Текст книги "Неповторимое. Книга 2"

Автор книги: Валентин Варенников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 32 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

Траурная церемония окончена. Тело И. В. Сталина внесли в Мавзолей. После небольшой паузы, отдавая последние почести вождю, по Красной площади прошли четким строем войска Московского гарнизона, в основном – военные академии…

Добравшись домой, мы выпили по чарке за упокой. И еще много, много дней и в кругу слушателей академии, и в кругу семьи и друзей обсуждали эту утрату, тем более что в газетах продолжали публикацию телеграмм, писем, обращений по поводу смерти Сталина. Они шли со всех концов Земли – от правительств зарубежных государств, от различных трудовых коллективов нашей страны, множество частных писем. Естественно, в печать попала только небольшая часть писем – полностью их не смогли бы напечатать даже все газеты Советского Союза, столь велико было горе простых людей во всех странах мира. Но и те, что были напечатаны, поддерживали дух народа.

Через 40 дней мы с группой слушателей пошли к Мавзолею. Над входом в него на мраморном фронтоне было выбито в две строки:

ЛЕНИН

СТАЛИН

Мавзолей был закрыт. Как объявили, доступ будет открыт к ноябрьским праздникам.

В этот же день мы со своей маленькой семьей – жена, двухлетний сынок и я, а также проживающий в нашем переулке слушатель нашего курса академии подполковник Игнатьев с женой сходили на кладбище Новодевичьего монастыря к могиле Надежды Аллилуевой – нам хотелось хоть как-то отдать дань памяти Сталину.

Наверное, под впечатлением от посещения могилы трагически ушедшей из жизни жены Сталина, мы невольно вспоминали все легенды, что бытовали вокруг смерти Аллилуевой и ее похорон. Поскольку эти события произошли в бытность учебы моего отца в Промышленной академии, где в свое время, как я уже писал, училась и жена Сталина, то я, конечно, поведал моим спутникам рассказ моего отца, который, состоя в партийном активе академии, мог располагать определенными сведениями.

Известно, что Надежда Аллилуева по характеру была холериком, с неуравновешенным характером. В то же время была очень восприимчива ко всем жалобам. Естественно, этим кое-кто пользовался. Кстати, жена Калинина и жена Молотова – Полина Жемчужина нашептывали ей, что Сталин недостаточно внимателен к некоторой категории интеллигенции и что надо было бы ему сказать, чтобы он рассмотрел этот вопрос.

Аллилуева не нашла ничего лучшего, как «выпалить» это все во время товарищеского ужина в узком кругу в Кремле. Как и следовало ожидать, Сталин на этот выпад ответил, что это не их, женщин, дело, а дело Политбюро и вмешиваться в эти вопросы не следует. Аллилуева вспылила, встала и ушла. Придя к себе на квартиру, взяла пистолет и застрелилась. Кстати, этот пистолет, миниатюрный браунинг, подарил ей брат первой жены Сталина Екатерины Сванидзе, умершей в молодости, Алеша Сванидзе. Он же одновременно подарил Сталину бритву – большое открытое лезвие, изготовленное немецкой фирмой «Золинген». Сталин каждый раз, когда брился, говорил: «Немецкая бритва… Надо ее выбросить. Но жаль – хорошо и мягко выбривает».

Вот так подарок Надежде стал роковым. Женщине, на мой взгляд, уместнее дарить все же духи, а не оружие. Но, видимо, тот подарок больше соответствовал «ррреволюционному» времени.

О похоронах жены Сталина тоже написано много неправды. На самом же деле все происходило так. Приглашенные, в том числе и группа от Промышленной академии, собрались на Зубовской площади. Гроб был установлен на катафалке. Сюда же прибыл и Сталин. Он шел за гробом среди родственников, шел с непокрытой головой по всей Большой Пироговской улице до уже отрытой могилы на Новодевичьем кладбище и был там до окончания погребения. Затем, забрав в машину дочь и сына, уехал на квартиру в Кремль. А все эти россказни о том, что его будто бы не было на похоронах, – чья-то злая фантазия. Смерть жены, бесспорно, была большой утратой для Сталина.

