Текст книги "В подполье Бухенвальда"

Автор книги: Валентин Логунов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 15 страниц)

КЛЯНЕМСЯ!

Как никогда ласково и приветливо улыбается солнце. Теплые его лучи нежно расправляют молодые листочки буков, ласкают молодую траву, скользят по лицам людей, застывших в безмерной и безмолвной скорби.

Более 20 тысяч вчерашних рабов, а сегодняшних победителей 19 апреля, чтят память своих погибших товарищей.

Правильными, строгими колоннами стоят люди на проклятом аппель-плаце, склонив обнаженные головы. Легкий весенний ветерок слегка колышет траур знамен, играет цветами многочисленных венков, сложенных у подножия только что построенного памятника-обелиска. Замолкают звуки траурной мелодии, и на трибуну памятника выходят люди. Представителям всех национальностей необходимо рассказать всему миру о зверствах фашизма, о всех кошмарах, которые пришлось пережить в этом страшном застенке, о тех, кто не дожил до этого солнечного, весеннего дня. Каждый из выступающих как будто хочет сказать всему человечеству: «Этому больше не бывать! Это не должно повториться!» Как тяжелые камни штайнбруха, падают слова клятвы, чтобы на всю жизнь остаться в сердце:

– Мы, бывшие политзаключенные Бухенвальда: русские, французы, поляки, чехи, немцы, испанцы, итальянцы, австрийцы, бельгийцы, голландцы, англичане, люксембуржцы, югославы, румыны, венгры, – совместно боролись против фашизма, против нацистской банды, за наше собственное освобождение. Мы твердо были уверены: наше дело правое, победа будет за нами!

Мы, представители всех национальностей, вели жестокую, беспощадную борьбу. И эта борьба еще не закончена. Фашизм еще не уничтожен на земном шаре. Еще находятся на свободе наши мучители-садисты. Поэтому мы клянемся перед всем миром на этой площади, на этом месте ужасов, творимых фашистами, что мы прекратим борьбу только тогда, когда последний фашистский преступник предстанет перед судом Правды!

Уничтожение фашизма со всеми его корнями – наша задача, это наш долг перед погибшими товарищами, их семьями!

Клянемся отомстить за смерть наших товарищей!

Одним общим порывом над аппель-плацем взметнулись десятки тысяч рук, и вздрогнул вековой лес на горе Эттерсберг от разноязычного, но как будто вышедшего из одной груди крика: «Клянемся! Клянемся! Клянемся!»

А дни идут и идут. Все русские люди переселяются в блоки, расположенные в западной части лагеря, потому что рядом две сторожевые вышки бдительно охраняют широкий проход в разметанной восстанием проволоке.

Поляки, югославы, венгры и не успевшие разойтись представители других национальностей уже рассортированы по отдельным блокам, отгорожены друг от друга колючей проволокой и охраняются американскими часовыми. Только к нам, русским, пока не решаются применить таких мер, опасаясь вооруженного сопротивления и близости могучей Советской Армии. Мы пользуемся этой отвоеванной независимостью и направляем своих людей в соседние лагеря. Через несколько дней Русский комитет Бухенвальда уже руководит работой вновь созданных штабов в Эрфурте, Веймаре, Готе, Ордруфе и ряде других городов.

Разрозненные мелкие рабочие команды военнопленных и гражданских лиц, разбросанные по мелким населенным пунктам, под носом у американской военной администрации незаметно сводятся в сборные пункты. Создаются взводы, роты, батальоны, регулярно идут занятия. Жизнь людей, растерявшихся и ошалевших от радости освобождения из-под фашистского гнета, постепенно входит в рамки уставов Советской Армии.

– Отдыхать рано, – говорит Иван Иванович, – борьба продолжается.

Да, борьба продолжается.

Ежедневно в 17 часов комендант лагеря капитан американской армии Петер Балль созывает совещание представителей всех национальностей. Совместно с нами решая вопросы питания, одежды, чистоты, он всеми мерами старается показать американский принцип демократизма, но его красивые слова опровергаются его действиями.

Мне, как начальнику штаба Русского лагеря, приходится часто бывать на этих совещаниях. В качестве переводчика меня сопровождает Генрих Зюдерлянд, который когда-то принимал участие в моем спасении в госпитале лагеря. Он решил вместе с нами ехать в Советский Союз, пришил на свою куртку красный винкель с буквой «R» и выдает себя за русского. Забавно наблюдать его возмущение действиями коменданта.

