Текст книги "Томские трущобы"

Автор книги: Валентин Курицын

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 15 страниц)

– Здорово я сыпанул, уже второй час! – пробормотал он.

– Ну ты вот что, Кондратий Петрович, распорядись-ка, брат, насчет опохмелья. Голова у меня трещит. Дома сегодня только показался: прямо беда. Отец волком смотрит, молчит, а мать, та давай меня отчитывать. И пьяница ты, дескать, и картежник, непутевая голова. Слушал я слушал, махнул рукой и ушел.

– Женить тебя надо, так тогда остепенишься, – иронически заметил Егорин.

– Ох, не говори, брат, надоели они мне с этой женитьбой. "Женись, да женись!" А на кой ляд мне жениться...

– Коли Катька жива, – подхватил Егорин.

Легкое облачко грусти прошло по лицу Ивана Семеновича.

– Жива-то она жива, да что толку, – грустно вздохнул он.

– Ну ладно, буде горевать... Анфиса, а Анфиса! – Егорин постучал в стенку, – собери-ка нам закуски, вот брата твоего опохмелять надо.

Минут через 15 Егорин и Иван Семенович сидели за графинчиком водки и, обмениваясь замечаниями, то и дело опустошали рюмки. По мере того, как содержимое в графинчике улетучивалось резко определялось душевное состояние собутыльников: Иван Семенович все чаще и чаще вздыхал, хватаясь за голову, по временам затягивая какую-то грустную протяжную песню; Егорин же по мере опьянения, наоборот, глубже уходил в себя и только вырывавшиеся порой гневные восклицания, неизвестно по чьему адресу направленные, обнаруживали, какая злоба кипит в его душе. Мысли его, как и следовало ожидать, были заняты таинственным исчезновением тридцати тысяч.

Когда графин был допит, Иван Семенович слегка пошатываясь поднялся Из-за стола и, с шумом отодвигая стул, крикнул: "гулять, так гулять! Едем брат!"

– Куда, – вскинул на него глаза Егорин.

Иван Семенович покосился на дверь, подмигнул Егорину и намереваясь возбудить подозрения в жене последнего, объяснил:

– К Ухареву поедем, он обещал нового рысака достать.

– Что ж, пожалуй, поедем! – согласился Егорин. – Анфиса Семеновна! крикнул он жене. – Ты нас обедать не жди, в гостях пообедаем.

– Налили зенки-то, – ворчала жена Егорина, когда они проходили через лавку, – опять с петухами воротишься домой.

Отойдя саженей десять от дома, Иван Семенович расхохотался и хлопнул Егорина по плечу.

– Облапошили бабу! Нет, мы, Кондратий Петрович, с тобой знаешь куда зальемся? К Орлихе!

– Чего там не видали-то! Уж пить, так пить, как следует. Ты, ведь четыреста рублей, говоришь, выиграл, так и развернись по-настоящему... в "Европу", аль в "Россию" поедем!

– Что ж и это можно.

Они взяли извозчика и покатили прямо в "Россию".

Было часов семь вечера. В общей зале гостиницы, куда мимоходом заглянули наши друзья, народа было всего два или три человека. Из биллиардной доносился звук шаров. Не снимая пальто Иван Семенович и Егорин пошли наверх. Перед ними появился лакей в почтительной, ожидающей позе.

– Дай нам кабинет, – отрывисто бросил Иван Семенович, – угловой свободен?

– Так точно!

– Ну, вот, и отлично, здесь мы и обоснуемся.

Они прошли в кабинет.

Это была большая высокая комната, оклеенная темно-зелеными обоями, стоял стол, покрытый белоснежной скатертью. В углу виднелось пианино. Лакей повернул кнопку и мягкий бледный свет электричества залил кабинет.

– С чего же мы начнем, – спросил Иван Семенович, после того, как они разделись и присели на диван.

Лакей опустил оконные шторы, поправил скатерть и протянул собеседникам карточку.

– Нешто шампанской выпьем, как ты думаешь, Кондратий Петрович, предложил Кочеров.

Егорин утвердительно кивнул головой.

– Какой марки прикажете-с, – изогнулся лакей.

– А шут их разберет, ваши марки, тащи, что подороже.

– Заморозить прикажете-с.

– Ну понятное дело! А закусить-то ведь чего-нибудь надо, Кондратий Петрович.

