355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Валентин Дмитриев » По стране литературии » Текст книги (страница 11)
По стране литературии
  • Текст добавлен: 21 сентября 2017, 12:30

Текст книги "По стране литературии"


Автор книги: Валентин Дмитриев



сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 12 страниц)

Какое же впечатление производили на Тургенева все эти выпады, конечно становившиеся ему известными, даже когда эпиграммы распространялись в списках? Разумеется, болезненное: его самолюбие, при впечатлительном характере, должно было сильно страдать.

В 1869 году некоторые критики писали, что Тургенев якобы «отшатнулся от России, и Россия от него отшатнулась». И хотя это не соответствовало действительности, из приведенных выше эпиграмм видно, что Тургенев не всегда встречал объективное отношение революционно-демократических кругов. Время все расставило по своим местам, и творчество великого русского писателя, крупнейшего мастера реализма, одного из создателей русского реалистического романа заняло достойное место в истории нашей и всемирной литературы.

ОНА БЫЛА ПЕРВОЮ

В 1861 году газета «Русская речь» поместила заметку о том, что «одна девица подала прошение в петербургскую Медико-хирургическую академию о допущении ее слушать полный курс медицины и держать экзамен на ученую степень».

«Дело это у нас совершенно новое, небывалое, и девице, вступающей в Академию, нужно было иметь много храбрости и, при существующих у нас предрассудках, много силы воли»,—писала газета.

Мы знаем, кто была эта пионерка высшего женского образования в России, эта храбрая девица: ее звали Марией Александровной Боковой. Она послужила Чернышевскому прототипом для Веры Павловны в романе «Что делать?».

Правда, жена Чернышевского, Ольга Сократовна, утверждала: «Верочка – это я». Но оснований считать так у нее было гораздо меньше, чем у Боковой.

Мария Александровна была родом из семьи помещика и генерала Обручева. Стремясь к образованию и независимости, она вышла фиктивным браком (как Вера Павловна – за Лопухова) за друга Чернышевского, доктора П. И. Бокова, и стала одной из первых слушательниц Петербургского университета, а затем – Медико-хирургической академии. Там преподавал уже известный тогда физиолог И. М. Сеченов, поддержавший ее стремление к научной работе.

Учитель и ученица полюбили друг друга, М. А. Бокова ушла от мужа и стала гражданской женой И. М. Сеченова. В те времена это был поступок неслыханной смелости.

«Для женщины... оставить законного мужа и открыто жить без брака с человеком, занимавшим такое видное положение,– было дерзким вызовом всей установленной морали»,– пишет Т. А. Богданович в книге «Любовь людей 60-х годов» (1929).

Мария Александровна сохранила дружеские отношения с первым мужем, Боковым. Впоследствии она писала о нем: «Хороший он человек, только мы не созданы друг для друга».

В 1863 году царские власти запретили женщинам посещать лекции в академии, и диплом врача М. А. Бокова получила в Цюрихе. Во время франко-прусской войны 1870 года она работала хирургом в Верденском госпитале. Затем защитила диссертацию, работала в Венской глазной клинике, а в 1872 году вернулась в Россию.

В течение свыше сорока лет она была верной спутницей жизни И. М. Сеченова, хотя обвенчаться им удалось лишь в 1890-х годах. В автобиографии великий русский физиолог пишет, что Мария Александровна была его «первым, неизменным другом». Под его руководством она перевела «Жизнь животных» Брема и «Происхождение человека» Дарвина.

И. М. Сеченов умер в 1905 году. Жена пережила его на двадцать четыре года. Она стала свидетельницей победы Октябрьской революции и скончалась девяноста лет от роду. В ее завещании написано:

«Ни денег, ни ценных вещей у меня не имеется...

Прошу похоронить меня без церковных обрядов, как можно проще и дешевле, подле могилы моего мужа».

В некрологе «Памяти М. А. Сеченовой» нарком здравоохранения Н. А. Семашко дал яркую характеристику Марии Александровны:

«Она была... в числе первых женщин, добившихся звания врача. Вспомним, какие препятствия стояли в то время на пути женского высшего образования, каких нечеловеческих трудов стоило преодолеть эти препятствия.

