сообщить о нарушении
Текущая страница: 23 (всего у книги 36 страниц)
Первое время дядя Филя навещал могилу ежедневно. Отправляясь на кладбище, он отрезал ломоть хлеба, брал кусок колбасы - это для Хлюпика. Песик ушел из дома и жил возле могилы тети Лиры - сторожил свою хозяйку. Отощал он страшно, так что имя его теперь вполне ему подходило. И ему жить оставалось недолго. Однажды дядя Филя нашел его мертвым. Собачонка вся была изрешечена дробью: это городские охотники-любители шли мимо кладбища и решили потренироваться, использовали Хлюпика как живую мишень.
Валентин уехал сразу же после похорон, ему нельзя было прогуливать. Я же остался на время присматривать за дядей Филей. Он стал неряшливым, оброс, все у него из рук валилось. Я ходил в магазин, готовил обеды, но он к моим супам и кашам почти не притрагивался, приходилось его порции вываливать в корытце Антуану. Поросенок все съедал за милую душу.
Так прошло три недели. Пора мне было в город возвращаться. Деньги материнские медленно, но верно подходили к концу, со стихами не ладилось, а значит, и гонораров в ближайшее время не предвиделось, и от моего бытия начинало тунеядством попахивать. Надо на работу скорее устраиваться, решил я.
Везде - в трамвае, в санатории, Среди гостей, среди родни, На суше и на акватории Моральный уровень храни!
Расставаясь с дядей Филей, я намекнул ему, что он должен подтянуться, должен беречь свое здоровье. Ведь у нас, у миллионеров, все впереди, и из своего миллиона он израсходовал пока только шестьдесят лет. Ответ его прозвучал для меня ошеломляюще. Он произнес нижеследующее:
- Пропади он пропадом, этот миллион! Права была Лариса, не будет нам радости от этого лекарства! Клюнули мы, дураки, на поганую наживку. Виноваты мы, Павлуха, перед всеми людьми виноваты!.. И ты еще взвоешь от своего долголетия! - с тоской в голосе закончил он.
XXVI
Я устроился подсобным рабочим на "Спортверфь". Там работал сосед по коммунальной квартире Виктор Власьевич Желудев, краснодеревщик. После смерти матери он всячески опекал меня и уверил, что на верфи я буду неплохо зарабатывать. Так оно и вышло. Я имел в месяц около двухсот. Виктор Васильевич надеялся, что я заинтересуюсь производством, прирасту душой к "Спортверфи". Все вышло по-иному, но об этом потом.
С Валентином я теперь встречался не очень часто, так как он работал в дневную смену, а я - то в дневную, то в вечернюю. В выходные дни я запирался в своей комнатухе и пытался творить. Но стихи не шли, я буксовал. Позже я понял, что потерпел творческий крах через свое миллионерство.
Поброжено, похожено, Поискано, порыскано; А песня-то - не сложена, А счастье - не отыскано.
Однажды в сентябре, вернувшись с работы, я нашел дома записку от Валика. Он сообщал, что дядя Филя умер. Он, Валентин, едет на похороны в Филаретово и зовет и меня "участвовать в мероприятеи". Я смог выехать только через день, в субботу. Дядю Филю уже погребли, я попал на поминки.
Поминки те организовал Василий Федорович, брат покойного. Дядя Филя был с ним в давней непримиримой ссоре, но стоило дяде Филе помереть - и соседи в первую очередь известили об этом братца. Тот явился как штык и сразу же провозгласил себя единственным наследником умершего. Василий Федорович немедленно разузнал, что в поселке живет некий Николаша Савельев, человек, который умело режет свиней; и вот Николаша пришел с ножом и безменом и прирезал Антуана, который к тому времени вырос уже в солидного борова. Николаша получил за это три кило мяса и внутренности. А часть требухи досталась кошке Фроське, многогрешной кошке, которая не вкусила экстракта, но тем не менее пережила и Хлюпика, и Антуана.
На поминки приперлась уйма народу, причем не только из Филаретова, но и из окрестных поселков. Места в доме не хватило, и столы расставили на участке, благо погода стояла удивительно ясная и теплая. Я заметил, что клумба имеет прежний вид, и подивился, почему это дядя Филя пощадил свой алкогольный клад, двадцать бутылок портвейна. Запамятовать он никак не мог - пьющие таких вещей не забывают. Значит, еще надеялся на светлое миллионерское будущее?
Пил он последние месяцы своей жизни невылазно, продал все, что можно продать, занимая деньжата направо и налево.