– Гм, закусит! Чего бы такого съесть.

– Семга-с есть, отличная, икра свежая, стерляди живые есть, докладывал лакей.

– Ну, ладно, – махнул рукой Кочеров, – давай нам и того и другого и третьего. Гулять так гулять, правильно я говорю, Кондратий Петрович!

– Вестимо дело! Ты у меня парень с головой. Одно дело – пончик, иное каравай ржаной, – поддакнул Егорин.

– Сию минуту-с, все будет подано!

Лакей вышел из кабинета, плотно притворив за собой дверь. Иван Семенович подошел к одному из окон, выходящему на Нечевскую улицу, приподнял тяжелую штору и посмотрел вниз. На улице уже совсем стемнело...

В отблеске электрического фонаря, зажженного у подъезда ресторана, порой мелькали силуэты прохожих.

В такую холодную темную ночь, когда идет дождик и ветер жалобно шумит в телеграфных проводах, светлый и уютный кабинет кажется еще уютнее и светлее.

– А, ведь, без женского сословия скучно будет! – обернулся от окна Кочеров.

– Что ж, послать можно, – безразличным тоном отозвался Егорин, нажимая кнопку звонка.

Явился лакей.

– Звонить изволили?

– Да, вот нужно будет извозчика с запиской послать.

Иван Семенович вынул из кармана записку и протянул ее лакею.

– Вот, посылай извозчика к Орлихе.

– Слушаю-с...

На столе появилось шампанское.

Вино запенилось в бокалах. Час спустя, в дверь кабинета раздался легкий стук.

– Можно! – послышался за дверью молодой, нежный и приятный голосок.

12. ЗАГОВОРИЛО РЕТИВОЕ

Иван Семенович со всех ног бросился к двери.

– Милости просим. Пожалуйте! – расшаркивался он перед входящими девицами. – Екатерина Михайловна, – продолжал он, позвольте вам помочь! Дайте сюда ваш шарф! Дождиком вас замочило немножко?

– Нет, экипаж был крытый. Только вот в подъезд входили, так немного спрыснуло. Ну да дождик же: льет, как из ведра, – оживленно рассказывала Катя, сбросив на руки Ивана Семеновича свой модный темно-малинового бархата сак. На пышных, светло-русых волосах девушки, выбившихся из-под черного шелкового шарфа, блестели дождевые капельки. Щеки ее горели румянцем оживления.

– Ну-с, господа, теперь поздороваемся как следует! Здравствуйте, Иван Семенович! Ой, ой, – да не жмите же так больно руку. Что у вас за странная манера!

Катя с легкой улыбкой подула на свои маленький пальчики, побелевшие от рукопожатия Кочерова. Тот виновато наклонил голову.

– Простите великодушно, Екатерина Михайловна: от радости великой, что вас увидел!

– Вот, господа, позвольте вам представить новую "тетенькину племянницу". Прошу любить да жаловать! Кланяйся, Шура, господам пониже!

Господа почет любят.

Другая девушка, приехавшая с Катей, рослая, прекрасно сложенная шатенка лет восемнадцати, вспыхнула и смущенно пробормотала: "Ах, какая вы... просмешница!"

– Ничего, ничего, Шурочка, не смущайся! Будь как дома! Ходи веселей!

– Займись барышней, Кондратий Петрович! Ты ведь свеженьких-то любишь!

А она только неделю из деревни... Посмотри, даже загар деревенский не прошел!

– Ну и ухарь же ты, девка: мертвого из могилы подымешь... – процедил сквозь зубы Егорин, потягивая шампанское.

– Садитесь, садитесь, гости мои дорогие! Чем вас потчевать прикажете?

– суетился Иван Семенович, усаживая барышень.

– Эге, да вы разгулялись не на шутку! Шампанское пьете. Помс-рисек моя любимая марка. Отлично! – болтала Катя, чувствуя себя в этой обстановке дорого кутежа, как в родной стихии. – Только вот что, друзья мои, продолжала она, делая бутерброд из свежей икры, – должна вам заявить, что мы, я и моя подруга, голодны как сорок тысяч пильщиков, ибо наша достоуважаемая "тетушка" накормила нас таким обедом, что...

Иван Семенович сорвался с места.

– Господи боже мой! Только приказывайте, сию минуту все будет, крикнул он, нажимая кнопку.

