сообщить о нарушении
Текущая страница: 29 (всего у книги 36 страниц)
Потом, после длительного молчания, он сказал: - Ты, Степа, человек с прочной психикой. Может, и правда, там за камнями какие-то башибузуки кантовались. Но ведь умер-то Стародомов-бедняга не насильственной смертью, а от молниеносной проказы - так наш Дантес-зубодер определил… Страшное лицо у покойника было, мы все ошарашены… Мы его без всякой торжественности к тем восьми подхоронили… Но ужинать, Степа, все равно надо идти.
Даже чувство состраданья, Даже адский непокой От принятия питанья Не отучат род людской.
…За ужином властвовало молчание. Когда дежурный начал разносить тарелки с чечевицей, выращенной в теплицах "Тети Лиры", Павел не удержался и сердито прошептал:
- Опять эту высокополезную отраву дают!
Чечевицы он терпеть не мог, и это навело его на кое-какие мысли.
- Степа, а у того типа, что за камнем ховался, в руках ничего не было? Может, отравили товарища нашего? Нахлобучили, скажем, на голову мешок - а в нем какая-то быстродействующая химия. А потом мешок под мышку - и айда в лес.
- Нет, Паша. Так могут поступать существа враждебные, но разумные. Я тебе повторяю: за камнем пряталось существо злобное, но неразумное…
- Но ты же сам гуторишь, что между смертью Стародомова и этими злыднями закаменными есть какая-то связь.
- Я уверен, что есть! Но поймем мы все только тогда, когда высадимся на материк.
- Все ясно, Степа!
Волк ведет разведку воем - Не откликнется ль волчица.
Человек в разведке боем Должен истины добиться!
О разведке - разумеется, не "боем", а научной - подумывали все, в том числе и Карамышев. В тот же день были сформированы три поисковые группы: Центрально-континентальная, Южная и Северная. В последнюю, самую малую по числу участников, вошли Константин Чекрыгин (второй космоштурман и он же - специалист по инопланетным религиозным культам), Юсси Лексинен (космолингвист и спелеолог), Павел Белобрысов и я. Главой был назначен Чекрыгин, я нес ответственность за катер и безопасность на море. Всех поисковиков обязали соблюдать величайшую биологическую осторожность; однако не в связи с гибелью Стародомова, а в общем, широком смысле. Ведь все тогда еще (кроме меня) считали, что погиб астроархеолог по эндогенной, а отнюдь не экзогенной причине.
Нашей группе дали "вольный режим" - без жесткого графика передвижений; от нее не ждали серьезных научных открытий, ибо направлялись мы в ту часть материка, где климат суровее и где при съемке было обнаружено мало поселений городского типа. Поздним вечером мы при помощи чЕЛОВЕКА "Коли" переместили из корабельного склада в трюм катера контейнеры с лингвистической аппаратурой, белковыми консервами, концентратами, брикетным хлебом и прочими припасами.
- Жратвой на полгода запаслись,- резюмировал Павел.- Теперь главное - успеть съесть все это до того, как окочуримся.
Свинья молодая сказала, рыдая:
"К чему мне запас пищевой!
Я кушаю много, а в сердце тревога - Останусь ли завтра живой?"
24. У ВРАТ БЕЗЫМЯНСКА
В семь утра по местному времени мы вчетвером (плюс приданный нам чЕЛОВЕК "Коля") спустились в судоотсек, где, опираясь на распоры, стоял наш универ-катер № 2. Я занял место в рубке, остальные прошли в обзорную каюту. Наверху раздвинулись створы люка, над катером нагнулся челночный кран - и через мгновение мы повисли над палубой "Тети Лиры". Затем перемещающий агрегат плавно опустил нас на воду. Наша Северная группа отбывала первой, и весь личный состав, стоя у фальшборта, провожал нас в путь. Все выкрикивали добрые пожелания.
По океану шла зыбь. Я поспешно отвел катер от борта "Тети Лиры". Поскольку первую стоянку нам предстояло сделать более чем через тысячу километров, я, чтобы спрямить путь и держать курс на Север вне зависимости от очертаний берега, вывел катер далеко в океан. Затем задал двигателю экономический режим - сорок километров в час. В этот момент ко мне подошел Павел.
- Надоело мне в каюте сидеть. У них там ученые разговоры… Подсменить тебя не треба?
