Текст книги "Мифриловый крест"

Автор книги: Вадим Проскурин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 26 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Глава вторая
ДОРОГА К ХРАМУ

1

С погодой творится что-то ненормальное, за ночь температура повысилась градусов до пяти выше нуля и продолжает расти. Аркадий говорит, что такое бывает после массированного применения боевого волшебства.

Снег тает, и лес на глазах превращается в непролазную хлябь. К полудню болото станет абсолютно непроходимым, а это значит, что у разбойников Аркадия появился крохотный шанс оторваться от погони. Как я и предполагал, к тайной базе Аркадия ведет и другой путь, но этот путь неизвестен даже в Михайловке. Только те разбойники, что отваживаются принести смертную клятву, знают, как можно быстро выбраться в большой мир из маленького лесного княжества.

Иван принес целых две смертных клятвы: одну – что никому не расскажет о коротком пути, а вторую – что будет, не щадя живота своего, заботиться о порученной ему ватаге. Потом он получил одну ручную гранату (на всякий случай), и мы все отправились в путь.

Примерно через час наши дороги разошлись. Аркадий благословил своих разбойников, я благословил Ивана и его стрельцов. Караван углубился в чащобу, а мы с Аркадием отправились по тайным тропинкам вокруг болота.

Я сильно удивился, когда Иван попросил благословения, на мой язык напрашивалась нецензурщина, но Аркадий толкнул меня в бок и шепнул, что здесь так принято. Я произнес глупые и бессмысленные слова. Вдруг крест на груди толкнул меня, и я понял, что эти слова не столь уж глупы и бессмысленны.

Оказывается, верховая езда – не такое трудное дело, как представлялось мне раньше. Я поделился этой мыслью с Аркадием, но он сказал, чтобы я не обольщался: уже к вечеру бедра будут болеть, а завтра моя походка будет такой, как будто меня изнасиловали самым извращенным образом.

– Когда выберемся на тракт и перейдем на рысь, – добавил Аркадий, – мало тебе не покажется. Не волнуйся, через неделю ты возомнишь, что уже настоящий всадник, но лишь через полгода ты действительно станешь им.

Я поменялся одеждой с Устином, поскольку габаритами мы примерно одинаковы. Сейчас одет как крестьянин: латаная дубленка, вытертая меховая шапка, домотканые холщовые штаны, кирзовые сапоги с портянками, овчинные рукавицы заткнуты за широкий кожаный ремень – сейчас слишком тепло, чтобы надевать их на руки. Я хотел снять и шапку, но Аркадий решительно воспротивился. Он сказал, что здесь это не принято, что без шапки ходят только совсем нищие бродяги и что лучше ходить босиком, чем без шапки.

– А что вы носите летом? – поинтересовался я.

– Картузы, – лаконично ответил Аркадий.

В общем, я оставил попытки раздеться и мрачно прел в застегнутой дубленке, которая ни разу не подвергалась химчистке за время своего существования. Расстегивать ее нельзя, потому что тогда станет виден бронежилет, который на местном диалекте называется «кираса». Пистолет подвязан особой петлей к поле дубленки изнутри, автомат приторочен к седлу и замаскирован сверху куском рогожи. Плохая маскировка – со ста метров видно, что под рогожей скрыто оружие, но лучше все равно ничего не придумаешь.

Неплохо бы нам было одеться как стрельцы или купеческие приказчики, да у Аркадия не нашлось одежды, которая подошла бы мне по размеру. Я всегда считал, что мой рост совсем немного выше среднего, но в этом мире я выгляжу настоящим великаном. Об акселерации здесь и не слыхивали.

Самое противное в моем нынешнем положении то, что Устин, похоже, мылся не чаще раза в месяц. Вся его одежда провоняла крепким крестьянским потом. Кстати, оказывается, лошадиный пот пахнет почти так же, как и человеческий, и стоит на мгновение прикрыть глаза, сразу же в голову приходит непрошеная мысль: «Где-то здесь прячется бомж».

