Текст книги "Покаяние (СИ)"

Автор книги: Валентина Ad

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 7 страниц)

                                     ЧАСТЬ ПЕРВАЯ.

                                       ПОКАЯНИЕ

Второе послание к Коринфянам

 Лжеапостолы, лукавые делатели, принимают вид Апостолов Христовых. И не удивительно: потому что сам сатана принимает вид Ангела света, а потому не великое дело, если и служители его принимают вид служителей правды; но конец их будет по делам их.

 (2 Кор. XI, 13-15)

Придите ко Мне все труждающиеся и обремененные, и Я успокою вас (Мф. 11, 28)

   Забившись в прохладный угол кельи, Фаина отказывалась верить в происходящее. Она ощущала как бесконечный страх, словно воск церковных свечей, разливается по ее телу, моментально застывая в жилах. Она чувствовала себя загнанным в угол зверем, таким же беспомощным, как та самая крыса, которую всего несколько дней назад ей посчастливилось обнаружить в монастырском амбаре. Преднамеренно отвернувшись на каких-то пару минут Фаина знала, что больше не увидит черные глаза-бусинки. Так и произошло. Тогда она пожалела испуганное животное и милостиво дала уйти. Дадут ли ЕЙ хоть какую-то возможность исчезнуть?

   Из противоположного угла на нее глядели пугающие, изголодавшиеся, сумасшедшие, не человеческие глаза. Расстояние в несколько шагов не помешало рассмотреть бездонные черные дыры, окутанные в красный дьявольский цвет. Сверлящие ее, они были наполнены самой кровью.

   «Этого не может быть. Этого не может быть. Этого не может быть…» – проносилось в голове, а губы шептали только ей слышные слова:

   – Отче наш, Иже еси на небесах! Да святится имя Твое, да придет Царствие Твое, да будет воля Твоя…

   – Не бойся, дочь моя, не бойся. Господь с нами. Он здесь. Верь мне.– Слова доносившиеся из уст отца Николая, обычно дарующие успокоение, в этот раз звучали зловеще.

   Фаине было не важно, что проговаривают ссохшиеся старческие губы, спрятанные в густую белоснежную бороду, величественно спадавшую на грудь, она ничего не слышала. Ее пугала интонация. Ее пугала картинка. Ее пугал предопределенный исход. Но больше всего ее пугало то, что где-то она уже это слышала. Когда-то, она уже видела подобный взгляд. Совсем недавно она готова была стать сбегающей крысой, но тогда ей не дали такого шанса.

   – …и на земле, как на небе. Хлеб наш насущный дай нам на сей день… – Прижав к груди колени и крепко закрыв глаза, перебирая дрожащими пальцами четки, Фаина лихорадочно продолжала взывать к Господу.

   – Дочь моя, что ты там шепчешь? Али не молитовку какую? – Старик, ощущая всю полноту власти и предвкушая радость от предстоящего грехопадения, довольно улыбаясь, медленно приближался к своей жертве.

   – …и прости нам долги наши, как и мы прощаем должникам нашим, и не введи нас в искушение, но избавь нас от лукавого. Ибо Твое есть Царство и сила и слава во веки веков. Аминь. Аминь. Аминь.

   Закончив, Фаина осенила себя крестным знамением и вновь принялась повторять все те же, спасительные строки. Не может Господь, приведший ее в свой дом всего полгода назад, оставить ее в этот страшный миг. «Господи, не отвернись от меня в этот раз. Помоги!».

   – Отче наш, Иже еси на небесах...

   – Ммм, молитва все же. – Отец Николай подошел впритык и немного наклонился. Фаина отчетливо ощущала на собственной голове тяжесть свисавшего с его шеи позолоченного креста. – Да полно те, дочь моя, тревожить отца нашего попусту, он ведь и так рядом. Даже ближе, чем ты думаешь, – многозначительно протянул священник.