- Нет. Курсопрокладчик - на фиксации… Ты какой-то хмурый, Паша, сегодня. Не захворал ли ты? - Здоров как бык… У меня, Степа, теория одна прорезалась. Все думаю.
Что со мною творится - Я и сам не пойму:
Я б уснул, да не спится, Все не спится уму.
- Что за теория?
- Степа, у меня твои чудища из головы не выходят. Может, это из-за них вся планета опустела? Может, они-то всех тут и угробили?
У людоеда душа болить, На сердце печаль-досада:
Придется опять кого-то убить - Ведь жить-то все-таки надо.
- То есть ты утверждаешь, что всех разумных ялмезиан уничтожили именно монстры?! - удивился я.- Предположение смелое, но бездоказательное. Чудища эти - явление отвратительное, но частное. Я убежден, что к общему ходу событий никакого отношения они не имеют. Но как тебе такое в голову пришло?
- Не знаю. Ни с того ни с сего.
Подбежал к нему подонок, Разрыдался, как ребенок:
"Просто так, просто так Дай мне денег на коньяк!"
Впоследствии я не раз удивлялся этой странной прозорливости моего друга.
17 августа мы без происшествий прибыли в точку намечавшейся высадки. Но эта условная точка, как выяснилось, интереса для нас не представляла. Низкий, топкий берег,- и вдали небольшое селение, состоящее сплошь из полуразрушенных одноэтажных домиков.
- Тут пиплиотеки не найтешь, нам кород нужен! - заявил Лексинен. Он знал сорок шесть земных и тридцать восемь инопланетных языков, но на всех говорил с ингерманландским (а по определению Павла - с чухонским) акцентом.
- Лингвист прав,- поддержал его Белобрысов.- Надо дальше двигаться.
Нам у вас учиться надо, Облака и журавли,Все, чего не сыщешь рядом, Обозначится вдали.
- Здесь нет места для стоянки,- присоединился я.- А в трехстах километрах севернее - по картосъемке - находится крупное поселение.
- Что ж, продолжим путешествие,- подытожил Чекрыгин.
Теперь я вел катер, следуя изгибам береговой линии. В 14.20 вдали показались как бы черные горбы, торчащие из моря; то были затонувшие коммерческие суда. Вскоре стали видны створные знаки, вдающийся в море мол, накренившиеся подъемные краны, пакгаузы с провалившимися крышами. В десятке километров севернее порта, на расстоянии трех километров от океана, за песчаными заносами, из которых торчали верхушки фонарей и засохших деревьев (там когда-то, по-видимому, был парк), простирался большой город. Среди пяти- и шестиэтажных домов выделялось несколько высоких конусообразных строений - очевидно, религиозно-культового назначения.
Я выдвинул из рубки антенну анализатора и навел ее на берег. Матовую поверхность экрана пересекла тонкая, не толще волоса, линия.
- Никаких признаков технической деятельности, никаких энергоотходов. Город пуст,- отрапортовал я.
- И все-таки нужна визуальная проверка,- настороженно заявил Чекрыгин.Если там есть хоть одно разумное существо, мы обязаны разъяснить ему цель своего прибытия и испросить разрешение на временное пребывание в данном населенном пункте.
- Учтите, что при верхнем режиме катер расходует два кубика энерговещества на каждые десять километров,- предупредил я.
- Все-таки нужен облет. Экономия - экономией, а дело - делом.
- Есть! Иду на облет! - четко произнес я.- Всем пройти в обзорную каюту!
Я повел катер к гавани. Некоторые фарватерные бакены уцелели, другие были сорваны штормами. Сам фарватер заилился, обмелел. Метрах в ста от берега я перешел на воздушный режим и взял курс на город. Мы его облетели дважды. Я почти не отрывал глаз от приборов, так что разглядывать улицы было некогда; успел только заметить, что со многих крыш полосами слезла зеленая или розовая краска, обнажив платиновую фактуру кровельных листов.
- По земным масштабам здесь жило около пятисот тысяч населения,- услышал я в переговорник голос Чекрыгина.
- Не заметили ли вы сооружений оборонного, военного характера? - спросил я.
- Насколько я понимаю - нет.
- Не везет тебе, Степа, не на ту планету нарвался,- пошутил Белобрысов.Но ты не огорчайся.
Если б знал Колумб заранее, Что откроет Новый Свет,Заявил бы на собрании, Что в отплытье смысла нет.
