Текст книги "Хачатур Абовян"

Автор книги: Вагаршак Тер-Ваганян

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 16 страниц)

Как тускнеют надежды

История организации кафедры армянского языка и всех мытарств Абовяна по этому поводу – наиболее позорные страницы и без того мрачной истории тех лет. Они довершают образ духовных невежд, придавая их озверелому облику еще один темный штрих.

Я позволю себе на этом узловом и наиболее документированном инциденте остановиться подробнее.

Не думайте, читатель, что погребенные в архивах Казанского университета материалы по этому интереснейшему делу, столь ярко отразившему столкновение различных социальных программ, столкновение классов, были разысканы кем-либо из трудолюбивых доцентов армянского университета.

Нет.

Документы, о которых я говорю, разысканы тов. М. Корбутом, историком Казанского университета. Несколько раз по ходу своих работ он обращался ко мне с различными вопросами о Назарянце, в беседе же он мне сообщил, что в архивах университета имеется ряд дел о Назарянце и о кафедре. Тогда же я попросил его попутно вести разыскания, не найдется ли в архиве материала, выясняющего историю неудач Абовяна. М. Корбут был так любознателен, что эту стороннюю для него работу выполнил.

И что же?

Оказалось, что в архивах Казанского университета мирно покоится целый ряд совершенно неизвестных армянским исследователям важнейших материалов. Узнав о возможности переписки Абовяна – он разыскал оригинал его письма.

Эти документы и позволяют нам восстановить несколько подробнее обстановку, при которой Абовян потерпел неудачу. Они же дают ответ на вопрос о том, как и когда сложилось у Абовяна убеждение в необходимости перехода литературы на народный армянский язык.

В 1838 году Абовян обратился к Френу с просьбой создать для него возможность более плодотворных занятий родной литературой. Академик Френ начал переговоры с попечителем Казанского университета Мусиным-Пушкиным о том, чтобы при университете создать кафедру армянского языка и пригласить Абовяна на должность профессора.

Попечитель согласился возбудить вопрос перед кем следует и стал разыскивать Абовяна через астраханскую армянскую духовную консисторию.

Об этом нам расскажет ниже сам Абовян, наши же документы начинаются с ответного письма директора училищ Астраханской губернии М. Рыбушкина, в котором последний извещает, что консисторские власти обещали по своей линии разузнать местопребывание Абовяна. Весть о том, что в столь близком расстоянии от «пастыря» открывается возможность пристроить своего человека – очень обеспокоила астраханское армянское духовенство. Они решили захватить кафедру. Архиепископ Серафим принялся обрабатывать Рыбушкина; впрочем, труда большого ему это не стоило. В письме от 27 апреля 1838 года Рыбушкин пишет.

«… в бытность мою в последнее время у означенного Архиепископа я услышал от него весьма лестный отзыв на счет познаний в науках и вообще образования о приехавшем недавно в Астрахань на службу по гражданской части, имеющем степень Действительного студента Армянине Авакове, Нахичеванском уроженце, давно известном архиепископу Серафиму и по его мнению весьма способном к преподаванию».

Давно известному? Без всякого риска можно предположить, что Аваков с какого-либо боку приходится родней благочинному!

Архимандрит не был глуп, зла своему протеже не желал, поэтому через Рыбушкина послал попечителю автобиографию Авакова, а насчет Абовяна запрос послал, но не о том Абовяне, о котором следовало, и не туда, куда надлежало.

Только четырнадцатого января 1839 года получился ответ на запрос. И какой ответ! Астраханская консистория снеслась с Эчмиадзинским синодом (который превосходно знал Абовяна!): «Ныне армянская духовная консистория отношением от 13/1 за № 14 уведомила меня, – пишет Рыбушкин, – что армянин Иосиф Абовян, племянник иеромонаха Захария (!!! В. В.) имеет свое жительство в местечке Амамец (Амамлу? – В. В.), близ Тифлиса и находится в светском звании». Иеромонах Захарий и его тупоголовый шеф не знали, о котором Абовяне идет речь? Конечно, знали! Но они его считали вероотступником и лютеранином, они его не считали своим, поэтому охотно пошли на бесстыдный обман, одновременно отомстив беспокойному «ренегату церкви» и угрожая архиепископу Серафиму…

Девять месяцев духовные бюрократы размышляли и прикидывали, как ответить, чтобы напакостить Абовяну, пока не нашелся «племянник иеромонаха»!

