Текст книги "Рецепт колдуньи. Сборник"

Автор книги: Валентин Черных

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 22 страниц)

– Мы вам предлагаем стать директором универмага.

– Мне надо подумать, – ответила она. – Это предложение для меня слишком неожиданное.

Хотя чего тут неожиданного? Понимала же, когда составляла план, что могут быть предложения, только не знала, какие. Теперь она ничего не боялась. И у сына все складывалось замечательно. Он собирался жениться на рыжей Джулии, дочери пастора. То, что девушка была дочерью пастора, ее сразу успокоило. Сегодня сын должен был позвонить и сообщить о дате свадьбы.

Когда он позвонил и она услышала его голос, то, как всегда, удивилась: слышимость была такая, будто звонили из соседней квартиры.

– Мать, – сказал он. – Дома лучше. Я скоро вернусь совсем.

– С Джулией? – спросила она.

– Один. Я с ней разругался.

И сын повесил трубку. Конечно, он переживал свою первую любовную неудачу. Все переживают первые неудачи. Как пережинают вторые, она не знала.

Сказка закончилась, подумала она тогда. Возьмут ли его снова в команду, когда он вернется? Куда он может устроиться на работу без специальности?

Утром она надела привычную кофту и выбрала самый длинный путь дворами к универмагу, чтобы только не проходить мимо дома, возле которого стоял этот кудрявый.

Как прежде, умильно поздоровалась с заведующей секцией, решив, что в обеденный перерыв зайдет к директору и попросит у него прощения. Но директора вызвали в департамент торговли, и она перенесла разговор на завтра, хотя и понимала, что ей уже ничего не поможет. Ее уволят при первом сокращении. Этот ли директор или другой, строптивых всегда увольняют. Она уже решила, что откажется от предложения департамента торговли. Надо помогать сыну, устраивать его на работу.

Вечером, как и прежде, прошлась по магазинам. Купила самые дешевые сосиски, мясо с костью для супа, не стала покупать огурцы, подождем, пока подешевеют. Она вошла в прежний режим экономии, как будто и не выходила из него.

Вечером подсчитала, сколько денег у нее осталось до зарплаты, записала, что необходимо купить на оптовом рынке: сахар, стиральный порошок, овсяные хлопья, подсолнечное масло.

По резкому, требовательному телефонному звонку она поняла, что звонит сын. Он был радостно возбужден и не говорил, а кричал, что помирился с Джулией, свадьба через неделю, а на рождественские каникулы они приедут с нею в Москву. Получалось, что сына она увидит только через семь месяцев.

Она положила телефонную трубку, но снова раздался звонок. На этот раз звонил большой человек из департамента торговли.

– Какого черта! – кричал он, но слышно было значительно хуже. – Я вас сегодня ждал весь день. Мне же надо готовить приказ о вашем назначении.

– Готовьте, – сказала она. – Спасибо вам.

– Вам спасибо! – прокричал большой человек.

Утром она вначале посмотрела на термометр за окном. Плюс двенадцать. Днем будет градуса на три больше. Она могла надеть голубой шелковый костюм. Она бы его надела даже при минусовой температуре. Свою новую жизнь в новой должности она хотела начать в новом костюме.

Утром она вышла, как всегда, за десять минут до открытия универмага. Так же стоял возле своего подъезда кудрявый, на этот раз в бордовой куртке. Он улыбнулся ей, и она улыбнулась ему.

– Может быть, мы встретимся? – спросил он, но не так напористо, как в прошлый раз. Это было даже не предложение, а просьба.

– Почему бы нет, – ответила она.

– Сегодня вечером? – спросил он.

– Через неделю, – ответила она.

– Но почему?

– С сегодняшнего дня у меня новая работа. Думаю, что в ближайшую неделю все вечера у меня будут заняты.

Ей очень хотелось, чтобы он спросил про ее новую работу. Он не спросил, и она пошла, зная, что он провожает ее взглядом. Пусть смотрит, потому что есть на что посмотреть.

В универмаге уже знали о ее назначении. Она здоровалась, ей отвечали, называя по имени и отчеству, ее отчество вчера еще никто не знал.