…Мы вернулись в порт, где я приводнил катер в ковше. Когда-то он служил стоянкой для небольших спортивных судов. Теперь вход в него с моря преграждал широкий песчаный бар, что было нам на руку: даже в шторм сюда не дойдет большая волна. Пришвартовав наше суденышко к причальной стенке, мы начали высадку. Погода стояла теплая, но Чекрыгин приказал нам облачиться во всепогодные комбинезоны, ибо мы покидали катер на длительный срок. Последним на берег сошел я, предварительно задраив все люки и включив охранную систему.
Мы шагали по крупным шестигранным камням, между которыми росла высокая колючая трава. От нее исходил горьковатый запах. Он не был неприятен, но чем-то тревожил меня. Я подумал, что дядя Дух сразу бы определил его ингредиенты. Вслед за этой мыслью последовала другая, уже привычная: если бы в день отлета с Земли я предупредил Терентьева о том, что посещение "Тети Лиры" дядей Духом таит в себе опасность, Терентьев был бы сейчас жив, и смерть его не висела бы на моей совести. Мне вспомнился стишок Белобрысова, продекламированный им по какому-то другому поводу:
В душе его таится грех, Совсем неведомый для всех; Но в том, в чем все его винят, Ни капли он не виноват.
Однако здесь было не место для длительных размышлений. Нам все время приходилось лавировать между полуразвалившимися складскими строениями, штабелями полусгнивших ящиков, колесными грузовыми экипажами, в осевших кузовах которых колыхались стебли травы. Никаких насильственных, механических повреждений в порту я не обнаружил; все разрушения были работой времени, ветра, дождя, суточных и сезонных колебаний температуры.
Наконец мы очутились вне территории порта, и теперь шагали гуськом по низменной топкой местности, где росли колючие кусты и деревья с чешуйчатой серой корой. Впереди шел Павел, высоко держа антенну охранного устройства, за ним - Чекрыгин, затем Лексинен, я замыкал шествие. Точнее - замыкающим был чЕЛОВЕК "Коля"; он двигался на некоторой дистанции позади людей, неся большой контейнер с космолингвистической аппаратурой, техприборами и пищеприпасами. Кругом царил покой, и лишь небольшие голубоватые птицы нарушали тишину щебетаньем и шуршаньем крыльев. Они вились вкруг нас, некоторые садились на плечи; одна облюбовала место на антенне, которую нес Белобрысов. Птицы вели себя очень доверчиво, хоть симпатизаторов мы не включали.
Через полчаса мы поднялись на железнодорожную насыпь - такие я видел в старинных документальных земных кинофильмах, только там они были в лучшем состоянии. На этой шпалы сгнили, стальные рельсы изглодала коррозия, на полотно взбежали кусты и деревья, покачивались на черных стеблях серебристо-матовые цветы.
- Какие красифые цфеты! Как шаль, что мы не знаем их наименофаний! - задумчиво произнес лингвист.
- Чует мое сердце, что не от кого нам будет узнать, как они назывались. Придется нам самим их окрестить,- тихо ответил Павел. Пробившись к небу сквозь каменья, Не зная хворей и простуд, Седые лилии забвенья Над неизвестностью цветут.
- Кстати, пора нам дать очередную сводку на корабль,- заявил Чекрыгин.- И нужно придумать какое-то условное наименование для этого города, чтобы они там на "Тете Лире" оформили его на основной карте как именную точку.
- Предлагаю назвать…
- Паша, не предлагай! - перебил я своего друга.- Хватит и того, что ты нашему кораблю такое имечко дал… Я советую назвать город так: Безымянск.
- Не возражаю,- сказал Чекрыгин. Лингвист тоже возражений не имел. Да и Павел высказался за. Он мог с пеной у рта отстаивать свое мнение, но если доводы собеседника оказывались сильнее, он честно признавал свою неправоту и никогда не обижался. Впрочем, во всем, что касалось его ностальгических догм и домыслов, он был неколебим.
Передав сводку, мы продолжили путь и вскоре поравнялись с пригородной станцией. По покрытому многослойным ковром опавших листьев пандусу поднялись на платформу, где на барханах из песка росла трава и те же лилии забвения. Затем, продираясь сквозь кустарник, вошли в одноэтажное здание. Стекла его высоких окон давно выпали из рам, пол и скамьи покрыли слои пыли, но стены, аккуратно облицованные голубоватыми изразцами, не имели ни единой трещины и готовы были простоять века. Посреди зала виднелась высокая каменная будка с окошечком, возле которой висела платиновая доска, вся испещренная непонятными письменами.