Она была личной помощницей и другом своего знаменитого мужа. До самой смерти Мария Александровна поражала своей простотой, ясностью мысли, несмотря на преклонный возраст, и величайшей скромностью. Не раз я подсылал к ней корреспондентов, чтобы она поделилась воспоминаниями о своей эпохе, о своем замечательном муже, о Н. Г. Чернышевском, с которым Сеченовы были дружны. Она всегда отказывалась по скромности. Не мудрено, что Чернышевский взял ее героиней своего романа «Что делать?». Это она – Вера Лопухова, революционерка, строящая новую жизнь и новый быт. Вот какая лучшая русская женщина умерла».

«ЖИЛ И ПЕРЕВЕЛ ДАНТЕ»

Первые отрывки «Божественной комедии» появились на русском языке в 1823 году. Затем ее переводили и прозой (1842) и стихами, но полностью это замечательное творение великого итальянского поэта было издано у нас впервые лишь в 1879 году в переводе Дмитрия Минаева.

Вот что рассказывают современники о любопытной истории этого перевода.

Минаев, известный литератор, сотрудник «Современника», «Искры» и других демократических журналов 60-х годов прошлого века, итальянского языка не знал вовсе, но пользовался известностью как переводчик Байрона, Гете, Мура и других западноевропейских поэтов. Когда издатель М. Вольф усомнился, сможет ли Минаев справиться с переводом Данте, тот ответил: «Раз я беру на себя перевод, значит, переведу. А как, каким способом – это мое дело!»

Способ этот был довольно прост: Минаев заказывал прозаический подстрочник кому-либо из хорошо знающих данный язык, а затем, по его словам, «превращал сухую прозу в звонкую поэзию». Обычно он просил автора подстрочника читать ему подлинник вслух, утверждая, что таким образом улавливает музыку стиха, хотя слов и не понимает. За один присест Минаев переводил сотни стихов, причем за смехотворно низкую плату – по пятаку за строчку.

Договор с Вольфом он подписал в 1869 году, но лишь через четыре года представил начало «Ада» и обещал еженедельно приносить определенное количество строк.

Была объявлена подписка на издание, но Минаев слова не сдержал. Начав, говоря его словами, «очередную службу Вакху», он прекращал всякую работу на недели и месяцы. Вольф увозил переводчика из его излюбленного трактира «Капернаум» к себе на квартиру, запирал и заставлял переводить. В марте 1876 года Минаев писал ему; «Я прошел по всем кругам «Ада», пробрался через «Чистилище», но у врат «Рая» для меня воздвиглась временная преграда».

Только в 1879 году «Божественная комедия» появилась на свет, претерпев немало придирок от цензуры, которой уже одно название казалось богохульным. Разрешение печатать было дано при условии, что цена книги будет не менее 20 рублей, т. е. что она окажется недоступной для широких масс читателей. Это было так называемое подарочное издание с великолепными гравюрами Гюстава Доре.

Сам Минаев не без оснований считал свой перевод Данте творческим подвигом и, закончив его, написал Вольфу: «Когда я умру, пусть мне в гроб вместо подушки положат три тома «Божественной комедии», а на могиле соорудят памятник с надписью: «ЖИЛ И ПЕРЕВЕЛ ДАНТЕ».

Однако память о Д. Минаеве сохранилась больше как о талантливом сатирическом поэте. Его перевод «Божественной комедии», для своего времени хороший, устарел и кажется теперь тяжеловесным. Он не выдерживает сравнения с переводом М. Лозинского, удостоенным в 1946 году Государственной премии.

МИЛЛИОН ЗА ПЕРЕВОД «ФАУСТА»

Бессмертное творение Гете переводилось на русский язык много раз. Первый перевод Э. Губера был издан в 1838 году. Затем «Фауста» переводили М. Вронченко, А. Овчинников, Н. Греков, И. Павлов, Н. Холодковский.

Шесть раз подряд, и каждый раз заново, перевел эту трагедию Гете А. Я. Струговщиков.

«Окончив перевод,– рассказывает он, – я клал рукопись в большой конверт, запечатывал его сургучом, прятал в один из ящиков стола, запирал этот ящик и ключ бросал в Неву, чтобы избежать соблазна при новом переводе взглянуть, как я перевел раньше то или иное место.

