Текст книги "Культурология"

Автор книги: Вадим Розин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 37 страниц)

Плутин добивается новой, оригинальной интерпретации произведений Андрея Рублева прежде всего, привлекая представления культурологии и теории творчества. Он помещает произведения Рублева в контекст русской культуры XIV — XV вв. и художественного творчества. Плугин доказывает, что Рублев проводил. в своем творчестве исихастские идеи (мировоззрение), и это обстоятельство вместе с законами художественного творчества обусловили совершенно иную, нетрадиционную структуру иконописного произведения. Следовательно, полагается особый сложный объект – «творчество художника в культуре», утверждается влияние культуры на мировоззрение художника и трансформация художественной деятельности под воздействием этого мировоззрения и законов художественного творчества. Что же это за объект?

Ясно, что его нельзя наблюдать, нельзя описать как эмпирическую данность. Он сконструирован исследователем, причем на основе гипотетических соображений: утверждается соответствие мировоззрения исихазма мировоззрению Рублева и полное воплощение этого мировоззрения в его художественном творчестве. Следовательно, Плугин строит идеальный объект. Отнесенные к нему теоретические знания, безусловно, объясняют, и на хорошем современном уровне гуманитарного мышления, особенности произведений Рублева. Однако, естественно, может возникнуть вопрос: соответствует ли этот идеальный объект (творчество Рублева в русской культуре XIV — XV вв.) эмпирическому объекту, т.е. реальному творчеству Рублева? Кроме того, как быть с другими, приведенными мной интерпретациями того же самого произведения Рублева, ведь эти интерпретации выводят исследователя к другим идеальным объектам. Таким образом, критерий истины один – возможность объяснить особенности произведений Рублева и, если есть несколько конкурирующих объяснений этих особенностей, нужно решать, какие из них более убедительны и почему. Здесь, правда, обнаруживается, что для разных исследователей и зрителей более привлекательными и убедительными оказываются разные объяснения. Получается парадокс – множество гуманитарных истин, каждая из которых вполне оправдана позицией и ценностями человека. Если Плугин специально не обсуждает природу и категориальные особенности полагаемого им идеального объекта, то в сходной по задаче исследования работе С.С. Аверинцева «Поэтика ранневизантийской литературы» этот момент уже присутствует в виде развернутого культурологического описания ранневизантийской культуры. Аверинцев и другие литературоведы "не только задают идеальные объекты, позволяющие объяснить определенные литературные произведения и целые жанры, но и пользуются для этой цели специальными методами и средствами, особой методологией. Поэтому можно говорить не только о формировании в гуманитарной науке идеального слоя, но и об элементах «оснований» (к ним относятся методология гуманитарного исследования, а также специальные категории, используемые при конструировании идеальных объектов).

В работах Плугина и Аверинцева идеальные объекты используются лишь в целях интерпретации и объяснения художественных и литературных текстов, здесь в явном виде не просматривается ни процесс конструирования идеальных объектов, ни действия с ними в теоретической плоскости, т.е. сведения одних идеальных объектов к другим и получение за счет этого новых теоретических знаний. Оба указанных момента (и конструирование идеальных объектов и действия с ними) можно увидеть в замечательном исследовании М. Бахтина «Проблемы поэтики Достоевского».

В этой работе Бахтин соединяет, связывает, в одно целое (представление о многоголосье) различные теоретические построения (идеальные объекты): отношение «автор—герой», идеологичность героя, диалогические отношения. Если к тому же учесть, что отношения «автор—герой» и диалога связаны со схемой «Я и Другие», то в целом можно говорить о следующем ряде идеальных объектов (в порядке сложности их строения): «Я и Другие», диалог, идея (человек-идея), «автор-герой», отдельный самостоятельный голос (включающий идеологическое отношение и отношение «автор—герой»), многоголосье. Задав подобный объект изучения, Бахтин действует вполне по рецептам естественно-научного познания: он сводит новые случаи к уже изученным, т.е. представляет интересующие его феномены как диалог, противостояние голосов, идеологические отношения и т.д.

