Текст книги "Мушкетеры"

Автор книги: Валентин Рич

Соавторы: Михаил Черненко
сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 11 страниц)

ЧАСТЬ ЧЕТВЁРТАЯ
Глава первая
ДУДНИКОВ В ПОЛНЫЙ РОСТ

До сих пор у нас не было случая показать в полный рост одного из участников событий, о которых написана эта книжка. Правда, его имя упоминалось, и даже неоднократно. Недобрым словом отзывался о нём Григорий Тарасюк. Несколько двусмысленно – академик. Наконец однажды этот самый участник событий проявил себя в действии: задал несколько вопросов Майе Кремневой на заседании Сектора физических методов исследования доисторических памятников и воздержался при голосовании о поездке Майи в Саммили. И тем не менее, как сказано выше, показать его в полный рост ещё не было случая. И дело здесь вовсе не в авторской прихоти. Дело в том, что Дудников вообще нигде и никогда не бывал главным действующим лицом. Несмотря на то что, будучи сокурсником Тарасюка по университету, он уже успел стать доктором наук, тогда как Тарасюк пребывал в кандидатах, Дудников ни разу в жизни не находился в должности председателя, заведующего, начальника, управляющего и тому подобное.

Почему-то всегда главным назначали кого-нибудь другого, а Дудников становился заместителем. В университете он был заместителем председателя студенческого научного общества. В институте – заместителем учёного секретаря. В экспедициях, в которых он, к слову сказать, бывал в отличие от Тарасюка не слишком часто, Дудников никогда не бывал руководителем отряда или группы. Только заместителем!

Но, судя по всему, положение «зама» вполне устраивало Дудникова. Во всяком случае, никто и никогда не наблюдал никаких притязаний с его стороны на какую-нибудь «главную» должность.

И если сейчас Дудникову суждено выступить в роли главного действующего лица, то лишь потому, что так неудачно сложились для него обстоятельства…

В известном смысле Дудников был прямым Майиным антиподом. Если Майя всегда точно знала, чего она хочет, то он всегда точно знал, чего он не хочет. А всё многообразие нежеланий Дудникова сводилось в конечном счёте к одному – к нежеланию каких бы то ни было изменений.

Из всего огромного числа состояний, в которых может находиться физическое тело, Дудников одобрял только два: состояние покоя и состояние прямолинейного и равномерного движения.

Любое действие, которое могло привести физическое тело, именуемое доктором исторических наук Дудниковым В. С., в любое иное состояние, кроме двух вышеупомянутых, он воспринимал как личное оскорбление.

Но, будучи умудрён немалым житейским опытом, он понимал, что лучший метод обороны – это наступление. И потому охотно примыкал к разного рода новым течениям, занимая в них крайние, арьергардные позиции. А когда новаторы начинали упрекать своего коллегу в консерватизме, он с самым серьезным видом повторял свою любимую поговорку: «Консерватор нужен прогрессу, как тормоз автомобилю».

И эта тактика вполне оправдывала себя. «Возмутители спокойствия» были, как правило, рады видеть в своих рядах человека с незапятнанной какими бы то ни было рискованными идеями репутацией солидного учёного мужа. А любителям состояния покоя внушало покой уже то, что один из них считался своим в лагере «противника». Ну, а начальство?… Начальство видело в Дудникове определённую гарантию против чрезмерных «загибов» институтской молодежи – этакий гироскоп, гарантирующий непременно необходимую в науке устойчивость. Отсутствие колебаний, вибраций и других не всегда желательных физических явлений.

По всем этим причинам предложение директора института о назначении Дудникова заместителем председателя Сектора физических методов исследований доисторических памятников ни у кого не вызвало возражений. А когда Тарасюк отбыл в Саммили, заместитель стал председателем. Точнее, вр. и. о., то есть временно исполняющим обязанности…

Однако эти четыре буквы не спасали положения. Против обыкновения, Дудников вдруг оказался официальным главой весьма рискованного, с его точки зрения, предприятия. И это Дудникова чрезвычайно угнетало. До недавнего времени в ответ на вопрос о гипотезе Белова он мог смело отвечать: «Я гипотезами не занимаюсь… Моя функция – историческая интерпретация результатов исследований. Какими бы методами, с вашего позволения, они ни велись…»

Теперь же он был в ответе за всё. В том числе и за эту дурацкую гипотезу.