И это я повторил шесть раз в течение десяти лет, которые я посвятил переводу «Фауста». Лишь когда в шести ящиках оказалось по готовому переводу, я вскрыл их и, сличая сделанное в разное время, составил новый, седьмой перевод».

Струговщиков занимал видный, хорошо оплачиваемый пост в военном министерстве, имел чин действительного статского советника и стихотворными переводами занимался из чистой любви к литературе. Материальная незаинтересованность позволяла ему «чудить».

Когда М. Вольф задумал издать «Фауста» на русском языке, с гравюрами Лизен-Майера, он выбрал перевод Струговщикова. Тот запросил (хотя его перевод уже дважды был напечатан) ни больше ни меньше, как миллион рублей.

– Вы шутите! Такого гонорара не получал и сам Гете! – заметил издатель.

– Да, знаю, он получил в сто раз меньше, но написать «Фауста» в сто раз легче, чем перевести! – возразил Струговщиков.

Лишь услыхав в ответ, что в таком случае новый перевод «Фауста» будет заказан Д. Минаеву или П. Вейнбергу, он уступил, но, бросившись в другую крайность, объявил, что не желает получить никакого гонорара. Его с трудом уговорили подписать обычный договор.

Бесконечными поправками и изменениями текста он так затянул печатание книги, что когда она появилась наконец в 1879 году на свет, то переводчика, с нетерпением ожидавшего этого, уже не было в живых...

ИСТОРИЯ ОДНОЙ ДРУЖБЫ

В статье «Лучше поздно, чем никогда» (1879)

И. А. Гончаров рассказывает, что его роман «Обрыв», вышедший в 1869 году, был задуман на целых 20 лет раньше, еще в 1849 году, когда автор после четырнадцатилетнего отсутствия приехал повидаться с родными в Симбирск.

«Тут толпой хлынули ко мне старые, знакомые лица, я увидел еще не отживший тогда патриархальный быт и вместе – новые побеги, смесь молодого со старым. <...>

Все это залегло мне в голову. <...> Я унес новый роман, возил его вокруг света [имеется в виду путешествие на фрегате «Паллада»] в голове и программе, небрежно написанной на клочках».

То же самое говорится в не опубликованной при жизни Гончарова его статье «Намерения, задачи и идеи романа «Обрыв»:

«План романа «Обрыв» родился у меня в 1849 г. на Волге. <...> Старые воспоминания ранней молодости, <...> сцены и нравы провинциальной жизни – все это расшевелило мою фантазию, и я тогда же начертил программу всего романа».

Что же это были за «старые, знакомые лица»? О каких «воспоминаниях ранней молодости» упоминает Гончаров?

По окончании Московского университета он вернулся в родной Симбирск и в 1834—1835 годах служил там в канцелярии губернатора. Молодой человек часто посещал тогда семейство Рудольф, где были две сестры-девицы. Старшая, Аделаида Карловна, очень нравилась Гончарову своей серьезностью, начитанностью, светлым умом. Он проводил в разговорах с нею целые часы, она поражала его силой воли и характера. Ее черты воспроизведены в одной из героинь «Обрыва» – Вере.

Младшая, Эмилия Карловна,– беззаботное, веселое существо, любила заниматься хозяйством, кормить кур и коров. У ее потомков долго хранился календарь, на котором Гончаров сделал надпись: «Кузине миленькой, кузине маленькой, кузине, пьющей молоко». Вторая героиня «Обрыва», Марфинька, очень напоминает Эмилию Карловну.

Гончаров совершал с обеими сестрами долгие прогулки, проводил в их доме целые вечера. Их общество скрашивало ему унылую, однообразную провинциальную жизнь, и он очень им дорожил.

Когда в конце 1835 года будущий писатель уехал в Петербург, чтобы продолжать службу уже в департаменте внешней торговли, между ним и Аделаидой Карловной завязалась оживленная переписка. Но когда через несколько лет сестры посетили его в столице, он, как вспоминает жена его племянника Е. А. Гончарова, принял их довольно сухо и дал понять, что в глухой провинции отношения между людьми – одни, а в Петербурге – другие, что молодость прошла и, как гласит латинская пословица, nоn bis in idem – ничто не бывает дважды...

Однако это не помешало сестрам Рудольф начать спустя много лет вторую жизнь на страницах «Обрыва».

ЗВЕЗДА СКАТИЛАСЬ.