– Вот что, голубчик, – начала Катя, обращаясь к явившемуся лакею, – вы нам дадите рябчиков под белым соусом... Только поскорее, пожалуйста!

– Слушаюсь, – метнулся лакей. – А стерлядь паровую сейчас прикажите подать!

– Да, да, – вспомнил Кочеров, – подавайте сейчас...

Катя медленно, маленькими глотками тянула вино.

– Ах! Давно я не пила настоящего шампанского... великолепный напиток! Он напоминает мне мою молодость!

– Что вы, Екатерина Михайловна, стыдитесь говорить: "вашу молодость" да разве теперь-то вы не молоды! – искренне вырвалось у Кочерова.

– Теперь бы еще устриц десяток и совсем бы на столицу походило! продолжала Катя, мечтательно щуря свои темно-серые глаза, – вы, Ваня, обратилась она к Кочерову, – понятия не имеете об устрицах.

– Откуда мне... в Сибири их нет! Думаю, привычку надо к ним.

– Да, брат, Катюша, – здесь об устрицах забыть надо... Это тебе не Москва! – вставил Егорин, наполняя бокалы. – Нечего старое вспоминать! Выпьем лучше!

Катя залпом выпила бокал.

– Люблю за ухватку! Молодец девка: пьет не морщится! – одобрительно крякнул Егорин.

– А ты, что же, разлапушка, – продолжал он, обращаясь к Шуре, – сидишь невесела. Пей вино-то... – И он обхватил ее левой рукой, та сконфуженно опустила глаза и сделала слабую попытку освободиться. – Ничего, ничего! Сиди себе смирненько... Ишь ты, нагуляла сколько жира... Сдобная!

Шура молчала, краснела и ежилась от слишком грубых прикосновений своего кавалера. На глазах у нее блестели слезинки. Катя отодвинула кресло и, шумя своим черным шелковым платьем, прошлась к пианино.

– Эх, тряхнуть разве стариной, спеть, – воскликнула она. – Только вот, кто аккомпанировать будет.

– За этим дело не станет: тапёра позвать можно. Здесь при гостинице есть... – отозвался Иван Семенович.

– Вот и прекрасно! Позовите, пожалуйста!

Явился тапёр – низенький невзрачный человек, со сморщенным лицом еврейского типа. Войдя, он подобострастно поклонился присутствующим, и усевшись за пианино спросил:

– Что сыграть прикажете.

– Знаете аккомпанемент к романсу "Жажду свиданья".

Тапёр утвердительно кивнул головой и взял несколько вступительных аккордов. Высокое, несколько надломленное, но приятное, ласкающее слух сопрано Кати, вступил под аккомпанемент и полился страстный зовущий романс. Кочеров слушал, низко наклонив голову.

– Приди, мой милый, я в ожидании! – пела Катя.

Лицо ее побледнело от внутреннего волнения. Грудь поднималась прерывисто и высоко. Глаза ее были устремлены куда-то вдаль: точно она видела там вдали того, кого так горячо, с такой глубокой тоской призывала в своей песне.

– Хорошо, ей богу, хорошо! – вырвалось у Егорина, когда Катя, закончив романс, быстро подошла к столу. Она жадно отпила полбокала шампанского. Шура смотрела на нее большими восторженными глазами, все еще находясь под обаянием пения.

Тапёр тихо перебирал клавиши.

– Ступайте, больше я петь не буду, – сказала Катя, устало откидываясь на спинку кресла.

Тапёр молча повиновался.

– Пойдем и мы с тобой, Шура! – поднялся Егорин, – пройдемся по коридору.

Катя и Иван Семенович остались вдвоем.

– Эх, Катя! – странным, точно не своим голосом заговорил Кочеров, если бы ты только захотела! Душу бы за тебя положил!

Девушка устало покачала головой.

– Опять за старое! Голубь ты мой, брось! Что себя расстраивать попусту...

– Люблю ведь я тебя, Катя, крепко люблю! Слово только одно – весь твой!

– Многие меня, голубь мой, любили, – грустно отозвалась Катя, многие по мне с ума сходили, еще там, в Москве, а где они теперь! И что со мной сталось! Была я когда-то звездой кафешантанной – на собственных рысаках каталась... А теперь! Все, милый мой, пройдет, все забудется!.. Давай выпьем лучше с горя!!!