За час до полудня мы очутились в Михайловке. На первый взгляд в деревне все было нормально, но чем ближе мы подъезжали к деревне, тем мрачнее становился Аркадий. К Михайловке вела торная дорога, с которой мы загодя съехали, стараясь как можно ближе подобраться к домам, не покидая прикрытия леса. Возле деревни Аркадий вытащил из-под дубленки золотой крест и закрутился на месте, как будто он вместе с конем был радаром, а крест – антенной.

– Не понимаю, – пробормотал Аркадий, – то ли там нет ни одной живой души, то ли в домах укрылись монахи, прикрытые святой занавесью.

– Святая занавесь – это заклинание такое? – догадался я. Аркадий рассеянно кивнул.

– Сколько у нас патронов? – спросил он. Как будто сам не знает.

– Сто двадцать к автомату и пятьдесят восемь к пистолету, – ответил я.

Аркадий наклонился и вытащил автомат из-под рогожи.

– Стой! – крикнул я. – Лучше стреляй из пистолета.

– Но к нему меньше патронов, – возразил Аркадий.

– Патроны к автомату расходуются быстрее. Давай, доставай пистолет. Отсоединяешь кобуру-приклад, снимаешь пистолет с предохранителя – он слева, под твоим большим пальцем, – взводишь курок, поднимаешь вверх и стреляешь.

– Лучше ты, – сказал Аркадий, – а я сосредоточусь на кресте.

Он попытался передать мне свой пистолет, но я остановил его гневным возгласом:

– Стой!

Аркадий непонимающе замер.

Я выдохнул, вдохнул и медленно произнес:

– Никогда не передавай пистолет другому, не поставив на предохранитель. И не направляй его на меня! Вот так. Давай сосредоточивайся на своем кресте.

Аркадий прошептал краткую молитву. Я выстрелил. Аркадий пошептал губами и облегченно выдохнул:

– И вправду никого. Никакого чувственного всплеска, даже скотины не ощущается. Не нравится мне все это...

Минут через десять мы были в деревне, а потом я увидел... Нет, я не кисейная барышня, в Чечне повидал всякого, приходилось и самому устраивать пленным момент истины и прокладывать автоматной очередью дорогу в толпе женщин и детей, пытающихся спрятать от погони преследуемого боевика. Но такого не было даже там.

Обитатели Михайловки лежали около Тимофеевой палаты, аккуратно разложенные в три ряда. Голова каждого была аккуратно отделена от тела. Здесь были все, начиная от самого Тимофея и заканчивая грудными младенцами.

– Никого не пощадили, – пробормотал Аркадий, снял шапку и рассеянно перекрестился.

– Но за что? – сипло выдохнул я.

– На всякий случай. Для воспитания. И еще как месть за своих.

– Которых я в лесу положил? А зачем детей? Какое они имеют отношение ко всему, что случилось?

– Ты пережидал метель в доме Тимофея. Они помогали тебе. Ты преступник. Они виноваты. Или в твоем мире не так?

– В моем мире закон не имеет обратной силы. Когда они помогали мне, я еще не был преступником. И вообще... Дети-то чем виноваты?

– Дети – ничем, – согласился Аркадий. – Убийство детей – акт милосердия: им все равно не выжить без матерей. Так что это не грех, это в порядке вещей.

– А чем виноваты матери?

– Ничем, виноваты их мужья. Такой закон – за убийство монаха наказывается вся деревня.

– Но монаха убил я!

– Ты убил его на их земле. Не всегда за преступление отвечает тот, кто его совершил, часто наказывают того, кто оказался в ненужном месте в ненужное время. Кроме того, не думаю, что их наказали за убийство первого монаха. Трупы совсем свежие. Скорее это оттягивались те, которых ты разогнал вчера.

– Нам надо было выехать немедленно, еще вчера!

– Это ничего не изменило бы: деревня была обречена, рано или поздно карательный отряд все равно пришел бы к ним. Крестьяне привязаны к земле, они не могут просто так взять и уйти.

– Да, я понимаю, крепостное право. Его ведь у вас так и не отменили?

– Крепостное право здесь ни при чем! Как ты представляешь себе толпу крестьян, которые переезжают с места на место? У них не хватит лошадей, чтобы перевезти столько, сколько нужно, дабы не умереть на новом месте от голода. Особенно зимой. К тому же они доберутся только до ближайшего поста дорожной стражи.