   Руки батюшки вмиг сорвали с головы Фаины черный ситцевый платок, который совсем недавно выдала ей настоятельница Леонида, и принялись жадно ощупывать каждый волосок, аккуратно освобождая его из тугого хвоста. Фаина слышала, как священник ненасытно вбирает в себя запах ее волос, как громко в эти секунды он наполняет свое тело кислородом, но не спешила что-либо предпринимать, все еще надеясь на Спасителя и чудо.

   – Фаина, дочь моя, верю ты помнишь самое главное правило дома нашего? Помнишь, чему учила тебя наставница Леонида? – Отец Николай, казалось, утратил рассудок. Закрыв глаза, он то и дело растрепывал волосы перепуганной до смерти девушки. Он забыл о своем боге, сейчас он полностью был во власти дьявола. – Послушание, не так ли? Дочь моя, сможешь ли ты быть монахиней, напрямую зависит от соблюдения именно этого закона. Так ты готова быть послушной?

   Почему прежде она не замечала, как противно звучит голос этого мужчины?

Готовая дать достойный ответ, Фаина распахнула глаза иии… Она была готова сразиться с демоном овладевшим батюшкой. С помощью двух смертных грехов она собиралась победить третий, отстоять себя, но осеклась. Праведный гнев и гордыня, уступили кротости и смирению, когда прямо перед своими глазами она увидела распятого Иисуса.

   В миг, когда Фаина готова была принести в жертву полгода усердных монастырских стараний и дать отпор батюшке, по носу ей ударило тяжелое распятие. Раскрыв глаза, она увидела Иисуса распятого на кресте. Золотое украшение было большим, но не на столько, чтобы в мельчайших подробностях разглядеть вовсе не золотое лицо распятого. Но ей это удалось.

   Фаина не увидела боли или отчаяния, зато прекрасно видела смирение и готовность принять то, чего жаждал осатаневший народ. На мгновенье ей показалось, будто она видит, как с ладоней Иисуса капает кровь, а терновый венец с каждой секундой все глубже и глубже впивается в голову. Затем она будто перенеслась в тот самый день и час, когда происходила эта казнь. Она видела озверевшую толпу скандирующую – «Распни его! Распни!». Она имела возможность взглянуть на Пилата, глаза которого отказывались смотреть на свои деяния. Она увидела ЕГО. Но главное, она ЕГО услышала:

   – Отче! Прости им, ибо не знают, что делают!

   С этими словами дурман развеялся. Фаина вернулась в реальность и видела уже не только распятье, а и брюхо, впирающееся в собственную голову; а еще продолжала слышать отвратительные звуки издаваемые носом отца Николая.

   – Отче! Прости ему, потому что он не знает, что делает! – Выкрикнула Фаина и вновь закрыла глаза готовая принять то, что уготовил ей Господь…

1

Дни в Иулианиивском женском монастыре протекали спокойно. Он, казалось, был не подвластен ни временным канонам, ни природным капризам. Каждый новый день был как две капли дождевой воды похожим на предыдущий и если бы не устав, строго прописанный по часам, никто бы из служащих в нем монахинь не задумывался о том, что показывают стрелки на часах мирян и их настенные календари.

В водах Пурпурного моря, на острове Святой Иулиании, скрылся от мирских глаз Иулианиивский женский монастырь. На этом куске суши, обнятом со всех сторон водой, все носило имя Иулиании, женщины, которая основала эту святыню в X – XI веке. Точно никто и не вспомнит, когда именно это произошло, и в исторических источниках нет таких дат. Единственным достоверным источником были, есть и остаются стародавние сказания, которые гласят:

   «На побережье прекрасного безымянного моря, проживала большая дружная семья. Муж, жена, и пятеро сыновей. Эта семья не была чем-то примечательна, выживала за счет рыбьего промысла да тяжкого физического труда, как и все в этой стороне. Но однажды все изменилось. Когда муж с сыновьями ушел в море и больше не вернулся, верная жена его Юлиания, от горя утратила рассудок (так посчитали люди). Она днями бродила по берегу, окрикивая своих сыновей. Ее глаза не просыхали от слез. Ее черные, как сажа волосы, вмиг стали белыми, как пепел.