13. СЕНЬКА КОЗЫРЬ У ТИХОЙ ПРИСТАНИ

Читатель, верно, помнит удивление, овладевшее Козырем при видевнезапно появившегося татарина.

– Откуда ты взялся? – удивленно спросил он.

"Татарин" расхохотался.

– Что, не узнал? Приятель!

Козырь был окончательно сражен.

Что за притча! – размышлял он, – по голосу, как будто Сашка, а с виду форменный татарин! Перенарядился он, что ли!

– Ну, гайда, теперь! – скомандовал Сашка. – Понравился тебе мой маскарад? Это, брат, мне необходимо, потому что в тот дом, куда мы сейчас пойдем, надо являться с осторожностью.

– Ну, брат, и штукарь ты, – покачал головой Козырь, – если бы ты не заговорил своим настоящим голосом, ей богу же, я бы не узнал!

– Здесь у меня, милый друг, – кивнул головой Александр, указывая на соседнюю комнату, целый склад всевозможных вещей и костюмов. Нечто вроде уборной артиста. Сегодня я татари-ном нарядился, а завтра, если понадобится, монахом буду. Так-то, брат!

Козырь почтительно слушал Александра и невольно перебирал в своей памяти все рассказы, которые ему приходилось слышать о ловкости и находчивости Сашки Пройди-света.

Когда они спускались вниз по лестнице, Александр обернулся к Семену и отрывисто произнес:

– Помни, Козырь, только одно: где ты был, что ты слышал – не видал, не знаю! Понял?

– Что ты, брат, разве я "первоучка" какой. Нешто я товарищеского обихода не знаю?

Внизу, в кухне их встретила старуха.

– Что это, батюшка, вы уже уходите? – обратилась она к Александру.

– Уходим, уходим, Кузьмовна! – ответил тот. – Я к вечеру еще вернусь.

Они вышли во двор. Собака, было вновь загромыхала своей цепью, тявкнула раза два, но, узнав проходивших, смолкла и завиляла хвостом. Выйдя в переулок, Пройди-свет остановился и дал Козырю следующую инструкцию:

– Вот что, Семен, теперь ты иди по одной стороне улицы, а я пойду по другой. Не упускай меня из вида. В какой дом я зайду, туда и ты маленько погодя заходи.

Козырь молча кивнул головой.

Через полчаса ходьбы они вышли на одну из центральных улиц города. Здесь Козырю труд-нее стало следить за своим спутником. И улица была шире, и движение по ней больше... Алек-сандр же шел себе, не спеша, размахивая мешком, и время от времени однообразно покрикивая:

– Шурум нет ли! Старых вещей продавать!

Поровнявшись с одним большим двухэтажным домом в конце улицы, он остановился и поискал глазами Козыря. Заметив того на противоположной стороне, он слегка кивнул головой и нажал кнопку, под которой было написано: "звонок к дворнику". Минуты через три калитка была открыта и Александр вошел во двор.

Козырь, стоя на противоположной стороне улицы, видел все это и подождав несколько минут после того, как Александр вошел во двор, он в свою очередь последовал за ним.

Калитка была полуоткрыта. Во дворе около ворот Козыря встретили Александр и какой-то седенький сгорбленный старикашка.

– Вот, Иван Панфилыч, – заговорил Александр, указывая на Козыря, земляк мой, прошу любить и жаловать. Жить он у тебя будет, пока барин не приедет.

– Ладно, пуская живет, – равнодушно ответил Иван Панфилыч.

Козырь между тем, с любопытством оглядывал двор, где ему предстояло провести некоторое время в ожидании дальнейшего указания своего нового товарища.

Двор был большой, открытый, весь заросший травой, видно было, что здесь не появлялись экипажи, да и люди редко заходили. Задний фасад дома с облупившейся штукатуркой, старые надворные постройки, поросшие мхом – все это веяло запустением и мертвой тишиной.

– Идем же, шоль, в комнаты, – предложил Иван Панфилыч. – Что на дворе-то стоять!

– Идем, идем, душа моя! – подхватил Александр, – шурум-бурум нет.