– Но как же твои разбойники... то есть твои крестьяне?

– Они изменили образ жизни, они вне закона, и любой стражник вправе их убить. Более того, любой стражник обязан уничтожать беглых холопов. Местная дорожная стража предпочитает закрывать глаза на моих людей, ведь если их не станет, стражники лишатся прибавки к жалованью... Нет, Сергей, мои люди так же ходят под Богом, как и все.

– Монахи не есть Бог!

– А кто есть Бог?

– Откуда я знаю? Знаешь, когда я последний раз был в церкви?

– Бог не есть церковь. Ибо сказано... как там... короче, истинная вера внутри и не видна постороннему взгляду, а все, что видно, – либо отблеск, либо лицемерие и фарисейство.

– Хрен с ним, с фарисейством. – Что делать будем?

– Дальше поедем.

– А эти?

– А что эти? Не хоронить же их! Очнись, Сергей! У нас нет времени, нам надо торопиться в Москву. Чем быстрее мы выберемся из этих краев, тем позже на нас начнется облава.

– Сдается мне, что она уже началась.

– Это только цветочки. Поехали!

2

День прошел без приключений. В какой-то момент загадочный крест на моей груди зашевелился, как будто предупреждал о неведомой опасности. Я сказал об этом Аркадию. Он долго бормотал заклинания, тыкая золотым крестом в разные стороны, но его метания не принесли никакого результата. Видать, тревога была ложной.

Дорога размокла, лошади плелись шагом, непрестанно оскальзываясь. При всем желании мы так и не смогли покрыть за день больше тридцати километров, из которых десять выбирались на тракт.

Путешественников на тракте было мало, и это неудивительно, если посмотреть на календарь. В моем мире, где все магистральные дороги залиты асфальтом уже добрую сотню лет, люди давно успели позабыть, что такое осенняя распутица. Здесь она царит. За целый день нас никто не обогнал, а навстречу попалось всего две группы всадников – в одной было два человека, в другой – три. Ехали молодые дворяне при саблях и пистолетах. Они настороженно покосились на двух смердов при подозрительно хороших лошадях, но никто из них не рискнул поинтересоваться, что мы делаем на большой дороге в добром десятке верст от ближайшего населенного пункта. Может, и хорошо, что наши автоматы так плохо замаскированы, иначе пришлось бы потратить время и патроны на ненужные стычки. А так, увидев под рогожей странную выпуклость, оценив ее очертания и мысленно представив себе обрез пищали, юные дворяне старательно отворачивались, мы отъезжали на обочину, вежливо уступая дорогу благородным господам, после чего и мы, и они спокойно продолжали путешествие. В распутице есть и свои преимущества.

Аркадий предупреждал, что к вечеру у меня будут сильно болеть бедра, вечер настал, а никаких неприятных ощущений пока нет. Наверное, лучше бы погода была нормальной для этого времени года. Тогда у меня болели бы ноги, но заночевали бы мы не в Шараповой Яме, а в Подольске или даже в Щербинке.

Постоялый двор Шарапова Яма напомнил мне «Гарцующего пони» из голливудской экранизации «Властелина Колец». Такое же покосившееся бревенчатое здание, тот же сумеречный полумрак, те же неясные силуэты, снующие во тьме от конюшни к трактиру и обратно. Я остался с лошадьми, а Аркадий пошел договариваться о комнате.

Когда мы подъезжали к Яму, я выразил сомнение в том, стоит ли останавливаться на ночлег в официальном, если можно так выразиться, заведении. Аркадий ответил, что сейчас не май месяц, а ноябрь, и полевая ночевка в это время года – не самый приятный способ провести время.

– В моем мире, – сказал я на это, – на всех больших дорогах через каждые пятьдесят верст стоят посты дорожной стражи, а в каждой гостинице имеется по крайней мере один стражник, в чьи обязанности входит докладывать о подозрительных гостях.