С той самой минуты, как самолет с Тарасюком и Кремневой оторвался от бетонной дорожки Шереметьевского аэропорта, Дудникова не покидало какое-то крайне неприятное чувство кривизны. Как будто кто-то постоянно тянул его в сторону с твёрдого и ясного пути и он, того и гляди, должен был попасть в яму.

Особенно усилилось это ощущение после того, как склонный к авантюрам Тарасюк прислал сообщение о так называемом портрете так называемого космонавта…

И предчувствие не обмануло Дудникова.

Шестого июня, едва он вошел в институт, к нему подбежала взволнованная старушка библиотекарь.

– Вольдемар Семенович! Вы велели докладывать об иностранных откликах… Мне только что позвонили из центральной библиотеки. Просят вас приехать туда…

– Зачем?… Насколько мне помнится, все заказы я делаю через вас…

– Не знаю, Вольдемар Семенович, право, не знаю, в чём дело! Мне только сказали, что большая неприятность… И чтобы я сразу, как только увижу вас…

– Пустяки! – небрежно произнес Дудников. – Наверное, опять какой-нибудь пасквиль на Белова. А нам-то с вами что? Ведь он даже не сотрудник нашего института!

– Нет, не на Белова, – тихо промолвила библиотекарша. – Я спросила…

Дудников пожелтел, вся кровь схлынула с его румяных щек.

– Не на меня же? – пытаясь улыбнуться, выдавил он наконец.

– Не знаю, право же, не знаю, – повторила старушка.

Дудников машинально, неизвестно зачем, расстегнул портфель, потом снова застегнул его и, не говоря больше ни слова, устремился к выходу.

Через полчаса молодой сотрудник иностранного отдела библиотеки, сохраняя на своём лице бесстрастное выражение, протянул ему журнал в лакированной обложке:

– С утренней почтой из Рима.

Дудников взял журнал, водрузил на аккуратные уши прозрачные оглобли очков – и обмер.

Прямо на него с яркой обложки журнала глядели улыбающиеся глаза… Кремневой!

Поперек плеча девушки красивым крупным шрифтом была набрана какая-то надпись. А над ее золотистыми волосами виднелось уже знакомое Дудникову чудище в скафандре.

– Переведите, пожалуйста, – попросил Дудников.

– Извольте!… «Юная русская художница рисует портрет космического пришельца на диких скалах Саммили. Читайте репортаж нашего корреспондента на третьей странице».

А третья страница сообщала:

«В интервью, данном нашему нью-йоркскому корреспонденту молодым ученым-археологом мистером Уильямом Смитом, исследователь, несколько дней назад покинувший Аравию по семейным обстоятельствам, сообщил, что вблизи оазиса Саммили экспедиция, с которой мистер Смит имел честь сотрудничать, обнаружила весьма интересные наскальные изображения людей и животных.

Эти изображения сделаны обитателями пустыни в древнейшие времена.

Мистер Смит сожалеет, что не может познакомить наших читателей с этими находками без разрешения профессора Фернана Гизе, оставшегося для завершения исследований в Саммили.

Чтобы окончательно не разочаровывать нас, мистер Смит любезно согласился передать редакции фотографию «Гостя из космоса» – картины, нарисованной на стене пещеры участницей экспедиции мисс Майей Кремневой из Москвы».

Дудников внимательно выслушал перевод и, вопреки ожиданию молодого сотрудника иностранного отдела, не упал в обморок. Напротив, лицо его приняло спокойное, удовлетворённое выражение.

– Этого следовало ожидать, – важно проговорил он. – Наука не терпит легкомыслия, потому что легкомыслие не удовлетворяется наукой.

Толстый палец Дудникова постучал по изображённому на обложке журнала скафандру:

– Вот на что идут народные денежки. Да ещё в иностранной валюте! Между прочим, я был единственным человеком, который возражал против поездки Кремневой в Саммили. Меня не послушали – и вот результат. На-ли-цо!

