Текст книги ""Политическое завещание" Ленина"
Автор книги: Валентин Сахаров
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 66 страниц)
ЛЕНИН И СТАЛИН
Доступные историкам документы позволяют говорить, что Сталин не случайно занял в ленинской группе особое место. Исключая Ленина, у Сталина по сравнению с другими членами Политбюро были гораздо более прочные, надежные, устойчивые связи с партийными организациями, что было хорошим подспорьем Ленину, усиливая его позиции перед лицом атак Троцкого. Они давали Ленину в распоряжение дополнительные знания местных условий, работников, их сильных и слабых качеств, отношений между ними. Конечно, эти знания Ленин мог получить не только от Сталина, но в лице Сталина он получал и знания, и одного из виднейших членов руководства партии, чьи политические позиции всегда были близки к ленинским по всем основным вопросам, союзника, способного с успехом вести борьбу против Троцкого. Такой комбинации политических качеств в ЦК РКП(б) никто, кроме Сталина, Ленину предоставить не мог, поэтому в этой ситуации для Ленина Сталин был незаменим в деле руководства партией и в борьбе с Троцким. Опыт политической борьбы в годы гражданской войны (особенно предыстория и ход обсуждения военного вопроса на VIII съезде партии) говорил, что Сталин способен не только «держать удар» Троцкого, но и «брать» его «мертвой хваткой».
В ходе дискуссии о профсоюзах Сталин еще раз показал способность вести против Троцкого успешную борьбу. В историографии участие Сталина в профсоюзной дискуссии обычно обходится молчанием, отмечается лишь, что он поддерживал Ленина и подписал «платформу 10-ти». Это так, но, кроме того, Сталин не только активно выступал в ходе дискуссии (статья «Наши разногласия», 5 января 1921 г.)[435], но был одним из организаторов борьбы с Троцким и другими антиленинскими группами в Москве. Троцкист Р. Б. Рафаил, зная об этом не понаслышке, на X съезде партии говорил, что в Питере кампания против Троцкого (дискуссия) велась под руководством Зиновьева, а в Москве – под руководством Сталина[436].
То, что политически разводило Ленина с Троцким, разводило и Троцкого со Сталиным. В частности, Сталин не только понял и принял НЭП (что иногда отрицается), но и был активным проводником его. Хороший союзник в борьбе с серьезным противником никогда не помешает, а в условиях наступления болезни, сокращавшей работоспособность Ленина, Сталин превращался для Ленина из важного союзника в главную опору. Неудивительно, что политические позиции Сталина в течение 1921 г., особенно с середины – второй половины 1921 г., быстро укреплялись.
По свидетельству Молотова, «у Ленина не было друзей в Политбюро… Со Сталиным у Ленина отношения были более тесные, но больше на деловой основе. Сталина он… не просто поднял – сделал своей опорой в ЦК. И доверял ему. В последний период Ленин был очень близок со Сталиным, и на квартире Ленин бывал, пожалуй, только у него»[437]. Наиболее показательна для характеристики личных отношений Ленина к Сталину в это время является та человеческая забота, которую Ленин проявлял о нем – его здоровье, отдыхе, организации работы, о быте и семье.
В историографии подобная забота расценивается как важный показатель теплого товарищеского отношения к тому или иному человеку. Это верно. Известны многочисленные проявления заботы Ленина в отношении Бухарина, Рыкова, Цюрупы, Дзержинского и др.[438] Об этих случаях отечественная историография, за редким исключением, говорила охотно. Только о Сталине историки дружно молчали. Между тем документы свидетельствуют, что, во-первых, в последние годы жизни Ленина, пожалуй, никто[439] не удостоился такого внимательного и заботливого отношения Ленина, как Сталин, и, во-вторых, проявление этой заботы нарастает начиная с 1921 г.