Во-первых, даже само согласие он трактует как диалог. В о -вторых, слово в произведениях Ф.М. Достоевского Бахтин представляет как диалог, столкновение идей, голосов. В-третьих, на основе представлений о диалоге, а также противостояния «Я и Другие» Бахтину удается объяснить функцию двойников в романах Достоевского. По сути Бахтин показывает, что герой и его двойник моделируют амбивалентность сознания героя (столкновение и противостояние его внутренних голосов). Наконец, в-четвертых, Бахтин показывает, что такие предшествующие полифоническому роману литературные жанры как «сократические диалоги» и мениппея также основываются на диалоге и идеологических отношениях. Более того, Бахтин задает своего рода онтологию для построенных им идеальных объектов. Он показывает, что диалог, диалогические отношения, многоголосье живут в особой реальности – карнавальном мире. Идея карнавала у Бахтина это не просто еще одно теоретическое представление наряду с другими, это именно задание онтологии, т.е. объектной и смысловой действительности, своеобразных правил и норм конструирования идеальных объектов и действий с ними. Перечисляя карнавальные категории (перевертывание «мира наоборот», отмену дистанции между людьми, вольный фамильярный контакт, карнавальные мезальянсы, профанацию), Бахтин отмечает, что на протяжении тысячелетий эти категории «транспонировались в литературу, особенно в диалогическую линию развития романной художественной прозы».

Итак, Бахтин строит полноценный теоретический слой (теорию), который включает не только идеальные объекты и действия с ними, но и онтологию. Что же здесь является эмпирическим слоем и эмпирическими объектами? Вопрос законный. Эмпирический слой образует действительность, которая стала видна сквозь призму построенной Бахтиным теории (онтологии). Это конкретные диалогические отношения героев в конкретных романах Достоевского, конкретные виды многоголосья, конкретное диалогизированное художественное слово Достоевского в конкретных его произведениях и т.п. А слой оснований, вроде бы его нет? В «Проблемах поэтики Достоевского» он действительно не зафиксирован, но он присутствует в других, более ранних исследованиях Бахтина, посвященных методам решения тех вопросов, которые рассматриваются в «Проблемах...». Слой оснований в исследованиях Бахтина представляет собой методологическую проработку определенных проблем литературоведения и гуманитарной науки [25].

Итак, гуманитарное познание не менее строго, чем естественнонаучное. Более того, оно с точки зрения трехслойной схемы науки сходно с естественно-научным. Но и различия этих видов познания и ориентированных на них идеалов науки достаточно очевидны. Чтобы в этом убедиться, сравним эти два подхода.

4. Естественно-научный и гуманитарный подходы

Только в Новое время научное мышление перестает выполнять сервилистическую функцию по отношению к религии. Но зато тут же попадает в еще более тесные объятия: начинает обслуживать инженерию. Небезынтересно отметить, что этот союз выковывался в средние века. Уже в 1120 г. Гуго Сен-Викторский в «Дидаскалионе» включил в состав философии механику, поскольку идея творения и произведения, принадлежащая Творцу, по праву передается и человеку, созданному по «его образу и подобию». Именно в конце средних веков, в начале Возрождения формируется новое понятие природы, как бесконечного источника сил и энергий (сначала божественных, потом естественных), а также замысел использования этих сил и энергий на основе научного познания устройства и законов природы. В контексте усилий, направленных на реализацию этого замысла, складывались как новый тип науки, получившей название «естественной», так и инженерия. Настоящими пионерами в этой области были Г. Галилей и X . Гюйгенс.

