Текст книги "О русском национальном сознании"

Автор книги: Вадим Кожинов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 24 страниц)

Славянофильство, опираясь на единство происхождения славянских народов, не могло или не желало признать, что существеннейший геополитический водораздел проходит не между, скажем, Чехией и Германией и, тем более, Хорватией и Италией, а по западной границе России – Евразии.

Но главное – в другом. Самой своей идеей славянской цивилизации, в чьем лоне русские должны выступить как часть (пусть и значительнейшая) целого, славянофилы по сути дела как бы "добавляли" к двум важнейшим европейским цивилизациям – романской и германской – еще одну, которая, в конечном счете, должна была, так сказать, мериться той же мерой, что и две первые.

Но если эту меру и можно применять к собственно европейским славянским странам, для России такая мера не годится хотя бы уже потому, что Россия всегда была многоэтнической страной, включавшей в себя не только славянские, но и финно-угорские, тюркские и другие народы.

Еще в Х? веке, при Ярославе Мудром, Россия (тогда – "Русь") занимала пространство от Карпат до Урала, и уже в 1639 году, то есть более трех с половиной столетий назад, русские "землепроходцы", возглавляемые человеком с символическим именем Иван Москвитин, достигли берега Тихого океана точнее, принадлежащего к его бассейну Охотского моря (в 1647 году на его берегу появилось поселение, впоследствии ставшее городом Охотск).

В последнее время, когда стало чуть ли не модой всяческое "очернение" России, ее вековое движение к востоку толкуется нередко как безнравственный и жестокий "колониализм", порабощавший и даже чуть ли не уничтожавший множество народов. Конечно, в ходе освоения гигантского евразийского пространства имели место всякого рода прискорбные явления, ибо история (да и человеческая жизнь вообще) – это отнюдь не идиллия, а драма, в которой к тому же неизбежны и открыто трагедийные коллизии. И вызывает решительные возражения вовсе не сама по себе констатация тех или иных заведомо "негативных" фактов истории России, но постоянно предпринимаемые в наши дни попытки представить Россию беспрецедентной "империей зла" – как "заклеймил" ее один из президентов США,– противостоящей-де неким "добрым" государствам.

При этом ухитряются как-то "не замечать", что история создания тех же США, вне всякого сомнения, имела гораздо более жестокий и безнравственный характер, чем история создания России. Так, продвижение создателей этого государства от берегов Атлантического в направлении того же Тихого океана сопровождалось целенаправленным – и, между прочим, всячески воспеваемым уничтожением коренного, индейского, населения. А овладение основной частью Тихоокеанского побережья США было результатом трехлетней (1846-1848 годы) захватнической войны с суверенным государством – Мексикой. США отторгли от Мексики больше половины (к тому же наиболее ценной половины, включающей, в частности, нынешние штаты Калифорния и Техас) ее территории. И есть даже своего рода цинизм в том, что крупнейшие города Тихоокеанского побережья США – Лос-Анджелес, Сан-Франциско, Сан-Диего, Сакраменто, Сан-Хосе – носят мексиканские (испаноязычные) имена, между тем как прежним хозяевам этого побережья мексиканцам не было предоставлено в США и тени автономии (хотя бы чисто "культурной").

Речь идет отнюдь не о том, чтобы сопоставлением с США "обелить" Россию, но об объективном понимании ее истории в контексте мировой истории. Обращусь в связи с этим к сравнительно недавним событиям.

Как чудовищный и возможный-де только в нашей "проклятой" стране акт преподносят сегодня высылку в 1944 году в восточные районы нескольких народов за сотрудничество той или иной их части с германской армией. При этом опять-таки "не замечают", что ранее, после нападения Японии в декабре 1941 года на военно-морскую базу Пёрл-Харбор, все граждане США (страны, чье население образовалось из иммигрантов) японского происхождения – а их имелось около 100 тысяч человек – были без каких-либо разбирательств посажены до конца войны в концлагеря,– хотя они фактически никак не могли (в отличие от тех, кто подвергся ссылке в нашей стране) сотрудничать с атаковавшей американский флот Японией, поскольку Пёрл-Харбор отделен от берегов США почти четырьмя тысячами километров океана...