Долгие месяцы пропадала она у моря, и со временем никто уже не обращал внимания на обратившуюся в нищенку старую не по годам женщину. А потом, вдруг, ее не стало. Никто не знал точно, куда девалась старушка с безумными глазами. Но люди решили, ее приняло к себе море, и вскоре почти позабыли о ней.

В один из дней заезжий чужанин сообщил местным жителям, что неподалеку, оказывается, есть живописный остров, а на нем высокая скала, а на скале ветхая хижина в которой живет одинокая старушка. Женщина представилась ему Иулианией и не отказала в приюте, ночлеге и еде.

Он был потерян и несчастен. Горе толкнуло его искать успокоения в чужих краях. Он поделился со старушкой своей бедой о том, что потерял любимую, что она предала его и покинула, и теперь он не знал, как жить дальше. На что Иулиания ему ответила:

– Я, прожила не долгую, но счастливую жизнь со своим мужем. Я родила ему пятерых крепких сыновей. Я воспитала их добрыми и порядочными людьми, и это море забрало у меня их всех. Вот что значит ПОТЕРЯТЬ. Я же не посмела оставить этот мир и последовать на дно морское. Во мне до сих пор треплется надежда, что Бог не дал им погибнуть и рано или поздно вернет мне моих мальчиков. Я отправилась в путь. Покинула наш дом и в надежде увидеть их заблудшую лодку побрела по канве побережья. Ноги сами привели меня на этот остров. Теперь мне не нужно бродить по берегу. С этой горы я могу видеть морскую гладь лучше, чем когда-либо. Часто, когда в лучах заходящего солнца вода становится пурпурной, я вижу одинокую лодку и молю Господа о спасении странствующих в ней душ. Я прошу у Господа счастливой доли для заблудших и прошу указать им верный путь домой. Я молю Господа и о своих мальчиках, где бы они ни были, чтобы он не оставил их в беде. Вот что значит – ЛЮБОВЬ. А то, что милая твоя, променяла тебя на другого… Радуйся, что не в тяжкий час и не в облике твоей законной супруги. Господь вовремя раскрыл тебе глаза. Будь благодарен ему за это. А настоящую судьбу свою, уготованную тебе отцом нашим, ты еще встретишь и забудешь о печалях своих, словно ничего и не было. «Возложи на Господа заботы твои, и Он поддержит тебя. Никогда не даст Он поколебаться праведнику». (Пс. LIV, 23)

Услыхав такой рассказ, многим из бывших соседей Юлиании захотелось увериться в том, что путник не придумал все это, но долгое время никто не решался. Люди боялись не хуже черта куска суши омывавшегося со всех сторон водой, соединенного с побережьем лишь ветхим мостом. Но когда чужестранец обосновался на их землях, и совсем скоро соединил свою судьбу с судьбой их местной богобоязненной красавицей, народ решил строить новый мост, чтобы отыскать в доме у Иулиании подсказку и для своей доли.

Спустя какое-то время, море нарекли Пурпурным, как привыкла называть его Иулиания. А скромная лачуга Иулиании вскоре превратилась в пристанище таких как она женщин, ищущих помощи и поддержки у Господа и молящихся за спасение всех, без исключения душ.

Женщины, посвятившие свои жизни вере, много молились и трудились, и вскоре лачуга превратилась в добротный дом. Дом, в настоящую крепость. Небольшая женская община постепенно расширялась и пополнялась новыми сестрами.  Крепость, со временем выросшая над водами Пурпурного моря, в народе стала называться монастырем. Остров же совершенно справедливо получил имя той, которая придала ему святости и обернула пустующую землю в место паломничества многих верян.

Матушка Иулиания прожила долгую жизнь и оказала в стенах своего монастыря помощь и пристанище многим. Но, после ежедневной вечерней молитвы, сидя на краю обрыва, наблюдая своим зорким глазом за пурпурными водами, она не переставала ждать своих мальчиков.

Еще при жизни Иулиании, на главных дверях ее монастыря появилось несменное приветствие – «Человек приходит в монастырь, чтобы уврачевать свою душу. «И приходящего ко Мне не изгоню вон»» (Ин. 6:37). А после того как наставницы не стало, ее похоронили на том самом месте где просиживала она ночи напролет в ожидании милости божьей.