Она поднялась на второй этаж в директорский кабинет. Секретарша протянула ей факс о ее назначении директором универмага.

– Директор звонил, что он в поликлинике и будет во второй половине дня, – сказала секретарша.

– Какой директор? – переспросила она.

– Извините, – поправилась секретарша. – Бывший директор. Какие будут указания?

Она села за директорский стол. Даже чистая пепельница пахла кислым папиросным табаком.

– Уберите все пепельницы, я не курю. И скажите завхозу, чтобы он у меня в кабинете заменил диван и настенные часы.

И хотя понимала, что унижения не забываются, но пусть ничто не напоминает о них ей, и другим тоже, каждый день при входе в этот кабинет.

ЖЕНСКАЯ СОБСТВЕННОСТЬ
Рассказ

Я не могу смотреть, как плачет женщина. Обычно я подхожу, достаю платок, вытираю слезы и говорю:

– Перестань. Ничто не стоит твоих слез. Чем я могу помочь?

Я ее помнил с детства. Черноглазую, стройную, быстроногую в фильме о цыганах. Потом я узнал, что она нормальная еврейка. Я курил на площадке четвертого этажа, она рассказывала и плакала на площадке третьего.

– Одни несчастья! Захлопнула дверь, а ключи остались в квартире. Я только что поставила железную дверь. Вырезать замок – это заменять дверь. У меня нет миллиона на дверь! На Ярославке у светофора вдруг заглох двигатель. Мужики подтолкнули к обочине, открыли капот, что-то поковыряли, говорят, аккумулятор сдох. Оставляю машину, ловлю левака, сижу на просмотрах, а вижу не этих идиотов, а как с машины снимают колеса. Да что колеса! Подцепят и угонят. А я никогда не куплю уже новую машину.

И она всхлипнула, как всхлипывают только женщины и дети. Я спустился на этаж ниже и сказал:

– Перестань. Это не стоит твоих слез. Я тебе помогу.

Она достала платок, вытерла слезы и спросила:

– Вы с какого факультета?

– Пока ни с какого.

Тут она, наверное, меня вспомнила и сказала:

– Спасибо, не надо.

– Пошли.

Я взял ее за руку. Не знаю, как я решился, но она пошла за мной.

Выйдя из института, я направился к гостинице «Турист».

– К машине в другую сторону, – сказала она.

– В эту – автомагазин. Надо купить аккумулятор.

– А сколько он стоит?

– Тысяч четыреста.

– Извини, сейчас у меня таких денег нет. – И добавила: – С собой…

– У меня есть.

– Я завтра отдам.

– Отдашь, конечно.

В автомагазине я купил уже заряженный аккумулятор, договорился с парнем, и мы на его «Запорожце» доехали до ее «Жигулей». Я поставил новый аккумулятор, повернул ключ зажигания, и двигатель завелся с полоборота.

Она достала пачку сигарет.

– Мне надо перекурить. Я перепсиховала. – У нее подрагивали пальцы, когда доставала сигарету.

– Я тебя отвезу, надо ведь решить и проблему с дверным замком.

– Ты и с замком можешь?

– Я многое могу.

– Ты не болтунишка?

– Нет, сама убедишься.

Я не преувеличивал. Я многое мог. Мне было двадцать два года. После средней школы я завалился на первом туре экзаменов на актерский факультет в институт кинематографии, отслужил механиком в военно-воздушных силах, обслуживая истребители МИГ-27, после армии год поработал в мастерской по ремонту холодильнков и сейчас снова поступал на актерский. На этот раз я прошел первый тур, и из трехсот претендентов осталось пятьдесят. После второго тура нас осталось двадцать. А в третьем туре, как в профессиональном боксе в финале: или ты, или тебя, потому что на курс набирали только десять человек: пять парней и пять девочек. Шансов пройти третий тур у меня практически не было. Четверо парней, как минимум, показались интереснее, чем я, а через несколько лет они оказались еще и талантливее и удачливее. Ошиблись только на мне одном. Сегодня я признаю это абсолютно объективно, теперь в актерах я понимаю если не все, то почти все.