В конце 1920 г. Сталин заболел, Ленин пишет: «Тов. Обух! Очень прошу послать Сталину 4 бутылки лучшего портвейна. Сталина надо подкрепить перед операцией». А вслед за тем пишет Фотиевой, чтобы она проследила за выполнением его просьбы[440]. В апреле 1921 г. во время болезни Сталина Ленин выражал желание посетить его и получил приглашение[441]. В мае 1921 г. Сталин уехал в отпуск на Кавказ. Сохранился ряд телеграмм, которыми в мае-июле 1921 г. обменивались Ленин и Г.К. Орджоникидзе, бывший тогда председателем Кавказского бюро ЦК РКП (б), по поводу отдыха и лечения Сталина. Они свидетельствуют о пристальном внимании Ленина к вопросам организации отдыха и лечения Сталина[442]. Подобную заботу Ленин проявлял и позже, интересуясь его здоровьем, беседуя с лечащим врачом. 28 декабря 1921 г., будучи уже сам тяжело больным, Ленин писал Фотиевой: «Я должен видеться со Сталиным и перед этим по телефону соедините меня с Обухом (доктором) о Сталине»[443].
Интересно сравнить проявления заботы Ленина о Сталине и о Троцком. Документальных свидетельств заботы Ленина о Троцком мало, но самое главное – они сухи, формальны, похожи на необходимые отписки[444]. 14 мая 1921 г. Ленин получает от наркома здравохранения Семашко записку об ухудшении состояния здоровья Троцкого (колит из-за переутомления и несоблюдения диеты) с просьбой принять нужные меры. Ленин в ответ на это письмо и на заявление Молотова о том, что проблемы в снабжении Троцкого продуктами возникли в виду того, что не было ответственного за его снабжение, написал Молотову: «Разве не было ответственных]? Непременно надо их всегда назначать, чтобы точно знать, кому выговор, кого арестовать. Только так можно работать»[445]. Как видно, Ленина интересуют не столько проблемы Троцкого, сколько организация снабжения вообще.
Иное отношение к Зиновьеву. 15 мая 1921 г. у того из-за переутомления произошел очередной «сердечный припадок», продлившийся около суток. Информация об этом пришла к Ленину из кремлевской больницы. Ленин отозвался запиской Молотову, предложив Политбюро предоставить Зиновьеву отдых[446].
Заботясь об улучшении жилищных условий Сталина, Ленин как минимум дважды (в ноябре 1921 г. и в феврале 1922 г.) пишет письма в соответствующие органы с просьбой подыскать для семьи Сталина более подходящее (потеплее и потише имеющегося) жилище[447]. Заведующая Кремлевскими музеями Н. Седова-Троцкая (жена Троцкого) по поводу этой просьбы направила Ленину письмо: «Дорогой Владимир Ильич, я не гневаюсь, а Вы проявляете, простите меня, ничем не оправданную мягкость. Конечно, тов. Сталину надо предоставить спокойную квартиру и мы обязаны это сделать. Но т. Сталин живой человек, не музейная редкость и не хочет сам жить в музее, отказывается от помещения, которое ему навязывают, как в прошлом году отказался т. Зиновьев от этого же помещения.
Тов. Сталин хотел бы занять квартиру, в к[ото]рой сейчас помещаются Флаксерман и Мальков: Флаксермана (молодежь) можно было бы перевести в квартиру т. Сталина, а т. Малькова во 2-ой дом Советов, где освобождается 60 комнат…
Если Вы, Владимир Ильич, со всем этим не согласны и даже с протестом самого т. Сталина, то прошу Вас дать распоряжение о сдаче 4-х (четыре) комнат с оставлением за Главмузеем других четырех комнат, куда мы все перенесем…»[448]. Подчеркивание в тексте, принадлежащее Ленину, говорит о том, что он не согласился с ее аргументами и продолжал настаивать на своем. Поскольку выполнение его просьбы затягивалось, Ленин снова пишет, напоминает, сердится, требует срочно решить жилищный вопрос[449]. В конце концов, Сталин получил новую квартиру***.
И еще одно маленькое, но показательное проявление ленинской заботы о семье Сталина, а возможно, и о его политическом престиже, который мог пострадать из-за исключения его жены Н.С. Аллилуевой из партии во время чистки по причине недостаточно активного участия ее в партийной работе. При этом был проигнорирован тот факт, что в это время у нее родился первенец – Василий. Ленин посчитал это обстоятельство уважительной причиной и ходатайствовал о восстановлении ее в партии[450].
Если это и не единственный, то, во всяком случае, крайне редкий случай подобного ходатайства.