Галилей показал, что для использования науки в целях описания естественных процессов природы годятся не любые научные объяснения и знания, а лишь такие, которые, с одной стороны, описывают реальное поведение объектов природы, но, с другой – это описание предполагает проецирование на объекты природы научной теории. Другими словами, естественно-научная теория должна описывать поведение идеальных объектов, но таких, которым соответствуют определенные реальные объекты. Какая же идеализация интересовала Галилея? Та, которая обеспечивала овладение природными процессами: хорошо их описывала (т.е. в соответствии с научной теорией) и позволяла ими управлять (предсказывать их характер, создавать необходимые условия, запускать практически).

Установка Галилея на построение теории и одновременно на инженерные приложения заставляет его проецировать на реальные объекты (он изучал, в частности, падающие тела) характеристики моделей и теоретических отношений, т.е. уподоблять реальный объект идеальному. Однако, поскольку они различны, Галилей расщепляет в знании (прототип мысленного эксперимента) реальный объект на две составляющие: одну – точно соответствующую, подобную идеальному объекту, и другую – отличающуюся от него (она рассматривается как идеальное поведение, искаженное влиянием разных факторов – среды, трения). Затем эта вторая составляющая реального объекта, отличающая его от идеального объекта, элиминируется теоретическим путем.

На творчество Галилея целиком опирается Гюйгенс, но интересует его другая задача – как научные знания использовать при решении технических задач. Фактически он сформировал образец принципиально новой деятельности – инженерной, опирающейся, с одной стороны, на специально построенные научные знания, а с другой – на отношения параметров реального объекта, рассчитанных с помощью этих знаний. Если Галилей показал, как приводить реальный объект в соответствие с идеальным и, наоборот, превращать этот идеальный объект в «экспериментальную модель», то Гюйгенс продемонстрировал, каким образом полученное в теории и эксперименте соответствие идеального и реального объектов использовать в технических целях. Для инженера всякий объект, относительно которого стоит техническая задача, выступает, с одной стороны, как явление природы, подчиняющееся естественным законам, а с другой – как орудие, механизм, машина, сооружение, которые необходимо построить искусственным путем («как другую природу»).

Кстати, новоевропейское понятие «существование», которое, как нам сегодня кажется, задает саму реальность, сформировалось именно под влиянием естественно-научного идеала познания; но оно задает не реальность как таковую, а только ту реальность, которая получила название физической. Начиная с работ Галилея, Гюйгенса, Ф. Бэкона устанавливается взгляд на существование как на то, что «существует в природе» и, с одной стороны, может быть изучено в естественной науке, с другой – создано человеком в соответствии с законами природы. Впервые это новое понимание афористически заявляет Ф. Бэкон. В «Новом Органоне» он пишет: «В действии человек не может ничего другого, как только соединять и разделять тела природы. Остальное природа совершает внутри себя... Дело и цель человеческого могущества, чтобы порождать и сообщать данному телу новую природу или новые природы. Дело и цель человеческого знания в том, чтобы открывать форму данной природы или истинное отличие, или производящую природу, или источники происхождения... Что в Действии наиболее полезно, то в Знании наиболее истинно» [40. С. 108, 197-198, 200].

Мы видим, что новое понимание существования неотделимо от творческой, инженерной деятельности человека, точнее, оно расположено на границе двух сфер – естественно-научного познания и инженерной деятельности. С точки же зрения современной культурологии, нужно сказать иначе: новоевропейское понимание существования – это объективация социального опыта, обусловленного указанными двумя сферами. Исследования показывают, что античное понимание существования частично вошло в новоевропейское, ведь в естественной науке действуют большинство норм (правил) научного мышления, установленных Аристотелем.

Своего предела новоевропейское понимание существования достигло в конце XIX – начале XX столетия, когда в работах Г. Риккерта, В. Виндельбанда, В. Дильтея, М. Вебера был развит подход, альтернативный естественно-научному, он, как известно, уже в наше время получил название «гуманитарного». Гуманитарное научное познание отвечает основным требованиям рассмотренного выше античного научного идеала, но имеет ряд специфических черт.