Со временем сестры построили в ее честь надгробный памятник, чтобы их матушка, все так же сидя на скамейке, даже в каменном обличье легко и безмятежно могла наблюдать за пурпурными водами моря в поисках своих заблудших мальчиков».

С тех пор, как над Пурпурным морем поселилась одинокая женщина с надеждой в сердце, миновало не одно столетие. В монастыре менялись настоятельницы, пополнялись ряды послушниц, находили последнее пристанище многие монахини. Монастырь разрастался, изменялся, как и законы внутри него, да и вне его. Незыблемым и несокрушимым на этой территории остались только три вещи – мост, надпись на воротах и надгробье святой игуменьи Иулиании.

Фаине безумно нравилась история ее нового дома. Она любила наблюдать за спокойным или бушующим морем, выбирая для этого то самое место, где когда-то восседала матушка Иулиания. А иногда, когда небо было особенно пурпурным, ей удавалось увидеть ту самую одинокую лодку с заблудшими душами, и она спешила за них помолиться. Но это случалось не часто, времени любоваться живописными пейзажами у нее практически небывало. Так же, как и у всех остальных сестер.

– Трудница Фаина, не желаете заняться своими непосредственными обязанностями? – Матушка Варвара, как обычно, появилась из ниоткуда. Она одарила Фаину сидевшую у подножья памятника игуменьи ледяным взглядом, заставляя девушку неприятно ежиться.

– Матушка Варвара, я только-только присела…

– Господь и без твоих оправданий знает, когда ты присела. Для него важнее другое – когда ты возьмешься за работу? Море от тебя никуда не денется, трудница, а вот за огородом нужен постоянный уход, иначе зимой мы будем лакомиться не солеными огурчиками да маринованными помидорками, а морем. Тебе все ясно, трудница?

– Да, матушка.

– Не матушка, ааа…

– Да, матушка благочинная, я все поняла и с радостью продолжу выполнять свои обязанности. Простите и благословите. – Фаина встала и покорно склонила голову для благословления.

– Не с радостью, а с Господним благословением. А за то, что ослушалась, тысяча земных поклонов. Чтоб неповадно в следующий раз было. Они пробудят в тебе дух покаяния и смирения, и научат покорности воле Божьей как благой и совершенной.  – Ледяные глаза матушки довольно сверкнули, а подбородок гордо взлетел вверх. – Я благословляю тебя, трудница, а Господь простит всем.

Длинные монашеские одежды разлетелись в разные стороны, словно крылья, когда матушка Варвара оставляла Фаину. Ряса монахинь по сути своей символизирует крылья ангела, вот только Фаине показалось, что от нее улетает черный ворон.

В январе будет год, как Фаина переступила монастырский порог, а за те шесть месяцев, что остались за плечами, она ни разу не слышала от матушки Варвары ни одного доброго слова. Кроме как «трудница» она ее никак не называла, но ко всем другим всегда обращалась «сестра». Фаина искренне не понимала отчего к ней такое «особое» отношение, ровно как и того – как женщина с неприятным, застывшим в злобе лицом, могла стать монахиней. Зачем женщину с леденящими синими глазами и голосом похожим на зимнюю стужу, наделили властью наставлять на путь истинный жаждущих спасения и божьей помощи? Она многого не понимала в монашеской жизни, но изо всех сил стремилась научиться, тем самым приблизить время своего первого пострига.

– Что, опять ворона клевала? – услышала Фаина, стоило ей возвратившись на огород нырнуть в густые огуречные косы.

– Прости, сестра, не расслышала? – разогнув спину, рядом с собой она увидела с аппетитом жующую молоденький огурец такую же трудницу, как сама, сестру Анастасию.

– Ну, если не расслышала, я повторю. – Выбросив через плечо наполовину съеденный огурец, Анастасия принялась за второй. – Ворона, говорю, доставала?

– Нет.

– Как «нет», если все монашки видят что «да»? Думаешь, никто не заметил, что благочинная наша по отношению к тебе совсем даже не благо учиняет? Тоже мне… Она ведь даже не заместительница игуменьи, а строит из себя!..