Конечно, в отношениях Ленина и Сталина не было какой-то идиллии. Сталин не утрачивал собственного политического лица, а его политический темперамент, почерк во многом отличался от ленинских. У Сталина была самостоятельная политическая позиция, собственный взгляд на все проблемы. Отсюда и разногласия с Лениным, которые возникали от случая к случаю, но не касались принципиальных вопросов. Сохранились документы, говорящие о том, что в ряде вопросов они занимали несколько различные позиции и не скрывая указывали друг другу на свое несогласие.
Так, осенью 1921 г. возникли разногласия по вопросам политики, которую вел в Туркестане Г.И. Сафаров. Ленин считал: «по-моему, Сафаров вполне прав», а Сталин возражал: «по-моему, Сафаров не прав, а его политика вредна »[451]. В ноябре 1921 г. возник один конфликт, чреватый осложнениями, но, судя по всему, благополучно улаженный. Он был связан с Крупской, которая политическую проблему чуть было не превратила в проблему личных отношений. Сталин, возглавляя с августа 1921 г. Агитпропотдел ЦК РКП (б), начал реорганизацию и сокращение его аппарата за счет совмещения обязанностей его работников[452]. Предполагалось, что Агитпроп поставит Главполитпросвет (структура наркомата просвещения, которую возглавляла Крупская как заместитель наркома) под свой контроль. Руководство наркомпроса соглашалось только на посылку в их ведомство члена ЦК и усмотрело в действиях Сталина угрозу для прежней самостоятельности Главполитпросвета. Крупская резко выступила против, прибегнув при этом к доступному для нее средству – прямому воздействию на Ленина, представив ему предстоящую реорганизацию как создание нового наркомата. Ленин, судя по всему, поверил ей и хотел поставить этот вопрос на Оргбюро, не объяснившись предварительно со Сталиным. Сталин, узнав об этом, направил Ленину письмо (ноябрь 1921 г.), которое является весьма показательным и важным для выявления существовавших между ними политических и личных отношений. «Т. Ленин, – писал Сталин. – Мы имеем дело либо с недоразумением, либо с легкомыслием. Тов. Крупская читала проект т. Соловьева, мною не просмотренный и Оргбюро не утвержденный, и решила, что создают новый комиссариат Тов. Крупская поторопилась Она опять (курсив наш. – B.C.) поторопилась». Сталин писал, что Агитпроп собираются сокращать, а не расширять, доказывал это на конкретном материале и пояснил функции реорганизованного Агитпропа. И главное: «Сегодняшнюю записку Вашу на мое имя (она пока исследователям не доступна. – B.C.) я понял так, что Вы ставите вопрос о моем уходе из агитпропа. Вы помните, что работу в агитпропе мне навязали (я сам не стремился к ней). Из этого следует, что я не должен возражать против ухода. Но если Вы поставите вопрос именно теперь , в связи с очерченными выше недоразумениями, то Вы поставите в неловкое положение и себя, и меня (Троцкий и др. подумают, что Вы делаете это «из-за Крупской», что я согласен быть «жертвой» и пр.), что нежелательно». Сталин предложил создать комиссию (Сталин, Крупская, Луначарский) и в ней в рабочем порядке снять возникшее недоразумение, а не выносить без этого вопрос в Оргбюро[453].
Для нашей темы важно отметить определенный характер взаимоотношений между Лениным и Сталиным, между ними и Троцким, между Сталиным и Крупской. Непростые отношения между Сталиным и Крупской имели, видимо, уже свою историю, в которой «торопливость» Крупской уже приводила к возникновению проблем между ними. Ленин прекрасно знал об этом, и поэтому Сталин не считает нужным раскрыть свое замечание («опять»). Судя по письму, Сталин знал, что к отношениям между ним и Крупской присматривался Троцкий, который был не прочь использовать их для обострения личных отношений между Лениным и Сталиным. Знал об этом и Ленин.
Так или иначе, но эта история не имела видимых для отношений Ленина и Сталина последствий. Сталин остался до XI съезда РКП(б) руководителем Агитпропа и провел начатую им реформу, а на самом съезде он стал генеральным секретарем ЦК партии при активном участии Ленина.
* Здесь и далее, употребляя выражения «ленинское ядро» или «ленинская группа», автор не имеет в виду фракционную группу, поскольку сторонники Ленина составляли абсолютное большинство, определяли политический курс и поэтому в соответствии с принципами демократического централизма имели полное право выступать от имени целого – Политбюро и ЦК. Фракция же, как известно, – противостоящая целому часть его.