Снова подчеркну, что задача состоит не в "оправдании" жестоких акций, совершенных в нашей стране, но только в отвержении попыток представить ее неким уникальным средоточием зла.

Нельзя не сказать еще и о том, что становление России как государственности, включавшей в себя и восточную часть Европейского континента, и северную часть Азиатского, и постепенное продвижение этой государственности по всему громадному равнинному пространству от Карпат до Тихого океана было воплощением определенной исторической закономерности, проявлявшей себя в деятельности ряда предшествующих государственных (или хотя бы "протогосударственных") образований,– что осмыслено в работах евразийской школы (см., например, курсы истории Руси, созданные одним из виднейших евразийцев – Г. В. Вернадским, сыном знаменитого естествоиспытателя).

Именно "евразийский" характер был присущ возникавшим на территории будущей России "империям" гуннов (IV-V вв. нашей эры), аваров (VI-VII вв.), хазар (VIII-Х вв.) и, в особенности, позднейшей Монгольской империи (XIII-XV вв.). Словом, государственное единство Евразийского субконтинента имело глубочайшие исторические корни, и последовательное "расширение" Руси – России уместно понять поэтому не как волюнтаристскую экспансию, а как исполнение объективной "воли" самой истории.

Необходимо также учитывать, что именно евразийской империей была явившаяся для Руси еще в Х веке "образцом" Византия (см. об этом мою уже упомянутую книгу "История Руси и русского Слова").

* * *

Евразийское понимание пути России подвергалось (и подвергается) критике и с западнической, и со славянофильской точек зрения, ибо, несмотря на все их различия, их равно не устраивает идея необходимости, неотъемлемости "азийского компонента" в бытии России. В глазах западников все "азийское" особенно мешает России стать страной западного типа (что для них является бесспорным и конечным "идеалом"), а для славянофилов "азийство" означает искажение или вообще утрату (о чем – ниже) самобытной славянской сущности русского народа.

Петр Чаадаев, не впадавший ни в западничество, ни в славянофильство, еще в начале 1830-х годов утверждал, что в конечном счете "стихии азиатские и европейские переработаются в оригинальную Русскую цивилизацию", предвосхищая тем самым идеи евразийской школы (3). В этой формулировке важно слово "переработаются", означающее, что дело идет не о соединении, не о "приплюсовывании" азиатского и европейского, но о складывающемся в ходе истории ином, "третьем" феномене, который достаточно адекватно обозначается термином "евразийство" (а не "европоазиатство", то есть Европа плюс Азия).

Нынешние люди славянофильского умонастроения не приемлют евразийства, не без возмущения заявляя, что утверждение России в качестве Евразии ведет к растворению и, в конце концов, исчезновению русского народа, место которого займет некий неопределенный "евразийский народ".

Но это восприятие исходит из заведомо упрощенного и, следовательно, ложного представления в духе "русские плюс тюрки, финно-угры и т. п.". В действительности же – и эта сторона дела имеет всеопределяющее значение евразийским народом является именно и только русский народ; остальные населяющие Россию народы – это в основе своей либо европейские, либо азиатские народы, обретающие евразийские черты лишь в "магнитном поле" России. И если они оказываются за пределами этого поля, они утрачивают евразийский характер и постепенно опять превращаются в собственно европейские или же азиатские.

Недавно известнейший грузинский публицист Мэлор Стуруа не без горечи написал о судьбе своего народа после 1991 года:

"Привилегированный доминион империи превратился буквально с ночи на утро (это, конечно, преувеличение.– В. К.) в евроазиатские задворки. "Азиатский Париж" – Тбилиси -перестал быть Парижем, оставшись азиатским" (4). Тут только неточно выражение "евроазиатские задворки": оказавшись вне магнитного поля России – Евразии, Грузия обречена быть "задворками Азии", точно так же, как "привилегированная" ранее Литва – "задворками Европы". Возьмем один конкретный пример. Сотворенные в евразийском поле грузинская и литовская кинематографии приобрели весомый всемирный резонанс, но едва ли есть основания предполагать, что небольшие окраинные страны Азии и Европы, в которые превращаются теперь Грузия и Литва, смогут создавать нечто подобное...