– Она просто учит меня тому, ради чего все мы здесь – беспрекословному послушанию, вот и все.

Фаине был не приятен этот разговор. В глубине души она улыбнулась сравнению матушки Варвары с вороной, но тут же пообещала себе, что уже сегодня перед сном, когда будет исполнять получившее ранее наказание, вымолит у Господа за это прощение.

Общение трудниц сурово запрещено уставом, но деваться от сестры Анастасии было некуда. Сестры должны непрерывно молиться, не допуская земных мыслей и воспоминаний о своей мирской жизни, а не делиться мнениями и впечатлениями, что-то обсуждать и на кого-то жаловаться. Но Анастасию, с легкостью нарушавшую один за другим пункты монастырского устава, было не остановить.

– Да что ты?! А чего ж она меня не поучает, а?

«Бесполезно это, ты вряд ли когда-либо оденешь рясу» – пронеслось у Фаины в голове.

– Не могу знать. Может потому, что у тебя и без наставлений все получается?

– Ха-ха, смешно, – сестра Анастасия состряпала рожицу. – А может, потому что знает страшную тайну? Я ведь и послать могу далеко и надолго.

– Может.

Опустив глаза вниз, Фаина припала к земле. Она старательно выбирала огурцы, в надежде, что сестра Анастасия оставит ее в покое. Ей было ни к чему получить еще тысячу, а то и больше поклонов, в наказание за не богоугодные беседы, да еще в такой мирской манере.

– Да брось ты ерундой заниматься, огурцы ведь никуда не денутся, как и все остальное вместе с этим гребаным монастырем. – Анастасия зло пнула ногой почти доверху наполненное лукошко Фаины.

Огурцы рассыпались в разные стороны. Фаина, молча, принялась укладывать их на место повторяя про себя Иисусову молитву, ставшую второй, после «Отче Наш…», которую она выучила. Это непрестанная молитва, которую можно и нужно повторять в любое время, при любых обстоятельствах, и которая всегда должна жить в сердце и душе любой монахини.

– Фая, неужели тебе в самом деле нравится прислуживать? Нас ведь здесь за рабов держат, а не за людей? – не унималась Анастасия.

Выровняв спину, Фаина все же рискнула продолжить разговор и хоть немного понять ту, которая к Господу была не ближе чем Антихрист.

– Если ты не готова, как ты говоришь «прислуживать», тогда не могу понять, что ты здесь делаешь? Мы вольны вернуться в мир в любое время. Как ты попала в эти стены, а главное – зачем?

– Хочешь знать? – загадочно улыбнулась Анастасия. – Баш на баш. Давай мне свою историю, тогда услышишь мою.

По лицу Фаины моментально пробежала тень страха, стоило ей услышать подобное. Вот уже полгода она пытается забыть эту «свою историю», которая привела ее сюда. Шесть месяцев она дни и ночи напролет старается наполнить свою душу Господом. Двадцать пять с половиной недель она просит у Бога прощение за ненависть в душе, с которой пришла сюда, и неустанно молится за спасение душ грешников, причастных к ее бедам. Сто семьдесят семь дней она самой себе не разрешает возвращаться в тот страшный день, который изменил ход всей ее жизни. Даже на священной исповеди она так и не смогла до конца открыть сердце священнику, а Анастасия вот так беспардонно и легко хочет узнать ЕЁ историю?

– Нет, свою историю я тебе не поведаю, прости. Если не хочешь, можешь не отвечать и на мои вопросы. Давай лучше делом займемся, а то ведь матушка Варвара в любую секунду может нас навестить. – Фаина в очередной раз принялась искать спасения среди зеленых колючих листьев. Не ее это дело, по каким причинам Анастасия решила стать монахиней, и не ей решать свершиться это или нет. У каждого в этой жизни свой крест и путь, по которому придется его нести.

– Ну как знаешь, – прозвучало с нескрываемой обидой. – Тоже мне, цаца. А мне вот скрывать нечего. Чем отказаться от права пользоваться речью, я лучше еще раз нарушу дурацкий устав и, так и быть, поделюсь с тобой своей жизнью безвозмездно.

