Текст книги "Неповторимое. Книга 2"

Автор книги: Валентин Варенников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 32 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

Ехали в том же порядке. Дорога бежала, извиваясь по горно-холмистой, покрытой лесами и перелесками местности. Живописные ландшафты и спокойные, мирные населенные пункты располагали к хорошему настроению. Уже пропадала горечь от недоразумения на границе. Федор Иванович сидел рядом, сосредоточенно смотрел вперед и о чем-то думал, но вряд ли о том, что нас окружало. Командир полка на своем «додже» выжимал скорость до 100 километров. Мы ехали впритык. Вскоре появился город Хоф. В переводе на русский это означает «Высокий». Город действительно стоял на возвышенности, а готика своими остроконечными крышами и другими сооружениями приподнимала его еще выше. При въезде в город «додж» снизил максимально скорость, и нам удалось кое-что разглядеть. Особое впечатление произвели обилие каменной резьбы и скульптурных украшений, а также стрельчатые своды арок. Горожан на улице почти не было, хотя еще не стемнело, но военные – наши союзнички – бродили повсюду. Командир полка уверенно ехал по главной улице, затем, на одном из перекрестков, свернул вправо и сразу остановился. Мы вышли из машин (я на всякий случай запер дверцы) и собрались около полковника. Он послал в дом, у входа в который стоял вооруженный американский солдат, своего переводчика – доложить, что мы приехали. А водителю наказал, чтобы оставался на месте, присматривал за всеми тремя машинами и ни с кем в контакт не вступал. Над входом в здание, куда нам, очевидно, предстояло идти, свисал государственный флаг США. Мы переглянулись. Уткин не выдержал:

– Вот так надо! Ступил солдат своим сапогом на чью-то землю – ставь флаг своей страны.

– А тебе кто запрещает это делать? Ты же, Владимир Васильевич, заместитель по политической части, это твоя задача – знамена, флаги и плакаты, – нервно перебил его Каун.

– Ты, Федор, вначале успокойся, причин для столкновения я не вижу. А во-вторых, я просто подчеркиваю нравы американцев. Это совершенно не значит, что и мы должны делать то же самое.

Полковник улыбался и смотрел, как «грызлись» два майора, а потом, чтобы успокоить их, примирительно сказал:

– Это у них такие традиции. Сейчас, войдя в здание, увидите, что у них перед входом и в кабинет мало-мальского начальника тоже стоит флаг, и в кабинете за спинкой кресла начальника – тоже флаг в обязательном порядке. Между прочим, это помогает им не только прививать патриотизм, но и вдалбливать всем – своим и чужим – коль и здесь присутствует государственный флаг США, то здесь-то и имеются национальные интересы Соединенных Штатов. Вот так они действуют!

Пока мы разговаривали, из дома, куда нам предстояло идти, вдруг вышли трое – наш переводчик и два американских офицера, одетых по форме и даже в головных уборах. В одном из них я узнал американского поляка – капитана, с которым познакомился еще в Хиршберге. Второй – лейтенант, был мне не знаком. Капитан любезно, на русском языке, поздоровался – сначала со знакомым ему полковником, затем – со всеми остальными, а когда подошел мой черед, то, к общему удивлению, он полез обниматься.

– Ба, да здесь у тебя родственники! – воскликнул полковник. – Ну, тогда дело решится положительно!

Мы с капитаном, а точнее, в основном он, подробно рассказали, при каких обстоятельствах произошло наше знакомство и что мы пообещали друг другу встретиться еще когда-нибудь.

– Не было счастья, да несчастье помогло, – заключил капитан, все больше и больше демонстрируя свои способности и знания русского языка.

Затем выяснилось, что полковник поедет дальше – к командиру полка американской армии и там заночует, а утром заедет за нами и мы вместе заглянем к американскому командиру полка или же поедем назад, смотря по обстоятельствам. Оказывается, поиск наших солдат был поручен американским командованием капитану, у которого мы находились. К этому делу подключились спецслужба и военные полицаи. Учитывая сложившуюся ситуацию, мы распрощались с полковником, предупредив на всякий случай, что можем отправиться обратно ночью. Он пожал плечами и уехал. Мы же, по предложению капитана, загнали машины во двор и сдали их под охрану, а затем вошли в здание с парадного входа.