Следует напомнить также, что "расцвет" культуры Грузии, предшествующий ее пребыванию в российском "поле", приходится на византийскую эпоху ее истории, когда она также находилась в "поле" евразийской – хотя и другой империи, а предшествующий высший "взлет" Литвы имел место в XIV-XV веках, когда существовало государство, справедливо определяемое историографией как "Литовско-русское" (позднее Литва надолго вошла в состав Польши, превратившись тем самым в самые что ни есть "задворки Европы").

Выше было сказано, что один только русский народ является евразийским по своей сути, "по определению"; так, с самых своих истоков, с IX века, Русь развивается в сложном, но теснейшем взаимодействии с европейцами-скандинавами и азиатами-хазарами, а в Х веке воспринимает в качестве своего рода старшего брата евразийскую Византию.

Не исключено, что провозглашение русских единственным "истинно евразийским" народом кто-либо квалифицирует как националистическую претензию. Однако евразийское существо русских обусловило не только те или иные их "достоинства", но и – равным образом – "недостатки", в частности, очевидную "неопределенность", аморфность и разного рода "комплексы неполноценности", которые, между прочим, выразились как в русском западничестве, так и в славянофильстве. Постоянные и горячие, подчас приобретающие надрывный, почти истерический характер споры о том, "кто такие русские", не свойственные иным народам (ни англичане, ни японцы, ни армяне, ни узбеки и т. д. нисколько не сомневаются в своей национальной идентичности), говорят сами за себя.

Впрочем, есть и более "объективный", могущий быть отнесенным к сфере "коллективно-бессознательного" показатель недостаточной определенности русской нации, воплотившийся в естественном бытии языка.

Мы очень редко задумываемся над тем, что основной фонд языка является продуктом "деятельности" столетий и миллионов людей и не зависит от чьих-либо субъективных умонастроений. И невозможно переоценить тот факт, что по-русски все столь многочисленные народы Евразии – от молдаван до чукчей – называются именами существительными и только один русский – именем прилагательным!

Уместно сделать вывод, что в этом запечатлелось, помимо прочего, представление о русских как прежде всего связи, объединяющем факторе, "общем знаменателе" многонациональной России – Евразии. Это рожденное в "стихийной" жизни языка слово не несет в себе, конечно, осознанного и целеустремленного смысла (характерно, что его, в сущности, удивительное, странное отъединение от остальных русских слов, обозначающих народы, вообще почти никто не замечает), но именно потому оно особенно значительно и весомо: в нем как бы воплотился голос самой исторической реальности, а не каких-либо идеологов.

Привлечение внимания к этому феномену, как я не раз убеждался, вызывает недовольство и вместе с тем замешательство у людей славянофильской направленности. Я столкнулся даже с попыткой истолковать слово "русский" в более "благоприятном" смысле: оно, мол, имеет значение не "прилагательности", а "притяжательности", отвечает на вопрос не "какие?", а "чьи?". Но это уже в самом деле "принижающее" истолкование, ибо "прилагать" себя к чему-нибудь может сам народ, а "притяжает" его к этому чему-нибудь какая-либо иная сила...131

Главное же, разумеется, в том, что "прилагательное" имя "русские" плод не измышлений неких русофобов, а многовековой жизни самого русского языка, и от такого плода нельзя отмахнуться и беззаветному русофилу. В уникальном характере этого имени выразилось, надо полагать, историческое переживание (а не теоретическое осознание) недостаточной "определенности", "размытости" обозначаемого им "предмета"; русские – это даже как бы и не "предмет", а "стихия".

Однако "грамматическая" выделенность русских несет в себе, без сомнения, и "высокий" смысл; речь идет, если угодно, о "сверхнации", которая имеет основания "прилагать" себя ко всем многочисленным народам Евразии. Ведь вполне естественно звучат словосочетания "русский татарин", "русский грузин", "русский еврей" и т. п., применяемые, в частности, к множеству выдающихся деятелей России нерусского происхождения.

Для того чтобы показать, сколь существенную роль эта "тема" играла в истории России, приведу два конкретных примера. Многие знают, что после кончины в 1598 году последнего Рюриковича – Федора Иоанновича, царем был избран боярин "татарского происхождения" Борис Годунов. Но менее широко известно, что его главным соперником, претендующим на российский трон, был также русский татарин (точнее, монгол) – потомок Чингисхана Симеон (Саин) Бекбулатович, которого Иван Грозный в 1575 году объявил "великим князем всея Руси", номинально низведя самого себя в "князя Ивана Московского". А через полвека совершился раскол в русской Церкви и во главе борющихся сторон оказались два русских мордвина – патриарх Никон и протопоп Аввакум...