Фаине не были известны все молитвы и она не знала как правильно взывать в подобных ситуациях к Господу, но чувствовала в этом жгучую потребность. Она придумала собственное обращение: «Господи, прости дочь твою грешную меня, за ту злобу, что вызывают во мне речи сестры  моей. Прости за греховное желание придушить ее и никогда больше не слышать ее излишне громкий голос. Прости меня, Отец небесный. Аминь».

Анастасия же в карман за словом не лезла и не скупилась на красочное описание собственной истории.

– Три года назад, когда я закончила школу, моя маман распланировала за меня всю жизнь и по ее глубокому убеждению в свою семнадцатую осень я должна была отправиться в Швейцарию. Ну, знаешь, там много модных учебных учреждений. Так вот, моей матушке мало было отправить меня за границу, а еще и нужно было обязательно устроить в институт благородных девиц. Такой себе вип-интернат, по-нашему. Да, дорого. Да, обучают этикету, сервису, курс уборки в доме, курс кухни, курс декорации и тому подобная ерунда. Учат встречать каждую ситуацию в равновесии, самообладании, в хороших манерах и с элегантностью. Это мне так маман объясняла. Но мне-то это зачем? Я, естественно, высказала по этому поводу свое мнение и после матушкиных слов – «В конце-то-концов, Анастасия, я же тебя не в монастырь отправляю!», все в одночасье и решилось. Вот, собственно, я так здесь и оказалась со словами – «Чем в твоей Швейцарии за бешенные бабки по уставу жить и выслушивать от тебя упреки во сколько тебе обходится моя жизнь, лучше уж на родине и бесплатно!». Мама гордится своими честно заработанными потом и кровью миллионами и постоянно упрекает, что я бестолковая и в жизни никогда ничего без нее не добьюсь. Ну, естественно, с ее уст это звучит немного иначе, но суть от этого не меняется. Вот я и решила порадовать ее подарком два в одном – и деньги сэкономишь и от дочери непутевой избавишься.

Фаина изо всех сил старалась не вникать в фееричный монолог Анастасии, но оглохнуть тоже было не в ее силах. То, что ей пришлось выслушать, не укладывалось в голове. Ее собственной мамы давно не стало на этом свете, а отца алкоголика практически сразу после этого лишили родительских прав. Будучи семиклассницей она сменила обычную школу и какой-никакой, но отчий дом, на школу-интернат. Она с детства знает что значит «жить по уставу» и никогда не мечтала о подобном продолжении. Она бы отдала все, что у нее есть, только бы ее мама была сейчас рядом, но это невозможно. А Анастасия вот так просто, забавы ради, отказалась от всех мирских удовольствий и от маминой заботы! Фаина до сих пор помнила, как сладко пахли мамины руки, когда каждое утро заплетали ей волосы. Она прекрасно помнила блеск в любящих глазах, когда те смотрели на нее. Она часто вспоминает прикосновение маминых губ к своей щеке, когда та укладывала ее спать… Возможно, если бы ее маму не забрал к себе Господь, она бы никогда не оказалась в монастырских стенах в поисках тепла, понимания, прощения.  И совершенно точно, ее жизнь сложилась бы иначе.

– Это все понятно, назло маме решила сделать. Вот только я все равно  понять не могу – зачем ты четвертый месяц подряд издеваешься над собой, ведь тебе никогда не стать монахиней? Ну пощекотала маме нервы месяц – другой, достаточно. Зачем отказываться от жизни в достатке, ради полунищенской монашеской, пусть даже и ненадолго? Ты ведь даже не пытаешься впустить в свое сердце бога, а молитва для тебя всего лишь набор слов и предложений.

– Не суди, сестра, да не судимой будешь! – Серьезно заявила Анастасия с упреком глядя на растерянную от неожиданного поворота Фаину, а потом взорвалась смехом. – Ха! Повелась!

Фаина вздрогнула. Она действительно не ожидала от Анастасии чего-то подобного, но скорее всего это была единственная заповедь, которую та знала, причем еще за пределами монастыря.