В русской поэзии есть имена, промелькнувшие, словно метеор, оставив яркий, но мгновенно погасший свет.

К ним относится имя Надежды Григорьевны Львовой (1891—1913).

Знавший ее в дни своей юности И. Эренбург посвятил ей в своих воспоминаниях «Люди, годы, жизнь» несколько теплых строк: «Это была милая девушка, скромная, с наивными глазами и гладко зачесанными назад русыми волосами. <...> В 15 лет она стала подпольщицей, в 16 ее арестовали, в 19 она начала писать стихи, а в 22 года застрелилась».

Имя Н. Г. Львовой, начиная с первых ее шагов в литературе и кончая последним днем ее короткой жизни, неразрывно связано с именем В. Я. Брюсова, который первым заметил ее талант и одобрил ее стихи.

Их знакомство началось с того, что весной 1911 года Львова обратилась к поэту с робким письмом, где просила дать отзыв о ее первых поэтических опытах.

Нет ничего удивительного в том, что она это сделала. Близившийся к своему сорокалетию Брюсов достиг полной творческой зрелости, выпустил шесть сборников стихов, пользовался широкой известностью. Имя его имело большой вес, он руководил литературной частью журнала «Русская мысль». Молодые поэты, естественно, стремились узнать его мнение об их стихах и, если возможно, получить от него напутствие.

Незаурядность поэтического дарования двадцатилетней девушки привлекла внимание Брюсова. Он поместил ее стихи в «Русской мысли» рядом со стихами Блока, помог ей печататься и в других журналах, посвятил ей стихотворение, которое в рукописи носило название «Начинающей». В нем поэт писал:

Мой факел старый, просмоленный,

Окрепший с ветрами в борьбе,

Когда-то молнией зажженный,

Любовно подаю тебе.



Н. Львова была быстро принята в избранный круг московских литераторов. «Ее талант расцветал в исключительно благоприятных условиях, и первые шаги на пути к славе не были ознаменованы мучительными разочарованиями, связанными с долгим и тщетным ожиданием ответа из редакций, с которым неизменно сопряжены все первые попытки начинающих»,– будет сказано в некрологе.

В 1913 году вышел первый сборник стихов Львовой «Старая сказка» с предисловием Брюсова, где, однако, не было ни слова ни об авторе книжки, ни о ее содержании, а говорилось лишь о поэзии вообще и о том, какими качествами должен обладать настоящий поэт.

Это были очень лиричные, очень искренние и очень горькие стихи. В них доминировали минорные ноты неразделенной любви.

Причиной надлома в душе поэтессы было ее глубокое чувство к Брюсову. Ученица полюбила учителя, хотя тот был старше на восемнадцать лет. В архиве Брюсова сохранилось свыше ста писем Львовой к нему. Во многие конверты были вложены стихи. С самого начала и в письмах и в стихах звучит мотив обреченности:

И я с улыбкою участья

Переживаю нежно вновь

Мое безрадостное счастье,

Мою ненужную любовь...



Даже счастье связано для нее с мукой:

Я покорно принимаю все, что ты даешь:

Боль страданья, муки счастья и молчанье-ложь.



Отношения, сложившиеся у поэтессы с Брюсовым, не удовлетворяли ее. Прямая, открытая натура, она хотела большего, чем то, что он мог ей дать. Встречи становились все реже, в письмах проскальзывали упреки. Целиком поглощенный литературными и общественными делами, Брюсов не мог уделять много внимания личной жизни.

Чем дальше, тем тяжелее становилось молодой девушке. Ей хотелось владеть сердцем поэта безраздельно, хотелось, чтобы кроме нее, для него не существовала ни одна женщина. Сложилась ситуация, о которой она писала:

Ты проходишь мимо, обманувши,

Обманувши, не желая лгать.

Вспоминая наш восторг минувший,

Я тебя не в силах проклинать.



Мысли о самоубийстве посещают Львову все чаще.

В одном из последних писем она пишет Брюсову: «Я очень устала... Всему есть предел... Все во мне умерло...»

23 ноября 1913 года Львова покончила с собой.