Пока «отцы духовные» «разыскивали» Абовяна, Мусин-Пушкин возбудил вопрос об утверждении кафедры. 29 декабря 1838 года министр просвещения изъявил согласие и дело пошло на высочайшее утверждение, которое последовало 14 марта 1839 года. Вторым своим представлением попечитель выставлял в качестве кандидата – клеврета астраханских попов, причем просил у министра сделать для него исключение, разрешив ему занять кафедру, без степени доктора, на что Уваров не согласился, требуя представления установленных работ.

Долго и терпеливо Абовян ждал извещения от попечителя Казанского университета. Получив письмо Френа, в котором академик извещал о согласии попечителя Казанского университета создать кафедру, он был длительное время спокоен. Но, исчерпав терпение, Абовян решил обратиться прямо к попечителю с напоминанием о себе и предложением своих услуг. Письмо написано на немецком языке девятого апреля. Вот его точный перевод:

Высокопочитаемый Господин Тайный Советник!

Достопочтейнейший Господин Попечитель!

Ваше Превосходительство милостиво простите мне, что, в полной мере понимая и умея признавать глубокое уважение, подобающее высокому положению, Вами занимаемому, я все же беру на себя смелость, совершенно не будучи Вам известен, обратиться к Вам с письмом. Однако, именно основания, побуждающие меня к этому, слишком важны, чтобы из-за подобной сдержанности, вряд ли уместной при осуществлении настоящего моего намерения, я упустил случай, от коего зависит моя судьба; случай, чрез посредство которого всеблагое Провидение готовит мне будущее, которое, по-видимому, осуществит самые лучшие и горячие мои желания и вновь оживит давно уже проснувшуюся во мне надежду найти в Высокой Особе Вашего Превосходительства благодетеля моего народа и зачинателя моего счастья.

Посему благоволите разрешить мне смелость изложить этот случай. Прошло уже почти больше года с тех пор, как я был уведомлен письмом от Господина Действительного Статского Советника и Академика фон-Френа из Петербурга, что Ваше Превосходительство нашли полезным и целесообразным открыть при вверенном Вашему попечению Казанском университете, среди прочих, также и кафедру армянского языка и что, по его представлению, Вам благоугодно было доверить мне этот во всех отношениях почетный круг деятельности. Но так как впоследствии я никакого известия об этом больше не получал, то считал и с своей стороны неудобным наводить дальнейшие справкой об этом предмете.

Однако, на этих днях здесь в Тифлисе, где я нахожусь уже три года, распространился слух – распространил его, как я слышал, армянский учитель, по фамилии Марданов, приехавший из Астрахани, – что директор Астраханской гимназии написал, по приказанию Вашего Превосходительства, армянскому патриарху в Эчмиадзин и запросил его обо мне, чтобы затем сообщить мне о высоком намерении Вашем, но получил в ответ, что меня в этих местах больше нет. Причиной такого ответа было, по всей вероятности, какое-нибудь недоразумение с моей фамилией. Но чтобы не терять больше времени и приблизиться к этой давно желанной цели, я почтительнейше спешу обратиться к покровительству Вашего Превосходительства и высказать открыто, что это милостивое выражение Вашей благосклонности представляется мне даром неба, обяжет меня до последнего моего вздоха всю жизнь питать к Вам чувство благодарности и все мои стремления, все мои силы употребить на то, чтобы оправдать доверие Ваше и моего доброго покровителя Господина Действительного Статского Советника и Академика фон-Френа и быть полезным отечеству.

До времени оставляя в стороне вопрос о том, какие, до сих пор, к сожалению, пребывающие в забвении образованному миру еще неизвестные, сокровища заключает в себе армянская литература, здесь еще раз осмеливаюсь только повторить почтительнейшую мою просьбу к Вашему Превосходительству: если действительно моя судьба должна быть решена таким образом, благоволить поставить в известность местное начальство, а вместе с тем Дирекцию училищ Закавказской области, на службе которой я состою в настоящее время в должности инспектора тифлисской окружной школы, дабы я мог с радостью приготовиться как можно скорее явиться к месту своего назначения. В приятнейшей надежде получить скорее решение моей участи, остаюсь с глубочайшим уважением и преданностью

Вашего Превосходительства,

Милостивейшего Государя моего

почтителынейший слуга

X. Абовян

1839 г. 9 апреля. Тифлис.