Старик-дворник, кряхтя и почесывая поясницу, мелкими старческими шажками поплелся в дом. Наши приятели последовали за ним. Поднявшись на большое каменное крыльцо с обшарпанными и избитыми ступенями, они через большие темные сени пошли в кухню. Судя по размерам последней, по большому железному колпаку, висящему над широкой плитой, по многочисленным полкам для посуды – здесь когда-то кипела оживленная работа. Стучали, вероятно, поварские ножи, трещали мороженицы, в дымной и чадной атмосфере мелькали белые колпаки поваров. Но теперь и здесь, как и на внешности дома, лежал отпечаток заброшенности и пустоты.

– Ну, садитесь, гостями будьте, – прокряхтел Иван Панфилович, спускаясь на лавку.

Козырь с удивлением осмотрелся кругом, недоумевая в чей это дом занесла его судьба.

– А где Митька у тебя? – спросил Александр.

– В каретнике, дрова рубит.

– Что, не слыхать, когда ваш барин приедет, – поинтересовался Александр.

– А откуда мне знать, нешто он нам докладывает, когда уезжает! Дело барское, – уехал на охоту, а когда вернется – неизвестно.

– А чей это барин-то? – в свою очередь спросил Козырь.

– А вот, брат, поживем, так узнаешь! – хлопнул его по плечу Александр. – Оставайся здесь, живи, ешь, пей, спи в свое удовольствие. Одно только помни: на улицу носа не показывай.

– Ну, оставайтесь покуда, а я пойду...

– Ежели понадобишься мне, Козырь, тогда я тебя извещу – и Александр, простившись с Козырем и дворником, захватил свой мешок и вышел. Иван Панфилыч поплелся провожать его. На дворе им попался Митька – здоровенный широкоплечий парень с бессмысленным идиотским лицом, одетый в старый изорванный азям и поношенные валенки. Он нес охапку свеженарублен-ных дров и, при виде выходящих, широко осклабил свое тупое, лоснящееся от жира лицо.

– Гы, гы, – загоготал Митька: он был глухонемой.

– Ступай, ступай, тащи дрова-то, – махнул ему рукой Иван Панфилыч...

Подойдя к калитке, Александр обернулся и зашептал дворнику:

– В комнаты Козыря ты не пускай. Разговоров лишних с ним не веди! Ну, в остальном – ты сам знаешь. Затвори калитку!

– Не извольте беспокоиться, все будет в порядке. – Прошамкал дворник. Дом, в который ввел Козыря Сашка Пройди-свет, принадлежал, как это значилось на заржавелой доске над воротами, "действительному статскому советнику Николаю Артемьевичу Загорскому", занимавшему в свое время весьма видное положение среди губернской администрации. Старик Загорский умер лет десять тому назад. Умер вдовцом; единственный его сын, привезенный в столицу еще двенадцатилетним мальчиком, по окончании пажеского корпуса, жил за границей, имея место атташе при одном русском посольстве. Получив от душеприказчика покойного известие о смерти отца, Сергей Николаевич, так звали молодого Загорского, не особенно торопился с приездом на родину. Только год спустя после кончины отца, он вернулся в Томск. Устроив дела по введению в права наследства, сделав несколько полуофициальных визитов видным представителям местного общества, очаровав их всех своими изысканными манерами и чистейшим французским прононсом, Сергей Николаевич заперся в своем большом старом доме и повел странный образ жизни. Его поведение считали странным, во-первых потому, что он не стал завязывать более тесные знакомства в том обществе, к которому принадлежал по своему происхождению и образованию, а во-вторых и главным образом, потому что избегал томский бомонд. Сергей Николаевич зачастую появлялся то в клубе, то в лучших ресторанах города, окруженный разношерстной толпой прихлебателей. После покойного Николая Артемьевича, кроме дома, оставалось порядочное состояние – тысяч около восьмидесяти процентными бумагами.

Молодой Загорский вел большую игру в клубе, проигрывал и выигрывал весьма крупную сумму.