Действительно, уже в ярко освещенном просторном вестибюле по центру стоял государственный флаг США, а на стене висел большой портрет улыбающегося Трумэна. Вправо и влево из вестибюля уходили анфилады, а вверх, с боков этой парадной стены, шли две лестницы. Они на первом марше, на площадке, сливались в одну, а затем порядно выводили на второй этаж. И снова в холле государственный флаг и портрет. Это уже у нас вызвало улыбку. Зная прямолинейность зама по политчасти, я опасался, что он что-нибудь выпалит. Но опасности надо было ждать с другого направления:

– Вот, учись, Владимир Васильевич, как надо работать, и политруков своих учи. Видишь, как у людей, – не выдержал Федор Иванович.

– Учусь, учусь, но удивляюсь, – выдохнул Владимир Васильевич и обратился к капитану: – А почему, господин капитан, у вас нет ни флага, ни портрета президента на площадке между первым и вторым этажом? Я думаю, что это большое упущение.

Не поняв иронии Уткина, тем более что его суровое лицо, да еще со шрамом на щеке, сохраняло спокойную озабоченность, капитан засуетился:

– Да, вы правы. Можно было бы там тоже установить. Но мы пока ограничились большой, как вы видели, напольной вазой для цветов.

– Вот видишь, Федор Иванович, я не только учусь, но еще и помогаю, как всегда, нашим союзникам дельными советами, – балагурил Уткин.

Тем временем мы вошли в кабинет к капитану. В приемной дежурил капрал. А в кабинете солдат в белом халате и колпаке уже заканчивал сервировку длинного стола.

– Я решил, что мы поужинаем не в столовой, а у меня в кабинете. Вы не возражаете? – спросил капитан.

– Конечно, нет, – за всех ответил Уткин.

– Может, перед ужином все-таки обсудим наши вопросы? – забеспокоился Федор Иванович, понимая, что после застолья решать что-то серьезное будет бесполезно.

– Я готов, – заметил капитан и пригласил всех к письменному столу. Вооружившись справками, лежавшими у него на столе, он сказал: – Вот все, что мне известно и какие я получал распоряжения от командира полка. Я знаю фамилии солдат, описание их внешнего облика. Говорят неплохо по-немецки, могут переодеться в гражданскую одежду и перейти линию демаркации в районе Хиршберга, где наш батальон продолжает нести службу охраны. Их цель – якобы попасть в Париж для знакомства с этим знаменитым городом. Цель благая, но метод плохой – все должно делаться с разрешения. Мы своим солдатам разрешаем небольшими группами выезжать в Париж на два-три дня, в основном в выходные, под руководством офицера. Все пока нормально. Исходя из ваших данных, я отдал распоряжения на все свои посты о задержании вообще всех подозрительных лиц. Такую же информацию дал в другие батальоны полка – они тоже несут службу. Командир полка приказал мне докладывать ежедневно. Данные о ваших солдатах и распоряжение о задержании мы получили только сегодня утром. Действуем совместно со спецслужбой и военной полицией. Пока никаких результатов нет. Вот все, что я хотел вам сообщить. Кстати, все сведения я получил от нашего командира полка, а ему все это сообщил полковник, с которым вы приехали. Он у нас частый гость.

– Довольно подробно и, на мой взгляд, четко и конкретно, – начал Федор Иванович. – Но хотелось бы уточнить некоторые вопросы. Например, имеется ли у немцев какая-то служба и оповещена ли она об этом, могут ли ваши солдаты проверять дворы в прилегающих к магистрали Хоф – Франкфурт-на-Майне населенных пунктах? Они, по нашим данным, действуют на мотоцикле с коляской марки «Цундап». А это важно – такую машину не везде спрячешь. И, наконец, имеются ли ваши, т. е. американские контрольные пункты на магистрали, о которой я говорю?