Эти факты отнюдь не исключительны, а, напротив, типичны для России. Они способны, конечно, вызывать огорчение или недоумение у славянофильски настроенных людей, усматривающих в таких фактах национальное унижение. Однако это не более чем симптом комплекса неполноценности, ибо на деле тот факт, что "русское" не умещается в этнических рамках и предстает как цементирующая основа огромного субконтинента Евразии, вполне уместно воспринимать в качестве неоспоримого повода для национальной гордости русских...

Но суть дела, конечно, не в "оценочных" суждениях, которыми, увы, главным образом и оперируют противники евразийства, – как славянофильские, так и западнические. Первые "недовольны" тем, что русские так и не объединили славян, и, далее, не возглавили чаемую мощную славянскую цивилизацию; вторые же горько сетуют, что русские все никак не превратятся в народ западного типа.

Таким образом, обе эти идеологии в конечном счете оценивают тысячелетнюю русскую историю "неудовлетворительно" или, иначе говоря, считают ее, по сути дела, "ошибочной"...

Однако при беспристрастном, взвешенном и разумном обсуждении этой проблематики естественно напрашивается вывод о том, что объявление многовекового пути великой страны "ошибочным" представляет собой чисто субъективистское решение; оно не более основательно, чем не раз имевшие место претензии объявить "ошибочной" всю историю человечества в целом или даже "историю" Вселенной вообще... Поэтому уместно утверждать, что и славянофильская, и западническая концепции в их наиболее последовательных выражениях являют собой опыты сопоставления (и противопоставления) реального исторического бытия России с чисто субъективными "идеалами", а не плоды объективного осмысления этого реального бытия.

"Превосходство" евразийской концепции проявляется уже в том, что она не зиждется на "оценочности" и не ставит истории России "неуды", а в то же время не превозносит ее ни над Европой, ни над Азией, видя в России Евразии не нечто "лучшее" (или "худшее"), но другое.

Правда, на начальном этапе формирования евразийской школы подчас толковалась как "ошибка" всепоглощающая (будто бы) устремленность Петра Великого на Запад. Но позднее евразийцы – прежде всего П. Н. Савицкий осознали, что их понимание деятельности Петра односторонне, ибо односторонний характер имело, как правило, освещение этой деятельности в предшествующей историографии. И в написанном П. Н. Савицким в 1933 году обзоре "Проблемы русской истории" (см. изданную в 1997 году С. Ю. Ключниковым антологию "Русский узел евразийства") показано, что Петр, утвердив свои отношения с Западом (включая победу над шведской экспансией), интенсивно обращает свою политику к Востоку – к Закавказью, Средней Азии, даже к Китаю.

Евразийская проблема, конечно же, далеко не исчерпывается сказанным, но дальнейший разговор о судьбоносных исторических событиях и их осознании в русской мысли, надеюсь, сделает общую постановку вопроса более ясной и определенной.

ЛИТЕРАТУРА

1. Трубецкой Н. С. Европа и Человечество. София, 1920.

2. Там же.

3. Чаадаев П. Я. Полн. собр. соч. Т. 2. М., 1991. С. 541.

4. Дружба народов, 1995, № 12. С. 137.

СКЛОНЕН ЛИ РУССКИЙ НАРОД К ФАШИЗМУ?

(1997)

В последнее время один из наиболее распространенных в прессе и самых настойчивых, даже настырных прогнозов – это прогноз о грозном наступлении "русского национализма" или даже "русского фашизма". Обращусь для примера хотя бы к опубликованной недавно в одной из московских газет статье на эту тему "эксперта Горбачев-фонда" Валерия Соловья. Избираю я это сочинение прежде всего потому, что его автор, по сути дела, является также соавтором изданного в 1994 году в Москве и активно пропагандируемого опуса с широковещательным заголовком: "Черная сотня. Происхождение русского фашизма. Прогноз американского историка и политолога: что ждет Россию завтра?" Титульный автор этой на столь многое претендующей объемистой книги Уолтер Лакер сообщает в предисловии: "Господин Соловей не только снабдил меня источниками, он ответил на мои бесчисленные вопросы. Я перед ним в неоплатном долгу. Некоторые разделы книги настолько же его, насколько мои". Как соавтор подобного сочинения В.Соловей, несомненно, представляет особый интерес (между прочим, в своей упомянутой статье он ни разу не употребил термин "фашизм", подразумевающий наиболее крайние проявления национализма, или, вернее, шовинизма – агрессивной нетерпимости ко всему инонациональному; можно предположить, что В.Соловей предпочитает писать о "русском фашизме" под псевдонимом "У. Лакер").