Смерть же самого Сталина была для страны не просто трагедией, а настоящим обвалом духа народного. Да, это был хоть и временный, но обвал. Несомненно, ликовали те, кто законно или незаконно был при нем обижен. А такие были. Ликовали также и, в первую очередь, те на Западе, кто понимал, что, пока жив Сталин, Советский Союз будет великим и будет гигантскими шагами идти вперед и представлять для мирового капитализма главную опасность. Они вдвойне ликовали, когда к власти пробрался Хрущев. Он стал манной с неба для всего Запада.

Находясь в трауре и в печали, народ, однако, совершенно не мог и предположить, что против Сталина будет организовано такое общегосударственное глумление, как XX съезд КПСС или перезахоронение вождя. Через восемь с половиной лет после смерти, ночью по-воровски, за спиной народа (как и подобает современным демократам), выносят тело Сталина из Мавзолея и опускают гроб в могилу у Кремлевской стены, а затем как ни в чем не бывало объявляют стране, что «по просьбе трудящихся» Сталина перезахоронили. Это была гнусная циничная ложь! С такой просьбой могли обратиться разве только обиженные, но и они вряд ли сделали бы это. Но и у Ленина были и есть обиженные. И даже у нашего светилы от медицины Пирогова тоже были и есть обиженные, но он забальзамирован и лежит в своеобразном мавзолее-музее в городе Виннице. Лично побывал там и считаю, что Пирогов заслужил эти посмертные почести. А возьмите Наполеона. У него что – не было и нет во Франции врагов? Полно! Но народ его считает национальным героем, потому-то огромный, из красного мрамора, гроб с его телом не предан земле, а установлен на высочайшем пьедестале в громадном пантеоне для обозрения человечеству на веки вечные.

XX съезд КПСС, на котором вершилась расправа с мертвым Сталиным, конечно, стал историческим в смысле позора для нашей партии, народа и страны. Прежде, чем проводить этот съезд, Хрущев убрал всех, кто мог разоблачить его лично или в чем-то помешать, и, в первую очередь (я повторяю) он убрал Берию, Абакумова и других, а также вычистил все архивы в Киеве и Москве, чтобы ликвидировать свои следы и компромат на себя.

Но интересное дело – уже через несколько месяцев после смерти Сталина, меня – а я учился на третьем курсе – начали вызывать в особый отдел академии (КГБ). Точнее, вызывали в отдел кадров, а беседу вел работник особого отдела. Разговор был более чем странный:

– Ваша фамилия Варенников?

– Да.

– Что «да»?

– Моя фамилия Варенников.

– Имя и отчество?

– Валентин Иванович.

– Вы сын Ивана Семеновича Варенникова?

– Нет, я сын Ивана Евменовича Варенникова.

– Вы знаете генерал-лейтенанта Варенникова Ивана Степановича?

– Нет, не знаю, точнее, лично не знаю, но о нем слышал.

– Когда, где и что вы слышали?

Мне приходилось подробно рассказывать о событиях под Сталинградом, о том, как там я узнал, что начальником штаба фронта является генерал Варенников Иван Семенович. Что касается моего отца, то он пенсионер, инвалид, проживает в настоящее время в городе Сухуми.

Собеседник на этом разговор заканчивал, но предупреждал, что меня еще вызовут. И действительно, через день-другой меня опять приглашали в тот же кабинет, и уже другой офицер, тоже подполковник, задавал те же вопросы. Естественно, я давал те же ответы. И это продолжалось две недели. Наконец, я обратился к парторгу нашего курса – подполковнику Юденкову. Он был как бы замполитом курса. Мы сидели у него в кабинете. Я рассказал ему всю ситуацию. Он молчал, отведя взгляд куда-то в сторону. Чувствовалось, что он хотел что-то сказать мне (сказал только по окончании учебы), но не мог. Лишь посоветовал: «Я знаю, что вас, как и некоторых других, чьи дипломные работы взял под личный контроль начальник академии генерал армии Курочкин, он периодически вызывает на собеседование. Думаю, что будет очень кстати в конце такого разговора обратиться по личному вопросу и доложить сложившуюся ситуацию. При этом сделать акцент на то, что это вас тревожит и, конечно, сказывается на подготовке дипломной работы.