** В это время он был в Москве и участвовал в работе XII конференции РКП(б).
*** Позднее Троцкий утверждал, что Сталин покушался на часть царского дворца в Кремле, желая устроиться в нем на жительство и только благодаря бдительности и принципиальности Н. Седовой-Троцкой эти намерения были сорваны (Троцкий Л.Д. Иосиф Сталин. Опыт характеристики // Портреты революционеров. С. 54-55). В 1935 г. А. Барбюс описал квартиру Сталина: «Тут, в Кремле… стоит маленький трехэтажный домик. Домик этот… был раньше служебным помещением при дворце; в нем жил какой-нибудь царский слуга.
Поднимаемся по лестнице. На окнах белые полотняные занавески. Это три окна квартиры Сталина. В крохотной передней бросается в глаза длинная солдатская шинель, над ней висит фуражка. Три комнаты и столовая. Обставлены просто, – как в приличной, но скромной гостинице. Столовая имеет овальную форму… В капиталистической стране ни такой квартирой, ни такой мебелью не удовлетворился бы средний служащий…» ( Барбюс А. Сталин. Человек, через которого раскрывается новый мир. М., 1936. С. 5-6).
§ 3. СТАЛИН – ВОСХОЖДЕНИЕ К «НЕОБЪЯТНОЙ ВЛАСТИ»
Чтобы обеспечить проведение курса новой экономической политики, требовалось соответствующим образом реорганизовать механизм политический власти. «Гибкость нужна теперь максимальная и для этого гибкого маневрирования наибольшая твердость аппарата»[454]. Требовалось создать систему управления, которая за половодьем текущих дел позволила бы не упустить перспективу развития[455]. На пути этой реформы стоял Троцкий. Он настаивал на своем варианте реорганизации системы управления, реализация которого фактически означала изъятие у Ленина и ЦК партии реальной экономической, а следовательно, политической власти. Было ясно, что разработка и проведение в жизнь новой экономической политики будет происходить в обстановке острой политической борьбы с Троцким, поэтому Ленин, проводя реорганизацию системы управления, одновременно стремился укрепить политические позиции своих сторонников во властных структурах партии и государства.
Новая система должна была также учесть реалии того времени. Во-первых, усиливающуюся болезнь Ленина, который фактически возглавлял всю систему власти, а во-вторых – политическую борьбу на поприще НЭПа с Троцким, который предлагал и свой вариант НЭПа, и соответствующий ему вариант организации управления.
Состояние здоровья Ленина начало заметно ухудшаться с конца 1920 г., все более сковывая его политическую активность. Уже во время дискуссии о профсоюзах он вынужден был значительную часть времени проводить за городом. Ограниченной оставалась работоспособность в феврале-марте 1921 г.[456] Плохо он себя чувствовал и в дни работы X съезда РКП(б). Новое и более сильное обострение болезни началось у Ленина в середине 1921 г. С этого времени ему стал устанавливаться особый режим работы, отдыха и лечения, который рассматривался не как проблема, касающаяся только лично Ленина, но как важный политический вопрос, затрагивающий интересы всей партии. В июне – середине августа Политбюро предоставило Ленину отпуск и ограничило его работу[457]. Эти меры, видимо, помогли мало. В августе 1921 г. ввиду обострения болезни Ленина врачи, не понимая еще ни ее причин, ни характера, вновь рекомендовали предоставить ему отпуск для отдыха[458]. 9 августа в присутствии Ленина Пленум ЦК РКП(б) постановил: «Обязать т. Ленина продолжать отпуск точно на то время и тех условиях, как будет указано врачами (проф. Гетье), с привлечением т. Ленина на заседания (советские и партийные), а равно и на ту работу, на которую будет предварительное формальное согласие Секретариата ЦК»[459]. Ленин сам хорошо понимал свое состояние, необходимость отдохнуть и переложить часть работы, которую он прежде делал сам, на помощников. Он писал А.М. Горькому: «Я устал так, что ничегошеньки не могу»[460]. Вернувшись к работе, Ленин вскоре снова почувствовал приступы болезни, проявлявшиеся в сильных головных болях, постоянной бессоннице, снижении работоспособности. Так прошли сентябрь и половина октября. В середине октября болезнь начала заявлять о себе новыми угрожающими проявлениями (потеря сознания)[461].