А тогда я вез Елизавету, второго педагога по актерскому мастерству в мастерской классика советского кино. Елизавета запомнилась по двум фильмам, а классик сыграл в ста двадцати фильмах. Многие из этих фильмов забыли, но классика помнили и знали тогда еще триста миллионов советских зрителей. Его знали даже молодые, потому что он вел популярную передачу о кино на первом канале телевидения.

Я осмотрел ее железную дверь. Такую можно отжать специальным пневматическим домкратом, которые были только у профессиональных взломщиков, или вырезать сваркой. В этом варианте потребуется замена двери.

– Твой балкон и соседский рядом?

– Рядом, но это последний, восемнадцатый этаж. Там такой ветер, что при плохой погоде я боюсь выходить на балкон.

– Звони соседям.

Она позвонила соседям, объяснила, что забыла ключи в квартире и молодой человек, это я, попытается перебраться на ее балкон и открыть дверь изнутри.

– Нет, – ответил пятидесятилетний сосед. – Один на шестнадцатом этаже попытался. Очень страшно кричал, пока падал.

– Тогда я только посмотрю.

– Посмотри.

Мы вышли на балкон. Внизу ветра не было, здесь, на восемнадцатом, был, не сильный, но почему-то налетал порывами.

– Что на балконе? – спросил я Елизавету.

– Раскладушка. Я сплю на балконе.

Сегодня ты не будешь спать на балконе, подумал я тогда. Я знал, что между нами произойдет, мужчина это чувствует, а женщина почти всегда знает наверняка. Я хотел, чтобы это произошло как можно быстрее, и поэтому шагнул на ее балкон, упал на раскладушку, обмотал руку покрывалом, выдавил стекло балконной двери, повернул ручки и вошел в квартиру. Я даже не оглянулся на них. Когда я открыл дверь квартиры, она уже стояла на площадке. Не знаю почему, она обняла меня, и я услышал, как гулко и часто бьется ее сердце.

– Тебе валидол не нужен? – Она пальцами нащупала вену у меня на шее и начала считать пульс.

– Я бы выпил чего-нибудь покрепче, – сказал я.

– Сейчас, миленький, сейчас, родненький. – Она достала из холодильника малосольные огурцы, холодную картошку и водку. – Я с тобой тоже выпью. – Она разлила водку по рюмкам.

Мы выпили. Она сразу налила по второй, мы выпили, она выдохнула, достала сигареты, предложила мне, я отказался, я тогда не курил. Она извиняюще улыбнулась.

– Ты ешь и пей.

Я ел и пил. Рюмки крошечные, я после третьей отставил свою и налил водку в стакан, добавив томатного сока.

– Неужели не испугался, только честно! – она заговорила вдруг хорошо поставленным актерским голосом.

– Не успел испугаться.

– Ты так много для меня сделал сегодня, что я даже не знаю, как тебя отблагодарить.

– Я знаю…

– Как?

В ее вопросе я почувствовал настороженность. Может быть, она подумала, что я буду просить помочь мне пройти третий тур.

– Я хочу с тобой спать.

– Ты что? – ее удивление было искренним. – Да ты знаешь, сколько мне лет?

– Стоп! – сказал я. – Ты молодая и очень сексапильная. Во время прослушивания я смотрел на твои коленки и думал – снять бы с тебя юбку.

– С меня ничего не надо снимать, я сама снимаю, если этого хочу.

– Я этого очень хочу, – я встал на колени. – Когда я выпью, то становлюсь очень романтичным.

Она рассмеялась и сказала:

– Пошли.

Она легла рядом со мною, еще прохладная сверху и уже горячая внизу, и я приступил к своим любимым утехам. Здесь я должен отвлечься и рассказать о некоторых своих особенностях. Я это заметил, когда мне исполнилось шестнадцать и мы с отцом в доме отдыха пошли в сауну. Я заметил напряженный взгляд отца и увидел, что у меня больше, чем у него.

– Ну и дурынду ты отрастил! – сказал отец.

С этого момента я ощутил себя взрослым.