Не успел я вернуться в свой класс-аудиторию, как вдруг мне сообщают, что через два часа я должен быть у начальника академии с дипломной работой. Я даже встал от неожиданности – будто кто-то подслушивал наш с Юденковым разговор и принял меры. Это было везение. Быстро просмотрев письменный доклад (а мы все его готовили и корректировали каждую неделю) о состоянии подготовки дипломной работы, разложил свою огромную карту и «пополз» по ней, разбираясь с обстановкой и с местностью (точнее, восстанавливая все в памяти). Начальник академии любил, чтобы мы, не глядя на карту, докладывали обстановку, называя на память все свои части и части противника, их состояние и положение, а также населенные пункты, высоты, реки и т. д. Потом набросал схему своего короткого доклада и перечень вопросов, которые я намерен уточнить, и указал, с кем или у кого я намерен это делать.

Но никак не мог придумать естественный переход от делового разговора по диплому к своему личному делу. И так, и этак прикидывал, но все выглядело неуместно, неуклюже и даже неприлично. Поэтому к начальнику отправился в несколько подавленном настроении. Знал, что в приемной надо быть не позже чем за 5, а лучше за 10–15 минут до назначенного времени. Дело в том, что начальник академии хоть и педант – вызывал обычно в точно назначенное время, но иногда говорил адъютанту: если придет раньше, пусть заходит.

И в этот раз я зашел в кабинет и представился начальнику за 10 минут до назначенного срока. Начальник академии кивнул:

– Располагайтесь.

Это означало, что я должен был развернуть свою карту на столе «лицом» к нему, а ко мне «вверх ногами», подготовить весь свой справочный материал и доложить: «Я готов». Начальник выходил из-за своего рабочего стола, садился за большой стол, где развернута была моя карта, приглашал меня сесть и спрашивал, как обстоит дело с написанием работы. Я докладывал – подробно, по уже установленной форме, отвечал на встречные вопросы начальника, но они только помогли мне раскрыть лучше всю картину. Затем я перешел к докладу по карте – об обстановке, замыслу действий и т. д. Мы оба поднялись со своих мест и я, ведя по карте небольшой указкой, доложил обстановку, называя воинские части и местные предметы. В конце сообщил, какие вопросы должен еще уточнить. Я чувствовал, что доклад у меня получился. Курочкин при всех его прекрасных качествах, о чем я уже писал, был несколько суховат и скуп на оценки. Но, когда я закончил, он вдруг сказал:

– Спасибо. Хорошо. Вы могли бы работать в крупном штабе.

– Благодарю вас, товарищ генерал армии, – сказал я и сам почувствовал, что меня можно было понять двояко: или – благодарю, но не хочу; или – благодарю и пойду с большим удовольствием. А поскольку я при этом улыбнулся, Курочкин воспринял мой ответ, как не хочу, и поэтому сказал:

– Молодые офицеры, как правило, стараются избежать работы в штабе. А зря. Чтобы стать настоящим военачальником, тем более большого калибра, надо обязательно поработать в штабе. Там раскрываются большие масштабы, вам будет легче оперировать высокими категориями. Вы подумайте. Ну, да это на будущее. А сейчас мы могли бы и закончить, если у вас нет новых «изюминок».

В это понятие начальник академии вкладывал дополнительное включение в уже обработанный замысел новых ярких эпизодов, обогащающих обстановку и делающих действия сторон более динамичными.

– Есть два дополнительных предложения, – сказал я и изложил их. – Первое – действующий в моей работе стрелковый корпус устанавливает через свою разведку связь с партизанами и вместе с ними проводит одну частную операцию по разгрому небольшой группировки противника на открытом левом фланге. И второе – войска корпуса уже в самом начале наступления проводят боевые действия своими резервами и левофланговой дивизией по отражению контратаки противника силой до двух дивизий, тем самым усложняют обстановку не только в полосе корпуса, но и в целом на фланге армии.

Курочкин оживился. Видно, предложения ему понравились. Однако он сказал:

– В отношении партизан. Думаю, что вам не надо в это втягиваться. Во-первых, это прерогатива фронта и даже Ставки, редко – армии. Во-вторых, это очень сложный вопрос, особенно организация взаимодействия сил и средств, действующих с обеих сторон фронта. В-третьих, в том замысле, который у вас уже оформился, партизаны, конечно, должны сосредоточить основные силы, чтобы обеспечить успех на направлении главного удара фронта. Хотя события на флангах часто предопределяют успех всей операции. Вообще, вопрос интересный, но применительно для стрелкового корпуса – тяжеловатый. Вот когда вы разработаете фронтовую операцию, надо будет вспомнить и об этом.