– Господь с тобой, Анастасия. – Фаина испуганно оглядывается по сторонам, как бы благочинная не услышала этот заразительный смех, который был здесь под запретом.

– Да не боись, никто нас не спалит. Если ты так и дальше будешь шугаться, шею свернешь на раз-два. – Анастасия присела на землю и, сняв покрывавший голову вишневый платок, завязала его как бандану. – Господи, Фая, да чего ты так пугаешься?! Ну не убьют же меня за это? Ну скажет мне благочинная или игуменья читать без памяти сотню молитв или пять тысяч поклонов отбивать и что? Кроме меня ведь точный учет никто вести не будет. Сделаю вид, будто у меня в голове одни молитвы или лоб на пятом поклоне расшибу и дело с концом! Этим меня не испугаешь. А работу какую назначат – не вопрос, с меня работница еще та. Что еще они могут сделать? Чего бояться-то, если и так живем хуже некуда.

Фаина как-то слыхала будто некоторые монахини часто потерпали от физических наказаний. Кого-то до полусмерти избили розгами. Кому-то одевали на голову настоящий терновый венец, имеющийся в монастыре именно для подобных целей, и заставляли совершать в нем земные поклоны до тех пор, пока на полу не появлялась не капля, а целая лужа крови. Кого-то оставляли без еды на три и больше дней. За разные по своему роду непослушания применялись и разной степени наказания. Фаина не знала, насколько эта информация, полученная путем послушания на кухне, от падких до разговоров матушек правдивая и в их ли монастыре это происходило. Но проверять это на себе она зареклась. Как бы ни взыграла в ней гордыня или себялюбие, она похоронит их под вечным валуном послушания и повиновения.

– Я бы не была столь категоричной в перечне наказаний, они ведь могут меняться.

– Да, но мы живем по уставу, а в нем физическая расправа за непослушание не значится. Бог этого не одобрит.

– Сестра Анастасия, не поймите меня неправильно, вы вольны делать все, что вам заблагорассудится, только помните – ничто в нашей земной жизни не вечно. А сейчас простите, я должна вас оставить.

Взяв в обе руки две полных корзины свежайших огурцов, во избежание любых наказаний, Фаина поспешила покинуть свою сестру.

– Тоже мне, праведница! Да ты, небось, грохнула кого, а теперь пришла сюда грехи замаливать, вот и нос воротишь от нормальных людей! Так всегда в убогих триллерах бывает. Сама-то не намного старше моего, а строишь из себя столетнюю святошу!

«Отче! Прости ей, потому что не ведает она, что говорит» – тут же пронеслось в голове у Фаины услыхавшей краем уха послание Анастасии.

– Как бы мне хотелось, чтобы ты была права в своих догадках… – чуть слышно прозвучало на тяжелом вздохе.

2

Утро следующего дня началось с покаяния. Фаина в первую очередь отработала щедро начисленные  благочинной Варварой тысячу поклонов. Она добросовестно откланялась тысячу раз. Что, благодаря все той же матушке благочинной, было для нее не ново. После первой своей тысячи, Фаина едва могла выстоять службу. Ей казалось, что все мышцы на спине кто-то умышленно залил слабым кислотным раствором, от чего они моментально воспалились и потихоньку тлели. Позвоночник отказывался поддерживать туловище и на вечерней, Фаина была похожа на шахматного коня, что хоть как-то облегчало ее страдания. Тысячу раз подряд гнуть спину туда-сюда не так легко, как может показаться со стороны. Не десять и не сто, а ТЫСЯЧУ!

 Всякий раз, когда Фаина оказывалась в чем-то «виновной» и приговаривалась матушкой Варварой к поклонам, дабы облегчить собственную участь она мысленно переносилась в свою юность. Она представляла себе, что благочинная Варвара это Виталина Михайловна (ее воспитатель из интерната) поставившая ее на прополку поля в один гектар. Хочешь, не хочешь, а тебе приходится бить поклоны и не факт, что тысячу. Тогда, в свои тринадцать, четырнадцать, пятнадцать, шестнадцать, семнадцать, Фаина привыкла кланяться с сапкой, граблями, и лопатой в руках, а сейчас в свои двадцать три, ей просто нужно все вспомнить.