– Все, о чем вы сказали, относится к обязанностям военной полиции, в том числе и взаимодействие с немцами. Кстати, они приходят в наши комендатуры и дают различную информацию даже без нашей просьбы. Мы, конечно, информаторов поощряем. Это стимулирует у них стремление доложить. Что касается контрольных постов на магистралях, то они нами установлены еще по окончании боевых действий, и там идет досмотр всего транспорта и гражданских лиц. Первый сбор данных будет завтра утром. Так что перед отъездом вы могли бы вооружиться последними сведениями.

– Мы, наверное, не сможем оставаться до утра, так как нас ожидают в части, но все, что вы сказали, обнадеживает. Можно надеяться, что этих «туристов» задержат, – заключил Каун.

Перешли к накрытому столу и приступили к трапезе. Капитан предложил тост за встречу верных союзников и чтобы эта верность сохранилась навечно. Тост был коротким, но глубоким по смыслу. Все выпили. Я пригубил и поставил рюмку. Капитан вопросительно посмотрел на меня. Я объяснил: «За рулем, тем более ночью». Никто не настаивал. Беседа оживилась. Вспомнили войну, тяготы и невзгоды, погибших товарищей, страдания людей.

– Я тоже за рулем, но, очевидно, останусь ночевать, а завтра вернусь. Поэтому сегодня можно и выпить, – сказал Владимир Васильевич. У него всегда, уже после первой рюмки, выступал румянец. – Предлагаю тост за счастливую жизнь наших народов. Они это заслужили.

Чем дальше, тем беседа становилась более оживленной. Наконец я не выдержал и предложил, чтобы выпили на посошок, нам с Федором Ивановичем пора в путь. Каун бурно меня поддержал. Мы встали и, поблагодарив капитана за вкусный ужин, направились к выходу. Владимир Васильевич, как бы оправдываясь, начал обосновывать свою ночевку. Мы с ним соглашались, хотя понимали, что особого желания отправляться в дальний путь, на ночь глядя, у него не было. С другой стороны, было бы резонно использовать первые обобщенные сведения американцев. Как-то само собою сложилось, что мы с Федором Ивановичем возвращаемся и докладываем командиру полка общую ситуацию и принятые меры, а Владимир Васильевич подъезжает и делает доклад уже по результатам первых суток поиска. Мы еще раз поблагодарили капитана за гостеприимство, выразили надежду, что он даст утром майору Уткину хорошую информацию, и заверили друг друга в дальнейшем взаимодействии и скорой встрече. Да еще попросили капитана, чтобы он дал команду на все посты – пропустить нас. Он сказал, что все будет сделано, а из города нас выведет лейтенант, чтобы не цеплялись патрули.

И мы отправились в путь. Впереди ехал лейтенант с водителем на «виллисе», а мы за ним – впритирку. Нас остановили трижды в Хофе и еще раз на выезде из города. Поблагодарив лейтенанта за содействие, двинулись дальше. Ночь была темная, без луны, но звездная. Капитан сдержал слово – во всех населенных пунктах, где были контрольные посты, нас пропускали не задерживая. Когда мы переехали мост через Заале, то уже в Хиршберге наш патруль сообщил, что недавно звонили из штаба и спрашивали – проехали мы или нет.