Что касается контрудара по левому флангу (а это не контратака, а контрудар, осуществляемый двумя дивизиями и поддерживаемый артиллерией и авиацией), то он приемлем. Это оживит работу. Но вам надо подумать, кто и как должен действовать, чтобы удар противника был отражен гарантированно, а затем он, понеся потери, отступил. Здесь должны быть сильные аргументы, убедительные доказательства того, что наши войска способны отразить контрудар. Иначе государственная экзаменационная комиссия может посчитать, что противник прорвется, следовательно, провалится наступление, а вместе с этим провалится и ваша работа. Это недопустимо. Но эпизод очень интересный и его надо включить. Итак, будем считать, что вопросы разобраны.

И тут я решился:

– Товарищ генерал армии, большое спасибо за проявленное внимание к моей дипломной работе. Но, прежде чем уходить, я хотел бы, если вы позволите, доложить один личный вопрос, который меня очень беспокоит.

– Что случилось? – удивленно поднял он брови. Я подробно рассказал о вызовах меня к уполномоченному особого отдела.

– Иван Семенович, Иван Семенович… – генерал провел рукой по гладко выбритой голове, брови опустились и даже нахмурились. – Я его отлично знаю… Вы можете идти и спокойно работать. Я внесу ясность. До свидания.

Вернувшись к себе в класс, я сразу был атакован всей группой: «Ну, как?» Всем было интересно, как прошла встреча с начальником академии. Я подробно рассказал, опустив лишь эпизод с особым отделом. В тот же день повстречался с Юденковым и изложил ему реакцию и ответ начальника академии. Он облегченно вздохнул:

– Теперь, я уверен, вы будете работать спокойно. Есть тут у нас один начальник, который неравнодушен к вам. Вот он, очевидно, и стимулирует особистов.

Юденков не мог назвать мне фамилию этого начальника, но его прозрачный намек и без того был достаточно ясен – это дело рук полковника Шляпникова. Удивительно злопамятный и мстительный человек! Никак не могу понять, почему на должности политработников попадали такие бездушные злые люди, как Шляпников? Это же настоящая беда для армии! Когда нас выпускали из академии, Юденков подтвердил мою догадку. Зато сам Юденков был прекрасным человеком – сразу, с первых слов располагал к себе и потом ни разу не дал повода усомниться в нем как в человеке.

Уже через много лет я узнал, что генерал-лейтенант И.С.Варенников, одно время работавший с маршалом Жуковым, был беспричинно арестован. Дело было состряпано по указанию Берии, но не без причастности Хрущева. В свое время генерал-лейтенант Варенников был начальником штаба Сталинградского фронта, а членом Военного совета этого же фронта был генерал-лейтенант Хрущев. Между ними не только не было никакого согласия, но даже наоборот – они не терпели друг друга. Когда мне довелось впервые встретиться с Иваном Семеновичем Варенниковым в 1966 году, то он, не касаясь своего ареста, отбытия наказания и реабилитации, говорил в основном о войне и, в первую очередь, о Сталинграде.

– У меня там были схватки не только с немцами, но и с Никитой Хрущевым. Он постоянно старался влезать в дела штаба, особенно в планирование. Я ему говорю, чтобы он занимался своим делом, а он мне: «Мое дело везде и всё, я должен знать всё». Я ему: «Знать ты все обязан, но отдавать распоряжения работникам штаба не имеешь права. Занимайся моральным духом, обеспечением – и будет порядок». Вообще, почти не было того дня, чтобы у нас не было схваток. Однажды мы сцепились в присутствии командующего фронтом Еременко. Дело происходило в моем блиндаже. Комфронта «остудил» нас, а потом говорит: «А ведь Иван Семенович дело свое знает хорошо. Давай не будем ему мешать, пошли ко мне». И увел Никиту. Но тот такой злопамятный и вредный, что мог любому из Ставки наговорить на меня гадостей.