Так вот, В.Соловей заботливо поучает нынешнюю, по его определению, "слабую власть": "Подобно наивному рыбаку из арабской сказки, слабая власть изо всех сил выковыривает пробку, не понимая, что из бутылки на волю рвется джинн, ни приручить, ни обуздать которого она не в состоянии". Итак, в русском народе таится-де могущественнейший титан национализма... И В.Соловей разъясняет и советует "наивным" властям: "Даже Сталин, жестко державший страну, использовал русский национализм крайне осторожно и дозированно, больше всего опасаясь, что он выйдет из-под контроля режима". А позднее "ни один из советских лидеров не решился повторить его (Сталина.В.К.) опыт", то есть не дотрагивался до пресловутой "пробки" даже и "крайне осторожно".

Естественно встает вопрос: откуда известно, что этот самый "джинн" действительно таится в русском народе? Ведь речь ведется именно о народе, а не о кучке экстремистов, которые имеются в любой стране. Тут мы не найдем ровно никаких аргументов. Если же обратиться к книге, изданной под именем Лакера, там описано явление, которое соавторы вроде бы пытались интерпретировать как выход на историческую сцену этого самого "джинна" русского национализма (по основной терминологии книги – "русского фашизма"), возникшего в годы первой революции в России "Союза русского народа" (СРН).

Однако либо Соловей во время сочинения сей книги (то есть три-четыре года назад) смотрел на вещи по-иному, чем теперь, либо же Лакер в тех или иных случаях писал отсебятину, но из книги все же явствует, что СРН никакого русского "джинна" не пробудил. Судите сами: в книге недвусмысленно говорится, что СРН "мог рассчитывать на симпатии не более чем десяти процентов населения", и потому "ему вообще не удалось достигнуть политического успеха". С другой стороны, в книге сообщается (правда, мельком, в подстрочном примечании), что во главе СРН стояло немало лиц "нерусского происхождения: Пуришкевич, Грингмут..." – и еще десяток явно нерусских фамилий. Что же это за русские националисты-шовинисты, во главе которых – молдаванин Пуришкевич, еврей Грингмут (перечислять инонациональных 'лидеров СРН можно долго: российский немец Левендаль, грузин Думбадзе и т.д.)? Кроме того, в книге правильно сказано, что наибольшим влиянием СРН пользовался "в Южной России", то есть, если выразиться без обиняков, среди украинского (а не 'русского) населения.

Словом, согласно данным самого Лакера, едва ли есть основания определять СРН как партию "русских шовинистов". И, между прочим, на многих страницах книги Лакера – Соловья СРН и другие явления этого рода верно определяются как "правоэкстремистские" (противостоявшие мощнейшему "левому экстремизму" начала века). При этом опять-таки вполне справедливо отмечено: "То, что в России есть правоэкстремистское движение,– не такое уж поразительное открытие. Подобные партии существуют практически в каждой европейской стране, а также в Америке и в других местах. Чудом было бы, если бы Россия оказалась исключением".

С этим целиком можно согласиться, но тут же следует сказать, что наличие этого рода "движения" в России не дает ровно никаких оснований для заявлений о якобы таящемся в русском народе "националистическом джинне".

Если уж говорить о национализме, то в этом отношении Россия как раз коренным образом отличается от тех же европейских стран. Как ни прискорбно, пропагандистские мифы заслоняют в сознании большинства людей подлинную реальность истории и России, и Запада. Тот факт, что на территории Русского государства издавна и до сего дня жили и живут десятки различных народов, толкуется совершенно превратно – прямо противоположно истинному смыслу этого факта.