Прежде всего, это, как правило, оппозиция негуманитарным явлениям (естественной науке, первой природе, технической культуре и т.д.). В норме гуманитарного ученого интересуют другие, нетехнические области употребления научных знаний, а именно те, которые позволяют понять другого человека (человека иной культуры, личность художника, ученого, политика и т.д.), объяснить определенный культурный или духовный феномен (без установки на его улучшение или перевоссоздание), внести новый смысл в определенную область культуры либо деятельности (т.е. задать новый культурный процесс или повлиять на существующий). Во всех этих и сходных с ними случаях гуманитарная наука ориентируется не на технику, а на другие, если так можно сказать, гуманитарные виды деятельности и практику (педагогику, критику, политику, художественное творчество, образование, самообразование и т.д.). Итак, гуманитарный подход (парадигма) задает иное, чем естественно-научное понимание назначения знания и теории.

Если для естественно-научного подхода характерна единая точка зрения на природу мышления и возможность использования теоретических знаний, то гуманитарий, как в свое время писал Дильтей, обнаруживает в своем объекте изучения «нечто такое, что есть в самом познающем субъекте». Другими словами, для него природа изучаемого объекта и понимание характера использования знаний соотносимы с его собственной личностью, идеями, методологией или, как писал Вебер, с его ценностями. Следовательно, во-первых, допускаются много разных подходов в изучении, во-вторых, не только точка зрения и активность познаваемого объекта, но и активность и позиция познающего, причем, так как познающие субъекты различны, не совпадают и соответствующие их позиции. А это влечет за собой разные варианты гуманитарного знания и теорий, объясняющих «один и тот же эмпирический материал и факты».

Важным для гуманитарного познания является различение двух планов познания: истолкования (интерпретаций) текстов и построения объяснений и теорий. В естественных науках исследователю дан (и то не всегда) реальный объект, например, газ, лучи света и т.п., и он формирует процедуры измерения и манипулирования (так, возможно изолировать в объеме, сжимать, нагревать). В гуманитарных науках исследователь имеет дело прежде всего с проявлениями изучаемого явления, которые он рассматривает как тексты.

Приступая к изучению своего объекта, исследователь прежде всего формирует способы описания и истолкования этих текстов. Далее, в контексте этих истолкований, в частности, как их необходимое условие, он создает идеальные объекты, приписываемые изучаемому явлению. Очевидно, эти два этапа – типичны при создании идеальных объектов гуманитарных наук. Например, в рассмотренном выше примере Плугин, приступая к исследованию мировоззрения Рублева, обнаруживает в тексте иконы «Воскрешение Лазаря» резкое нарушение канона и другие непонятные художественные новации. Иначе говоря, сначала Плугин создает новое истолкование текста Рублева. Затем на основе представлений культурологии и психологии творчества он конструирует особый идеальный объект – «творчество Рублева как выражающего в иконописи идеи исихазма». Как я уже отмечал, этот объект именно конструируется и относится не к эмпирической плоскости, а к особой идеальной действительности – русской культурной ситуации конца XIV – начала XV столетия, а также к творчеству художника, не столько решающего художественные задачи, сколько пропагандирующего на русской почве новые эзотерические идеи. Анализ работ Плугина, Бахтина и других гуманитарно ориентированных исследователей показывают, что новые истолкования текстов предполагают активное отношение исследователя к существующим точкам зрения в культурной коммуникации. Как правило, эти исследователи начинают с полемики (диалога) относительно других концепций, точек зрения, истолкований. В ходе такой полемики артикулируются собственные ценности и видение, разъясняется новизна и особенности авторского подхода, высказываются первые предположения о природе изучаемого объекта.

Итак, важно различать два взаимосвязанных контекста гуманитарного познания мышления: истолкование текстов и построение идеальных объектов, репрезентирующих в теории изучаемое явление. При этом к уже построенным идеальным объектам в гуманитарной науке применяются обычные стандартные процедуры: сведения новых случаев к уже изученным; преобразования (разложения сложных идеальных объектов на элементы и более простые идеальные объекты, а также обратный синтез); промежуточного изучения, позволяющего получить новые теоретические знания; моделирования (уже за пределами теории); систематизации и др.