Было два часа ночи. Дорога крученая, а в низинах – густой туман. Но все обошлось благополучно, если не считать небольшого эпизода. На одном из поворотов сбили беднягу козла, который хотел перебежать дорогу. При этом мы разбили правую фару. Хорошо, что это произошло уже недалеко от штаба – оставалось езды минут 20–30. После столкновения с рогатым мы остановились и осмотрели машину: передняя часть правого крыла, фара и правая часть бампера были повреждены. Я предпринял меры, чтобы у нас в машине не получилось короткого замыкания, и мы пошли с фонариком отыскивать козла. Он, бездыханный, лежал на обочине дороги. Видно, удар для него оказался роковым. Но Федор Иванович на всякий случай сделал из пистолета контрольный выстрел и бросил тушку в багажник. Двинулись дальше. Освещение дороги было нормальное, тем более что я подключил еще и верхнюю фару. При въезде в Целленроду доложили на нашем КПП, что у нас все в порядке, но едва оказались на территории штаба полка, как на контрольно-пропускном пункте нам передали, что дежурный по полку велел им, как только мы появимся, немедленно звонить ему. Он обязан доложить нам обстановку и задачу, полученную от командира полка.

Каун связался с дежурным по полку, и тот буквально через минуту был уже на КПП и «строчил», как из пулемета:

– Командир полка приказал доложить ему немедленно, как только вы вернетесь, и чтобы майор Каун позвонил ему на квартиру.

Затем, сделав паузу, сказал, что, кажется, беглецов задержали. Мы с Федором Ивановичем переглянулись, и он спросил:

– Где?

– Не знаю, где точно, только известно, что совершенно не в том районе, где они могут объявиться.

Мы отправились домой. Я завез Федора Ивановича, мы условились встретиться в 9. 00 у него в кабинете. Я же поставил машину, ординарца попросил разделать козла, «побрызгался» под краном и отправился спать. Вдруг – телефонный звонок.

– Говорил со «Стариком» (так мы называли своего командира). Он выслушал мой доклад, одобрил наши действия, а затем объявил, что солдат задержали вчера в Магдебурге. Это севернее нас, километрах в двухстах – двухстах пятидесяти. Сейчас они находятся в Грейце на гауптвахте.

– Я как чувствовал, что мы едем зря. Лучше бы проводил занятия, – сердито буркнул я.

– Ну, кто знал, что все так обернется, – огрызнулся Каун.

В общем, пожелали друг другу спокойной ночи. Но уснуть я не мог. В голову лезли разные мысли. Беспокоили меня не только события с этими беглецами. В последнее время я все чаще думал, и сейчас тоже, что у нас в войсках царит какая-то неопределенность: части стоят не компактно, а разбросаны побатальонно; занятия проводятся по крайне сокращенной программе, которую мы составляем сами себе на основании указаний командира дивизии; никаких учений вообще не проводится, а подготовка офицерского состава весьма куцая. Все это длится уже целый год. Вот сейчас будут подведены итоги учебы к майским праздникам. А что дальше? Так же не может продолжаться вечно?! Надо поговорить с командиром полка. Офицеры должны знать свою судьбу. Да и солдаты ждут не дождутся, когда их отправят домой.

Утром в назначенное время я был у Кауна. Он уже сидел в кабинете, выбритый и сияющий, – доволен, что нашлись солдаты.

– Получено распоряжение – завтра начать и в течение недели, т. е. до 1 мая провести итоговую проверку всех подразделений полка. Непонятно только, почему итоговую и почему начать уже завтра – надо же составить расписание, все спланировать, – начал было Федор Иванович.

Но тут позвонил телефон – командир полка приглашал нас к себе.

У «Старика» настроение тоже было хорошее, но несколько настороженное. Он поинтересовался, когда приедет Уткин? Завтра начинаются проверки, и он должен быть на месте. По нашим расчетам, получалось, что к вечеру Владимир Васильевич наверняка будет в части. Каун сказал, что планирование проверки, составление программы и расписания уже начались во всех ротах, батареях и батальонах. Пропагандист полка руководит планированием проверки политической подготовки. Так что к возвращению Уткина все будет готово. Подполковник Дегтярев перебил его:

– Все это хорошо. Но, Владимир Васильевич, надо лично удостовериться, что все спланировано правильно, а где требуется – оказать помощь. Тем более что по линии политотдела к нам направляют ответственного секретаря дивизионной партийной комиссии майора Розенберга (Каун при этом почему-то улыбнулся). Вообще, как только он появится, сразу должен звонить мне. В принципе, исходя из указаний командира дивизии, мы обязаны проверить и выставить оценку каждому солдату, сержанту и офицеру, каждому подразделению. А 5–6 мая доложить в дивизию акт проверки и приложить таблицы с оценками.