Духовные «отцы» всячески и всемерно запутывали дело ложными указаниями и добились решения попечителя в пользу Авакова. Когда пятого мая 1839 года Мусин-Пушкин получил письмо Абовяна – консисторские крысы уже добились своего.

Тринадцатого мая 1839 года попечитель пишет военному губернатору Тифлиса ответ на письмо Абовяна. «Я обращаюсь к Вашему Пр-ву с покорнейшей просьбой приказать через кого следует объявить г. Обовьяну, что для означенной кафедры есть уже в виду лицо, которое занимается теперь составлением требуемого для того сочинения. Почему до окончательного о нем решения я не могу удовлетворить просьбу г. Обовьяна».

Вероятно в последних числах мая губернатор известил Абовяна об ответе попечителя и по-видимому к этому же сроку Абовян разузнал подробности про интриги черноклобушников. Во всяком случае, первого июня 1839 года он пишет министру просвещения графу Уварову письмо, которое я воспроизвожу по копии. Письмо написано, по-видимому, по-русски.

По распоряжению Уварова, была снята копия и переслана попечителю Казанского университета. С этой копии мы и делаем список:

«Ваше Высокопревосходительство

Милостивый Государь!

Пылая желанием быть полезным своему отечеству, я с самых юных лет стремился открыть себе путь на поприще службы и в начале развития моих понятий, сколько мог, о свете, я удостоился быть сотрудником путешествующему к Арарату г. Парроту.

Сей незабвенный для меня человек дал мне повод думать, что я могу употребить с пользою свои услуги для мудрого и благонамеренного Правительства и по предстательству его я, с Высочайшего разрешения, был отправлен для образования в Дерптский университет, где благодаря Всевышнему и попечению моих наставников, получил нужное для себя образование. По окончании сих трудов отправлен в Грузию при рекомендательных письмах некоторых из благодетельных и знатных лиц, дабы этим предоставить мне должность и место, по возможности соответствующее образованию; но судьбе было угодно низвергнуть меня с пути, столь счастливо начатого. Соотечественники мои отвергнувшие меня уже раз через оставление мною духовного звания и принятие светского (ибо я происхожу из духовного звания) не изъявили во мне ни малейшего участия и я остался принужденным снискивать себе трудами необходимое содержание, впоследствии едва мог испросить себе настоящую должность Штатного смотрителя при Тифлисском уездном училище. Таким образом я должен был продолжать службу мою, хотя и тут для соотечественников неприятную. Эти единоземцы довершали свое негодование еще более важным периодом, который и вынудил меня представить Вашему Высокопревосходительству все угнетающее:

В минувшем 1838 году я просил содействия Академика Френа, в довершение давно пылавшего во мне рвения к Армянской литературе, и сей благодетельный для меня человек просил об этом попечителя Казанского университета, который обещал ему (как уведомил меня г. Френ) испросить Высочайшее соизволение на открытие должности Профессора Армянского языка при Казанском Университете (каковое место и открыто, как я узнал впоследствии частным образом). Писали обо мне в Астраханское Армянское Духовное Правление и во все Духовные Армянские Правления в Грузии с тем, чтобы объявили мне об этом вызове, но соотечественники мои скрыли от меня это приглашение, отозвавшись в этот Университет незнанием, и я остался до сих пор лишенным сего единственного для меня места.