Чтобы убедиться, что я равный среди взрослых, я стал ходить в Сандуновские бани. Увиденное меня даже разочаровало. У большинства мужчин пипки были средних размеров, у некоторых очень маленькие, и у очень немногих – такие как у меня. В книгах по сексологии я прочел, что длина не имеет значения, более важен даже объем, а у меня и длина, и объем были очень хороших кондиций. Настоящую правду я узнал только через несколько лет от Елизаветы. А пока очень гордился своим преимуществом, что было подтверждено, когда я служил в армии в военно-воздушных силах. В баню мы ходили эскадрильями. Банное жюри произвело замеры в спокойном и стоячем положении. Я оказался в первой пятерке из сорока механиков. Но один нигилист внес сомнения в нашем лидерстве, утверждая, что у негров все равно больше. Здесь же были выделены три независимых эксперта и нас трое из первой пятерки. В первом же увольнении мы нашли трех негров и пригласили их в кафе выпить. Потом завели в туалет, приставили ножи и потребовали снять штаны. Чтобы они не подумали, что мы их собираемся кастрировать, сами тоже сняли штаны. Эксперты определили, что у двух негров меньше, чем у нас, третий приближался к нам, но все равно сантиметра два проигрывал.

Мой командир эскадрильи говорил, что в жизни мужчины запоминаются только три события: первые офицерские звезды на погонах, первая женщина и первый сбитый самолет. Он воевал в Африке, но никогда не уточнял, на чьей стороне. Наверное, та сторона, которую мы тогда поддерживали, на этот момент была против нас.

Может быть, потому, что я никогда не получу офицерских звезд на погоны, не собью самолета, я особенно запомнил свою первую женщину.

После того случая с отцом в бане я решил, если я такой же, как взрослые мужчины, значит, я могу иметь взрослых женщин. Мне даже не надо было искать взрослую женщину, она жила на одной лестничной площадке, у нас была трехкомнатная квартира, у нее однокомнатная. Тридцатилетняя библиотекарша имела только один недостаток – она прихрамывала. Я с ней здоровался, но не находил повода заговорить, она переехала в эту квартиру недавно.

Новый год я всегда встречал с родителями, а потом уходил в какую-нибудь школьную компанию. С последними ударами кремлевских курантов я выпил шампанского с родителями и, взяв заранее приготовленные цветы девушке, которая мне нравилась, вышел на лестничную площадку и позвонил в дверь квартиры соседки. Меня рассматривали в глазок, я показал цветы, и дверь открылась. На столе я увидел бутылку виски, одну рюмку и много хороших закусок.

– С Новым годом! – сказал я и протянул цветы.

– Цветы вы купили мне? Почему?

– Потому что вы мне нравитесь.

Она засмеялась.

– За это надо выпить.

Мы выпили виски. Я не помню, о чем мы говорили, но меня удивило, что, когда я полез ей под платье, она сама сняла его. Я остался в ее квартире на всю ночь и на весь последующий год. Я выходил погулять и нажимал на кнопку звонка ее двери. Иногда за вечер я к ней заходил по три раза, мать стала подозревать, что я курю и выхожу во двор. Она принюхивалась, когда я возвращался. Может быть, я приносил другие запахи, но запаха табака не было. Я многому у нее научился, она давала мне рекомендации, профессия накладывает отпечатки на сексуальные отношения, я заметил, что учительницы любят учить, библиотекари рекомендовать, а медики предпочитают прямой показ: делай как я.

Когда я вернулся из армии, в ее квартире жил одинокий старик, она вышла замуж, а куда переехала, мать не знала.

С Елизаветой у нас произошло то, что и должно происходить между мужчиной и женщиной. Я не спешил, давал ей передышку в несколько секунд и вел к новому оргазму. Наконец она не выдержала:

– Антракт! – И добавила: – В этом мастерстве ты более талантлив, чем в актерском.

– Со мной все решили? Будете резать?

– Будем, – призналась Елизавета.

– Ладно, не корову проигрываем.

– А почему корову, а не козу?

– Не знаю. Так всегда мой дед говорил. Наверное, корова больше стоит.