– Что же теперь будет? – сокрушённо спросил молодой сотрудник.

– Теперь будет всё, чему положено быть в подобных случаях, – ответил Дудников.

Через неделю в Саммили ушла телеграмма на имя начальника экспедиции Тарасюка:

ПРОДОЛЖЕНИЕ РАБОТ НЕЦЕЛЕСООБРАЗНО ТЧК НЕМЕДЛЕННО ВОЗВРАЩАЙТЕСЬ ТЧК ЗА ДИРЕКТОРА ДУДНИКОВ

Глава вторая
БЕЛОВ ВЫПИСЫВАЕТ МЕТРИКУ

– У меня нет никаких оснований не верить вам, дорогая Майя Степановна. Институт восточных языков аттестовал вас самым превосходным образом. И Григорий Петрович, – академик положил руку на плечо зло уставившегося в пол Тарасюка, – и Матвей Михайлович… И вообще я предпочитаю верить людям… Более того, прямо должен сказать, что если бы я не находился в это время на конференции в Варшаве, я бы воспротивился прекращению работы в Саммили. Но теперь дело сделано. Интервью Смита бросило тень на вашу находку, Майя Степановна. Сразу можно было дать опровержение, теперь – поздно. Отзыв экспедиции из Саммили трудно не воспринять как подтверждение версии Смита.

Чтобы опровергнуть эту клевету и возвратить вам доброе имя, теперь недостаточно нашего доверия к вам. Как это ни печально – недостаточно. Теперь нужны доказательства!

Академик обвёл взглядом собравшихся. Дудников отвёл глаза и недоумевающе пожал плечами. Тарасюк нахмурился ещё больше. Белов, закусив губу, продолжал набрасывать на листке бумаги какие-то формулы.

– Не понимаю, – тихо сказала Майя, – какие нужны ещё доказательства? Ведь я нашла его. Он – есть. Каждый может увидеть его и убедиться. Он запечатлён на скале тем же суриком, что и быки Саммили… А если кто-нибудь объявит, что меня не существует, я тоже должна буду доказывать обратное?…

– Сочувствую вам, но вынужден повторить – нужны доказательства!

– Есть только один путь, – сказал Тарасюк.

– Я бы не отважился на такое категорическое утверждение, – заметил академик. – Почему только один?

– Второго не вижу… Нужно найти новые изображения космонавтов! Невозможно предположить, что изображение, найденное в ущелье Джаббар, одиноко. Скорее всего, в других пещерах есть немало подобных портретов. И прежде всего надо искать их в том же Джаббаре!

– Если так, то нужно только вооружиться некоторым терпением и ждать известий от профессора Гизе, – заглядывая в глаза директору, быстро сказал Дудников. – Да и лучше, если новые изображения будут найдены исследователями, не принадлежащими к нашему сектору. Верно?

– Не совсем! – отрезал академик. – Ждать у моря погоды – не самый правильный способ добывания истины.

– Но другого пути, по-видимому, нет, – произнес Дудников.

– А может быть, всё-таки есть? – Академик испытующе посмотрел на Белова.

Матвей понял этот взгляд.

– Я уже интересовался суриком. Тарасюк утверждает, что краска, которой пользовались неизвестные художники (при этих словах Дудников ухмыльнулся), эта краска никогда не подвергалась обжигу. Значит, мой метод неприменим.

– И всё-таки другой путь должен быть, – с уверенностью сказал академик. – Вам, Матвей Михайлович, надо привлечь к этому делу других физиков. А вам, Григорий, позаботиться о том, чтобы образцы краски поскорее попали в Москву…

Кто-то заметил, что главным двигателем прогресса в технике всегда была лень. Одному человеку было лень ходить пешком – и он изобрёл автомобиль. Другому было лень стирать белье в корыте – и он придумал стиральную машину. И так далее.

Это, конечно, шутка. Истинным двигателем прогресса всегда была невозможность решить новую задачу старыми средствами.

…Казалось бы, Матвей и раньше не терял времени даром. Его анализы становились всё точнее и точнее. Давно ли он не различал разницы в миллион лет?

А последние модели прибора давали ошибку не более ста тысяч.