– Так это же болтовня, Валентин. Самая настоящая болтовня. Выходит, что их демократия заключается только в том, что американскому солдату разрешается в присутствии старшего офицера сидеть, задрав ноги на стол, и жевать резинку. Все это показное, так же как и эти совещания.

– А ты чего от них ожидал, Генрих?

– Я знал, что они не ангелы, но представлял их себе не такими. Ну вот почему они усложняют вопрос отправки людей на родину? Искусственно усложняют. Ведь им известно наше желание как можно скорее быть на родине, а для демократов желание народа – закон. Вранье, что у них нет для этого техники.

– Ты прав, Генрих. Вопрос отправки людей на родину они считают не только техническим, но прежде всего дипломатическим или даже политическим вопросом. Поэтому нам нужно быть особенно бдительными. Ты же знаешь, с какими разговорчиками приходят к нашим ребятам вербовщики в форме американских солдат. Не столько лишние даровые рабочие руки их интересуют, сколько сам факт невозвращения человека в Советский Союз. Это для них большой козырь.

– Скорее бы на нашу Родину! – задумчиво говорит Генрих.

– Ведь ты же на Родине. Ты же германский подданный.

– Зачем ты так говоришь, Валентин? Ты же знаешь, что у меня никого нет на всем свете. У меня есть только партия и теперь ее Родина – это моя Родина.

Неожиданно в Бухенвальд приехали два советских офицера, представители нашей Советской военной миссии по делам репатриации советских граждан с территорий, оккупированных войсками союзников. С каким восторгом наши люди расхватывают номера «Правды» недельной давности! Каждая строчка, до объявлений, до подписи редактора включительно, заглатывается, как кислород задыхающимся.

– Конец, ребята! Войне-то конец! Считанные дни остались! Бои-то уже в Берлине. Эх, нам-то уже не успеть! – кричат некоторые, хотя знают об этом из сообщений по радио.

– А колхозы-то, колхозы-то – сеют как ни в чем не бывало. Будто и войны нет никакой! – восторгаются другие.

– А в Большом – «Русалка» Даргомыжского. Вот бы… – мечтает третий.

Пока офицеры знакомятся с жизнью лагеря, за ними ходит нередеющая толпа людей. Каждому хочется посмотреть на погоны, на звездочки, которых еще не видали, хочется от живого человека услышать о скором окончании войны, о новой военной технике, о восстановленных заводах, о весеннем севе, да мало ли о чем хочется узнать от этих посланцев далекой Родины.

Взяв нужные сведения, одобрив принятые нами меры, переговорив с комендантом лагеря, офицеры уезжают по своим срочным делам.

– Вы уже за нас все сделали. Молодцы. Доложим в миссии, а пока так и держитесь. Отправки скоро добьемся, – сказали они на прощание, и это для нас было наивысшей похвалой.

Радостно возбужденные ходят наши ребята, каждый по-своему комментируя это необычное событие:

– Видал, какие? Загорелые, упитанные.

– А орденов-то сколько!

– Да, все же не забывает нас Родина. Помнит, заботится. Видишь, даже сюда прислали.

С этими настроениями встречали подошедший праздник 1 Мая 1945 года.

Бараки русских украшаются лозунгами, плакатами. На громадной арке, между флагами союзных республик, красуется большой, искусно сделанный герб Советского Союза. Около барака немецких товарищей, не успевших своевременно покинуть лагерь, сооружена виселица. В петле висит чучело человека с маленькими усиками и наполеоновской челкой на лбу. На стене громадными белыми буквами надпись: «Гитлер должен умереть, чтобы жила Германия».

Еще с утра, посмеиваясь, ходят по лагерю американские офицеры, репортеры, но вскоре улыбки на их лицах начинают линять, На верхней галерее брамы Петер Балль со старшими офицерами и журналистами. По случаю «Праздника весны», как они называют день Первого мая, грудь его украшают ордена, но лицо почему-то пасмурно.

В 12 часов на аппель-плаце застывают черные фигуры линейных. И вот со стороны ревира, мимо русских блоков, четко печатая шаг, выходят подразделения бывших русских узников. Ничего, что одеты в чужие кожаные куртки, ничего, что в руках у них разномастное оружие, все равно видно, что это идут воины, закаленные боями и мучениями, спаянные преданностью и любовью к Родине.

Кудрявая журналистка в ярко-оранжевой кофточке сгоняет с лица кокетливую улыбку и старательно щелкает фотоаппаратом. Потом обращается к коменданту:

– А я не думала, что это так серьезно.