Поскольку знания гуманитарных наук активно относятся к своему объекту, задавая для него «тип и образ существования», гуманитарий, как это отмечал в своих ранних работах Бахтин, становится «сплошь ответственен», не может уже самим фактом изучения не влиять на свой объект. Направление этого влияния вполне определенное: способствовать культуре, духовности, расширять возможности человека, ставить «преграды» всему тому, что разрушает или снижает культурные или духовные потенции человека.

Как можно теперь сформулировать гуманитарное понимание существования? Это такой тип существования, который соотнесен с опытом самого исследователя, его ценностями. Не нужно специально доказывать, что в гуманитарной науке субъект познания – это не один «логический субъект», а много разных, по сути, выражающих те или иные культурные традиции и позиции. Отсюда одной из важных особенностей гуманитарного познания (науки) является множественность точек зрения на один и тот же материал, множество разных интерпретаций текстов и фактов, представленных в культуре. Многообразие культуры (явлений культуры) и подходов к ней человека обусловливают и множество несовпадающих теоретических объяснений, имеющих место в гуманитарной науке, а также диалогический характер ее знаний и суждений.

Поэтому в гуманитарной науке недопустима монополия одной, даже очень обоснованной и очень утвердившейся, авторитетной теоретической платформы. Напротив, например, каждая достаточно отчетливая культурологическая позиция должна иметь право на свое выражение и манифестацию, право защиты своей точки зрения, право на публикацию (точно так же как и противоположные теоретические позиции должны иметь право на критику данной точки зрения). Еще одной особенностью гуманитарной науки является ее «понимающий характер», тесная связь с живыми проблемами культурной жизни, сплошная ответственность гуманитарного ученого перед жизнью культуры. В связи с этим в гуманитарной науке происходит непрерывное изменение проблематики, более часто, чем в естественной науке, обновляются теоретические подходы и проблемы, а «вечные проблемы и вопросы» ставятся заново и иначе.

Итак, выбранная исследователем точка зрения на объект изучения, а также интенция на его понимание, образуют ту исходную рамку и условия, в которых разворачивается гуманитарное познание. Оно содержит три связанных момента: истолкование текстов, построение идеальных объектов, создание теории.

В заключение отметим, что оппозиция естественно-научного и гуманитарного подходов в нашей цивилизации опирается на противостояние двух своеобразных культур – технической и гуманитарной. Представители технической культуры исходят из убеждения, что мир подчиняется законам природы, которые можно познать, а познав, затем поставить на службу человек)'. Они убеждены, что в мире действуют рациональные отношения, что все (не исключая и самого человека) можно спроектировать, построить, что явления объективны и «прозрачны» (в том смысле, что их природа и строение рано или поздно могут быть постигнуты человеком). Подобными идеями в конечном счете вдохновляются и специалисты генной инженерии, и проектировщики больших систем, и политики, обещающие человечеству непрерывный научно-технический прогресс и рост благосостояния, наконец, обычные потребители, убежденные, что природа нашей планеты существует именно для того, чтобы жить в комфорте и изобилии и потому, ее нужно как можно скорее превратить в заводы, города, машины и сооружения. В современной цивилизации техническая культура, безусловно, является наиболее массовой, ведущей (она на наших глазах буквально меняет облик нашей планеты). Тем не менее, гуманитарно ориентированный человек отказывается признавать научно-инженерную обусловленность и причинность, не вообще, а в отношении жизни самого человека, общества или природы. Он убежден, что и человек, и природа – суть духовные образования, к которым нельзя подходить с мерками технической культуры. Для него все это – живые субъекты, их важно понять, услышать, с ними можно говорить (отсюда роль языка), но ими нельзя манипулировать, их нельзя превращать в средства. Гуманитарно-ориентированный человек ценит прошлое, полноценно живет в нем, для него другие люди и общение не социально-психологические феномены, а стихия его жизни, окружающий его мир и явления не объективны и «прозрачны», а загадочны, пронизаны тайной духа. Глубокая специализация и социализация в этих двух культурах в конечном счете приводит к тому, что, действительно, формируются два разных типа людей, с разным видением, пониманием всего, образом жизни. Для инженера гуманитарий нередко выглядит и ведет себя как марсианин (поскольку, живя в мире технической цивилизации, он не хочет признавать этот мир), для гуманитария технически ориентированный человек не менее странен (технический человек и технический мир напоминают рациональное устройство, устрашающую или, напротив, удобную машину).