Все в Филаретове удивлялись, почему Филимон Федорович, при всей своей пропойной нищете, не зарежет борова или не продаст его; цену ему предлагали неплохую. Но тут дядя Филя был тверд.
Умер он смертью нелепой, но мгновенной. Решил вставить "жучка" вместо перегоревшей пробки - и его ударило током. А сердце, надо думать, было уже ослаблено алкоголем.
Умереть бы, не веря в прогнозы, Второпях не расчухав беду,Так столкнувшиеся паровозы Умирают на полном ходу.
Волею случая произошло это в годовщину смерти тети Лиры, день в день.
…Поминки затянулись, Василий Федорович подвыпил и начал поносить покойных Бываевых за то, что они вырубили деревья; он утверждал, что это "психозная выдумка", и упрекал филаретовских аборигенов в том, что они не воспрепятствовали этому. Гости начали обиженно расходиться; в первую очередь ушли женщины - те, что приготовили угощение. Но группка местных выпивох сидела как приклеенная.
Валик был мрачен. Он почему-то считал, что участок и дом должны были перейти по наследству ему, а тут подсыпался этот братец дяди Фили. И сразу же, подлец такой, Антуана зарезал! И вот теперь мы, два миллионера, едим своего младшего брата по вечности!
- Так ты не ешь! - сказал я.
- Почему же не есть?! Это даже интересно: бессмертный боровок, а мы его ам-ам… И меня тоже съедят братья-киношники. Они не уважают меня. Они мой сценарий забраковали.
В высказываниях этих я уловил цинизм неудачника. Между тем Василий Федорович решил, что пора свертывать тризну, и пригласил выпить по разгонной.
- Врешь, желвак! - закричал Валик.- Рано нас разгоняешь! - И он торжественным движением руки указал на клумбу и всем поведал, что там зарыто.
То ли говорил он очень доказательно, то ли пьянчугам очень хотелось выпить еще, только факт, что сразу откуда-то появилась лопата и работа закипела. Копали поочередно. И вот бутылки появились на свет. Некоторые из них не выдержали, видно, зимних холодов, полопались, но большинство оказалось в целости. Пир возобновился с новой силой. Гости уже и не помнили, по какому поводу они сюда явились. Звучали пьяные песни, разухабистые анекдоты. Организатор мероприятия, Василий Федорович, тоже приналег на портвейн и в результате свалился со стула наземь и захрапел.
- Схожу по нужде,- сказал мне Валик и подмигнул. Что-то жутковатое почудилось мне в его тоне, в этом подмигивании. Какая-то злобная бодрость взыграла в Валентине.
Вернувшись, он сразу налил себе стакан портвейна и часть напитка, будто спьяна, пролил себе на руки и затем тщательно отер их носовым платком.
- Отчего от тебя керосином пахнет? - спросил я.
- Молчи! - прошипел он.- Я на бабулином керогазе чай подогреть хотел, голова болит, так я… Молчи, Пауль!
- Дымком потянуло,- сказал один из пьющих.- Никак нам еще по порции свининки выделят? Под портвейн - в самый раз.
- Дым из окна идет,- молвил другой.
Из окна кухни валил дым. Окно комнаты, плотно зашторенное, светилось неровным, колеблющимся светом. Казалось, в нем отражается дальняя заря, казалось, занавеска колеблется от ветра.
- Пожар! - крикнул кто-то.- Дом горит!
Началась суматоха. Кто-то побежал за ведром, кто-то за багром. Крики, гвалт. Добровольная пожарная дружина прикатила бочку с насосом, шланг. Но старые, сухие стены пылали уже вовсю. Погребальный костер в честь дяди Фили взметнулся аж в самое небо. Бились с огнем смело, но бестолково. Больше всех суетился Валентин. Он даже сделал вид, будто хочет влезть в окно, прямо в полымя, но его оттащили.
Дом Бываевых догорал. Протрезвевший брат покойного плакал и ругался. Последние гости и пожарники-добровольцы покидали участок, толкуя о причине пожара. Все считали - виновата плохая проводка, из-за этого, мол, погиб и Филимон Федорович.
Если в доме ты чинишь проводку - И про пиво забудь, и про водку!
В тот же день мы с Валентином уехали в Ленинград. Валик был пьян, но хотел казаться совсем пьяным. Сидя в вагоне, порой он искоса, исподтишка поглядывал на меня, будто ожидал чего-то. Но я не сказал ему ничего существенного.
Друг не со зла порой обидит нас - И другом быть перестает тотчас; Но как легко прощаем мы друзьям Обиды, причиненные не нам!