Одним из самых близких приятелей его по зеленому полю был некто Кравер – инородец, профессиональный игрок, пользующийся далеко не лестной репутацией. Такое знакомство не могло, конечно, не уронить молодого Загорского во мнении томского общества. В описываемое нами время Сергею Николаевичу было тридцать с лишком лет. Но тот, кто встретился бы с ним, не зная его возраста, счел бы его за двадцатилетнего юношу: так неподдельно свеж был его румянец на щеках, так звучен и молод его голос, так стройна и крепка фигура. Казалось, что ни бессонные ночи, проведенные за картами, ни кутежи с невероятным количеством поглощенных напитков, – ничто не наложило свою печать на свежем и чистом лице Сергея Николаевича. Объяснение этому можно было найти, пожалуй в страсти, а именно – в его любви к охоте. Он привез с собой из России целый арсенал дорогого оружия, выписывал охотничьи журналы, завел тесное знакомство с двумя-тремя немвродами из томских старожилов и зачастую исчезал из города на целые недели, уезжая куда-нибудь в окрестную тайгу. Три великолепные медвежьи шкуры, развешанные по стенам его кабинета, были трофеями таких экспедиций. Те, кому приходилось охотиться вместе с Сергеем Николаевичем, удивлялись его хладнокровию, не оставлявшего его ни на минуту.

– Вам, батенька мой, удивляться надо, где это смелости да выдержки такой набрались! Жили вы все время в столице, да за границей. О тайге только понаслышке знали. А приехали к нам медведей щелкать, как заправский сибиряк: глазом не моргнете! – говаривал, бывало, Сергею Николаевичу один из его постоянных спутников по охоте, опытный медвежатник. Сергей Николаевич на эти похвалы только улыбался и просто говорил:

– Что медведи, я мечтаю о более крупной дичи, о львах например.

За последние два-три года Сергей Николаевич еще больше ушел в свою замкнутую жизнь, стал все реже появляться в клубе, что дало повод злым языкам говорить о полном истощении отцовского капитала; даже его частые отлучки на охоту приняли иной характер; он уезжал теперь почти всегда один. В его отсутствие дом охранял знакомый уже нам Иван Панфилыч, старый верный слуга Загорских, вывезенный покойным Николаем Артемьевичем еще из России. Весь штат прислуги ограничивался этим стариком и глухонемым Митькой. Больше в доме никого не было.

14. ПРИШЕЙ ЕГО

В тот же момент обе половинки двери распахнулись и на пороге показался Сашка Пройди-свет, одетый на этот раз не оборванцем, а в темное теплое пальто, сапоги с набором и темно-синий суконный картуз. Сзади его виднелись фигура широкоплечего мужчины, громадного роста, с угрюмым, почти свирепым выражением лица. По своему костюму, широкой однорядке и плисовым шароварам, он походил на ломового извозчика. Окинув взглядом присутствующих, Пройди-свет узнал двух-трех знакомых и поздоровался с ними.

– Господам хорошим мое почтение!

– Сашка! Откуда ты! Сколько лет, сколько зим! – приветствовали его товарищи. – Садись, брат, с нами: выпьем на радостном свидании!

По радушному искреннему тону этих слов с которыми встретили здесь Александра, было видно, что последний пользовался громкой популярностью в широких слоях темного мира.

– Спасибо, господа, за приглашение, но разделить сейчас вашу компанию я не могу: мне нужно потолковать с человеком, – и Александр указал на своего спутника, – будет еще время погулять вместе, не на один ведь день я в Томске.

– Ну, хорошо, хорошо! Толкуйте себе, мы вам не помешаем, – отозвался один из Федькиной компании...

Все они принялись вновь пить, не обращая уже никакого внимания на пришедших.

Александр и его мрачный товарищ заняли столик в отдаленном углу комнаты, спросили себе пару пива и заговорили себе вполголоса.

Залетный в свою очередь всматривался с любопытством в Сашку Пройди-свет. Ему приходилось не раз слышать всевозможные рассказы про подвиги этого трущобного героя, видеть же его до настоящего времени не приходилось.

Н-да, парень должно быть, ловкий: очка не пронесет! – подумал

Залетный, оживляя в своей памяти некоторые эпизоды из прошлой жизни Сашки

Пройди-свет.

– "Чиновник", а ты что же, выпьем! – протянули Залетному стакан пива.

Он машинально взял его.

– Выпьем! Отчего же не выпить! Вот что я хотел спросить вас, ребята,вернулся Залетный к своим словам, прерванным словами Александра. – Не был ли кто из вас на днях у Егорина? Дома он или уехал? Дельце у меня до него есть!

Сухощавый парень, тот, что был трезвее остальных, подумал немного и ответил.

– Должно быть дома... Вчера вот еще Федька, что-то такое болтал про Егорина, стало быть виделся с ним недавно.