Лексинен подозвал чЕЛОВЕКА и приказал ему опустить контейнер на пол. Вынув оттуда какой-то прибор, астролингвист направил его коническую трубу на доску. Затем торжественно сообщил нам, что с этой минуты началось освоение землянами ялмезианского языка. Затем мы, с трудом преодолевая густые заросли, обошли здание снаружи. Меня опять поразила точность работы строителей, добротность керамических плиток. Однако у Лексинена был свой взгляд на вещи: он сказал, что лучше бы стены были оштукатурены - тогда, быть может, ялмезиане оставили бы на них рисунки и вольные изречения, изразцы же для этого рода творчества не подходят.
Впрочем, один настенный рисунок мы все же обнаружили. Возле оконного проема черной масляной краской намалевана была голова старика; злобно окарикатуренное изображение не могло скрыть благородно высокого лба иномирянина: чувствовалось, что он был весьма умен. Для еще большей издевки неведомый злопыхатель пририсовал птицу, похожую на ворону; она сидела на макушке старца, долбя клювом его череп и одновременно испражняясь на него.
- Шибко рассердил кого-то старичок! - резюмировал Белобрысов.- А, видать, неглуп был, очень неглуп.
Будь всегда себе министром, Думай мудро, думай быстро, Чтобы творческие мысли В голове твоей не кисли.
Мы вернулись на насыпь. Дошли до сортировочной станции, где на запасных путях стояли пассажирские и грузовые вагоны. На междупутьях росли деревья и кусты, колеса были оплетены стеблями трав. Рядом с покосившимся семафором, будто подпирая то, высилось дерево с голубоватым стволом. Его бледно-розовые листья ритмично шевелились, хоть стояло полное безветрие. Обойдя паровозное депо, мы свернули вправо - в заболоченный лес.
…Местность начала повышаться. Показалась кирпичная ограда с широкими воротами. Пройдя под аркой, мы очутились на кладбище. Из прямоугольных, поросших сорной травой холмиков торчали покосившиеся столбики - где каменные, где деревянные. Вверху они заканчивались У-образными раздвоениями. Кое-где возвышались массивные каменные склепы, украшенные рельефными изображениями крылатых русалок и птиц с рыбьими головами. Изредка встречались совсем маленькие холмики; над ними, между рогаткообразными верхушками столбиков, были натянуты проволочки, и на них висели плоские платиновые изображения рыб и русалок; при ветре они, очевидно, издавали негромкий мелодичный звон, но сейчас стоял штиль, и тишину нарушали только наши шаги.
Двигались мы не спеша, ибо Лексинен подолгу рассматривал дощечки с письменами, укрепленные на надгробных памятниках. Через некоторое время он сказал, что начинает постигать счетно-цифровую систему ялмезиан, но чтобы понять ее вполне, ему необходимо увидеть более поздние захоронения. И вот мы вступили на ту часть кладбища, где памятники выглядели новее, где стиль склепов изменился,- в нем, если применять земные аналогии, появилась некая экспрессия, модерновость.
- А вы заметили, чем хорош этот участок? - негромко проговорил Павел.Здесь нет этих маленьких могилок с погремушками.
К этому наблюдению моего друга астролингвист добавил, что он, Лексинен, уже расшифровал числовые значения многих надписей и может сказать с уверенностью: длительность жизни иномирян, погребенных на этом участке, была значительно выше, нежели у тех, что покоятся в старой части погоста. Видимо, в науке, в медицине, произошел какой-то фундаментальный сдвиг, если не сказать - взлет.
Но дальше нас ожидало нечто странное, нечто загадочное. Новая часть кладбища перешла, если можно так выразиться, в новейшую его часть, где уже не имелось ни роскошных склепов, ни прочих монументальных надгробий, где над могилами торчали наспех сколоченные деревянные "рогатки". Лингвист, рассмотрев приколоченные вкривь и вкось дощечки, сообщил, что продолжительность жизни ялмезиан резко снизилась, многие умерли совсем молодыми.
Далее тянулись ряды безымянных холмиков.
- Что-то с тыла их ударило, не учли чего-то,- высказался Белобрысов. Что страшит - того не бойся, Не петляй туды-сюды,Лучше ты щитом прикройся От неведомой беды!