Ее смерть глубоко потрясла Брюсова. Куда девались его обычные уравновешенность и спокойствие? Мучимый совестью, остро сознавая свою вину, не в силах встречаться с людьми, которые знали об его отношениях с покойной, а тем более с ее родными, он не нашел ничего лучшего, как немедленно уехать из Москвы, несмотря на то что со дня на день ожидался приезд Верхарна, встречи с которым Брюсов очень ждал.

Через пять дней в хронике «Русских ведомостей» появилась заметка:

«Похороны Н. Г. Львовой. Вчера после отпевания в церкви Григория Богослова, на Миусском кладбище похоронили застрелившуюся молодую поэтессу Н. Г. Львову. Отдать последний долг покойной собрались поэты Б. Садовской, В. Шершеневич, В. Ходасевич и др., было много курсисток. На гроб возложено несколько венков».

В числе их был и венок от Брюсова...

В журналах и газетах появилось несколько некрологов, авторы которых оплакивали безвременную смерть молодой поэтессы и тепло отзывались о ее даровании.

О причинах ее ухода из жизни говорилось в общих словах: «Драма Н. Г. Львовой – это драма всякой женской души, поставившей фундаментом своего существования одну любовь». Имя Брюсова не упоминалось, однако толков ходило немало. Недаром Брюсов в одном письме говорит о «безумных обвинениях, которые иные возводят на меня».

На могиле Н. Львовой был воздвигнут памятник, но найти его автору этой книги не удалось. По словам И. Эренбурга, на нем была строка Данте: «Любовь ведет нас к одному» (т. е. к смерти).

«Русская мысль» почтила память Львовой двумя ее стихотворениями; после фамилии автора стоял крестик, заменявший траурную рамку. «Старая сказка» вышла вторым изданием с добавлением посмертных стихов.

Время залечивает все раны. Брюсов не был бы поэтом, если бы душевный кризис, связанный со смертью Н. Львовой, не нашел отражения в его творчестве. А стихи он не переставал писать и в эти исключительно тяжелые для него дни:

Здравствуй, море, северное море,

Зимнее, не знаемое мной!

Новое тебе принес я горе,

Новое, не бывшее весной...



Непосредственно к Львовой обращен «Венок на могилу» с эпиграфом из Пушкина: «Все – в жертву памяти твоей».

Вспоминает Брюсов об умершей и годы спустя в стихотворении «Памяти другой» (1920):

Твое обиженное тело

Землей и травами покрыто,

Но здесь, со мной, твоя любовь...



Такова одна из драматических страниц в жизни В. Я. Брюсова.

«Я САМ-НЕ ВЕГЕТАРИАНЕЦ...»

Новизна поэтических приемов Маяковского и свобода, с какою он обращался со стихом, ломая общепринятые каноны, вызывали негодование ревнителей этих канонов. Приняв всерьез озорной призыв поэта «сбросить Пушкина с парохода современности», они яростно ополчались на новатора, высмеивали его творчество, отказывали ему в признании.

Одним из приемов борьбы для противников Маяковского служила пародия: ведь пародировать можно не только старое, отжившее свой век, но и новое, посредством доведения его до абсурда.

Пародии на Маяковского встречаются еще в дореволюционной печати, высмеивавшей футуристов, но и в советское время их было немало. Особенно часто их помещал в 1926—1929 годах журнал «На литературном посту», снискавший печальную известность своей вульгаризаторской критикой и проводивший линию враждебного Маяковскому руководства РАППа.

Не обходилось и без личных выпадов. В пародии Н. Адуева поэт показан фанфароном:

Поеду в Америку

_ _ _ _ _ _ _ _ справлять гардероб,

Не столько

_ _ _ _ _ _ _ _ людей посмотреть чтобы,

Сколько

_ _ _ _ _ _ _ _ себя показать чтоб.



Честолюбцем изображен он и в коллективной пародии В. Лебедева-Кумача, М. Козырева и Л. Никулина:

Скоро пойду,

_ _ _ _ _ _ попрошу,.

_ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ чтобы в классики.

Памятник там,

_ _ _ _ _ _ юбилей

_ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ и так далее.



Как это не вяжется с высказываниями самого Маяковского против «бронзы многопудья»!

Злые пародии на поэта сочиняли собратья по перу, немало пострадавшие от его остроумия: А. Жаров, В. Казин, И. Сельвинский. В язвительной «Оде скромности» А. Безыменский упрекал Маяковского в том, что он «не признает никого, кроме себя», «поэтов стирает в муку... по два рубля за строку», говорил о «мелком весе и скандальном звоне» его «поэтических гирь».