– Что болтал, говоришь! – деланно равнодушным тоном переспросил Залетный, смутно чувствуя, что неожиданный загул Федьки и его болтовня об Егорине имеют некоторую связь.

Не один Залетный нетерпеливо ожидал ответа поясняющего, что именно болтал Федька, спящий теперь сном праведника – в темном углу, где сидел Александр, тоже насторожили внимание.

– Слышишь, – толкнул Сашка мрачного верзилу.

Тот молча кивнул головой.

– Нешто разберешь, что пьяный говорит, – спокойно ответил парень, чиркая спичкой, – много он вчера тут звонил... Про Егорина поминал, будто его кто-то и в чем-то нагнул. "Нашла" – говорит, – "коса на камень." А по какому делу, неизвестно, значит.

– Вот уж подлинно говорится, что на ловца и зверь бежит, – внутренне обрадовался Залетный, но не подавая вида, равнодушно поддакнул:

– Ну, разумеется, пьяный иной раз такую чушь городит, что и сам после не помнит!

– Позвольте, господа, прикурить. Спички у меня вышли... – подошел к столу Александр и, наклонясь прикурить, искоса бросил взгляд на спящего Федьку. Никто не обратил внимания на этот маневр. Закурив, Александр, снова отошел и сел за свой столик.

Залетный некоторое время молча соображал:

– Ну, теперь не надо упускать Федьку из виду! Лишь бы за нитку поймать, а клубок поймать можно и потом...

– А, что, ребята, – заговорил Залетный, – не разбудить ли нам его: чай выспался... Он нас угощает, значит, хозяин, а мы его гости. А разве весело гостям сидеть, когда хозяин спит!

– Верно! Разбудить надо!..

Но разбудить Федьку было не так-то просто. Насилу-то его раскачали...

Он приподнял голову, тупо уставился на бутылки и молчал, видимо, стараясь взять себя в руки.

– Феденька, друг любезный, – похлопал его по плечу Залетный, – очнись, будь молод-цом! Мы ведь пришли сюда смотреть на хозяина, а вино не прокисло ли оно!

– Выставляй, Федька, еще дюжину пива! Пьяным голосом заорал растрепанный субъект в поношенной визитке из-под которой виднелась манишка далеко не первой чистоты. До этого времени он молчал, пил и тоже клевал носом.

– Да, пивка-то тоже надо взять! Раскошеливайся, Федя! – поддержали остальные собутыльники.

– Пива! Сколько хошь! Требуйте в мою голову! – стукнул кулаком по столу Федька, бессмысленно вращая глазами.

– Вот, сразу видно гулевана! Люблю за ухватку, ай да Федька!

– Хозяин, пива нам дюжину, пильзенского...

Сашка вернулся к столу, прошептал:

– Продал, сволочь...

Они чокнулись стаканами. Когда в комнате поднялся шум вызванный появлением буфетчи-ка, несшего пиво, Сашка молча кивнул своему товарищу и они вышли, не попрощавшись ни с кем.

Бросив на стойку два гривенника Александр и его спутник вышли на крыльцо.

– Утром ты приходи на условленное место: надо мне будет, а сегодня последи за Федькой, надо его будет...

– Што?

– А, собаке – собачья смерть! Пришей его! – кратко отрезал Александр.

– Ладно...

– Ну, ступай теперь – гляди в оба глаза за Федькой. Да, смотри, действуй осторожно!

Они расстались.

Вернемся теперь к веселой компании, пирующей в задней комнате трактира, у Никитки Рыжего. Поданная дюжина пива была раскупорена, стаканы наполнены.

– За здоровье пленных и военных, – пояснил Залетный невольно входя в роль прихлебателя-шута.

– Пейте, ребята, пейте! – угощал Федька, – пейте, денег у нас много!

– Еще бы, у такого молодца, да чтобы денег не было!

– Все пропьем, снова достанем! – хвастал Федька, не подозревая, что неумолимая смерть, в образе мрачного, широкоплечего детины, сидящего в первой комнате трактира, зорко стережет его...