Дело в том, что на территориях нынешних западноевропейских государств (где имеют место благоприятнейшие – гораздо более благоприятные, чем в России,– природные условия существования людей) жило ко времени создания этих государств великое множество различных народов – их было не меньше, чем на территории России. Но по мере укрепления и роста крупнейших национальных государств Запада – Великобритании, Франции, Германии, Италии, Испании – эти народы были либо стерты с лица земли, либо превратились в своего рода этнические реликты. Это произошло со многими в свое время могущественными и культурными кельтскими и иллирийскими народами; исчез и целый ряд балтийских, славянских и даже родственных основным западным нациям германских и романских народов.

Великобритания – это страна бриттов – во многих отношениях замечательного кельтского народа, стертого с лица земли германцами англами... Еще сравнительно недавно были, по сути дела, равноправными соперниками англичане и шотландцы – кельтский народ, от которого к нашему времени уцелела скорее историческая память, чем реальный этнос. А от наиболее значительного (с точки зрения и исторической воли, и культуры) балтийского народа – пруссов – осталось одно название, которое к тому же как это ни парадоксально – перешло на часть немцев (Пруссия), и нет никакого сомнения, что, если бы в состав Германии вошли тогда же литовские и латышские земли, от населяющих их народов точно так же не уцелело бы ничего...

Вполне аналогичной была судьба и десятков других народов Запада, живших на территориях основных западноевропейских государств. До нашего времени уцелели только два из них: баски в Испании и ирландцы в Великобритании – народы воистину героические, много лет ведущие отчаянную борьбу за само свое существование...

Между тем даже в центральной части России (не говоря уже об окраинах) издавна и поныне живет и растет целый ряд тюркских и финно-угорских народов – татары, башкиры, коми, удмурты, марийцы, мордва, чуваши и др.

Существует восходящее к пресловутому маркизу де Кюстину клеймо "тюрьма народов", применяемое самыми разными идеологами к России. Но ведь с этой точки зрения западноевропейские государства придется определить формулой "кладбища народов"!

Тот факт, что русские, в отличие от англичан, немцев, французов и др., не стерли с лица земли жившие на территории их государства народы, имеет свои исторические объяснения, о которых не скажешь коротко; кроме того, можно привести и другие весомые доказательства редкостной национальной терпимости русского народа. Но в данном случае я стремился показать одно: русский народ меньше или, по крайней мере, не больше, чем какой-либо из народов мира, заслуживает обвинение в национализме. Обилие народов на территории России, которое обычно ставят в вину, на самом деле является, если уж на то пошло, бесценным достоинством русского народа – выражением того его качества, которое Достоевский определил как "Всечеловечность". И В.Соловей попросту выдумал "джинна", который будто бы таится в русском народе. Свистом об этом "джинне" лихой соавтор Лакера пытается запугать нынешнюю российскую власть – невольно вспоминаешь о свисте Соловья-разбойника...

В ЧЕМ СМЫСЛ СУЩЕСТВОВАНИЯ

РОССИЙСКОЙ ИНТЕЛЛИГЕНЦИИ?

(1997)

Этот вопрос – один из наиболее острых и вместе с тем наименее проясненных. Нельзя не задуматься о смысле по меньшей мере двухвековой истории интеллигентского сословия в российском обществе. Ныне резкая критика и прямые проклятия в адрес сего сословия звучат и из патриотического, и из – подчас даже более резко – "западнического" лагерей. В последнем факте, кстати сказать, нет ничего неожиданного: ведь в этом лагере господствует отчужденность, а часто и открытая ненависть по отношению ко всему русскому, а интеллигенция – безусловно собственно русское явление; в других странах нечто подобное имеет место лишь на периферии общества и в гораздо менее значительных масштабах. В России же не позднее XVIII века начинает постепенно складываться целое сословие, получившее впоследствии название "интеллигенция" (слово это, хотя оно и восходит к латинскому корню, означающему "понимание", "разумность", является все же собственно русским и заимствуется другими языками из русского).

Интеллигенты – это прежде всего, конечно, люди, получившие более или менее существенное образование, но главное заключается в том, что они вырабатывают определенную программу (в самом широком смысле: в нее могут входить и экономические, и политические, и этические и другие идеи), которая по меньшей мере не совпадает с программой государства, власти. И поэтому всегда – хотя и с различной степенью очевидности и остроты существует противостояние интеллигенции и государства.