Не более, но, к сожалению, и не менее. Такая точность ещё в какой-то мере подходила при определении возраста саммилитов. Но сейчас она никуда не годилась. Требовалось найти какой-то совершенно новый принцип измерения: никакими постепенными усовершенствованиями, никакими доделками старого метода обойтись было невозможно. Невозможно уже по одному тому, что постепенно – значит долго.

Пока речь шла только о саммилитах, даже многие месяцы не казались Матвею чрезмерно большим сроком. В конце концов, камень есть камень. Лежал тысячи, если не миллионы, лет – полежит ещё год.

Теперь речь шла о судьбе его друзей – о судьбе Майи, судьбе Тарасюка. И о судьбе всего дела.

Тут уж не только год, не только месяц – каждая лишняя неделя, каждый лишний день становились мучительно долгими.

Раньше Матвей чувствовал себя просто зачинщиком. Человеком, который ввёл мяч в игру. Самое большее – одним из команды. Теперь он знал: всё зависит от него. Гол в ворота противника может забить только он.

Нет, решить задачу старым методом было невозможно! И эта невозможность, как уже не раз случалось в науке, привела Матвея к открытию. Собственно говоря, сам он вовсе не считал это открытием. Напротив, когда ему пришла мысль воспользоваться наведённой радиацией, он схватился обеими руками за голову и горестно простонал: «Дурень!»

Наведённая радиация и в самом деле не была новостью. С тех пор как были обнаружены космические лучи, учёные знали, что они бомбардируют всё, что находится на поверхности Земли. Словно маленькие снаряды, вонзаются космические частицы в людей, в деревья, в камни, оставляя невидимые следы. Чем дольше лежит камень на поверхности, тем больше на нём следов.

А если спрятать камень в пещеру? Что случится тогда? Только маленькая часть космических снарядиков пробьётся сквозь свод пещеры и достигнет камня. Остальные застрянут в толще свода. Поэтому в спрятанном в пещере камне гораздо меньше потревоженных атомов, чем в его собратьях, оставшихся снаружи, без защиты. Тем меньше, чем дольше он пролежал в укрытии.

Но разве всё это относится только к камню? Конечно же, нет! Вместо камня в пещеру можно поместить глиняный черепок или монету. Или кусочек охры… Да, охры, черт побери!

Восемь дней, которые понадобились четырем граммам жёлтой краски, соскобленной Фернаном с ноги Майиного космонавта, для того чтобы добраться до Москвы, – все эти восемь дней Матвей почти не смыкал глаз.

И всё-таки он не успел бы закончить расчётов, если бы не Григорий, который носился, как вихрь, по институтам, лабораториям, конструкторским бюро, молниеносно выполняя все поручения Матвея: уговаривал, доставал, увязывал, добивался, пробивал, уламывал…

И когда пробирка с жёлтым порошком на дне достигла лаборатории Белова, её уже ждал новый прибор. Правда, он не был так законченно компактен и красив, как термоанализатор с его радужным столбиком. Большой чёрный цилиндр, похожий на голландскую печь, не вмещал всей аппаратуры, и провода тянулись от него вверх – к ячейкам транзисторов, вниз – к трансформатору, вбок – к осциллографу.

Зато точность его была замечательной. Вчера на последнем испытании тройное повторение опыта с единственным привезенным Тарасюком саммилитом дало числа: 19 200, 19 800 и 21 000. То есть двадцать тысяч лет плюс-минус тысяча. Сомнений быть не могло – маленькая полупрозрачная груша появилась на Земле двадцать тысяч лет назад. Всего двадцать тысяч лет назад!

…Приняв из рук Тарасюка драгоценный жёлтый порошок, Белов вытолкал Григория за дверь, разделил содержимое пробирки на десять равных частей и начал опыт.

Он вышел из лаборатории в полночь, на четвёртые сутки, проделав подряд десять скрупулёзнейших исследований.

В зубах у него похрустывал задубевший бублик, руку оттягивал тяжёлый портфель. В портфеле лежала метрика Майиного космонавта.