5. Гуманитарный подход в культурологии

Как и в любой научной дисциплине, в культурологии можно различить уровень эмпирического материала, фактов, описания феноменов (его можно условно назвать «феноменологическим» уровнем культуры) и уровень теоретических конструкций и построений (идеальных объектов, теоретических знаний, понятий). Анализ культурологических исследований показывает, что переход от эмпирического уровня изучения культуры к теоретическому часто регулируется с помощью семиотических и типологических представлений (отсюда одна из функций семиотических и структуралистских концепций культуры, например Ю. Лотмана, К. Леви-Строса). В этих исследованиях характеристики и описания культуры осмысляются как культурные архетипы, схематизмы культурного сознания, глубинные социальные отношения и т.п. Но на феноменологическом уровне культуры все подобные образования трактуются в виде языковых и символических систем, в виде конкретных вариантов и типов, являющихся проявлениями и манифестациями соответствующих архетипов, схематизмов сознания, глубинных социальных отношений.

Нужно заметить, что большая часть культурологов придерживается гуманитарной ориентации. Однако большинство представителей социологии культуры и ряд других культурологов разделяют естественно-научный подход. Например, Э.А. Орлова, характеризуя свой подход, пишет: «Изучение динамики культуры позволяет понять не только то, чем являются ее составляющие и почему, но и то, каково их происхождение, какие преобразования они претерпели и что с ними может случиться... понимание механизмов динамики культуры, особенно на микроисторической шкале времени, открывает широкие возможности для разработки помощи людям при их адаптации в сложном и изменчивом социокультурном окружении за счет изменения стереотипов поведения, структур взаимодействия, навыков, ценностных ориентации и т.п.» [112. С. 18, 19]. Другими словами, Орлова, подобно всякому адепту естественно-научного подхода, хотела бы на основе культурологических знаний прогнозировать и рассчитывать процессы динамики культуры, а также создавать условия для целенаправленного, точного их преобразования.

Интересно отметить, что сходную программу в психологии еще в начале 1930-х гг. сформулировал Л.С. Выготский. Анализируя ситуацию в психологии, Выготский квалифицирует ее как кризисную и формулирует три тезиса, которые, с его точки зрения, должны помочь его преодолеть. Во-первых, он указывает практическую (по сути инженерную) цель психологической практики («психотехники») – управление психикой, контроль за ней; во-вторых, считает возможным подчинение целей развития психологической науки прикладным задачам психологии. В-третьих, видит безусловное превращение психологии в естественную науку. «Не Шекспир в понятиях, как для Дильтея, – пишет Выготский, – но психотехника – в одном слове, то есть научная теория, которая привела бы к подчинению и овладению психикой, к искусственному управлению поведением... Мы исходили из того, что единственная психология, в которой нуждается психотехника, должна быть описательно-объяснительной наукой. Мы можем теперь добавить, что эта наука, пользующаяся данными физиологии (подобно тому, как Орлова предлагает для культурологии использовать социологию. – В.Р.), и, наконец, экспериментальная наука» [46. С. 389, 390].