В начале декабря стала совершенно невозможной даже ограниченная работа. Отныне болезнь Ленина превращалась в важный политический фактор жизни партии и государства. 5 декабря Ленин по совету врачей обратился в Политбюро с просьбой об отпуске для лечения. 3 декабря Политбюро предоставило ему отпуск между 2 и 17 декабря сроком на 10 дней, одновременно возложив председательствование в СНК во время отсутствия Ленина на его заместителя по СТО А.Д. Цюрупу[462]. 6 декабря Ленин уехал в Горки, а 8 декабря 1921 г. Политбюро приняло постановление:
«Признать необходимым соблюдение абсолютного покоя для т. Ленина и запретить его секретариату посылку ему каких бы то ни было бумаг с тем, чтобы т. Ленин смог выступить с короткой (хотя бы получасовой) речью на съезде Советов»[463]. Ленин находился в Горках до 13 января 1922 г. (16 декабря он снова был вынужден просить о продлении отпуска на срок до двух недель)[464]. Но и дополнительный отдых не принес улучшения. Невозможность принять активное участие в работе IX съезда Советов и в текущей работе Политбюро и СНК сильно его угнетали. 31 декабря 1921 г. Политбюро предоставляет ему «6-ти недельный отпуск с 1/1-22 г. с запрещением приезжать в Москву для работы без разрешения Секретариата ЦК» и ограничивает время рабочих контактов по телефону «по наиболее важным вопросам» часом в день. По свидетельству М.И. Ульяновой, Ленин в это время был «мрачный, утомленный… так плохо чувствовал себя, что было страшно за него»[465]. Работоспособность падала, улучшение не наступало, более того, начались обмороки. В Москву он приезжал только на заседания Политбюро и некоторые другие важнейшие заседания. 31 января он уже не смог приехать на заседание Политбюро[466]. Не принес облегчения и февраль. Состояние было непредсказуемо. В письме Каменеву и Сталину 21 февраля он писал: «Сегодня после прекрасной ночи совсем болен»[467]. В этих условиях 23 февраля 1922 г. Политбюро продлило отпуск Ленину до съезда партии[468].
Съезд приближался, предстояло решить ряд сложнейших политических и организационных проблем, а болезнь все сильнее и сильнее ограничивала возможности Ленина систематически участвовать в делах управления. Ему приходилось отказывать во встречах с ответственными работниками партии и государства даже для обсуждения важнейших вопросов: он с трудом переносил разговоры и заседания. Сокращалась способность к контактам. Все чаще их приходилось поддерживать с помощью кратких записок[469]. По собственному признанию Ленина, главное, что тяготило его в последнее время, – это невозможность читать так, как он читал раньше. Это делало невозможным следить за информацией и «постоянно делать из нее все нужные выводы». «В прежнее время это было для него легким делом, не вызывающим у него никакого душевного волнения и никогда не требовало у него такого количества времени, которого не хватало бы на все остальные дела». Теперь иное: «тот час же, как он переработает сколько-нибудь лишнее время, у него начинаются сильные головные боли». Положение усугубляла бессонница: «Сон у него вообще плох, но за последнее время, когда ему приходится много работать, он совершенно иногда лишается сна. Ночь, обреченная на бессонницу, вещь поистине ужасная, когда утром надо быть готовым к работе»[470]. 6 марта, выступая на комфракции Всероссийского съезда металлистов с докладом о международном и внутреннем положении советской республики, Ленин публично признавался: «Моя болезнь… несколько месяцев не дает мне возможности непосредственно участвовать в политических делах и вовсе не позволяет мне исполнять советскую должность, на которую я поставлен»[471]. О значительном снижении его работоспособности говорит и статистика его участия в работе СНК и СТО[472].
«С 2 марта 1922 г., – пишет профессор Осипов, – начались такие явления, которые привлекли внимание окружающих»: кратковременные потери сознания с онемением правой стороны тела и руки, сопровождавшиеся расстройством речи, в результате чего он на несколько минут утрачивал способность «свободно выражать свои мысли»[473]. В это время Ленин писал Е.С. Варге: «Я болен. Совершенно не в состоянии взять на себя какую-либо работу»[474].