Повергая все вышеизложенное на усмотрение Вашего Высокопревосходительства, я осмеливаюсь изложить и то, что как обстоятельство уже известное между соотечественниками моими, много раз стремившимися к уничтожению развивавшегося моего поприща в службе: поприща, в котором я единственно только мог быть полезным. И теперь, лишением сего места при Университете, я остаюсь совершенно обезоруженным, без малейшего успеха продлить более свои услуги в настоящей должности, на которые они будут смотреть как на униженность. Почему позвольте, Ваше Высокопревосходительство, обратить внимание Ваше в том убеждении, дабы продлить с большею еще пользою труды свои отечеству, и всепокорнейше просить – назначения в должность Профессора Армянского языка при Казанском университете, как месте, к которому я уже был вызываем и несправедливо почти лишившегося его из-за моих единоземцев и еще более потому, что оставаясь при прежней должности, при всем желании быть полезным, не могу уже иметь доверия, что необходимо учителю, со стороны лиц ненавидевших меня.

С глубочайшим высокопочтением и таковою же преданностью осмеливаюсь наименоваться Вашего Высокопревосходительства покорнейший слуга.

X. Абовян».

Нужно думать, копия сделана без надлежащей тщательности, но я не счел возможным вносить исправления: всякое исправление ослабило бы обнаженный трагизм этого человеческого документа.

Посылая это письмо, Абовян был еще твердо уверен, что С. Уваров, очень заинтересован в развитии просвещения среди армян, он верит, или делает вид, будто верит, что предшественник Уварова его готовил для того, чтобы он служил «своему отечеству», а не был бы проповедником влияния и культуры «отечества» Уварова. Он очень боится перспективы отказа, поэтому все письмо написано в просящем тоне. Сквозь эту просьбу видна боязнь остаться в обществе все тех же живодеров. Непринятый в родной стране, он надеялся в Казани продолжить дело подготовки кадров будущей демократической культуры.

Второго июня 1839 года Уваров переслал прошение Абовяна попечителю университета с «покорнейшей просьбой» доставить заключение по нему.

Каково было заключение попечителя, материалы нам не освещают, но Абовяна допустили к испытаниям наравне с клевретом астраханских попов, о чем мы узнаем много позже из письма академика Броссе, адресованного попечителю. К нему мы еще вернемся. Теперь же продолжим обзор событий, придерживаясь хронологической последовательности.

Двадцать девятого августа 1839 года Академия Наук опубликовала в «Известиях Академии» следующие условия конкурса на звание профессора кафедры армянского языка:

«По поручению Е. В. П. Г-на Министра Народного Просвещения Императорская Академия Наук доводит сим до всеобщего сведения об открытии конкурса для замещения новоучреждаемой кафедры армянского языка и литературы при Императорском Казанском Университете.

Так как желательно, чтобы назначенный на сие место профессор с полным знанием своего предмета соединял также основательное ученое образование, то сим приглашаются туземные ученые, желающие участвовать в конкурсе для получения кафедры, доставить Г-ну Непременному Секретарю Академии уже напечатанные труды свои, или за недостатком таковых относящуюся к языку, истории или литературе Армении диссертацию, вместе с критическим переводом какого-либо армянского сочинителя. Труды могут быть сочинены на русском, латинском, французском языке, и, буде рукописи, должны быть четко написаны. Оклад ординарного профессора простирается до 4000 р. ассигнациями, и 500 р. ассигнациями квартирных денег.»

Шестимесячный срок для представления работ истек в марте. Соискателями выступили двое – известный нам протеже астраханских попов – Аваков и X. Абовян.

Хотя и был Абовян в заблуждении на счет намерений Уварова, но на письме к нему не успокоился. Он готовился к предстоящему конкурсу, с объявлением которого Академия задержалась потому, что к лету все академики разъехались и некому было составить объявление (объяснение Уварова).

Когда Абовян послал свои работы на конкурс? Нужно полагать – к февралю 1840 года, ибо по свидетельству академика Броссе к секретарю Академии первыми поступили работы Абовяна, а Уваров пишет, что первые работы пришли «не задолго до минования срока». Одновременно он написал письмо к академику Френу, которое, следовательно, должно относиться также к первым двум месяцам 1840 года.

Письмо это в полном виде нам неизвестно, но отрывки, приведенные Шахазисом, чрезвычайно важны. Они дают ключ к пониманию того, как много надежд возлагал Абовян на своих «благодетелей» и сколь жестоким должно было быть его разочарование.