Нет, Майя никогда не могла нарисовать картину, рядом с которой сфотографировал её этот прохвост, назвавшийся Смитом. Да что там Майя! Ни одна из её прабабушек не могла бы это сделать… по той простой причине, что прибор засвидетельствовал: жёлтая охра из присланной Фернаном Гизе пробирки попала на стенку пещеры за двадцать тысяч лет до рождения Машиной прабабушки. В то же самое тысячелетие, когда неподалеку от ущелья Джаббар, на плоской, как стол, равнине появились саммилиты. В то же самое!

Есть у юристов такое понятие – алиби. Если нити преступления ведут к человеку, который доказал, что в момент преступления он находился в другом месте, то он доказал свою невиновность. Нити обрываются, и надо искать другие.

Майин космонавт никогда не докажет своего алиби! В то время, когда странные полупрозрачные капли появлялись в Саммили, он был там!

Проходя через вестибюль, Белов увидел своё отражение в зеркале и ужаснулся. Щеки заросли рыжеватой щетиной. Бакенбарды делали его ещё более похожим на великого поэта.

Он отвернулся от зеркала и только тут заметил поднимающуюся с вахтерского кресла долговязую фигуру.

Фигура потянулась и добродушно проговорила голосом Тарасюка:

– Ты памятник себе воздвиг нерукотворный?

Если бы Белов не провёл три дня и четыре ночи запершись в лаборатории, он, может быть, и удивился бы виду своего друга. Глаза у Тарасюка покраснели, будто это не Матвей, а он просидел за приборами трое суток кряду. Подбородок стал похож на чёрную щетку.

Но Матвей был слишком утомлён и слишком переполнен радостью от удачно законченной работы, чтобы что-нибудь заметить. Откуда было знать ему, что, покончив дела с аппаратами и материалами, нужными для исследования краски, Григорий не только не пребывал в безделье, ожидая результата, но, наоборот, был занят все последние дни (и даже частично ночи) сверх всякой меры.

Матвей был бы немало удивлен, если бы узнал, что последние трое суток Тарасюк спешно готовил новую экспедицию, вел нескончаемые беседы по междугородному телефону о делах, имеющих непосредственное отношение к его, Белова, гипотезе, с людьми, весьма далекими как от астрономии, так и от археологии.

Удивление Матвея возросло бы ещё больше, если бы он узнал, что всю эту кутерьму вызвала вручённая Тарасюку академиком старинная рукописная книга о путешествии по Московии, содержащая описание множества «див и чудес».

…Однако Белов ничего этого не знал и потому на возрос Тарасюка о нерукотворном памятнике ответил без тени сомнения:

– Воздвиг! Они прилетели двадцать тысяч лет тому назад.

– Какая жалость! – воскликнул Григорий. – Мы с тобой опоздали всего на двести веков! Когда ты сможешь доложить на секторе?

– Завтра, – решительно ответил Матвей.

– Завтра ты будешь спать! – так же решительно возразил Григорий и, обняв Матвея за плечи, повёл его к выходу. – Завтра ты будешь спать, как сурок. Послезавтра – готовить доклад. А у меня есть срочное дело. Придется улететь из Москвы…

Они вышли из института. Тарасюк усадил Белова в машину, уселся сам и включил зажигание.

Глава третья
СЕРЁГИН ДЕЙСТВУЕТ

Спрашивается, где справедливость?

Ведь всё началось именно с Леонида Серёгина, с того, что к нему пришел Матвей Белов.

Если бы не журналист Серёгин, ещё неизвестно, как обернулось бы дело у физика Белова, археолога Тарасюка, спелеолога Гизе, филолога Кремневой, Халида и у многих других людей, так или иначе причастных ко всей этой истории.

И тем не менее именно Серёгин остался в стороне. Такова судьба журналиста. Ты первым обо всём разузнаешь, ты добываешь самый лучший материал, ты не спишь ночами, чтобы он получился поинтересней. А в итоге? Только самые близкие друзья иногда заметят твою фамилию под очерком или репортажем. А всех остальных ты совершенно не интересуешь. Их интересует только то, о чем ты написал.