– Может, это и к лучшему, – сказала Елизавета. – Будь у меня сын, я все сделала бы, чтобы он не стал актером. Актерство – женская профессия. Выберут – не выберут, пригласят – не пригласят, это постоянный экзамен: сдашь – не сдашь. А сдавать экзамены постоянно противоестественно.

– Но когда становишься звездой, не сдаешь экзаменов. Не тебя выбирают, а ты выбираешь.

– Сегодня все занялись бизнесом, но давно известно, что в бизнесе преуспевают только два процента, а в актерстве и того меньше.

– Значит, чудес не бывает?

– Не бывает…

Я понял, что со мной все решено. От Елизаветы я ушел на рассвете. А днем мы встретились в институте.

– Посмотри, что ты со мной сделал! – сказала она.

Я увидел ее сияющие глаза, но даже хорошо наложенный макияж не мог скрыть огромных теней под глазами.

– Возьми деньги за аккумулятор.

– Да ладно…

– Что? – Я почувствовал почти угрозу и поспешно сунул деньги в карман.

– Положи в бумажник. Деньги надо уважать.

Я выполнил и этот приказ. И, не обращая внимания на абитуриентов, поцеловал ее.

Через несколько дней был третий тур. Я вошел в аудиторию, поздоровался, улыбнулся Елизавете. Она сидела рядом с классиком, был еще какой-то таракан с седыми усами.

– Что будете показывать? – спросил классик.

Я бил чечетку. Но не истово, как если бы решалась моя судьба, а лениво. Классик вышел из-за стола, ему хотелось, наверное, размяться, и выбил быстро, четко, совершенно, смотри, мол, какой класс у меня, вот когда дотянешься, может быть, и продолжим экзамен. Я повторил классика с такой же четкостью и не меньшим совершенством. Классик завелся. Мы били чечетку на равных, я мгновенно подхватывал, он не знал, что, когда самолеты уходили в зону и механикам делать было нечего, я бил чечетку на аэродромной бетонке часами. Классик не выдержал, ему не хватило дыхания. Он сел, вытер пот большим клетчатым платком, снял пиджак, растянул узел галстука и сказал:

– Спасибо. Свободен.

Не знаю, как убеждала Елизавета мастера, но я прошел третий тур. Общеобразовательные предметы я сдал. Я боялся письменного экзамена по литературе, у меня были проблемы с запятыми, но все запятые оказались правильно расставленными. Елизавета боролась не за меня, а за себя. Она выиграла пять лет своей женской жизни.

Я был рядом, когда она болела. Я чинил ее машину, я делал всю домашнюю мужскую работу. Но и она делала для меня все возможное и почти невозможное. Зная всех асситенток по актерам и большинство режиссеров на двух московских и семнадцати республиканских киностудиях, она рекомендовала, упрашивала, вталкивала меня в картины на эпизоды. Пока я учился в институте, я сыграл молодого сталинского наркома вооружения, пехотного капитана, крепостного крестьянина, мясника, таксиста, участкового милиционера, мичмана, монаха. Славы эти роли мне не принесли, но меня начали запоминать.

Я жил у Елизаветы, и мы вместе ездили в институт. Вначале она высаживала меня, не доезжая до института, но однажды я отказался и не вышел из машины.

– Перестань, все уже об этом знают. Или узнают.

– А черт с ними, поехали, – решила Елизавета.

Но оставались некоторые неудобства, когда я бывал в компаниях ее друзей.

– Ты мой племянник, – предупреждала она.

– Значит, ты сестра моей матери? Старшая или младшая?

– Конечно, младшая!

– Нет, – не согласился я. – Даже если ты младшая сестра моей матери, все равно спать с племянником аморально.

– Но я тебя должна как-то представлять!

– Ты никому и ничего не должна. Но если так необходимо, представляй как есть. Я твой любовник.

– Любовников не представляют. Их и так все знают.

– Тогда не представляй.

Мы прожили пять прекрасных лет. Такой откровенной ласки и понимания я уже не встречал в своей жизни. Она научила меня любить, быть щедрым и не врать. Врать Елизавете было бессмысленно. Она очень огорчалась.

– Я тебе все прощу, кроме вранья, – предупредила она.