– Я сам не думал, – хмуро бросает Петер Балль. – Плохо, что там об этом не подумали, – тычет он пальцем куда-то вверх.

А через аппель-плац, равняясь на руководителей подполья, стоящих под красным Советским флагом, строго соблюдая дистанцию на одного линейного, идут советские люди.

Иногда по нескольку ночей не удавалось сомкнуть глаз. Под вечер, в один из таких дней, когда я только что прилег отдохнуть, в штаб врывается Иван Погорелов и тащит за собой за руку заплаканную девушку.

– Сидите тут как чиновники, а под носом у вас черт знает что творится. Не видите ни черта, – орет он с несвойственным ему озлоблением.

– А ну, спокойно, Иван, в чем дело?

– В чем дело, в чем дело, – передразнивает Иван. – Вот девка восемь километров на велосипеде в гору отмахала. От самого Веймара. Ей есть дело до наших людей, а вы «в чем дело».

– Да ты говори толком.

– Над гражданским лагерем жовто-блакитный флаг выбросили, вот в чем дело.

– Какой жовто-блакитный? Кто выбросил? А ну, говори ты, девушка, а то он никак не перекипит, – вмешивается Иван Иванович.

– Да еще днем лагерь оцепили солдаты. Американские солдаты, – всхлипывая, рассказывает девушка. – Потом въехало несколько легковых машин. Поарестовали всех – и в подвал.

– Кто арестовал? Кого всех?

– Ну кого. Штаб весь поарестовали. Потом флаг красный сорвали и повесили наполовину желтый, наполовину голубой. Говорят, это украинский. Потом выгнали всех на площадь, и один толстый усатый старик речь стал говорить по-украински. Я сама-то из Ростова. Украинский не больно знаю, а все же кое-что поняла. Говорит, дескать, всех вас замордуют в Советчине. Будто всех, кто был в плену или кого вывозили в Германию на работу, будут считать врагами народа и уже будто лагеря строят на Севере похуже вашего Бухенвальда. Будто только они, настоящие украинцы, столько лет остававшиеся верными своему народу, могут вывести Украину на настоящий путь. Американцы, мол, помогут. Меня ребята через заднее окошко, через баню в проулок вытолкнули. Беги, говорят, до бухенвальдцев. Ну, я взяла у знакомой немки велосипед – и сюда. Еле добралась. Гора-то больно крутая.

– Ясно, девушка. Спасибо тебе, родная. Иди, отдыхай. Быстро ко мне Григория Давыдзе, – распорядился подполковник. – Ленчика на мотоцикле в Ное-Маркт. Чтобы сейчас же за гертнереем были пять машин. А ты чего вскочил? – оборачивается ко мне Иван Иванович. – Сейчас же спать. Ишь, петух какой. Без тебя обойдутся. – И он выходит, задернув занавеску, закрывающую койки.

Спал я, по-видимому, недолго. Просыпаюсь от возбужденных голосов, слышу гортанный говор Григория с легким кавказским акцентом и выскакиваю из-за занавески. Против Ивана Ивановича сидит Григорий, вытирая платком потное лицо, и рассказывает.

– Понимаешь, мы подъехали совсем тихо, не зажигая фар. Смотрим – на двух вышках по американцу и в воротах двое. Ворота там сейчас легкие, из деревянных реек сделаны. Ну, мы нашу первую пятитонку и пустили на таран. Ворота, как скорлупа, только хрустнули, а американцы, как увидели пулеметы на кабинах, – ныряют в темноту. С вышек тоже посмывались. Мы в штаб, а там попойка. Девчат напоили, петь заставляют, пристает старичье поганое. Ну и типы. Где только таких раскопали. Нафталином так и прет от этих самостийников. Один даже с лампасами и аксельбантами. Я таких только в кино видел. Пока ребята наших связанных штабистов из подвала вытаскивали, мы этих экспонатов культурненько, пистолет к затылку – и в машину. Дисциплинированные. Молчком подчиняются, только зубами, как шакалы, клацают. От страха, должно быть. Километров пять проехали, а сзади «виллисы» догоняют, эмпи[44]44
  MP – американская военная полиция.


[Закрыть] эта проклятая. От них не уедешь на наших громыхалках. Открыли стрельбу по скатам, потом перекрыли дорогу ну и… отобрали наших экспонатов. Документы я у них заранее выпотрошил. Вот они, – и на стол падает пухлая пачка потрепанных, пожелтевших от времени документов.