Как видим, спустя годы, взойдя на олимп партийной и государственной власти, злопамятный Никита Хрущев решил отплатить Ивану Семеновичу Варенникову за инциденты под Сталинградом. Репрессивная машина была запущена и задела косвенно – и меня, поскольку я тоже был Варенниковым. Такие вот дела…

Между тем жизнь в академии шла своим чередом. Приближались судьбоносные дни – государственные экзамены, защита дипломных работ. Но время от времени в нашем привычном, однообразном житье-бытье случались пусть не очень яркие, но довольно интересные события. Например, было объявлено «революционное» изменение в форме одежды – шпоры отменялись вообще, а клинки (шашки) – на парадах. B целом это было воспринято «трудящимися» (т. е. слушателями) положительно, но привычка – вторая натура. И хоть мы, открыв окна, демонстративно повыбрасывали шпоры в газоны на радость московским мальчишкам, но на душе осталась грусть: как это мы, Военная академия имени М. В. Фрунзе, будем проходить на параде без клинков?! Ведь они украшали строй, придавали ему остроту, силу. И вдруг идти с пустыми руками…

Но все улеглось и образовалось. И сейчас без клинков «наша» академия, традиционно открывая парад, выглядит прекрасно. Точнее, выглядела. Сегодня военных парадов нет, как нет и никакой боевой учебы в Вооруженных Силах. Все военные думают об одном – как выжить, о чем совершенно не беспокоятся ни Ельцин, ни тем более правительство.

Пока мы готовили свои дипломные работы, на партийном олимпе жизнь шла по своим законам. Хрущев, стремясь утвердиться у власти, развернул «кипучую» деятельность по искусственному созданию антипартийной группировки Маленкова, Кагановича, Молотова и примкнувшего к ним Шепилова. Фактически Хрущев обрушил удар по остаткам последователей Сталина. Этот удар нанес огромный ущерб стране, партии и народу.

Их так называемая антипартийность состояла в том, что эти лица выступили против популистского желания Хрущева отличиться с освоением целинных земель в Казахстане и других районах страны. А ведь жизнь показала, что Маленков и Молотов правильно предлагали эти деньги в 65–70 миллиардов рублей вложить в сельское хозяйство Нечерноземной и частично Черноземной зоны Европейской части России. Но отклонение их предложения для Хрущева было одновременно и поводом публично развенчать оставшихся соратников Сталина. Причем сделать это так, чтобы они вообще не могли подняться, то есть опозорить их на всю страну и на весь мир. А так как с Берией Хрущев уже расправился, применив крайнюю меру, то это было наглядным предупреждением для всех, кто не воспринимал хрущевские «реформы».

Сфабриковав дело об «антипартийной группе», Хрущев явил себя мастером инсинуаций и отменным фальсификатором. Во всей этой сотворенной им грязной истории особо опасным и трагичным является то, что авантюристы типа Хрущева (а позже – Горбачева, Ельцина) прорываются к власти и восседают на троне 5–10 лет, беспрепятственно и беззаконно творя свои гнусные дела, а в итоге их «царствований» народ страдает. Но почему должен страдать народ? Почему наши бывшие Верховные Советы, а теперь уже и Государственная Дума не примет, наконец, закон, который бы ограничивал права и возможности правителей? Оставим в стороне идеологию, классовую сущность убеждений, кто каким принципам поклоняется, а возьмем лишь одно – престиж и суверенитет Отечества. Почему этим прохвостам разрешается измываться над страной и народом? Почему из-за их недальновидности или предательства Россия падает все ниже и ниже, теряя свой авторитет, а в конечном итоге и независимость?

Неужели об этом должен заботиться только рабочий, крестьянин, инженер, врач, учитель, ученый и писатель? А что же банкир, бизнесмен, товаропроизводитель – почему этим все равно? Ведь гибнет страна! Эти так называемые лидеры – Хрущев, Горбачев, Ельцин – наносили ущерб во много крат больше, чем самые слабые цари России, включая Николая II, взятые все вместе. Видно, среди состоятельного и тем более богатого слоя россиян ныне почти нет патриотов типа Саввы Морозова. И это печально. Следовательно, основная часть народа не должна на кого-то надеяться. Ее спасение в ее собственных руках: через свои партии и движения продвигать во властные структуры в рамках Конституции своих кандидатов, а далее требовать от них изменений в законодательстве.

И в заключение этой главы хочу вернуть читателя еще раз к XIX съезду партии. Точнее – к Директивам съезда по Пятому пятилетнему плану развития СССР на 1951–1955 годы (это второй пятилетний план после Великой Отечественной войны).