XXVII
Когда подошел мой возраст, меня признали годным для службы на флоте. Служить я пошел с охотой и с тайной надеждой, что перемена обстановки растормошит мой задремавший поэтический дар. И служил я неплохо. Даже две благодарности в приказе имел! Но, увы, хоть морской романтики хватало с избытком, со стихами дело не шло. Даже и любовь не помогала.
Должен сказать, что с Элой наши теплые отношения постепенно сошли на нет. Но сердце не терпит пустоты: я влюбился в Клаву Антонову. По специальности она была корректор. Я познакомился с ней на поэтическом вечере в клубе "Раскат", в тот день наше литобъединение выступало со стихами перед широкой публикой. В числе публики оказалась и Клава. Когда вечер кончился, она подошла ко мне лично и сказала, что ей понравились мои стихи. Она, между прочим, спросила, давно ли я их сотворил. Я соврал, что совсем недавно; на самом деле они были созданы мною еще до миллионерства.
У Клавы был явно хороший вкус, да и сама она была девочка что надо.
У лисицы красота Начинается с хвоста,А у девушек она На лице отражена.
Мы стали с ней встречаться, а когда я отбыл на флот, Клава стала писать мне. Я тоже слал ей письма. В них я намекал на серьезность своих намерений.
Жизнь струилась твоя, как касторка,Я со скукой тебя раздружу, Восьмицветное знамя восторга Над судьбою твоей водружу!
Но никогда - ни устно, ни письменно - я не посмел признаться ей, что я - миллионер. Порой умолчание равняется лжи, а порой оно хуже лжи.
Переписывался я и с Валентином. Его на военную не призвали, у него что-то со здоровьем было не в норме. В своих письмах он жаловался мне на сослуживцев, на все киношное начальство - его, мол, затирают. Он грозился: "Выведу всех на чистую воду!" По некоторым деталям можно было догадаться, что он пристрастился к выпивке. Я в своих посланиях увещевал его помнить, что впереди у него огромная жизнь, советовал ему жить организованнее, не переть зря на рожон.
Шагая по шпалам, не будь бессердечным, Будь добрым, будь мальчиком-пай,Дорогу экспрессам попутным и встречным Из вежливости уступай!
Мои увещевания успеха не имели. Однажды Валентин известил меня, что ушел из киностудии. затем вдруг написал, что его "знакомство с одной мурмулькой зашло так далеко, что придецца топать в дворец бракасочетаний, тем более папаня ее директор магазина, с голаду не помрем".
После этого Валик перестал мне писать. Два моих письма пришли обратно в часть с пометкою на конвертах "адресат выбыл".
Отслужив и вернувшись в Питер, я первым делом устроился в мастерскую по ремонту радиоприемников; радиотехнику я неплохо на флоте освоил. А вскоре женился на Клаве. Свадьбу мы организовали скромную, но Элу я пригласил - из вежливости, что-ли. Она, как ни странно, пришла на это празднество и даже подарок новобрачным принесла: застекленную гравюру с видом набережной Мойки. Пробыла она недолго, с час, и ушла, пожелав мне счастья. Я понял, что больше она никогда не придет.
Ни в саду, ни на пляже, Ни на порке крутой - Мы не встретимся даже За могильной плитой.
Прожила Эла, по тогдашним понятиям, не так уж мало - до восьмидесяти. Она стала известным и даже знаменитым архитектором. Всю жизнь ратовала за кирпичную кладку, была убеждена, что в век бетона и всяких новейших стройматериалов кирпич не устарел,- и создала свой стиль. Ну, ты знаешь: антимодерн. Поначалу стиль этот архитекторы тогдашние встретили в штыки, однако, как известно, он пережил и этих архитекторов, и Элу, и процветает поныне, борясь и соседствуя с прочими направлениями в зодчестве. Эти краснокирпичные толстостенные, немногоэтажные дома с узкими окнами, расположенными далеко одно от другого, кажутся угрюмыми, громоздкими, замкнутыми в себе; в них есть нечто казарменное. Но в то же время они дают ощущение прочности, незыблемости бытия, отрешенности от суеты и, как это ни парадоксально, ощущение уюта. Стиль этот постепенно завоевывает все больше сторонников на Земле и выше. Вадим Шефнер в каком-то своем стихотворении об архитектуре (он почему-то любил на эту тему писать) прямо-таки от восторга захлебывался, описывая первые Элины дома.