В случае с саммилитами у Серёгина не было возможности заслужить внимание даже близких друзей. Статья пошла за подписью автора гипотезы, и никто в целом мире, кроме работников редакции, не знал, сколько пришлось ему, Серёгину, потрудиться над записями Белова, заинтересовавшими этот самый мир…

Разумеется, Леонида предупредили о предстоящей поездке в пустыню. И, разумеется, он сделал всё, чтобы принять в ней участие. Но к академику попасть ему не удалось. А какой-то профессор, на столе которого уже лежали документы Тарасюка и Кремневой, согласился уделить Леониду всего одну минуту, и то после того, как Серёгин довел солидную даму-секретаря до полного изнеможения.

Выслушав журналиста и небрежно пробежав такое длинное и убедительное письмо за подписью главного редактора газеты, профессор сказал, что корреспондентам делать в Саммили совершенно нечего. Вот если экспедиция привезёт оттуда что-либо интересное, то тогда товарищи корреспонденты смогут ознакомиться со всеми материалами во всех деталях и писать о них хоть во всех газетах…

Поезд шёл с Дальнего Востока в Москву. Он был в пути пятые сутки, и самые аккуратные пассажиры уже начинали понемногу укладывать кое-что из вещей.

Леонид Серёгин, возвращавшийся из очередной командировки, и его попутчик, невысокий коренастый человек лет тридцати, к числу самых аккуратных пассажиров, безусловно, не принадлежали. Отчасти по возрасту, отчасти потому, что вещей у них почти не было.

Багаж корреспондентов, как известно, состоит в основном из блокнотов, пленок и фотоаппарата. Попутчика же Серегина вполне удовлетворяла обширная сумка, которую в случае необходимости можно было закинуть за спину как рюкзак. Он был геологом и сообщил Леониду, что за последний год перетаскал в руках и за плечами больше грузов, чем везёт их поезд. А сейчас он едет в отпуск, и, кроме бритвы «Спутник», купальных трусов и кедровых орехов, ему ничего не требуется.

Серёгин и геолог с самого Владивостока сражались в шахматы. Сейчас счёт был 33:1 не в пользу журналиста.

Леонид с равнодушным видом, хотя сердце его обливалось кровью, положил на доску своего короля.

– В игре царит случай, – заметил он.

– Случайность – это способ проявления закономерности, – не без ехидства отозвался геолог. – Еще одну?

– Хватит, – притворно зевнул Серегин. – Пора спать.

Геолог взял полотенце и вышел из купе.

Леонид стал складывать шахматы. Сложил, поставил доску на столик и наклонился, чтобы поднять листок плотной бумаги, на котором попутчик вел запись счёта железнодорожного матч-турнира.

С другой стороны листка было что-то наклеено. Серегин перевернул бумагу – это была телеграмма – и машинально прочёл:

ДНЕПРОПЕТРОВСКА ХРУСТАЛЬНЫЙ ХАБАРОВСКОГО АЛЕКСАНДРУ ТЧК СЕДЫХ ЖДУ МОСКВЕ

Леонид перевернул листок и положил на столик, придавив перочинным ножом.

Геолог вернулся в купе и забрался на полку.

А Серёгин вышел в коридор, стал к окну и закурил.

Фамилию попутчика он явно встретил не впервые. Но где она попадалась ему раньше?

Старпом на корабле? Нет, тот не Седых, а Скорых… Хрустальный? Что такое Хрустальный?…

Серёгин докурил папиросу, так и не вспомнив, где он слышал фамилию геолога, и пошёл к своему купе.

Из-за открытой двери он услышал обрывок чьей-то фразы: «…Тайменя килограммов на двадцать из этого ручья, представляете!…» – и вдруг сразу вспомнил.

Просто удивительно, почему он не вспомнил этого раньше! Ну конечно: Хрустальный ручей, озеро, Седых!…

Телеграмма, которую он дал Григорию «на дорожку», когда тот летел в Хирбет! Телеграмма с далёкого сибирского рудника, принятая им за шутку, придуманную кем-нибудь из друзей Белова…

Леонид вбежал в своё купе и беззастенчиво растолкал мгновенно заснувшего геолога:

– Ради бога, извините! Это вы пять месяцев назад послали телеграмму на имя Матвея Белова?