«Не надеюсь, чтобы подобные работы (представленные на конкурс) соответствовали тем требованиям (которые были выставлены Академией – В. В.), но если бы они удовлетворили, я был бы очень рад, в противном случае я бы просил дорогого господина действительного статского советника (т. е. Френа – В. В.) по крайней мере не считать мою работу бесцельной. О годности грамматики Таппа несомненно не будет возражений, а к другой моей книге я должен приложить объяснение на немецком языке. Я ей посвятил целые ночи. Гессенмюллер (инспектор училища) распорядился начать набор, но когда над ним стряслась эта беда (его отставили от должности – В. В.) дело осталось без призора. В своем объяснении я коснулся всего важного, здесь же я еще добавлю, что сделал расходы. Неужели все эти мои труды должны пойти насмарку? Но я был бы всего более огорчен, если бы Академия не вникла в цель и оставила, чтобы этот несчастный народ днем ходил во мраке. Я могу писать на древне армянском языке, но необходимо сперва осуществить то, что настоятельно потребно. Поэтому надеюсь, что Вы и мой покровитель, многоуважаемый академик Броссе, не оставите без внимания мою просьбу об издании моего сочинения».

Дальше мы увидим, как отнеслись к его просьбе «господин действительный статский советник» и «многоуважаемый покровитель Броссе».

Марий Броссе (Всесоюзная Ленинская биб-ка)

На конкурс Абовян прислал две своих работы. Ниже мы дадим о них реферат академика Броссе, который был назначен рецензентом, по рекомендации Френа. Броссе седьмого мая 1840 года обратился к попечителю с письмом, где весьма осторожно излагал свой взгляд на задачи кафедры, спрашивая мнение университетских заправил. Ему казалось, что Авакова выдвигает попечитель университета Мусин-Пушкин, поэтому хитрый академик вскользь дает ему понять, что он не прочь помочь ему протащить того в профессора: «Один из двух конкурентов, Аваков, чья работа помечена Астраханью, то, что мне дает полагать, что Вы должны его знать (слово неразборчиво)… занялся своей древней литературой, в то время как второй, Абовянов, директор гимназии в Тифлиссе, смотрит на книжный язык Армении или скорее на распространение этого языка как настоящую (помеху) для цивилизации своего народа и рекомендует в первую голову язык народный (Vulgare) или новый. Все те из наших господ, кто его знает, воздают ему большую похвалу, оценивают его как выдающегося армянина и как очень способного для распространения подлинного света на своей родине. Однако его преувеличенная любовь к народному армянскому языку может делать его более годным на должность учителя, которую он имеет в настоящее время, чем профессора в университете».

Хотел ли Броссе предупредить желание «господина попечителя» протащить своего человека или с академической изысканностью он доносил о желании господ петербургских «благодетелей», чтобы Абовян остался на Кавказе, судить трудно. Всего вероятней мы в данном случае имеем и то и другое: душа академика достаточно вместительна, чтобы вместить несколько чувств, сходных с отмеченными.

Не дожидаясь ответа, Броссе представил свое заключение Конференции Академии Наук и, получив одобрение, передал его министру просвещения. Заключение представляет несомненный интерес для биографии Абовяна, ибо обе представленные Абовяном рукописи были ему возвращены и не были никогда изданы, о них мы можем судить лишь по пересказу академического референта.

Вот это заключение. Из него я извлекаю только то, что имеет прямое отношение к X. Абовяну и его двум работам.

«До 1 марта 1840 года представили свои работы только двое: Абовян и Аваков. Работы Абовяна, полученные первыми в Академии, суть: «1) «Русская теоретическая и практическая грамматика на армянском книжном языке» по методу Таппа. Это, вернее, армянский перевод книги Таппа с предисловием на русском языке. 2) «Книга для чтения, составленная по методу лучших специалистов, предназначенная для юных армян». Она написана на народном языке, к ней приложена краткая статья (на немецком языке) о целях издания.

Аваков же представил «Беглый очерк армянской литературы». Из этого краткого сообщения легко видеть, что ни один из двух соискателей не выполнил целиком условий конкурса, первый совершенно уклонился от темы, дав вместо литературного труда перевод чисто практического пособия, не имеющего никакого отношения к армянской литературе, а также руководство для обучения детей чтению, второй же дал по крайней мере собственный литературный труд, заключающий кой-какие научные изыскания…

С другой стороны, первый автор возбуждает в своих трудах, очень значительных, совершенно новый вопрос, который прямо касается будущего армянской кафедры в Казанском университете и решение которого зависит исключительно от властей, создавших ее. Вопрос этот настолько важен, что независимо от мнений о сравнительных достоинствах представленных работ, станет основным вопросом, от решения которого будет зависеть судьба соискателей».