Затем, помолчав, вяло продолжил свою мысль, очевидно, желая втянуть нас в разговор:

– Непонятно только, почему должны быть проверены сто процентов подразделений и все это доверено делать самим командирам? Кое-что могли бы проверить и полковая комиссия, и командование батальонов…

– Думаю, это сделано именно так потому, что прошел только первый послевоенный год. К тому же боевая и политическая подготовка у нас проходила по очень сокращенной программе, и никто, как мы сами, более объективно не оценит. Ну и, наконец, надо же ко Дню Победы иметь результаты нашей подготовки, – заметил я. А затем добавил: – Не исключено, что эта так называемая «итоговая проверка» необходима и для того, чтобы ее результаты подвели черту перед тем, как объявить какие-то организационные решения.

– Я вот тоже думаю, что это не исключено… – загрустил наш командир.

Но Каун своим густым баритоном сразу создал мажорную обстановку – он вообще ни при каких обстоятельствах не терял бодрости духа:

– На этом жизнь не кончается. Разбили мы врага и победили. Сейчас наша судьба – в наших руках: что бы ни произошло – все будет нормально. Как только сводное расписание проверки и программа проверки будут готовы – докладываю вам на утверждение.

Дальнейшие события развивались безоблачно. Итоговая проверка и празднование Дня Победы прошли на уровне. Уткин только заставил поволноваться, потому что приехал поздно вечером и командир полка все названивал то Кауну то мне – уже не столько для того, чтобы еще раз услышать, где Уткин задержался и когда приедет, сколько чтобы удостовериться в том, что Владимир Васильевич обязательно приедет. Дегтярева надо было понять – начинается проверка, а заместитель по политчасти пропал. Мы, как могли, поднимали настроение командиру, а сами уже тоже тревожились – 23 часа, а он еще не проезжал Хиршберг. Все могло случиться, тем более один на дороге. Но среди ночи Владимир Васильевич уже из дома позвонил и сообщил, что приехал. На душе отлегло.

Вот такие у нас были обычные послевоенные будни. Кстати, улыбка Кауна, когда командир сообщил нам, что от политотдела дивизии приедет в полк майор Розенберг, – имела основание. Оказывается, Уткин и Розенберг не просто не уважали друг друга, а были «на ножах». А причиной явилось то, что якобы начальник продовольственной службы нашего полка не все оприходовал на своем складе, когда наша поисковая команда обнаружила в Пауэне продовольственное хранилище немцев. Одну часть из него вывезли на дивизионный склад, другую было приказано забрать нашему полку. Командир полка создал комиссию для проверки, стать председателем которой вызвался сам майор Уткин. В итоге Уткин пришел к выводу, что злоупотреблений не было. Розенберг же на каждом совещании поднимался и заявлял, что Уткин покрывает жуликов и что их, в том числе Уткина, надо привлечь к партийной ответственности, а начальник политотдела дивизии, как мог, мирил их.

И вот тут вдруг запускают Розенберга в полк, чтобы он следил, как будет проходить проверка личного состава по политподготовке! Было из-за чего поволноваться. Однако, вопреки ожиданиям, все протекало нормально, но лишь до последнего дня, когда начали подводить итоги. И тут опять всплыл наш капитан Гутник! Всей батарее – офицерам, сержантам и солдатам – он выставил отличные оценки, кроме одного, который бегал в самовольную отлучку (и Гутник его «расстреливал»). Розенберг, проверяя ведомости, обратил внимание на итоги проверки политподготовки в полковой батарее 57-мм орудий. Звонит мне:

– Вы знаете оценки у Гутника?

– Конечно, знаю. Хорошие оценки. По политподготовке подавляющее большинство отличных.

– Так это же нереально, это очковтирательство!