XXVIII
Незадолго до своей женитьбы, в один субботний день я отправился на поиски Валентина. На старой своей квартире он уже не жил, в справочном киоске мне дали его новый адрес, и поехал я на проспект Майорова. Когда я позвонил в нужную квартиру, дверь открыла мне приветливая на вид, очень модно одетая женщина. Но едва я сказал, что мне нужно видеть Валентина, приветливость с нее схлынула. Оказывается, она ждала монтера с телефонной станции. Она обозвала меня алкашом, заявила, что это Валька прислал меня выклянчить денег и что ни фига я не получу.
Я спокойно объяснил этой даме, что никаких денег мне от нее не надо. Разглядев меня попристальнее, она поняла, что на пьянчугу я не похож. Затем, узнав мое имя, она совсем смягчилась и сказала, что, "когда Валька был человеком", он часто вспоминал меня по-доброму. Потом сообщила, что Валентин пьет, ни на какой работе больше месяца не удерживается, дома не живет. Много раз обещал "завязать с этим делом", но опускается все ниже и ниже:
Кто часто присягает, Клянясь до хрипоты,При случае сигает В ближайшие кусты.
- А где он сейчас кантуется? - спросил я.
- А пес его знает. Я давно его не видела и видеть не желаю. Говорят, его каждое утро у "Восьмерки" застать можно.- Она пояснила, что так в просторечии называется гастроном, расположенный недалеко от Садовой улицы.
Я вежливо попрощался и для очистки совести побрел к этой самой "Восьмерке". Конечно, пустой номер: Валика я там не встретил, время-то было дневное. Свадьбу мы справили без него. А потом начались всякие хозяйственные дела и, главное, обменные, они очень много времени отняли. В конце концов мы с Клавирой (это так я ее имя переделал) неплохо съехались в одну коммунальную, но уютную квартиру, и тоже на Петроградской стороне, на Гатчинской улице. На все это год ушел. Потом первенец родился, опять волнения, хлопоты… Тут не до старых друзей-приятелей.
Но вот наконец в одно субботнее утро направился я к пресловутой "Восьмерке". На этот раз мне повезло. Впрочем, тут это слово не вполне подходящее. Валика я встретил. Но какого Валика… То была последняя наша встреча.
Я пришел около одиннадцати. У двери винного отдела уже стояла группочка желающих опохмелиться.
Пред жгучей жаждой опохмелки Все остальные чувства - мелки!
Эти люди были меж собой запанибрата, звали друг друга по именам, по кличкам; слышались специфические шуточки. Я спросил одного из алкашей, не знает ли он моего дружка,- назвал ему имя и фамилию Валика, описал внешность.
- Так это, наверно, Валька-миллионер! - ответил тот.- Его здесь каждый знает. Он, гадючий глаз, как наберется, так орет: "Вы все подохнете, а я еще миллион лет проживу! Я миллионер!.." Трепло изрядное. Ясное дело, он и сегодня припрется.
Действительно, Валентин не заставил себя ждать. Но что с ним стало! Не так уж долог был срок нашей разлуки, но как скрутил его зеленый змий! Бледно-одутловатый, ссутулившийся, в мятом поношенном плаще, в брюках с бахромой, он подошел к ожидающим алкогольной отрады, не заметив меня.
- Миллионер - дитя вытрезвителя!.. Миллионер к князю Опохмелидзе в гости пожаловал! - послышались шутовские возгласы.
Валик молча стоял на осклизлом асфальте, смиренно опустив голову. Нет, не подшучивания эти угнетали его, а что-то другое. Я шагнул к нему, но в этот миг два красноносых мужика, торопливо шедшие мимо, подмигнули Валентину, и он присоединился к ним. А я последовал за этой компашкой. Из их разговора я узнал, что в "парфюмерном тройник выбросили" и что это им как раз по деньгам. Это известие меня очень даже огорчило. Не буду врать, я тоже не святой, в праздник не прочь приложиться. Но чтоб одеколон в глотку себе лить - это никогда! И я тогда, на заре юных миллионерских лет, очень испугался за Валентина. Я кинулся к нему, положил руку на его плечо и сказал:
- Валик, пойдем со мной!
Он остановился, вылупился на меня как на чужого. Потом узнал.
- Пауль! Откуда ты свалился?! Поставишь чарку?
- Ладно уж, поставлю.
Те двое, не задерживаясь, целеустремленно потопали вперед, а мы остались стоять на тротуаре. Я начал было рассказывать о своей женатой жизни, расспрашивать Валика о его житье-бытье, но он прервал меня:
- Идем вот в то "Мороженое", там хоть сухача выпьем для разговора. А то язык не ворочается.