– Справимся, – отмахнулся Аркадий. – Пара монет кому надо решат любые проблемы, кроме того, здесь меня знают в лицо. Хозяин этого двора сволочь, но не дурак: он понимает, что случится с его заведением, если мне не понравится, как здесь со мной обошлись.

– А что случится?

– Сейчас – ничего. Только он еще не знает, что монахи согнали моих людей с насиженного места. А если бы их не согнали, они обязательно отомстили бы за своего князя. Кроме того, не забывай – у меня есть слово. Одна молитва, и конюшня вспыхнет, как береста в печи.

Чтобы не дразнить случайные взгляды, еще на подъезде к Яму автоматы и гранаты перекочевали в объемистый сверток, притороченный к крупу моего коня. Под дубленкой ждет своего часа пистолет, но я надеюсь, что его час настанет не сегодня. Судя по тому, какой широкой дугой обходят меня другие посетители постоялого двора, можно надеяться, что никто из них не отважится выяснять содержание загадочного свертка.

Хорошо, что, вернувшись из армии, я отрастил бороду. Пока в этом мире я не встретил ни одного бритого лица – видимо, указ Петра Первого о брадобритии сюда еще не дошел. С другой стороны, моя борода чересчур короткая и аккуратная, из-за чего мое лицо сразу бросается в глаза. Наверное, именно поэтому я вызываю такое беспокойство – по одежде крестьянин, а по облику... Интересно, за кого меня принимают – за разбойника, переодетого стражника или дикого монаха?

Аркадий вернулся быстро, выглядел он довольным, от него ощутимо попахивало спиртным.

– Расседлывай коня, – отрывисто бросил он, – я обо всем договорился, Васька Косой меня еще помнит. Даже странно – столько лет прошло... Короче, наша комната последняя по коридору на втором этаже. За жилье Васька денег не взял – за счет заведения, говорит. Боится, засранец, даже клятву потребовал.

– Какую клятву?

– До завтрашнего утра я не должен никому причинять зла, если меня к тому не принудят. Боялся, гаденыш, что я к нему по делу приехал, а как я поклялся, так он аж просиял, даже обещал мимо поста провести. И еще спрашивал, не нужно ли мне продать чего или склад арендовать. Думает, паршивец, что мы с тобой на большое дело едем. В общем-то он прав, дело и впрямь большое. – Аркадий хихикнул.

– А если ты клятву нарушишь, твое слово потеряет силу?

– Ну да, а как же иначе? Что ты так долго возишься? Посторонись-ка, смотри, как седло снимается. В следующий раз сам будешь делать. Давай, хватай тюк, пошли.

3

Ужин нам принесли в комнату. Аркадий резонно рассудил, что оставлять тюк с автоматами без присмотра не стоит, а ужинать по отдельности неинтересно. Думаю, это вызвало определенное любопытство среди трактирной прислуги: крестьяне поселились не на сеновале, а потом затребовали себе ужин прямо как господа. Интересно, что они подумают, когда завтра нам принесут другую одежду, более гармонирующую с нашими лошадьми?

Гостеприимство Васьки Косого ограничилось бесплатной комнатой. За ужин он срубил по полной программе, а за одежду – платье, как здесь говорят, – Аркадий переплатил самое меньшее втрое. Если учесть, что половина комнат на постоялом дворе в это время года пустует, хозяин заведения явно не остался внакладе.

Ночь прошла спокойно – никто не пытался ни вломиться к нам, ни проникнуть по-воровски, все было тихо. Может, Аркадий зря тревожился?

Утром посыльный мальчишка доставил новое платье. Аркадий расплатился, и из комнаты вышли не два крестьянина, а два купеческих приказчика – один постарше и поглавнее, а другой помоложе, с укороченной для форсу бородой. Если забыть, в каком виде мы вчера здесь появились, то совершенно ничего подозрительного. А если померещится что, тоже ничего страшного – надо только не показать странным попутчикам, что у тебя возникли какие-то сомнения, и тогда можно не бояться, что на тебя падет гнев разбойников. В общем, пока Аркадий навьючивал груз на конскую спину, а я неумело помогал ему, наши соседи по конюшне старательно отводили глаза, глядя куда угодно, но только не в нашу сторону, и преувеличенно громко обсуждали свои мелкие и незначительные дела и проблемы. А потом мы уехали, и многие вздохнули с облегчением.