– Ну-ка, посмотрим, – и Иван Иванович, подогнув рукава пиджака, брезгливо берет в руки документы. На многих книжицах чернеют раскоряченные двуглавые орлы, разбросав в стороны будто общипанные крылья.

– Гм. Полковник лейб-гвардии его императорского величества… Да… Птичка. Есаул Донского казачьего… Ценные документы. Молодец, Гриша.

– Служу Советскому Союзу! – вытягивается Давыдзе.

– А с флагом как?

– Флаг – вот он, – и Григорий приносит из коридора скомканное желто-голубое полотнище.

– За «самостийную Украину» старались, шакалы. За Украину «без большевиков и коммунистов», – волнуется Григорий. – Подумать только, сколько лет кормили их американцы. Приберегали для подходящего случая.

– Ничего, Гриша. Пусть так и подыхают на чужой земле. Едэм дас зайне, как говорится.

С каждым днем американцы все более активизируют агитацию за невозвращение в Советский Союз. Капитан Петер Балль на наши категорические требования немедленной отправки на Родину нагловато отвечает:

– Я не уверен, что все ваши люди согласны ехать в Советский Союз. У меня имеются сведения, что очень многие боятся возвращаться из плена и не прочь бы воспользоваться правом политического убежища. В таком праве мы никому не можем отказать. Необходимо еще уточнить желание ваших людей.

Мы не стали ожидать, пока Петер Балль будет что-то «уточнять» при помощи банды белоэмигрантов в американской форме. Нам без этого известно мнение каждого из наших людей. Немногие одиночки, запятнавшие свою совесть, поддались агитации американцев и дали себя увезти в лагеря «перемещения». Обидно, что мы их не распознали раньше.

При очередном посещении представители Советской миссии по делам репатриации привезли приказ некоторым из руководителей подполья прибыть туда для получения назначения. Через неделю перед Петером Баллем стоят несколько человек уже в форме офицеров Советской Армии. С трудом узнает в них комендант недавних узников. Эти люди уже не просят, они требуют, предъявляя соответствующие документы.

– Черт с вами, фанатики несчастные. Машины дам, только уезжайте поскорее. Без вас спокойнее.

Но машины дают нерегулярно и в недостаточном количестве. На этих машинах, в первую очередь, стараемся отправить стариков, инвалидов и детей. С каждым днем тяжелее сдерживать законный и понятный порыв наших людей.

– На Родину! Домой! К черту американцев!

– Пешком пойдем, если надо!

– С оружием будем прорываться!

– Пусть только попробуют задержать!

– Наши в Хемнице, близко!

Тогда включается в работу наш подпольный гараж. Украшенные гирляндами цветов и красными полотнищами колонны машин ежедневно делают несколько рейсов через демаркационную линию. В машинах очень тесно, но лица бывших узников светятся радостью, как будто отражают лучи встречного солнца. Широкая автострада, как меч, прорезает леса, равнины, холмы, селения и с каждой минутой приближает людей к их мечте, к счастью, к Родине.

Идут машины, соблюдая ровные интервалы. Возвращаются на Родину ее верные сыновья.

 
Ой вы, кони, вы, кони стальные,
Боевые идут трактора, —
 

звучит с одной машины. С другой слышится:

 
Страна моя, Москва моя,
Ты – самая любимая!
 

14-е сентября 1958 года. На склоне горы Эттерсберг, где раскинулся архитектурный ансамбль памятника жертвам фашистского террора, через громадные каменные ворота территорию бывшего концлагеря Бухенвальд заполняют тысячи, десятки тысяч людей. Барельефы на семи монументальных памятниках-надгробиях рассказывают историю Бухенвальда от начала его строительства до дня восстания. На 350 метров тянется широкий, выложенный камнем Проспект Наций, и вдоль этого проспекта восемнадцать чаш на пятиметровых гранитных постаментах пылают вечным огнем, символизируя собою вечную память о погибших в Бухенвальде – гражданах восемнадцати европейских стран. Три громадные круглые воронки, обнесенные кольцеобразными гранитными стенами шестиметровой высоты, с входами, обращенными к Проспекту Наций, – братские могилы, места захоронения пепла сгоревших в крематории Бухенвальда. С большой художественной силой выполнена скульптурная группа, запечатлевшая момент восстания 11 апреля 1945 года. Призывом к стойкости и бдительности дышит фигура «Зовущего», глубокую скорбь вызывает фигура «Сраженного». Падая, он простирает вверх сжатые кулаки, как бы призывая поколения помнить тех, кто погиб, но не сдался. Над Площадью Наций к самым облакам возносится шестидесятидвухметровая башня с гигантским колоколом наверху. Два раза в сутки, в часы, когда на аппель-плаце Бухенвальда производились утренние и вечерние поверки, с вершины этой башни срывается и плывет над вершиной горы Эттерсберг густой звон колокола.