– Никакое это не очковтирательство. Командир батареи, которому поручено оценивать своих подчиненных, знает, что делает.

– Я прошу пригласить его в штаб полка. Мы вместе с Уткиным и с вами разберем этот вопрос.

Звоню Гутнику, передаю ему мой разговор с Розенбергом и предупреждаю, что надо убедительно и без надрыва доказать, что оценки соответствуют знаниям. Позвонил Уткину – тот был лаконичен:

– Да пошел он к…

Через полчаса собрались в кабинете В. В. Уткина.

Розенберг:

– Товарищ Гутник, почему вы огульно подошли к оценке знаний личного состава?

Гутник:

– Не огульно, а оценивался конкретно каждый.

Розенберг:

– Но ведь так же не бывает, чтобы все знали на отлично?

Гутник:

– Во-первых, не все – один получил четверку, а во-вторых, если у вас в практике такого не было, то теперь будет.

Розенберг:

– Нет, это слишком! Ведь мы же можем все перепроверить, и тогда будет скандал.

Гутник:

– Какой скандал? Это я могу вам устроить скандал (очевидно, зная отношения Уткина и Розенберга, Гутник пошел напролом)! Вы что – инспектор? Мне поручили провести проверку и доверили выставлять оценки. Если кто-то вздумает брать их под сомнение – это значит, он берет под сомнение правильность решения командира дивизии.

Розенберг (глядит то на Уткина, то на меня и ждет поддержки, но мы молчим, а Уткин даже улыбается):

– Вы член партии?

Гутник:

– Нет.

Розенберг:

– Вот видите, вы даже не член ВКП(б). А это уже о многом говорит.

Гутник (перебивает, свирепея):

– При чем здесь партия и мои оценки? Вы запомните, что я ставил оценки своим солдатам и за знания и, в первую очередь, за их действия. А их действия завершились Великой Победой над злейшим врагом всего человечества – германским фашизмом. Какие только испытания не были на пути нашего солдата (Розенберг пытается что-то сказать, но Гутник ему не дает), и он все их вынес на своих плечах. Вот вы скажите – вы за всю войну сами и лично хоть раз видели живой немецкий танк и чтобы он пер на вас и одновременно стрелял в вас, в упор? Не видели! А наш солдат не только видит, но как противотанкист уничтожил множество танков от Сталинграда до Берлина. От Сталина имеют по несколько благодарностей. Каждый имеет правительственную награду. И я должен кому-то из них ставить тройку? Да у меня душа болит, что я поставил четверку одному солдату. Но иначе поступить не мог – он ходил в самовольные отлучки и был наказан. А знания политические должны подкрепляться делами. У него получились ножницы.

Гутник еще несколько минут бушевал. Уткин продолжал улыбаться, а Розенберг снял очки и долго протирал стекла. Его мефистофельский нос вспотел. Я не вмешивался, хотя было видно, что Розенбергу нужен был спасательный круг. Неизвестно, чем все могло кончиться, но вдруг неожиданно в комнату вошел командир полка. Все встали.

– Что у вас здесь происходит?

Уткин сразу пояснил:

– Проведено небольшое собеседование. Все вопросы выяснены. Если вы позволите, капитан Гутник мог бы отправиться к себе в подразделение.

– Разрешаю.

Гутник не медля ушел. Командир полка сообщил, что штаб дивизии уже сегодня требует предварительные общие сведения и, коль Розенберг как представитель дивизии присутствует у нас в полку, есть предложение сообща их рассмотреть и направить телеграммой. Да и Розенберг мог бы взять с собой экземпляр этих сведений и лично передать начальнику штаба дивизии. Все согласились.

Итоговые оценки полка в целом были несколько пышными: по тактической, огневой, специальной и политической подготовке – отлично, а по остальным – хорошо. По лицу командира полка было видно, что он доволен, но в то же время опасался, не найдется ли еще какой-нибудь ревизор. Розенберг после разноса Гутника молчал. Остальные понемногу высказались. Каун, как бы подводя итог, заключил:

– Судя по высказанным здесь мнениям, все поддерживают представленные итоги, и мы предлагаем, товарищ командир, направить их в дивизию. При этом можно написать, что они рассмотрены на совещании командования полка и утверждены командиром полка.