Пост дорожной стражи мы миновали легко. Мальчишка из прислуги Васьки Косого подошел к домику с вывеской в виде щита и меча, что-то сказал стрельцу в камуфляжном кафтане, что-то маленькое переместилось из руки мальчика в руку стрельца, а затем посланец развернулся и побрел обратно. Стрелец вспомнил о чем-то важном и скрылся в домике. Мы проехали мимо, никто нас не остановил и даже не окликнул.

– Хорошо проскочили, чисто, – констатировал Аркадий, – дальше будет труднее. В Подольске я уже никого не знаю. Еще грязь эта...

Температура поднялась градусов до восьми, и в воздухе запахло весной, как будто ноябрь месяц чудесным образом превратился в апрель. Снег стаял почти весь. Завтра, должно быть, лужи начнут подсыхать, но сегодня нечего и думать о том, чтобы пустить лошадей рысью. Печально, однако, как здесь говорят, все в руках божьих.

Путников на тракте стало еще меньше, чем вчера: за целый день нам встретился только один всадник. Аркадий сказал, что это был государев гонец, если судить по одежде. Надо полагать, те путники, кого не подгоняли совсем уж неотложные дела, благоразумно предпочли переждать распутицу, отложив путешествие на более подходящее время.

– Докуда сегодня доехать успеем? – спросил я.

– До Подольска, – ответил Аркадий, – в лучшем случае до Щербинки. Только в Подольске придется нелегко. Подорожной у нас нет, знакомых тоже – это уже не мои владения. Боюсь, придется драться.

– Со стражниками?

– С кем же еще? А в Подольске не просто пост – там целая рота стоит. Один-два монаха... Скорее один, хотя недавно, говорят, среди них тоже мобилизация была. Вся надежда на твой амулет да на мое слово. Или попробовать... Нет, лучше постараться обойтись без стрельбы – незачем губить невинные души, да и патронов у нас мало. С другой стороны, перед настоящим делом незнакомое оружие надо бы опробовать...

– Автомат – очень простое оружие, – я попытался успокоить Аркадия, – им может пользоваться даже необученный боец. Главное – не жалеть патронов, стрелять на опережение и не забывать прерывать очереди. Самая лучшая очередь – на четыре патрона: наводишь дуло на противника и полосуешь наискось не целясь – хоть одна пуля да найдет цель.

– Знаю, ты уже говорил... Все равно на душе неспокойно. Твой крест ничего не чувствует?

– Нет.

– Мой тоже. А в душе что-то свербит. И зачем я только с тобой связался...

– Извини, Аркадий, только что тебе оставалось? Сдаться монахам? Или принять бой с моими стрельцами? Мы с Усманом перебили бы половину гарнизона.

– Ты прав, Сергей, ничего мне не оставалось... Все сущее в руках божьих, и я не исключение... Как думаешь, дойдем до Москвы?

– А сам-то как думаешь?

– Даже не берусь судить. С одной стороны, шансов вроде как нет. С другой, если у нас слово есть, а у врага, считай, нет, так это вроде как у них шансы отсутствуют. Только слово у меня не особенно сильное – тигра мне уже никогда больше не сотворить. Я тогда, собственно, дракона хотел создать, да вовремя понял, что сил не хватит. Пришлось на ходу молитву менять, вот и получился тигр. Жалко его...

– Тигра жалко, а людей еще жальче.

– Все мы в руках божьих, и повернется все так, как ему угодно, а не по нашему хотению. Ежели возжелает Господь, чтобы мы дошли, значит, дойдем, а нет – так не дойдем. Или дойдем, но не сумеем ничего. Может, мне слово до конца приберечь?

– Тебе виднее. Думаю, мы и без слова должны прорваться. Вот где будем в Подольске на ночлег устраиваться?

– Это как раз легче легкого. Найдем какие-нибудь трущобы погрязнее, там и устроимся.

– А не получится так, что проснемся, а коней – поминай как звали?

– Да ты что! На два креста никакой лихой человек не попрет – это как на медведя с одним ножом и без рогатины. На худой конец, можно смертную клятву потребовать.