После подробного разбора работы Авакова академик продолжает:

«…Перейдем теперь к трудам другого соискателя. Его мысль – перевести на армянский язык прекрасную русскую грамматику Таппа – без сомнения очень похвальна. В то время как министр (народного просвещения) с такой энергией и рвением осуществляет мысль о развитии изучения русского языка во всех университетах империи, автор своей попыткой положить начало изучению этого языка армянами доказывает, что он понял свое время и истинные нужды своих компатриотов. В русском предисловии он излагает вышедшие до него труды по облегчению изучения русского языка армянами. Он основательно осуждает систему транскрипции русских слов латинскими буквами, усвоенную Минасом, переводчиком на армянский язык русской грамматики, систему построенную на итальянском произношении, притом очень несовершенном. Так как итальянское произношение конечно неизвестно ученикам, изучающим русский язык, то систему Минаса никак нельзя похвалить. Автор осуждает также способ передачи отдельных звуков русского языка армянскими буквами… М. Петерман (Берлин) автор новой армянской грамматики доказывает многочисленными примерами своевременность перехода к более точной транскрипции. Я вполне разделяю этот взгляд и с удовольствием вижу, что и наш армянский автор того же мнения, хотя оно ему не было известно. Я все-таки отметил на его рукописи несколько неисправностей в деталях, которые, я полагаю, должны исчезнуть из его системы, чтобы сделать ее вполне правильной и логически совершенной…»

«Я тщательно читал этот перевод (грамматики Таппа – В. В.), сравнение с оригиналом убедило меня в том, что текст переведен совершенно точно, я мот отметить только несколько незначительных пропусков, о которых автор сам упоминает в предисловии, несколько изменений в области материала, а также удачное приложение об улучшении за последнее время политики народного образования в Закавказьи».

«…Второй труд этого же автора, его «Книга для чтения», состоит из двух частей: теоретической и практической.

В немецком вступлении, которое было прочитано г. Френом и получило его прекрасный отзыв, автор излагает историю изменений и упадка древнего армянского языка, он говорит, что последний совершенно вышел из употребления в Армении, где одно только духовенство (и то не без исключений) знает его и пользуется им, хвалит преимущества современного языка, его простоту, настаивает на необходимости обучить армянский народ правилам нового языка и устранить старый язык, утверждает, что игнорирование нового языка и сохранение старого есть причина глубокого невежества, в которое погружен народ и само духовенство: в осуществление этих целей он и составил свою хрестоматию на народном армянском языке.

Если автор этого труда предназначается на должность ординарного профессора Казанского университета, то подобные утверждения его никак не позволяют думать, что он в состоянии выполнить с честью свои обязанности. Здесь и возникает вопрос, возбужденный его трудами, о чем я говорил в начале своего доклада. В каких целях была основана в Казанском университете кафедра армянского языка? На какого рода слушателей рассчитываются профессорские лекции и чему они могут научить? Таковы первые вопросы, которые задаешь себе, когда составляешь представление о взглядах автора».

Дальнейшие рассуждения академика имеют дурной привкус заботы о том, чтобы на всякий случай гарантировать себя от упреков в чрезмерном расположении к Абовяну.

«Казанский университет – не гимназия и не начальная школа для детей – школа первой ступени, как мы называем ее во Франции – университет есть очаг высших знаний, где ученые сообщают умственно подготовленным людям знания, превышающие детское понимание. Казань – полуевропейский, полуазиатский город – должна стать по мысли правительства цивилизаторским центром для подвластных империи народов Азии. Уже языки арабский, татарский, персидский, китайский, монгольский имеют в нем своих лучших представителей, которые учат азиатов ценить их старые литературные сокровища и побуждают учащееся юношество открывать новые. Когда к этим языкам присоединится армянский, то почти все будет сделано для создания полной энциклопедии азиатской культуры, которую хотят обосновать в Казани…

…Если таково действительно требование, которому призвана удовлетворять армянская кафедра в Казанском университете, то является вопрос, способен ли автор с особенностями его взглядов удовлетворить эту цель?