– А если я тебе изменю?

– Расскажешь. Мне же это интересно.

– А если ты мне изменишь?

– Я тебе обязательно расскажу. Это же так интересно обсудить.

В самом начале нашего романа я, уверенный в своей исключительности, спросил ее:

– Я хороший любовник?

– У тебя неплохие данные.

– Что значит – неплохие? – я даже возмутился. – Я в эскадрильи, где сорок мужиков, был в пятерке лидеров. Я рассказал ей о замерах в бане и случае с неграми.

Я больше никогда не видел, чтобы она так тогда смеялась.

– Не обольщайся насчет своих достоинств. Конечно, природные данные очень важны. Но из двух боксеров одной весовой категории на ринге всегда побежденный один. Это спорт, а любовь – это творчество. Надо не только победить, но чтобы побежденный еще и получил удовольствие от своего поражения.

Я и она были любовником и любовницей, мужем и женой, сыном и матерью и даже отцом и дочерью. Я не знал, на сколько лет она старше меня, и боялся только одного: что она заболеет серьезно – а в последний год она болела часто – и с нею случится самое страшное. Когда я думал об этом, меня охватывала паника – что же я буду делать без нее. Когда умирал великий хирург или музыкант, я всегда думал, как это несправедливо, чтобы талант и мастерство, которые совершенствовались десятилетиями, исчезали из жизни. Но если не станет Елизаветы, то ее опыт пропадет бесследно. У хирургов и музыкантов могут быть ученики, но я и другие мужчины, которые знали Елизавету, могут давать женщинам только разовые уроки, а у нее могла быть целая школа. Почему люди за столетия так и не поняли, что искусству любви тоже надо учить? Почему учат шить ботинки, управлять автомобилем, но не учат любить? Плохо обученный любви человек так же опасен, как и плохо обученный водитель, от него всегда можно ждать несчастья. Профессии любви должны обучать профессионалы, а обучают подруги, иногда советуют врачи, но они дают стандартные советы, это все равно что приписывать всем аспирин от головной боли.

Елизавета выслушала меня и согласилась.

– Наверное, мы с тобой могли бы создать такую школу, но не успеем.

– Почему не успеем?

Я тогда был не настолько внимательным, чтобы увидеть изменения в поведении Елизаветы. Она стала уставать, похудела. Я не придал этому значения: все взрослые, моя мать например, болели, я это считал нормальным. Однажды она предупредила меня, что уезжает в командировку от Министерства культуры. Она звонила мне из Новосибирска, из Томска. У нее был старый телефонный аппарат, я решил его заменить на новый с определителем номера. И когда она позвонила мне из Читы, я на дисплее увидел московский номер. Откуда она звонила, я выяснил в тот же вечер. Это был онкоцентр на Каширке.

В следующий раз она позвонила мне из Владивостока.

– Я к тебе сейчас приеду, – сказал я.

– Не надо, – ответила она. – Завтра меня выписывают.

Она вернулась еще более похудевшей и в парике, от химиотерапии у нее выпали волосы. Она слабела с каждым днем. Однажды как бы между прочим она сказала:

– Я советовалась с юристом. Чтобы тебе осталась моя квартира, нам надо зарегистрировать брак.

Она надела свой лучший костюм, с киностудии приехал гример. Парик, два часа работы гримера, и она выглядела как прежде. Получив брачное свидетельство, я узнал, сколько ей лет. Она была старше моей матери.

– Я старше твоей матери? – спросила она.

– На три года.

– Замечательно! – прокомментировала Елизавета. – Теперь ты меня будешь любить как маму.

На следующий день мы были у нотариуса. Она составила завещание и выписала мне генеральную доверенность на машину. Елизавета торопилась. Еще через день мы поехали с ней в один из трех самых известных московских академических театров. Главный режиссер, старый и толстый, уже ждал нас. Они обнялись с Елизаветой.

– Это он, – представила меня Елизавета. – Попробуй его.

– Обойдемся без проб. Пусть идет оформляться. Если способный – будет работать. Если полный мудак…

– Не полный, – возразила Елизавета.

– У нас премьера. Приходите, – пригласил главный.