Однако встречались пародии без личных выпадов, выражавшие, наоборот, симпатию к поэту. В связи с его приездом в Ростов-на-Дону некто Ян писал в газете «Советский юг»;

Думали: дикий,

_ _ _ _ _ _ как лев в Сахаре,

И вместо лика —

_ _ _ _ _ _ разбойничья харя.

Вырос из земли

_ _ _ _ _ _ не человек, а глыба.

Были б короли —

_ _ _ _ _ _ короли возвели бы.



В 1925 году в Харькове вышла книжка «Парнас дыбом», авторы которой укрылись за своими инициалами: Э. С. П., А. Г. Р., А. М. Ф. (Паперная, Розенберг, Финкель). Здесь было показано, что написал бы Маяковский и другие поэты на темы «Жил-был у бабушки серенький козлик» и «Пошел купаться Веверлей». Вот строки из стихотворения о козлике:

Скрипела старуха,

Телега словно:

Кха,

_ _ кхо,

_ _ _ _ кхе,

_ _ _ _ _ _ кхи.

Великолепно мною уловлены

Старухины все грехи.



Далее идет рассказ о судьбе козлика:

Вздумалось козлику в лес погуляти,

Какое же дело мне?

Но я, старуха,—

_ _ _ _ _ _ _ _ аккумулятор

Загубленных козьих дней.



Прочитав эти пародии, поэт, как рассказывает очевидец, похвалил их и сказал: «Главное в пародии – чтобы остроумной была и точно попадала в цель. Без сатирической обостренности, без гиперболы здесь не обойтись.

А на резкость удара мне, Маяковскому, обижаться не приходится. Я сам не вегетарианец».

Стремясь отразить поэтику Маяковского в кривом зеркале пародий, их авторы обыгрывали характерные особенности его стихотворного строя. «Лесенка» утрировалась, слова разбивали на слоги и даже на буквы:

Ни само

_ _ _ _ мнения, ни хал

_ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ туры!

25 лет

_ _ _ _ по

_ _ _ _ _ разным

_ _ _ _ _ _ _ _ _ местам

Тащим

_ _ _ мы

_ _ _ _ воз

_ _ _ _ _ _ л

_ _ _ _ _ _ _ и

_ _ _ _ _ _ _ _ т

_ _ _ _ _ _ _ _ _ е

_ _ _ _ _ _ _ _ _ _ р

_ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ а

_ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ т

_ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ у

_ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ р

_ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ ы,

А только

_ _ _ _ _ воз

_ _ _ _ _ _ _ и

_ _ _ _ _ _ _ _ ны

_ _ _ _ _ _ _ _ _ не

_ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ там!

(Н. Адуев, 1927)


Приверженность поэта к «лесенке» высмеивалась не раз. Д'Ор заставляет его высказать такое мнение о Некрасове: «...зарабатывал бы в 6—7 раз больше, стоило ему только писать не по 6–7 слов в строке, а по одному слову, как это делаю я. Пример:

Вот

_ _ _ парад

_ _ _ _ _ _ ный

_ _ _ _ _ _ _ _ _ подъ

_ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ езд... и т. д.»



Передразнивалась и гиперболичность образов, свойственная Маяковскому. Целиком построена на гиперболизации пародия М. Пустынина:

Плетясь дорожками торными,

Затхлым традициям в угоду,

Вы пьете воду

Жалкими глоточками,

А я пью бочками

Сорокаведерными.

...Презирая ваши папиросы обычные,

Курю трубы фабричные.

...Будь проклята плевательница, мещанами

_ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ благословенная!

Моя плевательница – вся вселенная...



Эту особенность стиля Маяковского хорошо передал и автор пародии, подписавшийся «Вроде Володи»:

я -

_ _ _ полуторасаженный мальчик,

Но выше меня —

_ _ _ _ _ _ дома еще.

Что мне

_ _ _ _ _ _ какой-то

_ _ _ _ _ _ _ _ _ первенький Майчик,

Стомиллиардное

_ _ _ _ _ _ _ _ _ требую Маище!



