, что она не заслуживает наказаний, а совсем рядом происходят вещи намного ужаснее, чем ее вечерняя прогулка. Она многое могла бы сказать матушке, да вот только язык не повернулся. То, что происходило в альтанке, не ее заботы и не ее проблемы. Каждый волен идти по жизни своим путем. Благочинная права, Господь никогда ничего не делает просто так, для забавы.

4

Благочинная испарилась, а Фаина, уже никуда не спеша, продолжила свой путь домой. Когда она оказалась в слабо освещенном коридоре своего дома, и ее глазам открылось многообразие святых образов небольшого иконостаса, в памяти всплыли слова Насти – «Сделаю вид что у меня в голове одни молитвы или лоб на пятом поклоне расшибу и дело с концом!».

– Нет, я здесь не для кого-то, а ради собственного спасения.

Отмахнувшись от соблазна пойти в свою комнату, Фаина послушно принялась перебирать в голове молитвы. Около получаса она тщетно пыталась слиться в своих словах воедино с Господом, но из памяти никак не стиралась отвратительная картинка чьего-то совокупления. Всякий раз как Фаина прикрывала глаза, пытаясь сосредоточиться на произносимых словах, она видела женское лицо искаженное удовлетворением. Когда же в желании избавиться от навязчивого образа поднимала веки, образ любовников сливался с ликами святых, изображенных на бесчисленных иконах.

На одной из попыток прочтения молитвы Фаина решила прекратить все это. То, что выдавало ее сознание, было гораздо греховнее того, за что ее решила наказать благочинная. Бог поймет ее и простит. Глядеть на распятого Иисуса рядом с ликом которого ритмично покачивалась обнаженная женская грудь, или на руках у Девы Марии разглядеть силуэт обнаженной мужской ягодицы, было выше ее сил. Фаина чувствовала, что ее вот-вот нагонит новый приступ рвоты. Она больше не могла издеваться над своим организмом ни физически, ни духовно. Да простит ей Господь слабость, но она решительно вознамерилась прекратить все это. Лежа в собственной постели ей будет значительно легче отключить поврежденное сознание, да и подсознание тоже. Обо всем случившемся лучше вообще забыть и начиная с завтрашнего утра никогда не вспоминать.

– Ну как, понравилось? – стоило ей сделать шаг в сторону от иконостаса, как за спиной послышался колкий женский голосок.

Фаина обернулась. Будто острая спица клубок тугих нитей ее сознание пронзило очевидное – в альтанке была та, которая окликнула ее. Фаина молча всматривалась в растрепанный облик сестры Анастасии. В вечерних сумерках она могла лишь догадываться кто есть кто, но сейчас все стало ясным как божий день. Те шикарные локоны, стоны, и искаженное экстазом лицо, принадлежали именно Насте. «А кому же еще?» – с иронией прозвучало в мозгу.

– Что молчишь, вижу, что понравилось.

Легким движение головы Настя отправила опускавшиеся на грудь густые пряди волос за спину. Ее руки теребили вишневого цвета косынку, предназначение которой покрывать голову, а не выполнять роль эспандера. Ее губы расплывались в довольной улыбке, которую Фаине безумно захотелось соскрести с неприятной ей физиономии.

Фаина все еще продолжала молчать, от пережитого одного за другим шока, ей даже показалось, будто способность произносить слова она утратила навсегда. Глаза Насти же довольно сверкали, а губы продолжили выплескивать очередную порцию яда, которого, как оказалось, в ее маленьком организме было в избытке.

– Знаю, это была ты. Можешь не убеждать меня в обратном. – Настя приблизилась к Фаине так близко, что та моментально ощутила сильнейший запах спирта, секса, и никотина, и автоматически попятилась. – Что, не нравится аромат свободы? Не верю.

– Настя, ты пьяная и у тебя на лице написано, чем совсем недавно ты занималась, и это далеко не молитвы. Мой тебе совет, спрячься в свой комнате как минимум до завтрашнего утра, а то ведь не поздоровится. – Без тени жалости, холодно и сухо, отчеканила Фаина, проигнорировав глупые вопросы Анастасии.

– Ой ты боже мой! Надо же, меня накажут! Боюсь, боюсь, боюсь!

– Настя, я серьезно.

– Я тоже.

В страхе больно упасть на пол, Анастасия отступила от Фаины и, прислонившись спиной к стене, тихонечко сползла по ней разместив свое «мягкое место» на твердой монастырской плитке.

– Знаешь, я ведь от многого в этой жизни могу отказаться… Еда, вода, деньги, друзья и всякая подобная хрень… А вот от хорошего секса – НИКАК. Мне нравится, когда меня трахают. Да всем нравится.

– Не берись отвечать за всех, – почти зло проговорила Фаина.

– А что, хочешь сказать ты и в этом плане пример целомудрия? Неужели за то время что ты здесь томишься ни разу не хотелось чтобы тебя хорошенько отделали, ммм? – Настя прикрыла глаза и, насколько это позволила стена, запрокинула назад голову. – Так, чтобы земля из под ног и дух перехватило… Так чтоб искры из глаз и…

– Прекрати! Заткнись! – Фаина задрожала от воспоминаний, которые ненамеренно пробудила в ней Настя.

Она думала, ей удалось все забыть, но… Она слишком хорошо помнит и как уходила из под ног земля, и как ей не хватало воздуха и … Она помнила все, отчего захотелось завыть и сбежать в свое логово и больше никогда-никогда не высовывать из него нос.

– Эй, чего это ты? – Пьяная Настя ничего не понимала, но то, что слова Фаины прозвучали с безумным надрывом, она не смогла не заметить даже в таком состоянии. – Что я такого сказала? Здесь все этим занимаются. Некоторые, между прочим, ради качественного секса без обязательств и идут в монахини.

Фаина на физическом уровне ощущала как превращается в стоящий на жерле вулкана чайник. Свисток ей уже сорвало. Крышу вот-вот. А если она задержится возле этой девахи еще хоть на минуту – произойдет реальное извержение и не факт, что оно обойдется без жертв.

– Знаешь что, маленькая дрянь, – тут уже подошла очередь Фаины прижать к стене Настю и, дыша ей прямо в ухо, выложить все, что накопилось за последние несколько дней. Потом она обязательно попросит у Господа прощение за все сказанное, и даже сама себя накажет тысячей поклонов или голодовкой, но она выскажется. – Ты развязная, избалованная, безмозглая уличная девица, которую мать не зря хотела отправить на воспитание. Ты эгоистичная дрянь и если тебе захотелось острых ощущений, советую сменить наш монастырский устав на другой – колонии строгого режима. Что-то мне подсказывает, там тебе будет гораздо комфортнее. С сексом точно проблем не будет. Еще…

Плотину прорвало, и остановить изливающийся из себя поток было не в силах Фаины. Немного переведя дух, она продолжила с тем же огнем и яростью:

– … Еще, не суйся ко мне ни со своими исповедями о несчастном богатом детстве, ни с рассказами о любовных похождениях, ни даже с предложениями совместно помолиться. Забудь о моем существовании и дай мне спокойно жить, так, как было все шесть месяцев, пока тебе вдруг не пришло в голову со мной подружиться. Я уже знаю зачем ты здесь, поверь, у меня кардинально противоположные мотивы и если ты от меня не отвяжешься я буду вынуждена рассказать о твоем поведении игуменье. Она-то уж точно не потерпит разврата у себя под крышей. Занимайся здесь чем хочешь, вот только оставь в покое меня!