– А что, если смертную клятву нарушить, то умрешь?

– Скорее всего. Бывает, некоторые не умирают – считается, что Бог их простил. Но это редко. Только когда клятву нельзя не нарушить. Ну, например, если поклялся не причинять вреда кому-то, а этот кто-то на тебя с ножом попер. Или если клятву нарушил нечаянно, по неосторожности. Иногда, впрочем, Бог и за это карает. А в твоем мире что, клятвы не действуют?

– Как сказать... Считается, что нарушать обещание нехорошо, но, если нарушишь, ничего страшного обычно не происходит. Так, совесть мучает...

– Хорошо вам... Что-то не понимаю я, почему до сих пор никакой суеты на дороге не наблюдается?

– А почему должна быть суета? Если у монахов связиста не было, значит, они гонца послали, а гонец до Москвы еще не доехал – сам видишь, какая дорога.

– Все равно суета должна быть. Не могли стрельцы все разом за ватагой погнаться, кого-то обязаны были в Михайловке оставить. И в Шараповом Яме должны были разговоры идти – не каждый же день монахи со стрельцами по тракту шастают.

– Ты вроде говорил, недавно мобилизация была?

– Была... Может, ты и прав, может, действительно все подумали, что отряд на войну собрался. Но все равно неправильно это.

– Думаешь, за нами следят?

– Нет, не следят. Такие вещи мой крест четко улавливает, да я и без креста могу слежку обнаружить – слово это позволяет. Предчувствие у меня какое-то...

– Неопределенное?

– Да, неопределенное. Ладно, нечего сейчас грузиться, чему быть, того не миновать.

4

В Подольск мы въехали примерно за час до заката. На въезде в город стояла будка дорожной стражи, она была хорошо видна издали, и мы заблаговременно свернули в лес, избежав нежелательной встречи.

Подольск снова напомнил мне о семнадцатом веке. В фильмах про начало правления Петра Первого Россия изображается примерно так же: грязные и оборванные бородатые людишки, непролазная грязь на улицах, все серое и тусклое, но не печальное, а какое-то естественное, природное. Посреди городской улицы валяется здоровенная свинья, и прохожие обходят ее, нимало не удивляясь. Женщины подбирают подолы длинных платьев, чтобы не запачкать, но все равно пачкают. Полуголые дети бегают по лужам, словно не замечая того, что погода хоть и не вполне ноябрьская, но совсем не летняя. Речь звучит не быстро и отрывисто, а плавно и напевно, будто говорящие никуда не торопятся. Так оно и есть: здесь никто и никуда не спешит, здесь все и вся в руках божьих, и так будет всегда. Здесь никого не волнует, чему равен курс ефимка по отношению к талеру и как идут военные действия на православно-католическом фронте. И не важно, что сказал вчера государь император, и что порешили бояре в Государевой Думе. Здесь жизнь идет своим чередом. Да, местные аборигены чудовищно бедны по меркам моего родного мира, причем бедны не только материально, а и духовно. Но я уверен, что количество шизофреников на душу населения здесь в сотню, если не в тысячу раз меньше, чем в том Подмосковье, из которого я сюда явился.

Широкомордая и чудовищно некрасивая девка с густо нарумяненными щеками и пустым водянистым взглядом поинтересовалась, не желают ли благородные господа поразвлечься. Аркадий оживился:

– О, это то, что нужно! Веди!

Девица направилась в лабиринт кособоких сараев, которые при ближайшем рассмотрении оказались жилыми домами. Или, скорее, домишками. А еще точнее – халупами. Ощутимо запахло навозом, а также пищевыми отходами.

Девица распахнула дверь одного из сараев, и нашим взорам предстала крохотная комнатушка с печкой-буржуйкой в углу – только не железной, а, кажется, бронзовой – и кучей неясного тряпья посередине. В печке вяло потрескивал какой-то хлам, трубы не было, и, чтобы едкий дым не ел глаза, приходилось сгибаться в три погибели.

– Любку позвать? – спросила девка. – Или я одна управлюсь?