Нетерпение Серёгина, после того как Седых рассказал ему о загадочной каменной пирамиде у затерянного в тайге маленького озера, было так велико, что он, сойдя с поезда, сразу забрался в первую попавшуюся телефонную будку.

– Институт! – ответил женский голос.

– Когда возвращается из Аравии товарищ Тарасюк?

– Уже вернулся… И снова уехал… Нет, не за границу… Когда приедет? Позвоните, пожалуйста, через недельку…

Леонид повесил трубку.

Что же делать? С кем посоветоваться? Придется действовать самому, разведав для начала, не знает ли чего-нибудь Белов.

– Здравствуйте!

Вопреки обыкновению, Серёгин не ворвался в комнату, как ураган, а степенно вплыл в неё, как человек, знающий себе цену.

– Ну, как вам пустыня? – небрежно спросил он.

Матвей уголком глаза взглянул на Майю и сдвинул брови.

Она поняла.

– Нашли что-нибудь?

– Кое-что, конечно, нашли, – ответил Белов. – Интересный образец саммилита на глубине четырёх метров, под корнями пальмы…

– Опять саммилиты… – махнул рукой Леонид. – Хватит играть в камушки! Надо действовать!

Майя повернулась к Серёгину:

– А разве мы сидим сложа руки?

– Не сложа, но сидите… Вы когда приехали?

– На позапрошлой неделе.

– А где Григорий?

– Не знаю.

– А вы чем занимаетесь?

– Не вылезаю из библиотеки, поняли? – сердито ответила девушка.

– Конечно, понял! – Серегин загадочно улыбнулся. – Хороши труженики – не вылезают из библиотеки! Это только курица может высидеть цыпленка, не сходя с места. А вымпел из космоса так не высидишь!

Матвей чуть улыбнулся – по обыкновению, одними глазами.

– Чего это ты так агрессивно настроен сегодня? Идём, покажу новый прибор.

– Прибор? Для чего?

– Для того, чтобы определять возраст камня с точностью плюс-минус сто лет.

– Зачем?

– Чтобы найти координаты того самого вымпела, о котором ты шумишь.

Серёгин принялся ходить по комнате.

– По-моему, вы всё чертовски усложняете. Надо просто брать загадочные памятники – все подряд! И исследовать их!

Матвей всё с той же улыбкой смотрел на журналиста.

– Можно, я тебя тоже спрошу? А зачем исследовать всё подряд?

– Как это – зачем? – возмутился Леонид. – Да чтобы…

– Чтобы! – передразнила его Майя. – А вы знаете, сколько существует загадочных памятников?

– Приблизительно знаю! – не совсем уверенно объявил Серёгин.

– А все-таки?

– Штук десять – пятнадцать. Это на Земле…

Майя расхохоталась.

– А что тут смешного? – возразил Серёгин. – Кроме Земли, есть ещё и небо. Там тоже загадки – планета Фаэтон, звезда Цы…

…Недавно Серёгину поручили по делам газеты порыться в старых книжках по астрономии. Так он узнал, что существует версия, будто у Солнца было когда-то не девять планет, а десять. Будто между Марсом и Юпитером вращалась вокруг светила загадочная планета Фаэтон, рассыпавшаяся по каким-то неизвестным причинам на астероиды.

И Серегин бросился разыскивать всевозможные сведения об астрономических загадках.

Этим розыскам Матвей и Майя и были обязаны упоминанию о звезде со странным именем Цы.

Однако Белов не обратил никакого внимания на слова журналиста. А Майя презрительно фыркнула и протянула Серёгину толстую папку:

– Посмотрите-ка лучше, что я высидела. Не на небе – на Земле. За две недели.

Серёгин развязал тесёмки папки. На первой странице было написано:

Исторические памятники неизвестного происхождения.

Леонид пробежал глазами несколько ничего не говорящих ему названий. Почему-то все они на первой странице начинались на букву «А». Он перевернул страницу, вторую… пятую… То же самое. Окончательно опешивший Серегин открыл последнюю страницу. Там под номером 784 значились какие-то «Ворота Солнца».

– Только буква «В», и уже семьсот восемьдесят четыре памятника!… Сколько же их вообще? – неуверенно проговорил Леонид.