На проблему соотношения в культурологии естественно-научного и гуманитарного подходов можно взглянуть еще с одной стороны. В гуманитарно ориентированных исследованиях культура, подлежащая изучению, чаще рассматривается как ставшая, сложившаяся. Однако в культурологии можно исследовать также: кризис той или иной культуры, ее распад (гибель), формирование новой культуры, различные процессы трансформации культурных институтов или других культурных образований. При решении подобных задач культуролог вынужден сочетать гуманитарные и естественно-научные методы познания. Например, он прослеживает и описывает изменение экономических и социальных отношений, обусловивших культурную динамику, т.е. обращается к экономической и социологической наукам. Анализирует, как формировались новые знаковые системы и языки (это одно из необходимых условий любых изменений в культуре), для этого он обращается к семиотике и языкознанию. Выявляет и описывает новые идеи и представления, овладевающие сознанием представителей культуры, или новые способы обучения; это уже компетенция психологии и педагогики. При решении подобных задач культуролог не только сопоставляет изучаемую культуру с другими и характеризует ее, но и изучает, как правильно утверждает Орлова, изменение, развитие, динамику культурных процессов. Именно здесь он вынужден сочетать естественно-научные и гуманитарные идеалы познания. Но, конечно, в культурологии, как мы уже отмечали, реализуется и самостоятельный естественно-научный подход; особенно широко, в социологическом варианте этой молодой дисциплины. В этом последнем случае культура описывается с помощью категорий «социального взаимодействия», «социальной динамики», «социальной организации», «социальных институтов», «ценностей», «социальных норм» и ряда других хорошо известных из социологии.

Однако и в этом случае так же, как и в гуманитарно ориентированном исследовании, основательное культурологическое исследование вынуждено дополнять себя, так сказать, противоположным подходом. А именно, социологическое изучение культуры в Определенном отношении не может не быть гуманитарно ориентированным, должно дополнять естественно-научные методы гуманитарными. Таким образом, мы получаем следующую классификацию культурологических подходов: гуманитарный, естественно-научный и два смешанных – гуманитарный подход, дополненный естественнонаучным и естественно-научный, дополненный гуманитарным. Для решения разных культурологических задач используется тот или иной вариант из названных четырех.

6. Ценностные ориентации культурологического познания

Среди многообразия подходов к изучению культуры можно выделить несколько ведущих. При этом целесообразно классифицировать их по двум основаниям: ориентация на способ (область) использования культурологических знаний и ориентация на трактовку природы изучаемого объекта.

Широко распространенной культурологической ориентацией является первая ориентация на «понимание» (чужой культуры, образа жизни, поведения и т.п.). Однако понимание культуры, как известно, может быть различным.

В качестве второй ориентации можно считать культурологическую ориентацию на понимание при том, что не артикулируется сам характер понимания. В этом смысле допускается любое истолкование как возможного воздействия на культуру (вплоть до отказа влиять на нее), так и природы культуры как объекта. Такой подход, к сожалению (с точки зрения методологии, которая стремится к ясной артикуляции), достаточно широко распространен в современной культурологии.

Третья ориентация культурологического изучения – «понимание с целью самоорганизации». В этом случае культуролог изучает свой объект не с целью воздействия на него, а с тем, чтобы понять, как действовать самому. Например, путешественник, прибывающий в страну с чужой для него культурой, должен знать, как себя вести, чтобы не оскорбить чувства людей, или действовать эффективно. Международная политика в отношении других стран также невозможна без подобной установки.

Четвертая ориентация – «понимание с целью того или иного контролируемого влияния». Она, например, характерна для социологии культуры. Характерна она и для культурологических концепций модернизации. При этом обычно культуролог представляет свой объект как целостную органичную систему и пытается описать закономерности ее функционирования и развития.

Особый тип культурологической ориентации задается идеей «диалога (встречи) культур». Диалог в данном случае может пониматься по-разному: например по М. Бахтину как высказывания целостных суверенных форм культурного сознания; по Т. Шебутани, как поведение, адаптированное к взгляду другой культуры; по Т. Парсонсу, как стремление культур к согласию и компромиссу.