– Когда? – спросила Елизавета.

– В конце месяца.

– Получается, через три недели. Вряд ли. Я протяну не больше двух недель.

– Этого никто не знает.

– Я знаю. Приходи на похороны. Ты самый знаменитый из моих любовников. Бабье придет из любопытства, какая я в гробу.

Главный обнял ее и заплакал.

– Лизка, я тебя любил.

– Я знаю. И я любила. Я спала только по любви, ты же знаешь.

Она шла по театру стремительно и энергично в ярко-красном костюме, великолепном черном парике без единого седого волоса.

Мы вышли из театра, я едва ее успел подхватить. Елизавета умерла через пять дней. На похоронах было много знаменитостей.

Через неделю в крематории я получил керамический горшок – урну с ее прахом и поставил в стеклянный цветной куб, подаренный знаменитым сегодня скульптором. Я не хотел с нею расставаться. Куб я поставил перед ее портретом, написанным очень знаменитым художником. Теперь он живет в Америке. Этот портрет выставлялся на его персональной выставке в России.

Я начал работать, или, как раньше говорили, служить в театре. Главный ввел меня в спектакль. Я не показался, но играл, хотя меня можно было заменить любым молодым актером. Главный попробовал меня в новом спектакле, но заменил после нескольких репетиций.

– Сцена требует энергетики. Увлечь зрителя – это как увлечь женщину. Постоянный напор, ни секунды передышки. Когда ты это поймешь, получишь роль.

Я это понимал. Но, честно говоря, те небольшие роли, которые я получал, меня не увлекали. Все мы работали на одного или двух фаворитов. Им доставалась слава, о них писали рецензии, им аплодировали. Главный был не прав. Когда обольщаешь женщину, обольщаешь для себя. Здесь можно и постараться. А стараться для других я не хотел.

Моя театральная карьера не складывалась. Я завел роман с молодой гримершей, даже не роман, а так, переспал.

– Кто это? – спросила она, увидев портрет Елизаветы.

– Моя девушка.

– Это твоя бабушка, – рассмеялась гримерша. – На ней платье, какие носили в шестидесятые годы.

– Тогда это моя мама.

– Я не знаю, кем она тебе доводится, но она весь вечер рассматривала меня. В следующий раз, когда я приду, ты убери этот портрет.

В следующий раз ты не придешь, подумал я.

– И правильно! – подтвердила Елизавета. Она всегда со мною заговаривала, когда я опорожнял пол-литра «Столичной» ликероводочного завода «Кристалл». – И зря ты так старался.

– Ты же сама меня учила, мужчина должен делать свою работу хорошо.

– Ты становишься тщеславным.

– Немного популярности мне не повредит.

– Популярность бляди?

– Но я не блядь, ты же знаешь.

– Но можешь ею стать. К тому же она болтлива. Не связывайся с болтливыми. Завтра вся женская часть театра будет обсуждать, как ты с ней спал.

Елизавета, как всегда, оказалась права. Но это случилось не завтра, а через два дня. После спектакля, в котором я исполнял роль одного из пяти санитаров в сумасшедшем доме, ко мне подошла Прима и сказала:

– Я выпила шампанского, не могу садиться за руль, отвези меня домой!

В театре обычно две Примы: очень популярная молодая актриса и знаменитая старуха. Они главные в театре. Если в театре оказываются две молодых и популярных, то одна из них почти всегда переходит в другой театр. Старухи, ненавидя друг друга, все-таки уживаются вместе, потому что ни одна из них уже не в силах играть всех главных старух в спектаклях.

С Примами в театре стараются не ссориться. Моя Прима уже выжила из театра соперницу и царствовала одна. Она уже успела сняться в десятке фильмов, в основном в главных ролях, в телевизионном сериале, каждый вечер целый год ее смотрели миллионы и узнавали на улицах. Она трижды была замужем, а теперь ее содержал банкир, один из десяти богатейших в России. Он подарил ей «мерседес», на котором я в тот момент ее вез.

Прима приготовила легкий ужин и, выкурив сигарету, сказала:

– Давай в постель. Говорят, ты большой умелец.