…А люди идут и идут. Делегации всех стран, пострадавших от фашизма, в специальных урнах приносят землю, обагренную кровью патриотов. Из Освенцима, Майданека, Люблина, Грос-Розена, Лидице и других страшных мест уничтожения поступает эта священная земля, чтобы быть захороненной в громадной башне Бухенвальда.

На трибуне у подножия башни Отто Гротеволь, Вальтер Ульбрихт, Роза Тельман, руководители партии и правительства Германской Демократической Республики, представители движения Сопротивления всех стран Европы.

Отто Гротеволь говорит:

– Свыше 18 миллионов человек были брошены в фабрики уничтожения – концентрационные лагеря. 11 миллионов из них были зверски убиты. Победой над этой гнусной системой мы обязаны прежде всего героическому Советскому Союзу, мужественным сыновьям и дочерям социализма и миллионам безвестных героев борьбы Сопротивления против фашизма из многих стран Европы. Они пожертвовали своей кровью во имя низвержения фашизма. На этом месте, на обагренной кровью земле, в сердце Германии, мы воздвигли вечный памятник всем тем, кто отдал самое ценное и дорогое, что он имел, – свою жизнь. Этот памятник не мертвый камень. Он будет повествовать грядущим поколениям о бессмертной славе отважных борцов против тиранов, за мир, свободу и человеческое достоинство. Тем самым мы стремимся перед всем миром реабилитировать оскверненное гитлеровским фашизмом имя Германии…

Один за другим выступают ораторы. Их слова – это мужественный, суровый призыв к борьбе против попыток возрождения фашизма, против войны. Выступают Анри Глинкер из Бельгии, Иордан Кантрандиев из Болгарии, Пауль Ларсен из Дании, полковник Анри-Фредерик Манес из Франции, Леонард Стайлес из Англии, Эмилио Багги, бургомистр города Марзаботто из Италии, доктор Рудольф Супек из Югославии и многие другие. Очень хорошо говорит Оскар Мюллер из Западной Германии:

– Сегодня, когда в западной части нашей родины возрождается фашизм и милитаристы угрожают нам атомной смертью, мы клянемся: хранить верность клятве борцов Сопротивления из Бухенвальда! Крепить братскую солидарность всех немецких патриотов! В единой семье всех народов бороться против фашизма и угрозы войны. Не быть больше национальной и расовой ненависти! Не быть больше захватнической войне!

К микрофону подходит руководитель русского подполья Бухенвальда Николай Симаков. Горячо, убежденно звучат его слова:

– Десятки тысяч наших товарищей отдали здесь свою жизнь, а оставшиеся в живых считали, что эта борьба была последней. Но еще не замолкло эхо стонов и проклятий наших погибших братьев, как уже вновь над человечеством сгущаются тучи возрождающегося фашизма. Мы, советские ветераны войны, бывшие узники фашистских концлагерей, призываем во имя всеобщего мира и безопасности народов перед прахом павших товарищей – единым фронтом приложить все силы, чтобы не допустить вновь на нашу планету кровавый фашизм!

Шумит, волнуется стотысячная толпа, заполнившая огромную площадь на горе Эттерсберг, и единогласно одобряет слова «Торжественного обета»:

«Мы, женщины и мужчины различных мировоззрений и вероисповеданий, с севера и с юга, с запада и с востока Европы, поднявшие в годы фашистского варварства знамя сопротивления фашизму и войне —

Клянемся свято хранить верность идеалам антифашистской борьбы.

Клянемся с таким же героизмом, с каким боролись наши товарищи, оказывать решительное сопротивление всем тем, кто готовит третью мировую войну!

Сегодня, еще раз подтверждая наше нерушимое единство и глубокую солидарность, мы обращаемся к Европе и ко всему миру: «Если все вместе встанем на защиту жизни, тогда будет обеспечен мир во всем мире!»

– Клянемся!!! – многоголосо звучит над горой Эттерсберг, и кажется, что среди живых невидимо присутствуют десятки тысяч погибших, в общий порыв вплетая свои голоса.

– Клянемся!!! – эхом отзывается буковый лес.