На этот вопрос автор отвечает своими работами, в которых утверждает, что книжный язык Армении есть язык мертвый для народов, происходящих от Гайка, что он бесполезен и даже вреден для обучения слушателей неподготовленных и лишенных рвения».

Далее мы выпускаем длинный экскурс академика в область армянской лингвистики. Они не интересны, не блещут новизной и смелостью и явно рассчитаны на уровень Уварова.

«…Спросите теперь у литераторов, какой из двух армянских языков они предпочитают, ответ ясен, но обратитесь к народной массе, сообразите ее требования и нужды и ответ будет не менее бесспорен. Без сомнения, университет, который захочет блистать наукой, высокой культурой армянской филологии, должен практиковать высшее образование, образование, которое будет в свою очередь способствовать цивилизации Армении, должен будет дать юношеству преподавателя, хорошо знающего народный язык, способного писать на этом простом языке, на котором говорят несколько миллионов людей… Ведь нельзя забывать, что армянский народ еще необразован, его надо приобщать к культуре, это народ невежественный, среди которого элементарная грамотность большое и редкое явление…

Откуда же придет свет, который рассеет мрак? На старом языке только книги, которых никто не читает, никто не понимает, которые трактуют вопросы религии, из которой народная масса берет одну лишь обрядовую сторону, на новом языке – ни одной книги. Цивилизация может прийти в Армению только через посредство народов более культурных по сравнению с ней, посредством чтения книг, написанных для нее на основе лучших книг европейской культуры. Быть может в этом главное назначение этой армянской кафедры, основанной на европейских границах Российской империи – на стыке Азии и Европы.

Вот мысли, подсказанные мне не личным убеждением, так как я не очень высоко ставлю народный армянский язык, но пожеланием, которое высказал автор разбираемого труда, а также долгие и частые беседы с людьми, хорошо на практике знающими Армению, интересующимися судьбой благородной нации, жаждущей прогресса и способной сделать быстрые успехи в этой области (пользуюсь словами одного выдающегося лица), лишь бы только ей была оказана помощь и покровительство. И вот появился человек, который взял на себя миссию просветить свои народ, который со всей страстью отдается этой святой задаче и которого не остановили преследования и противодействие. Он понимает, что умственное развитие его народа находится в руках России и составляет грамматику, которая может дать его соотечественникам возможность почерпнуть знания из русских книг. Он не презирает многочисленный класс простого народа, он готовит для него в своей «Хрестоматии для чтения» книгу, вполне ему доступную. Он разрабатывает для него особый метод элементарного образования, он показывает, что хочет и может распространить образование при помощи нового метода… Будет ли осуществлено его желание?».

Кому же академик адресует вопрос? Разве не от него зависело решение? Может и впрямь от него ничего не зависело? Может потому он и двоил свою душу, что давили на него «решающие?» Как бы там ни было, но академик ясно понял, в чем гвоздь вопроса.

«Нам остается теперь рассмотреть его книгу и его метод.

В кратком предисловии автор излагает свои взгляды на воспитание детей и юношества с горячностью, делающей честь его усердию. Я думаю, однако, что ему следует устранить те места, где он поносит невежество и злую волю армянского духовенства, этих защитников метода, явную устарелость которого можно сделать очевидной путем простого предложения нового, совершенного метода, не прибегая к ругательствам и оскорблениям. Мне кажется, что ни в коем случае не следует допускать тех энергических выражений, которыми автор клеймит отрицательные стороны церковного просвещения в Армении.

Автор прежде всего требует, чтобы дети усвоили алфавит не в виде искусственных армянских названий букв, как это имеет место почти во всех алфавитах мира, он хочет, чтобы согласные буквы назывались по начальным звукам их значений, и думает, что это сократит и облегчит их усвоение.

Я полагаю, что краткость этих новых названий действительно облегчит усвоение алфавита, но, с другой стороны, я считаю, что не надо преувеличивать полезность такого применения….