Это противостояние с особенной силой выявилось, в частности, во время первой российской революции 1905-1907 годов, и в знаменитом сборнике "Вехи" (1909) группа идеологов – по сути дела, "бывших" интеллигентов – крайне отрицательно оценила пресловутое сословие как воплощение нигилизма, отщепенства, "беспочвенности". Но нельзя не заметить, что в основе веховских нападок лежало сравнение России со странами Запада, где, собственно говоря, и не было интеллигенции. И "Вехи" предлагали интеллигенции не "исправиться", а попросту перестать существовать, исчезнуть...

В частности, к интеллигентам достаточно явно обращалось в "Вехах" требование поддерживать, одобрять государственное насилие. В этом "веховцы" противоречили не только каким-либо радикальным "протестантам", но и, скажем, Чехову, который безоговорочно утверждал, что истинный интеллигент в любом случае должен "не обвинять, не преследовать, а вступаться даже за виноватых"... Скажут: а политика? а интересы государства? Но Чехов все равно настаивает, что "нужно обороняться от государственной политики". (Замечу в скобках, что 42 литератора, которые в 1993 году поддержали насилие власти над "оппозицией" и даже требовали его ужесточать, выявили тем самым свою чисто формальную принадлежность к интеллигенции; впрочем, две трети этих субъектов до 1991 года были членами правящей КПСС).

Важно, даже необходимо понять, что чеховское решение вопроса не следует оценивать – ни положительно, ни отрицательно (как, в сущности, оценили "веховцы"). Чехов чувствовал, что в России должно поступать именно так.

Да, для России такая "программа" имеет глубокое значение, ибо в ней с давних пор государственная власть имела самый жесткий и всепроникающий характер. И это было, в свою очередь, неизбежным, поскольку России присуща стихия свободы, таящая в себе грозную опасность. Мое утверждение многим покажется неосновательным, поскольку прямо-таки господствуют представления, порожденные поверхностным сравнением России с Западом,– сравнением, ведущим к полному отрицанию наличия свободы в российском бытии. Целесообразно в связи с этим прислушаться к размышлениям Н.А.Бердяева, который более, чем кто-либо, заслуживает титула "философ свободы".

"Россия,– писал он,– страна безграничной свободы духа..." и противополагал эту "внутреннюю свободу русского народа... внутренней несвободе западных народов, их порабощенности внешним. В русском народе поистине есть свобода духа, которая дается лишь тому, кто не слишком поглощен жаждой земной прибыли и земного благоустройства. Россия – страна бытовой свободы (это уже другая сторона проблемы.– В.К.), неведомой передовым народам Запада, закрепощенным мещанскими нормами".

Конечно же, Бердяев тут же говорит и о том, что в России нет политической и экономической свобод, которые присущи Западу. Но суть дела в том, что эти "свободы" подразумевают достаточно твердо определенные "правила", "нормы", "границы", между тем как и духовная, и бытовая свобода в России именно, по слову Бердяева, "безгранична"; это, пользуясь давно сложившимся определением, даже уже не свобода, а воля. И она порождает роковую опасность: одна за другой разражались в России неведомые, в сущности, Западу глобальные "вольницы" – болотниковщина, разинщина, пугачевщина, махновщина, антоновщина и т.п. Для этого было достаточно любого ослабления государственной власти.

Поэтому не столь уж разумны сетования на "деспотизм" государства в России. А вместе с тем закономерен и даже неизбежен сложившийся в стране своего рода противовес государственному давлению – интеллигенция.

Еще не столь давно интеллигенцию восхваляли именно за ее сопротивление государственной власти; ныне же ее чаще всего за это же и проклинают. И сама возможность такой кардинальной смены оценок непреложно говорит о том, что феномен интеллигенции по-настоящему не понят. В соотношении народ ("чрезмерно" вольный) – государство (соответственно слишком деспотичное) интеллигенция ("ответ" на давление государства) роль последней так или иначе выясняется. И вполне понятно, что этот противовес государству не мог и не может быть суммой одиночек; перед нами всегда партии (пусть в малой степени оформленные). И, отказываясь от сопротивления власти, интеллигенция становится попросту ненужной, как не нужна она на Западе.