Привожу только некоторые фрагменты Директив в самом кратком изложении.

«Установить повышение уровня промышленного производства за пятилетие примерно на 70 процентов при среднегодовом темпе роста всей валовой продукции промышленности примерно 12 процентов.

Увеличить за пятилетку общую мощность электростанций примерно вдвое, а гидроэлектростанций – втрое.

Увеличить за пятилетие мощности заводов по первичной переработке нефти примерно в 2 раза и по крекированию сырья – в 2,7 раза.

Увеличить за пятилетие примерно на 80 процентов добычу природного газа.

В угольной промышленности предусмотреть более быстрый рост добычи угля для коксования, увеличив за пятилетие добычу этих углей не менее чем на 50 процентов.

Повысить в 1955 году по сравнению с 1950 годом выпуск грузовых судов и танкеров для морского флота примерно в 2,9 раза, речных пассажирских судов – в 2,6 раза и судов для рыбопромыслового флота – в 3,8 раза.

Увеличить за пятилетие ввод в действие мощности лесопильных заводов в новых районах развития лесозаготовок примерно в 8 раз по сравнению с вводом в предыдущей пятилетке.

Увеличить производство мебели не менее чем в 3 раза.

Предусмотреть рост производства основных строительных материалов за пятилетие не менее чем в 2 раза.

Обеспечить высокие темпы роста производства предметов массового потребления. Увеличить производство продукции легкой и пищевой промышленности не менее чем на 70 процентов.

Главной задачей в области сельского хозяйства и впредь остается повышение урожайности всех сельскохозяйственных культур, дальнейшее увеличение общественного поголовья скота при одновременном значительном росте его продуктивности, увеличение валовой и товарной продукции…»

И далее спланированы рост урожайности по основным культурам, повышение поголовья и продуктивности в животноводстве, определены мероприятия на будущее. Например, такие:

Обеспечить дальнейшее расширение работ по полезащитному лесоразведению в степных и лесостепных районах, проведение агролесомелиоративных мероприятий по борьбе с эрозией почв, а также по облесению песков, создание лесов хозяйственного значения, зеленых зон вокруг городов и промышленных центров, по берегам рек, каналов и водохранилищ.

Заложить в течение пятилетия не менее 2,5 миллиона гектаров защитных лесных насаждений в колхозах и совхозах и около 2,5 миллиона гектаров посевов и посадок государственных лесов.

Довести в 1955 году уровень механизации: пахоты, посева зерновых, технических и кормовых культур до 90–95 процентов, уборки зерновых культур и подсолнечника комбайнами до 80–90 процентов.

Увеличить к концу пятилетки мощность тракторного парка МТС примерно на 50 процентов.

Для обеспечения намечаемого роста сельскохозяйственного производства установить на пятилетие объем государственных капиталовложений в сельское хозяйство примерно в 2,1 раза больше, причем на ирригацию и мелиорацию примерно в 4 раза больше, чем в четвертой пятилетке.

Но самыми впечатляющими стали показатели роста материального благосостояния, здравоохранения, образования и культуры советского народа. Достаточно сказать, что увеличение национального дохода СССР планировалось на 60 процентов, повышение реальной заработной платы рабочих и служащих при ежегодном снижении цен на 35 процентов, а для при улучшение жилищных условий расширить жилищное строительство в два раза. И дальше о больницах, санаториях, детских садах и яслях, о врачах, о всеобщем среднем образовании, о росте научных кадров и т. д.

Вот такими были советские пятилетние планы. Страна-гигант мыслила и творила гигантскими категориями. Всем в мире было хорошо известно, что пятилетние планы у нас в стране не просто выполнялись, а перевыполнялись. И этот план тоже был перевыполнен, что вообще потрясло капиталистический мир. Успехи Советского государства только подтолкнули Запад к еще более активным действиям в осуществлении стратегии Даллеса по организации подрыва нашей Державы изнутри. В чем, надо подчеркнуть, им весьма и весьма поспособствовал Хрущев.

Отстреляв одних, посадив других, облив грязью и навесив ярлыки политически прокаженных на третьих, Хрущев расчистил для себя поле без границ и препятствий. Одновременно это было поле и для Запада, для деятельности наших врагов. В итоге мы получили то, что имеем сегодня.