На том и порешили.

В конечном счете отчет по итоговой проверке и справки в штаб дивизии повезли майор Каун с офицером. Вместе с ним отправился и Розенберг. Командир полка попросил, чтобы они доложили итоги командиру дивизии или начальнику штаба дивизии. Как потом стало известно, майор Каун докладывал лично командиру дивизии в присутствии начальника штаба дивизии, начальника политотдела дивизии, а также майора Розенберга, который подтвердил, что весь отчет достоверен. Вопросов никаких не было. Командир дивизии поблагодарил и сказал, что непременно позвонит командиру полка.

Начальник штаба дивизии вышел вместе с майором Кауном и, уединившись, сообщил ему, что командир дивизии пока еще не имеет директивы, поэтому не может говорить официально с командирами частей, но достоверно известно, что сразу после празднования Дня Победы несколько дивизий Группы Советских оккупационных войск будут расформированы. В их число попала и наша 35-я Гвардейская стрелковая дивизия. По поручению начальника штаба дивизии и с ведома командира дивизии майор Каун довел эту информацию до командования полка с тем, чтобы заранее можно было хорошо продумать состав ликвидационной комиссии, его председателя, заместителей, состав подкомиссий, а также программу и порядок действий, поддержание строгого режима с целью недопущения утрат, хищений и чрезвычайных происшествий. При этом было сделано строгое предупреждение, чтобы, кроме командования полка, пока об этом никто не знал.

Вообще-то для нас это не было громом с ясного неба. Мы ожидали, что, конечно, будут крупные сокращения (все-таки война закончена), и мы тоже можем попасть в число расформированных. И все же где-то глубоко таилась надежда, что наша дивизия, может, и сохранится. Все-таки Гвардейская, Краснознаменная, орденов Суворова и Богдана Хмельницкого, да и почетное звание носит – Лозовская. Но Генеральному штабу, вероятно, было виднее, что делать. Хотя по прошествии многих лет мы вновь создавали дивизии, которые «ничего за душой не имели», т. е. совершенно новые дивизии, хотя могли бы вернуть, так сказать, к жизни те, которые прославили себя на полях сражений. Это был явный просчет, который ничем, кроме бестолковой бюрократии, объяснить было нельзя.

Итак, мы уже должны были готовиться к этому событию. Все сознавали, что являемся могильщиками самого нам дорогого – коллектива – боевой семьи, который прошагал дорогами войны от Сталинграда до Берлина. Тяжело, но надо! Командир полка Дегтярев сразу после сообщения начальника штаба предложил создать ликвидационную комиссию. Мы постарались его успокоить, предложив собраться после 1-го Мая в узком кругу и обсудить эти вопросы, а пока каждый из нас обдумает их. Дегтярев согласился.

Отпраздновали Первомай. 3-го собрались у командира полка. Открывая совещание, он сразу меня «обрадовал»:

– Думаю, что самым удачным председателем полковой комиссии по расформированию полка будет капитан Варенников.

Я удивленно посмотрел вначале на самого командира, затем на Кауна и Уткина (эти многозначительно улыбались и подмигивали мне), затем опять на командира полка. А тот, не моргнув глазом, продолжал:

– У нас нет в полку общего заместителя командира полка, но заместитель по артиллерии есть. Поскольку он прекрасно знает полк и к тому же это авторитетный знающий офицер, то мы уверены, что он с этой задачей справится успешно.

Уж не знаю почему, но командир начал называть меня в третьем лице. А мои, так сказать, приятели только поддакивали и продолжали улыбаться. Понимая, что мне совершенно бессмысленно сопротивляться, так как было явно видно, что эта «троица» уже договорилась за моей спиной, я, конечно, согласился.