– Управишься, – пообещал Аркадий, захлопнул дверь и явил на свет божий золотой крест.

– Для начала принеси смертную клятву, – сказал Аркадий. – Нет, лучше не смертную – смертью тебя вряд ли напугаешь. Лучше поклянись... Ну, например, так... поклянись, что наших лошадей не сведут до завтрашнего утра, а иначе быть тебе прокаженной.

Баба разинула слюнявый рот, рухнула на колени и заголосила:

– Не губите, святые отцы, пощадите дуру грешную! Как же я за ваших лошадей побожусь, нешто воры меня послушаются?

– Послушаются, – пообещал Аркадий, – потому что вот этот рубль ты передашь кому нужно. Только сначала принесешь клятву. Ну?

– Клянусь, – обреченно зашептала девица, – что сих лошадей не сведут до утра...

– Включительно, – подсказал Аркадий.

– Включительно, – согласилась девица, – а ежели сведут, быть мне прокаженной.

– Замечательно, – констатировал Аркадий, – а теперь отнеси рубль куда надо и принеси чего-нибудь пожрать.

– На что? – уточнила девица.

– На сдачу. И поживее!

С этими словами Аркадий распахнул дубленку и явил взору несчастной женщины автоматический пистолет Стечкина. Девица разинула рот, поклонилась, перекрестилась и убежала.

Она вернулась почти через час, в течение которого мы с Аркадием успели соорудить из тряпья что-то вроде лежанки, где можно было более-менее комфортно отдыхать, если отрешиться от царящих здесь запахов. Один раз Аркадий, услышав какое-то оживление на улице, выглянул за дверь и проводил задумчивым взглядом стайку убегающих подростков. Если проследить траекторию, становилось понятно, что убегали они от наших лошадей, привязанных к вкопанному неподалеку столбу непонятного предназначения. Да уж, криминогенный район. Потом девица вернулась. Как выяснилось, ее звали Надюхой, она принесла пожрать, но я не буду описывать, что именно. Несмотря на ощутимое чувство голода, есть это можно было только с большим трудом. Еще она принесла примерно литр самогона. Аркадий наотрез отказался его пить, а я попробовал, чтобы нейтрализовать возможные последствия поглощения тухлой вареной требухи. Лучше бы этого не делал. Жалко, что ни я, ни Аркадий не догадались взять в дорогу съестного. Впрочем, не до того было.

Мы поели. Надюха немного осмелела и попросила у Аркадия благословения. Чести такой она не удостоилась, и нельзя сказать, что это ее сильно расстроило: скорее, она рассчитывала на подобный исход и просила благословения просто на всякий случай.

Получив отказ, Надюха предложила свои услуги за бесплатно. Ответом ей был наш с Аркадием жизнерадостный смех. Да уж с такой женщиной иметь дело даже на халяву не хочется. Надюха немного обиделась, но не угомонилась, предложив поискать девочек помоложе и посимпатичнее, еще не порченных, которые с радостью отдадут свою невинность святым людям, потому что это не только праведный поступок, но и хорошее предзнаменование для дальнейшей жизни. Услышав ее тираду, Аркадий сильно смутился, опасливо покосился на меня, а потом, решившись, спросил:

– А как насчет мальчиков?

Я захохотал. Аркадий сделал обиженное лицо, и я поспешил его успокоить.

– Не смущайся, – сказал я, – но это и вправду смешно. У тебя было такое лицо, как будто ты ее предложением смертельно оскорблен и решаешь, что с ней сделать – испепелить на месте или немного подождать. А ты, оказывается, просто стесняешься... Нет, это на самом деле смешно.

Надюха открыла рот, несколько раз сглотнула, а затем троекратно перекрестилась.

– Желания вашего священства – закон, – пробормотала она и вопросительно глянула на меня.

– Нет, мне девочку, – я поспешил успокоить несчастную, – и не очень молодую, я педофилией не страдаю.

– А что здесь страдательного? – не понял Аркадий. – Это почти так же, как с мальчиком.

– У нас в мире, – пояснил я, – сношение с несовершеннолетним считается преступлением. До десяти лет тюрьмы, если я не ошибаюсь.