Тогда врачи объясняли это по-прежнему – переутомлением. Отсюда и их рекомендации: отдохнуть, еще отдохнуть, снова – отдохнуть… И ограничить объем работы и т.д. С таким диагнозом Ленин уехал в деревню Костино, что близ села Троице-Лыково. Здесь он прожил с 6 по 25 марта 1922 г., готовясь к XI съезду партии[475]. Ленин уже не тешил себя надеждами на выздоровление, был уверен, что врачи ничем не могут помочь ему, и, теряя веру во врачей, считал, что они «скрывают от него истинную сущность его заболевания», что он «не поправится… был уверен, что с ним случится паралич»[476].
Неудивительно, что Ленин стал задумываться о своем политическом будущем. Его мысль шла в двух направлениях: о том, как «перехитрить» болезнь и как обеспечить будущее революции – дела, которому отдана вся жизнь. В обоих планах он связывал свои расчеты со Сталиным. «Не знаю, – пишет М.И. Ульянова, – как… Владимир Ильич пришел к мысли, что у него будет паралич, но он задолго до 25 мая [1922 г.], когда у него появились первые наглядные признаки мозговой болезни, говорил об этом со Сталиным, прося в этом случае дать ему яда, так как существование его будет тогда бесцельно. Сталин обещал Владимиру Ильичу исполнить его просьбу, если это будет нужно, отнесшись, кажется, довольно скептически к тому, что это может когда-либо произойти и, удивившись, откуда у Владимира Ильича могут быть такие мысли»[477]. Интересное свидетельство о настроениях и мыслях Ленина в это время оставил профессор Л.О. Даркшевич. Он писал, что 4 марта Ленин признался ему, что «за последние месяцы он переживает очень тяжелое состояние до полной утраты способности работать интеллектуально в том направлении, в каком он работал всегда до последнего времени. Сам с собой он решил положительно, что его потеря способности к труду вещь непоправимая», что «продолжать работу по-прежнему он больше уже не сможет; ему не только трудно вести какое-нибудь дело за двоих, но и работать за себя одного, отвечать за свое дело ему становится не под силу». «Я совсем стал не работник», – заключил Ленин. «Он, – записал Даркшевич, – близок к мысли о том, что больше ему уже не работать так, как он работал прежде… его песня уже спета, роль сыграна, свое дело он должен будет кому-то передать » (выделено нами. – В. С). О том, что он «склонен думать, что его песня спета», Ленин говорил и другим врачам[478].
Вот условия, в которых у Ленина появилась мысль о преемнике. Но эту проблему нельзя понимать упрощенно. В рамках существовавшей политической системы, происходившей в ней политической борьбы, а также политических традиций большевиков Ленин не мог прямо указать на своего преемника. Единственное, что он мог реально сделать, – это обеспечить этому потенциальному преемнику прочные политические позиции, которые позволили бы тому проводить линию, которую Ленин считал необходимой для революции.
Приближался съезд партии, состояние здоровья Ленина не улучшалось, и это обстоятельство могло лишь укреплять его в этих мыслях. 22 марта он пишет Молотову для Пленума ЦК письмо, в котором излагает свой план политотчета ЦК на XI съезде и просит освободить его «от участия в пленуме по болезни (и заседания на пленуме и доклада на съезде я не осилю»), хотя и изъявляет полную готовность прибыть на Пленум для пояснений по поводу доклада. Заключает он свое письмо просьбой: «Прошу Пленум ЦК назначить дополнительного докладчика от ЦК, ибо мой доклад слишком общ, затем я не абсолютно уверен, что смогу его сделать, а главное – от текущей работы Политбюро уже месяцами отстал»[479]. По состоянию здоровья Ленин не смог присутствовать даже на последнем перед съездом Пленуме ЦК.
Относительно возвращения к работе в это время он высказывался крайне неопределенно[480].
В этих условиях Ленин начал формировать такую систему политического управления, в которой он, несмотря на ограничение работоспособности, сохранил бы ключевые позиции, позволяющие как минимум обеспечить общее руководство текущей работой и возможность решающим образом влиять на формирование политики.