Когда кинорежиссер выбирает героиню, главный критерий почти всегда один и тот же. Когда фильм будут показывать, большая часть мужчин в кинозале должна хотеть ее. Я не был исключением.

К двенадцати ночи она посмотрела на часы.

– Ты молодец! Но у меня завтра съемка на телевидении, и я должна хорошо выспаться.

Я едва успел на метро. Ужина из творога и яблока мне было явно мало, к тому же я почти два часа занимался приятной, но напряженной физической работой. Я поджарил яичницу из пяти яиц, открыл банку с маринованными огурцами и бутылку водки. Допивая остатки водки, я знал, что Елизавета обязательно заговорит. И она заговорила.

– Я слышала, ты умелец. – Елизавета передразнила Приму. – Так могут обращаться только к вокзальной бляди. Проститутка, уважающая себя, такое не позволяет.

– Я не проститутка! Проституткам обычно платят.

– Она тебе будет платить за каждый вызов.

– Никогда.

– Посмотрим, – сказала Елизавета.

– Посмотрим, – согласился я. – Извини, мне надо выспаться.

– Ты уже говоришь ее словами, – усмехнулась Елизавета. – Но между вами есть одна существенная разница. У нее с утра съемка на телевидении, а ты утром побежишь за бутылкой, чтобы опохмелиться. Ты занят в театре два вечера в месяц, и ты становишься алкоголиком.

– Я пью не больше, чем все.

– Но все пьют много.

– Но не все становятся алкоголиками.

– Не все, но очень многие.

Елизавету я никогда не мог переспорить. Я лег в нашу с нею постель и, как всегда, сказал:

– Спокойной ночи, дорогая!

– Спокойной ночи, дорогой! – ответила Елизавета. – Я очень боюсь за тебя.

– Не бойся, все будет хорошо.

И все складывалось не так уж и плохо. Прима выделила мне два вечера в неделю после спектаклей. Чем она занималась в остальные вечера и дни, когда у нее не было спектаклей, я не знал. Она не сразу мне стала платить. После третьей встречи, когда я уходил, она осмотрела мой еще вполне приличный блейзер и серые фланелевые брюки – сочетание, которое почти не выходит из моды, – и сказала:

– Возьми деньги и купи себе приличный костюм.

– В этой одежде я себя хорошо чувствую.

– А я не очень, когда рядом с тобой. Ты можешь уступить женщине?

Я ей уступил и купил модный костюм. Хотя в костюме меня она видела пятнадцать минут, когда я приходил, выпивал чашку кофе и выкуривал сигарету, прежде чем его снять, и еще пятнадцать минут перед моим уходом, когда я, уже одетый, опять пил кофе и выкуривал сигарету.

Квартиру Примы убирала пенсионерка, она же стирала, закупала продукты и постоянно жаловалась, что ей тяжело таскать сумки с едой. Прима поручила закупать продукты мне, я по-прежнему ездил на Елизаветиной машине. Я постоянно пополнял бар хорошей водкой, банкир предпочитал хороший коньяк. На презентации, на премьеры, на приемы в посольства Прима ездила с банкиром. Я выполнял постельные услуги два раза в неделю. Однажды я пропустил свою вечернюю смену, потому что ремонтировал машину Прима выдала мне пять миллионов.

– Купи новый мотор, я не могу зависеть от исправности или неисправности твоей машины.

Я купил новый мотор, потом новый кузов и покрасил его в цвет «сафари», любимый цвет Елизаветы. Она оказалась, как всегда, права. Мне платили.

Когда театр выезжал на гастроли больше чем на десять дней, Прима вызывала меня, оплачивая, естественно, и дорогу, и проживание в гостинице. Я даже побывал в Праге и Берлине. На этот раз театр целый месяц гастролировал по Сибири. Через неделю я получил телеграмму от Примы:

*** «Выезжай! Номер в гостинице „Томск“ на твое имя».

Я ответил:

«Не могу выехать Занят на съемках».

Что было правдой. Ассистентка по актерам, знакомая Елизаветы, помня, что я могу любую эпизодическую роль сделать заметной, вызвала меня на съемки.