Почти во всех пародиях на поэта есть, как и здесь, составные рифмы в духе Маяковского: «железа и» – «поэзии», «налево дом» – «неводом», «с золотников скинь» – «Маяковским».

Любили пародисты переиначивать известные строки и названия стихотворений поэта. Вместо «Светить всегда, светить везде» – «Орать всегда, орать везде», вместо «Мелкая философия на глубоких местах» – «Глубокая философия на мелких местах». Вместо анализа художественного мира автора – обыгрывание знакомого читателям текста, даже с сохранением рифм. У Маяковского:

Вчера

_ _ _ _ океан был злой,

_ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ как черт,

Сегодня —

_ _ _ _ смиренней

_ _ _ _ _ _ _ _ _ голубицы на яйцах...



А в пародии Д. Ляховца (1926):

Брожу по редакциям,

_ _ _ _ _ _ _ _ _ злой, как черт,

А редакторы корчат

_ _ _ _ _ _ _ _ _ голубиц на яйцах.



У Маяковского это стихотворение кончается проникновенно:

Я родился,

_ _ _ _ рос,

_ _ _ _ _ _ _ _ кормили соскою,

Жил,

_ _ _ _ работал,

_ _ _ _ _ _ _ _ стал староват...

Вот и жизнь пройдет,

_ _ _ _ _ _ _ _ как прошли Азорские

Острова...



А пародия завершалась так (опять личный выпад, полный недоброжелательства):

Я живу,

_ _ _ _ толстею,

_ _ _ _ _ _ _ _ катаюсь на катере,

Гонорар

_ _ _ _ стараюсь везде урвать.

А поэзия уходит

_ _ _ _ _ _ _ _ к чертовой матери,

На Азорские острова...



В ряде пародий высмеивалось стремление Маяковского поставить свой талант на службу проблемам текущего дня (слишком низменным для поэзии, по мнению пародистов).

Нет в Москве забора,

_ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ заборика

_ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ и заборища

Без цитат из меня! —



иронизирует Н. Адуев. «Он пишет объявления в рифмованных стихах!» – укоряет М. Андреев. «Пальбой из пушек по воробьям» назвали в своей пародии Арго и Адуев повседневные выступления поэта в «Известиях» на актуальные темы советской действительности, а рекламу Моссельпрома – «моссельпромахами». Адуев советует:

Город рекламой оклеивай

И правой,

И левой, левой, левой!



Эта концовка «Левого марша» обыгрывалась особенно часто. У С. Малахова Маяковский предлагает «лупцевать Стиннеса» только с левой руки;

Кто там заехал правой?

Левой!

_ _ _ _ Левой!

_ _ _ _ _ _ _ _ Левой!



Эта пародия называлась «Лефий марш» – указание на ЛЕФ (левый фронт искусств) – литературную группу, которую возглавлял Маяковский.

Есть намек на это и в пародии А. Архангельского «Москва – Мадрид» (1926), где Маяковский обращается к читателям:

Прошу

_ _ _ убедительно

_ _ _ _ _ _ _ _ _ граждан всех:

Если

_ _ _ какие

_ _ _ _ _ _ испанские черти

Скажут, что я —

_ _ _ _ _ _ _ _ африканский леф,

Будьте любезны —

_ _ _ _ _ _ _ _ не верьте!



(ср. с «Прощанием» Маяковского:

Слушайте, читатели!

_ _ _ _ _ _ _ _ Когда прочтете»

Что с Черчиллем

_ _ _ _ _ _ _ _ Маяковский

_ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ дружбу вертит,

Или

_ _ что женился я

_ _ _ _ _ _ _ _ _ на кулиджевской тете,—

То покорнейше прошу —

_ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ не верьте!)



А. Архангельский был, несомненно, самым талантливым из всех пародировавших Маяковского. Он трижды перевоплощался в поэта, сумев уловить тональность его стихов, передать черты его творчества. При этом он хорошо понимал, что нельзя просто передразнивать, что пародия – не только кривое зеркало, но и своеобразное критическое исследование пародируемого объекта.

После смерти Маяковского пародии на него больше не появлялись. В этом сказалось всенародное признание его таланта и уважение к его незаурядной личности.