– Заместителями председателя могли бы стать начальник тыла полка и заместитель начальника штаба полка, – продолжал Дегтярев. – А членами комиссии – все начальники служб и те лица, которых бы мог сейчас назвать капитан Варенников.

– Ну, а… – я, тоже улыбаясь (нечего нюни распускать!), обвел вопросительным взглядом всех присутствующих.

– Правильный вопрос, – перехватил мой взгляд Дегтярев. – Учитывая, что наиболее сложный вопрос – это судьба офицеров, наверное, целесообразно поручить это Федору Ивановичу и Владимиру Васильевичу – начштаба и замполит вдвоем, лично, персонально, с каждым должны разобраться, побеседовать и, согласовав с кадровиками дивизии и армии, определить каждому дальнейший путь. А командир полка должен следить за всей вашей работой и оказывать помощь. Когда же акты о расформировании будут готовы, они поступят на утверждение ко мне. По такой же схеме все будет и в дивизии – заместитель командира дивизии является председателем комиссии по расформированию. Он же подписывает все документы, а утверждает командир дивизии.

Наступило молчание. Каждый мысленно представлял огромный объем предстоящей работы. Личный состав по соответствующей разнарядке предстояло командами, под руководством офицеров, отправлять в Эркнер (под Берлином) – на общий сборный пункт и затем – в Советский Союз, где они будут уволены. Либо отправлять в другие дивизии Группы войск, где они будут продолжать дальнейшую службу. Вооружение, боеприпасы и все военно-техническое имущество надо было свозить на склады дивизии и передавать по акту; финансовый орган соответственно отчитывался перед финансовым органом дивизии; материальные запасы (продовольствие, горючее, смазочные материалы и т. п., а также квартирное и штабное имущество (в основном мебель) должны вывозиться на армейские склады и тоже передаваться по акту. Наконец, фонды, которые мы занимали, передавались немецкой администрации, временно назначенной оккупационной властью.

Все, изложенное выше, фактически означало титанический труд, к которому мы готовились уже сейчас, не имея разрешения на подключение других лиц. Но, несмотря на нашу конспирацию, слухи просачивались через все преграды, и меня офицеры спрашивали прямо в лоб: «Нас будут расформировывать?». Я, как мог, выкручивался: «Официальных документов нет, но я, как и вы, тоже кое-что слышал из этой области». Но расспросы были спокойные, а некоторые добавляли: «Хоть бы скорей, домой уже пора!»

Наступил День Победы. Накануне этого праздника у командира полка произошло весьма приятное событие – из Советского Союза приехали жена и дочь. Для всех это было очень интересно и неожиданно. Очевидно, для такой категории лиц (командир полка и выше) разрешалось вызывать семьи в Германию. Праздник Победы удался у нас на славу. В подразделениях все офицеры отмечали торжество с личным составом. До этого командир полка вместе со мной и замполитом объехал все батальоны и артиллерию полка – поздравил с Победой и пожелал счастливой жизни. А в обед офицеры штаба и служб вместе с командиром полка, пригласив медичек, связисток, писарей и других девчат-военнослужащих, провели торжество в офицерской столовой. Как водится, всем выдали по сто граммов фронтовых (кстати, выдали всему личному составу полка и все было в порядке), танцевали до позднего вечера, пели песни. На празднике, разумеется, была и семья командира полка, которая тоже веселилась вместе с нами.

Памятный был для всех этот праздник – ведь первая годовщина Дня Победы! Он был торжественный, мажорный, но и грустный, потому что первым делом, конечно, мы помянули всех своих друзей-товарищей, кто не дожил до этого светлого часа. Тогда еще было в памяти свежо всё то, что утрачено, и все те, кто погиб на наших глазах и даже на наших руках… Минорность нашему настроению придавало еще и предстоящее расформирование, а следовательно, и расставание. Директивы о ликвидации дивизии не было, но разговор о ней шел уже в полный голос, открыто, подробно. Кое-кто даже называл сроки, которые потом действительно оправдались, хотя, на мой взгляд, они и затягивались.