– Около семи тысяч, – спокойно ответила Майя. – На наш век хватит, если исследовать все подряд, согласно предложению одного специалиста…

– А как же быть? – вздохнул Леонид.

– Исключить из Майиного перечня всё, что появилось заведомо позже саммилитов! – сказал Белов. – Понял, зачем прибор?

– Безусловно, понял! – многозначительно сказал Серёгин. – Понял, что прессе пока делать нечего. Списки, анализы…

– Слушай, Матвей: человек жаждет деятельности. Так пусть съездит на почтамт за посылкой! – предложила Майя.

– Что еще за посылка? – спросил Серёгин.

– Из Саммили. Всё не смогли взять с собой, отправили почтой.

– Опять камни?

– И камни, и другие пробы…

– Очень древние?

– Точно узнаем в субботу на следующей неделе, – сказал Белов.

– А что произойдёт в субботу?

– Пустим новый прибор.

Серёгин посмотрел на потолок и объявил:

– Ладно, так и быть, притащу вам с почтамта ящики. Но только в ту субботу, может быть, состоится и кое-что поинтереснее, чем пуск вашего прибора…

– Что же? – без особого энтузиазма спросила Майя.

Серёгин помолчал, чтобы усилить эффект, а потом скромно сказал:

– Я привезу вам вымпел.

– Лучше сначала посылку, – сразу же попросила Майя.

– Хорошо, – согласился Леонид. – Сперва посылку, потом вымпел.

Он с достоинством поклонился и вышел. Майя не выдержала и расхохоталась. К её удивлению, Белов даже не улыбнулся.

Майя толкнула его в плечо:

– Ты что?

– Боюсь, что Леонид пронюхал больше, чем нужно.

…С того самого субботнего вечера, когда в редакционном кабинете впервые появился Белов со своей рукописью, космический клад не выходил у Серёгина из головы. Он отлично представлял его себе! Высокий цилиндр из матового «неземного» металла.

Серёгин столько раз «видел» его, что мог бы, разбуженный среди ночи, описать этот цилиндр совершенно точно. Диаметр – метра полтора. Высота – метров десять. Совершенно гладкая, без единой заклёпки поверхность.

Местонахождение цилиндра, к сожалению, рисовалось Серёгину уже не так однозначно.

Два месяца назад, когда он ездил на овечьи пастбища в горы, он удивлялся, как ему не пришло в голову раньше, что космический вымпел мог быть оставлен только на вершине какого-нибудь неприступного восьмитысячника. Возвратившись в Москву, Серёгин завел собственный учёт всех восхождений на Памире и в Гималаях и обошёл с десяток победителей заоблачных пиков, придирчиво допрашивая их обо всех подробностях, которые они заметили на вершине горы.

Неделю назад, когда Серёгин плыл по морю, он был абсолютно убежден, что «неземной» цилиндр покоится в глубине океана. Серёгина просто невозможно было оторвать от борта, он мог стоять неподвижно часами, вглядываясь в прозрачную зеленоватую воду. Сколько раз его бросало в жар и холод, когда внизу возникало серебристое мерцание, хоть он и знал, что ничем, кроме стаи рыб, оно вызвано быть не может…

А пустыни! Никому на свете он не завидовал так, как Григорию и Майе, уехавшим в Саммили.

Зато теперь Серегин не завидовал никому. Это ему скоро будут завидовать все!

Разговор с главным редактором был очень коротким.

– Когда сдашь очерк о моряках-краболовах? – спросил редактор.

– Завтра! – с готовностью ответил Серегин.

– Хорошо. Значит, через три дня, когда сдашь очерк…

– Но я же, честное слово, сдам завтра! – снова воскликнул Леонид.

– Я и говорю, – невозмутимо продолжал редактор, – сдашь завтра, послезавтра получишь на переделку, а дня через три сдашь окончательно. Тогда и полетишь.

На третий день он сдал очерк «окончательно».

Редактор строго-настрого приказал не «партизанить». Сфотографировать с самолета, и крупным планом. Опросить стариков, краеведов, если они найдутся в посёлке. Узнать, бывал ли на этом месте кто-нибудь из учёных, чтобы потом связаться с ними. Больше ничего!