15. СЕНЬКА-КОЗЫРЬ В РАБОТЕ

Прошло около недели с того времени, когда Сенька Козырь поселился в доме Загорского... Жилось ему здесь недурно. Еды было вдоволь и, кроме того, старик-дворник не скупился на "монопольку". Одно только не нравилось Козырю – это необходимость постоянно сидеть дома в обществе глухонемого Митьки или сердитого неразговорчивого Панфилыча. "Пусть, – думал Козырь, проживу себе немного, посмотрю, что будет дальше. Не зря же он меня сюда призвал. Видно, дело какое смекает."

Спал Козырь на кухне, на широких полатях с Митькой. Панфилыч ночевал в барских комнатах. О Загорском не было ничего слышно.

– Должно, далеко уехали охотиться! – говорил Панфилыч, отвечая на вопросы Козыря. – Да тебе-то что! Придет дело – спросят!

К концу недели появился Сашка Пройди-свет. Он появился на этот раз в роли легкового извозчика.

– Отворяй, старина, ворота!

– Гости приехали! – весело крикнул он вышедшему на звонок Панфилычу.

Старые заржавевшие петли ворот заскрипели и на двор выехала рессорная крытая пролетка запряженная парой.

Александр, в извозчичьем армяке, с лихо заломленным картузом, подмигнул встретившим его на дворе Козырю и глухонемому.

– Подъехали с подгорелым солодом! Гы, гы, – захохотал Митька.

– Отворяй каретник, дед!

Панфилыч не спеша запер ворота и поплелся в дом за ключами.

– Ну, как ты живешь, приятель! Не соскучился! – обратился Александр к Козырю.

Тот смотрел во все глаза на новое превращение Александра и старался сообразить, что это значит.

– Чего ему скучать-то! – подхватил Панфилыч, – пьет, как утка; спит, как хорек: жиру накопляет.

– Ну, а теперь самое настоящее дело пришло! Теперь ты, Сеня, покажи себя, поддержись, – оживленно говорил Сашка, соскакивая с козел и начиная распрягать лошадей. Ему помогал Митька. Старик Панфилыч равнодушно смотрел на эту процедуру, мигал подслеповатыми глазами и чесал поясницу.

– А я, по правде сказать, верно без дела заскучал. Уж сомневаться начал!

– Главная причина – без дела! – отозвался Козырь, в свою очередь помогая распрягать постромки.

Когда лошади были выпряжены и поставлены в конюшню, а экипаж вкачен в каретник, все прошли в дом. Войдя в кухню, Сашка сбросил с себя армяк и, присев на лавку, заговорил:

– Ну, Сенька, кажется с лошадьми ты умеешь обращаться.

Козырь удивленно посмотрел на него.

– Править-то, я говорю, умеешь?

– Нехитра штука! – пробормотал Сенька.

– Ну, так вот сегодня вечером проверим твое искусство. Станешь ты на Аптекарском переулке, где спуск от Николаевской церкви, – знаешь? Я тебе брошу пассажира, сам сяду – тогда уж ты гони вовсю. Понял!

– А сколько очистится-то? – спросил Козырь, не вполне понимая ту роль, которую он должен исполнить сегодня вечером.

– За чистую отделку – две радужных!

Эта сумма ошеломила Козыря. Ну, этот не чета Егорычу! Крупно берет! С ним работать можно!

– Гнать-то куда? – спросил он.

– Сюда же, конечно! – ответил Александр.

Часов около семи вечера в тот же день на углу Благовещенского и Аптекарского переулков чернела крытая пролетка. Сенька Козырь сидел на козлах, крепко намотав вожжи и зорко оглядываясь по сторонам.

– Извозчик, подавай! – пьяным голосом закричал кто-то из темноты.

Две, усиленно балансирующие руками, фигуры показались в конце переулка.

– Занят! – бросил в ответ Козырь. Сердце его билось учащенным темпом.

Эко дело задумано, – мысленно перебирал он подробности предприятия, сообщенного ему Сашкой. – Народ кругом на каждом шагу. Как тут подступиться! Ну, да авось кривая вывезет! Две катеньки заработать тоже не шутка, как бы только не зацепить что, второпях! Рытвины здесь, грязь.

На колокольне Николаевской церкви раздался мелкий перезвон, возвещающий конец вечерни. Потянулись темные силуэты возвращающихся из церкви.

– Я ему на круг предлагаю два с полтиной. Потому рыбка-то тронулась!

– донесся до слуха Козыря возглас из кучки проходивших мимо.

– Это что за бас, ты бы послушал в духовой церкви...