– За нами следят, – сообщил Аркадий, не изменяя интонации голоса. – Не дергайся и не дай сердцу екнуть – за нами следят колдовским взглядом. Наши разговоры им не слышны, но все чувства как на ладони. Сохраняй расслабленность, но будь готов.

– Надо достать автоматы, – пробормотал я.

– Доставай, – согласился Аркадий и добавил: – Все равно скучно здесь. Это чтобы из роли не выйти, – пояснил он.

Я широко зевнул, неспешно подвинул к себе сверток и начал распутывать тесемки. Это заняло добрых пять минут, в течение которых Аркадий валялся на груде грязного тряпья лицом вверх и меланхолично рассуждал о роли искушения в человеческой жизни и о том, как хорошо иллюстрирует этот факт каждый из нас, делая сексуальный заказ.

Среди складок рогожи хищно блеснуло дуло автомата.

– Не позволяй себе думать о нем как об оружии, – сказал Аркадий. – Лучше представь себе, что ты его чистишь. Я, пожалуй, займусь тем же самым.

Он протянул руку, лениво поднял тот автомат, который был без подствольника, и щелкнул предохранителем.

– Прорываться будем прямо сейчас? – лениво спросил я.

– Чем быстрее, тем лучше, – так же ответил Аркадий. – Представь себе, что отложил оружие в сторону. Представил? А теперь пойдем отольем под венец.

– Под какой венец? – не понял я.

– Ну, под угол. Угол бревенчатого сруба называется венцом, – пояснил Аркадий.

Мы вышли на улицу, и я пожалел, что в «газели» не оказалось приборов ночного видения. Уже давно стемнело, и сейчас без колдовского зрения никак не определить, откуда именно за тобой наблюдают чьи-то внимательные и недобрые глаза.

Аркадий вытащил из кармана дубленки ручную гранату, взглянул на меня и приоткрыл рот, но я остановил его жестом. Не нужно слов – я и так уже все понял. Забрал у него гранату, выдернул кольцо, широко размахнулся и метнул ее через крышу сарая так далеко, как только мог.

Взрыватель звонко щелкнул, запахло порохом. Если бы было светло, мы бы увидели, как за летящей гранатой тянется белесый дымок. Аркадий непроизвольно вздрогнул, вытащил крест из-за пазухи и закружился на месте волчком. А через четыре секунды ночная тишина взорвалась громом.

Залаяли собаки, истошно закукарекал разбуженный петух. Аркадий резко дернулся туда-сюда, после чего принял решение, и мы побежали со всех ног куда-то... Пожалуй, на северо-запад, если я не потерял ориентировку в этом трущобном лабиринте.

– Лошади! – вскрикнул я.

– Забудь! – зло ответил Аркадий. – На лошадях нам отсюда не выбраться. Будем прорываться, лошадей потом сведем каких-нибудь.

Прямо по курсу выросло что-то черное. При ближайшем рассмотрении оказалось – бревенчатый домишка, лишь немногим более добротный, чем сарай Надюхи. Аркадий замешкался, я вырвался вперед, размахнулся автоматом и выбил прикладом слюдяное окошко.

– Гранату! – прошипел я.

Аркадий понял меня правильно, и граната отправилась внутрь сруба.

– Богородица Дева Пресвятая... – донеслось изнутри. Мой крест дернулся, и я ощутил, как через выбитое окошко накатилась волна чего-то светлого, одновременно злого и опасного. Аркадий сдавленно крякнул.

Сруб содрогнулся, и волна схлынула. Когда уши немного отошли от грохота взрыва, стало слышно, как внутри домика кто-то тихо и отчаянно поскуливает. Мы рванулись дальше.

Аркадий резко остановился, протянул руку и дернул меня. Я тоже притормозил, и вовремя.

Потому что земля задрожала, и в неверном свете луны, на мгновение высунувшейся из-за облаков, я увидел, что прямо перед нами земля разверзлась и проваливается куда-то вниз. Сформировалась нехилая яма, которая расширялась все больше и больше. За пару секунд ровная земля под моими ногами обрела заметный наклон, я сделал машинально шаг назад и едва не поскользнулся.