Все время, что у Фаины уходило на исполнение наказания, она не переставала молиться и не потому, что так было положено, просто она испытывала потребность в этом. Ее первым наказанием было именно прочтение сотни раз «Молитва ко Господу о прощении, заступлении и помощи». Но она даже мысленно не жаловалась и ни о чем не жалела. Только так ей удавалось избавиться от всего лишнего в голове. Так было, когда она не пришла на утрению, не зная, что это недопустимо даже из-за невыносимой боли внизу живота, и ее за это наказали. Когда наслаждаясь прекрасными пурпурными красками неба и моря, не уследила за временем и вовремя не оказалась в своих покоях… Когда позволила себе до обеда полакомиться свежей лепешкой, что было недопустимо. О том, что «перекусы» в их монастыре сурово запрещены, она узнала потом, когда сутки напролет вымаливала за это прощение.

Но в этот раз ей с трудом давались молитвы, мирские мысли настойчиво старались взять верх над всем божественным в ее душе. Фаина все время возвращалась к разговору с Анастасией и к ее интересным взглядам на жизнь. Она никак не могла взять в толк как Господь, служить которому она намерена до конца дней своих, одним дает все, а у других отнимает даже самое необходимое? Решение нашлось само – она обязательно станет ежедневно вымаливать у Отца небесного все для всех в равной мере!

***

Когда делаешь шаг навстречу Господу, ты автоматически обязуешься беспрекословно, с богом в сердце, делать все, что тебе велят старшие сестры. Любая работа в монастыре называется послушанием, начиная с мытья полов и заканчивая выпечкой хлеба. В монастыре кроме монахинь выполнять ее некому. Здесь нет уборщиц, кухарок и доярок. Здесь есть послушницы и трудницы, которые обязаны уметь делать все и даже больше.

Ежедневный труд нисколько не пугал Фаину, так же как и степень послушания. С тринадцати лет она привыкла и к одному и ко второму. Это то, немногое, за что она благодарна интернату. Несколько лет школьного режима из нее сделали отличную послушницу. Тогда, она и подумать не могла, что когда-то суровое интернатовское воспитание сослужит ей добрую службу. Ночами напролет в переполненной комнате общежития, Фаина взывала к Господу, чтобы он поскорее сделал ее взрослой и избавил от жизни впроголодь, от бесконечных уборок городских парков и школьной территории, от вечного рабства на школьных огородах. Сейчас она согласна недоедать, недосыпать, и много трудиться, только бы позабыть эту свою «взрослую» жизнь, будто и не было ничего. Сейчас ее молитвы именно о том, чтобы в памяти стерлось все, кроме детства.

«Кто намеревается вступить в подвиг и желает спасения, тот готов возлюбить все трудности подвига, как бы ни были они велики и многочисленны. Преподобный Исидор Пелусиот (V век)».

***

– Вот еще, я не стану мыть полы! – донеслось из коридора. – Я не за этим сюда пришла.

– Сюда не приходят за чем-то, сюда идут для чего-то.

Фаина, прилежно чистя картошку, с легкостью определила принадлежность сестринских голосов. Возмущалась сестра Анастасия, а спокойным добрым голосом пыталась вразумить ее матушка Алевтина.

Дверь на кухню распахнулась и в нее влетела сестра Анастасия, а следом не спеша вошла и матушка Алевтина.

– Я сказала, что не буду ничего драить! Хватит с меня! – Анастасия эмоционально жестикулировала, а из маленького симпатичного рта, слюна вылетала словно из Ниагарского водопада. – Если «для чего-то», то я вам скажу для чего. Мне нужен всего год, чтобы доказать маман свою самодостаточность и независимость от ее денег. Мне всего-то и нужно, чтобы она, наконец, поняла, что я не очередная ее марионетка! Я и без нее могу прожить! Я не инфантильная взбалмошная глупая и ленивая девчонка, я, прежде всего, личность!