ПСЕВДОНИМ ПО НЕДОРАЗУМЕНИЮ

Книги Аркадия Петровича Гайдара пользуются огромной и заслуженной популярностью, издаются большими тиражами, переведены на многие языки. Но имя, под которым мы знаем этого выдающегося мастера детской литературы,– имя придуманное.

Свою первую книгу «В дни поражений и побед» он выпустил в 1925 году под той фамилией, какую носил с рождения,– Голиков, а в дальнейшем стал подписываться «Гайдар». Откуда же взялось это литературное имя?

Лев Кассиль пишет: «Псевдоним «Гайдар» был выбран не случайно: когда-то монгольские конники называли так всадника, высланного вперед, в дозор. Все творчество Гайдара, мужественное, зоркое, пытливо-поэтичное, как бы устремлено вперед и зовет в поход за лучшую долю, за счастье, за братство народов».

Писать так у Л. Кассиля имелись все основания: ведь Гайдар сам незадолго до своей героической гибели в бою с фашистскими захватчиками (26 октября 1941 г., под Каневом, на Украине) рассказывал своим товарищам по оружию, по словам его биографов В. Лясковского и М. Котова, что когда в последний год гражданской войны он служил в Красной Армии на границе с Монголией, то местные жители окликали его этим словом:

«Частенько, бывало, бежит навстречу монгол, машет шапкой и кричит: «Гайдар, гайдар!» А по-русски, как мне сказали, это значит всадник, скачущий впереди. Или в юрту заглядывает монгол и спрашивает: «Где Гайдар? Просим пожаловать на обед!» Так потом меня и наши бойцы стали называть. И запало это слово крепко в мою душу, очень крепко... Как видите, ребята, не ради красивости какой взял я себе этот псевдоним!»

Такой смысл его как нельзя более соответствовал романтическому складу характера и таланта автора «Военной тайны». Эта версия происхождения его литературного имени укоренилась так прочно, что даже одна из книг о Гайдаре была названа «Всадник, скачущий впереди».

Как не доверять словам самого автора? Однако имелись и другие версии. Один исследователь сообщил, что у А. Голикова в те дни был ординарец – татарин Хайдар. Это имя широко распространено среди народов Востока, отсюда название Хайдарабад и других городов.

По утверждению одного из школьных товарищей писателя, это литературное имя – шарада, разгадываемая так: «Г» – начальная буква настоящей фамилии;

«ай» – первая и последняя буквы имени Аркадий; «дар» означает на французский манер (д'ар) «арзамасский»: автор «Тимура и его команды» вырос и учился в этом городе.

А может быть, он избрал имя героя «Сказки о царевиче Гайдаре», популярной в начале нашего века и вышедшей несколькими изданиями? Этот царевич бродил по свету в поисках чего-то истинно великого. Не запомнилось ли, не полюбилось ли его имя подростку из Арзамаса, тоже мечтавшему о подвигах?

Нет, все эти версии отпали, в том числе и рассказанная самим писателем, который был введен в заблуждение. Б. Камов выяснил, что по-ойротски «хайдар» означает: куда? Местные жители обращались к молодому командиру с вопросом, куда он едет. И он, не уловив вопросительной интонации, решил, что так называют его самого. А тут еще неправильный перевод...

Подобных недоразумений в истории языкознания немало. Австралийские туземцы на вопрос белых пришельцев, как называется невиданное скачущее животное, отвечали: «Кенгуру», т. е. на их языке: «Не понимаю».

А задававшие вопрос решили, что это и есть название диковинного зверя...

Итак, литературное имя «Гайдар» – плод недоразумения. Если бы будущий автор «Мальчиша-Кибальчиша» знал его истинный смысл, он, наверное, избрал бы другое...

Каково бы ни было, впрочем, его происхождение и значение, оно навсегда вошло в золотой фонд советской литературы для детей, и в библиотеках не ослабевает спрос на книги Гайдара, хотя сменилось уже не одно поколение юных читателей.

Это имя унаследовал и сын писателя, контр-адмирал и журналист Тимур Гайдар, которого даже зовут точно так же, как героя повести, написанной когда-то его отцом.

Л. А. Кассиль, узнав об истинном смысле литературного имени «Гайдар», написал автору настоящей книги:

«Никакой тени на светлую память А. П. Гайдара это не бросает. Возможно, что он лишь понаслышке знал о значении слова «Гайдар» и был осведомлен неточно.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю