Текст книги "Мифриловый крест"

Автор книги: Вадим Проскурин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 26 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

– В этом нет необходимости. Тебе понравилась келья? Татьяна? Чего молчишь?

Я состроил неопределенную гримасу.

– Будем считать, что понравилась, – констатировал Дмитрий. – Не волнуйся, Сергей, через некоторое время ты получишь свой крест обратно. Я подозреваю, что он прошел индивидуальную настройку, а это значит, что в твоих руках он будет эффективнее, чем в чьих-либо еще. Пока рано о чем-то говорить определенно, исследования только-только начались... В общем, отдыхай и наслаждайся жизнью. Да, совсем забыл! Ты крещен?

– Да.

– Замечательно. Тогда рукоположение проведем прямо сейчас. Становись на колени.

– Зачем?

– Такова форма обряда.

– Какого обряда?

– Рукоположения. Ты встаешь на колени, я возлагаю руки тебе на голову, произношу священную формулу, и ты становишься одним из нас.

– Охранником веры?

– Нет, – Дмитрий улыбнулся, – всего лишь одним из священников. Вступление в ночной дозор не требует специальных обрядов.

– Какой еще ночной дозор?

– Ночной дозор суть оплот и защита светлых сил в вечной борьбе с врагом рода человеческого, его приспешниками и пособниками, вольными и невольными, умышленными и неумышленными, смущенными и смущающими, соблазненными и соблазняющими. Таково официальное определение.

– А почему ночной дозор?

– Что?

– Откуда название?

– Так принято. Традиция связывает Сатану с тьмой, поэтому считается, что силы зла активизируются ночью, соответственно, дозор как бы вглядывается в ночь, где прячутся враги веры и человечества.

– Это на самом деле так?

– Нет конечно! Солнечного света боятся только вампиры – эффект вызван не физиологическими причинами, а психологическими. Мы ставили опыты...

– Вампиры на самом деле бывают?

– Бывают. А также оборотни, живые мертвецы, адские гончие, русалки и горгоны. Другие твари в диком виде практически не встречаются.

– А не в диком?

– Сильный колдун может сотворить или призвать и более мощную тварь, но столь сильные колдуны очень редки. Единичные случаи. Кроме того, дракон или повелитель демонов слишком заметны и быстро привлекают внимание дозора.

– Ночной дозор – это управление охраны веры?

– Не только. В дозор еще входят управление карающей молитвы, управление священного знания и управление познания благодати. Это... как бы сказать... такая большая силовая структура.

– Совет безопасности?

– Да, вот именно! Хорошие слова – совет безопасности, надо запомнить. Но мы отвлеклись, давай вставай на колени, тебе надо стать священником.

– Зачем?

– Чтобы мои коллеги не отрубили тебе голову, уличив в запретных знаниях. Грамотой владеешь?

– Владею.

– Значит – преступник. Ладно, хватит маяться дурью!

Я встал на колени, владыка Дмитрий возложил руки на мою голову и примерно минуту говорил по-церковнославянски.

– Встань, брат! – провозгласил он, закончив говорить. Я встал, и мы троекратно поцеловались. Это напомнило мне Брежнева.

– Тебе надо выбрать церковное имя, – сказал Дмитрий. – Какое тебе больше нравится?

– Сергей.

– Нет, церковное имя не должно совпадать с мирским.

– Тогда... да ну, ерунда какая! Какого хрена я должен менять имя?

– Таков порядок. Ты отказываешься выбирать имя?

– Отказываюсь.

– Тогда нарекаю тебя... гм... хотя бы Алексеем. Не могу вспомнить, как по-латыни «вестник», «пришелец». Или по-гречески... По-еврейски посланец – ангел, но это перебор. В общем, отныне ты Алексей. Надо бы это дело обмыть, да нельзя, мне еще колдовать сегодня. Короче, Алексей, иди отдыхай, как будешь нужен, я тебя вызову.

5

Я вернулся в келью, Татьяна смотрела на меня с интересом, и я сообщил ей последние новости, которые привели ее в бурный восторг. Мы выпили, вначале вина, а потом мне захотелось водки. Водка провалилась в желудок, как большая холодная лягушка, – ожидаемое тепло пришло, но оно было каким-то неправильным, каким-то не таким. Казалось бы, смена имени – сущая ерунда, но почему-то именно это стало последней каплей. Этот мир совсем другой, он более чужд мне, чем толкиновское Средиземье или хайнлайновское будущее. Глупо думать, что я смогу привыкнуть к нему и комфортно существовать. Смогу ли я в нем вообще существовать – ведь совсем скоро я стану ненужным этому чертовому дозору, и что тогда? «Мы ставили опыты», – сообщил Дмитрий. Какие опыты, хотел бы я знать? Как можно определить, что светобоязнь вампиров носит психологический характер, если не превращать в вампиров нормальных людей? «Мы все служим Господу», – утверждала Татьяна. «Все сущее принадлежит Господу», – говорил Дмитрий. Он не сказал, что Господь в данном случае выступает в лице своих приближенных слуг, но это понятно из контекста. Дмитрий без малейших колебаний наложил на палача Андрюшку смертельные чары – почему в следующий раз на его месте не могу оказаться я? Сейчас я представляю интерес для управления охраны веры: могу помочь открыть тайны загадочного креста, храню в своем сознании много ценной информации... Но какова будет моя ценность, когда вся эта информация перейдет в распоряжение ночного дозора?

Я сказал Татьяне, что хочу выйти подышать свежим воздухом. Она засуетилась, куда-то убежала, быстро вернулась и принесла целый комплект монашеского обмундирования. Ряса была черного цвета – вот, значит, зачем она спрашивала, служил ли я в войске. Нижнее белье тоже было черным – и это напомнило мне серию анекдотов про советских пограничников. К рясе прилагалось кашемировое пальто с капюшоном, вязаная шапочка типа «презерватив», кожаные перчатки на тонком меху, мохеровый шарф и тяжелые ботинки – вроде «гриндерсов». Я облачился во все это снаряжение, Татьяна облачилась в женскую монашескую сбрую, включающую в себя, среди прочего, мини-юбку и высокие, обтягивающие сапоги, и мы выбрались на улицу. Охрана в воротах нам не препятствовала.

На улице было относительно тепло – градуса три ниже нуля, – но мела метель, и это портило удовольствие от прогулки. Кроме того, здесь, видимо, не принято расчищать улицы в снегопад, а брести по щиколотку в снегу не очень приятно. Тем не менее холодный зимний воздух чуть-чуть успокоил мои разгоряченные мозги.

– Слушай, Татьяна, я ведь теперь один из монахов, правильно? А жалованье какое-нибудь мне полагается? – спросил я осторожно.

– Разве ты не знаешь? – удивилась Татьяна. – В монастыре деньги не в ходу.

– А здесь? Если я захочу что-нибудь купить в городе?

– Ты можешь попросить денег у духовного отца.

– Мой духовный отец – Дмитрий?

– Кто тебя рукоположил, тот и есть духовный отец.

– А сколько денег я могу попросить?

– В пределах разумного. Если сумма удивит духовного отца, он имеет право спросить, зачем тебе деньги. Но так бывает только в исключительных случаях – ну, если ты захочешь купить орловского жеребца или яйцо Фаберже. За тысячу-другую на карманные расходы никто и спрашивать ничего не будет.

– А Дмитрий откуда возьмет деньги?

– Он – владыка, имеет доступ к монастырской казне. Если бы твой духовный отец был в меньшем чине, он попросил бы денег у своего духовного отца. Ну и так далее.

Как там говорили коммунисты? От каждого по способностям, каждому по потребностям – так вроде? Оригинальная реализация этого принципа.

– Знаешь, Татьяна, – начал я, – мне неудобно тебя просить...

– Хочешь купить что-нибудь? – Татьяна мгновенно поняла мою мысль. – Тебе не нужно стесняться, постарайся понять, что мирские заботы остались в мире, и больше не беспокойся о деньгах. Деньги – грязь общества. Как масло, которым смазывают механизмы: оно гадкое, но без него ничего не крутится. Для обывателей деньги очень важны, но для нас, слуг Господа, это просто мелочь, недостойная упоминания. Ты больше не принадлежишь большому миру, Алексей.

– Я Сергей!

– Ты Алексей. Грешно противиться божьему промыслу. Господь нарек тебя новым именем...

– Это не Господь нарек, это Дмитрий!

– Владыка Дмитрий исполнял волю Господа. Все, что делается священником в рамках служебных обязанностей, делается по воле Господней.

– А если священник совершает преступление?

– Тогда по божьему попущению. Короче, Алексей, не грузись и скажи, что тебе нужно. Или лучше... – Татьяна засунула руку под пальто и вытащила пачку мятых ассигнаций. Не считая, она отделила половину и передала мне.

Интересные здесь деньги... На сторублевой купюре изображен мужик в рясе и меховой шапке, указывающий вытянутой рукой куда-то вперед, на его лице серьезно-возвышенное выражение.

– Это что за хмырь? – поинтересовался я.

– Сергий Радонежский.

– А где покойники?

– Они здесь не показаны. Икона должна вызывать благоговение, а не страх.

– Это – икона?

– Ну да. А что?

– Разве иконы не пишутся... как бы это сказать... ну, лица такие вытянутые, глаза большие, все краски красно-коричневые...

– Это византийский канон, – рассмеялась Татьяна, – его отменил еще святой Никон. Современные иконы гораздо красивее. Разве тебе не понравилось купание Сусанны?

– Какое еще купание Сусанны?

– Ну, над твоей кроватью икона висит.

– Это – икона?!

– Да. А что?

– Ничего. Икона... твою мать!

На полтиннике красовался узнаваемый в любом облачении Петр Первый. Здесь он был в мушкетерском плаще, под которым сверкала кираса, в руке держал нехилую саблю, указывая ею вдаль. Рядом с ним застыл большой парусный корабль; на заднем плане маршировала армия. На червонце присутствовал Успенский собор Кремля, а на рубле – дымящие трубы каких-то заводов.

– Где бы тут табачком разжиться? – поинтересовался я у Татьяны.

Татьяна скорчила раздосадованную гримаску – похоже, ей не нравятся курящие мужчины. Но она не стала протестовать, а просто сказала:

– Пойдем.

И мы направились к центру города.

Эта Москва совершенно не похожа на ту Москву, к которой я привык. Ни одного автомобиля, ни одного рекламного щита, на вывесках магазинов ни одной буквы – только картинки. И нет ни одного дома выше четырех этажей. Людей на улицах совсем немного. Они никуда не спешат, они спокойны и улыбчивы. Почти все приветствуют нас поклоном. Трое прошедших мимо курсантов отдали мне честь. Я не знал, как отвечать на это приветствие, и просто кивнул, – оказалось, что так и нужно делать.

Татьяна указала мне на вывеску с изображением дымящейся трубки. Мы вошли внутрь, и после непродолжительной торговли я разжился блоком сигарет без фильтра под знакомым названием «Дымок». Это был совсем не тот «Дымок», который я курил в армии, – этот «Дымок» напоминает «Кэмел», только без фильтра. Жалко, что сигареты с фильтром тут не делают.

Татьяна сказала, что папиросы и сигареты курят одни простолюдины, а уважающие себя люди предпочитают либо трубки, либо сигары. Я ответил, что буду курить то, к чему привык, а на местные традиции мне наплевать. Татьяна предостерегла – мол, не следует пренебрегать общественным мнением, потому что этим я роняю достоинство священника. Я возразил, что никого не просил делать меня священником. Татьяна вздохнула и сказала, что мне еще многому предстоит научиться. Я промолчал.

Мы долго гуляли по заснеженной Москве, пересекли Москву-реку по Большому Каменному мосту, добрались до Кремля и вошли внутрь. В этом мире Кремль тоже является резиденцией государя, но не закрыт для посещения посторонними лицами. Мы прогулялись по Соборной площади. Мимо прошествовал какой-то мужик в роскошной собольей шубе, и Татьяна сказала, что это великий князь Кирилл – дядя императора и председатель Государевой Думы. М-да, в моем родном мире Селезнева так просто на улице не встретишь.

– А что, террористов у вас не бывает? – спросил я.

– Кого?

– Ну... Если убить какого-нибудь высокопоставленного чиновника, это вызовет беспорядок в соответствующей конторе, хотя бы временный... Вы же вроде с кем-то воюете?

– С католической Антантой. Да, у них есть террористы, и у нас тоже. Только какой дурак будет убивать государственного чиновника? Какая от этого польза? Вот епископа или, прости господи, митрополита – совсем другое дело. Но высшие иерархи на улице без охраны не показываются.

– На самом деле вся власть принадлежит Церкви?

– Ну... не вся власть, и не одной только Церкви – император у нас не совсем уж декоративная фигура, но... В общем, ты прав.

– Понятно... Всем правят церковники, они построили для себя коммунизм, а народ живет сам по себе – в нищете и невежестве.

– Осторожно, Алексей! Ты впадаешь в ересь. Нельзя дать счастье всем, есть люди, недостойные счастья.

– А кто решает судьбы человеческие?

– Те, кого выбрал Господь.

– А кого он выбрал? И как?

– Хватит, Алексей! Это ересь! Я больше не хочу говорить об этом.

Но меня уже несло.

– Ты считаешь, что все вокруг – нормально? Людям запрещено учиться грамоте без церковного благословения – это нормально?

– Грамотный человек может случайно обрести слово.

– А пресмыкательство перед священниками?

– Если моська не пресмыкается, она кусает.

– А когда за убийство священника вырезают всю деревню?

– Иначе слишком многие хватались бы за нож просто из зависти.

– Все это нормально?

– А чего ты хочешь? Чтобы каждый полоумный смерд мог сотворять драконов? Ты понимаешь, что тогда в мире не останется места для людей?

– Не передергивай! Я хочу, чтобы человек перестал быть игрушкой в руках священников! Ты знаешь, что такое права человека?

– Не знаю. Что это?

– Каждый человек имеет право на жизнь, на труд и отдых, на свободу слова и совести, каждый может исповедовать любую религию или не исповедовать никакой.

– Это закон твоего мира?

– Да.

– У вас нет смертной казни?

– Ну... в общем, есть.

– Тогда что означает право на жизнь?

– Нельзя никого лишать жизни просто так, по чьей-то прихоти, без суда.

– Христос говорил то же самое – этот закон свято чтится у нас.

– Но Дмитрий убил тюремного стража на моих глазах! Он наложил на него заклятие, тот стал полупрозрачным и...

– Наложение призрачности не убивает. Такое слово можно отменить – это, конечно, труднее, чем наложить чары, но возможно. А что, тот стражник умер?

– Умер.

– Отчего?

– Ну... на самом деле я его убил. Ударил, и он развалился на куски.

– Призраки очень хрупки. Подожди! Стража убил ты, а говоришь, что это сделал Дмитрий!

– Если бы он не наложил заклятие, я бы не убил его! Оглушил бы, но не более.

– Значит, твой грех неумышлен. Но это все равно твой грех, не перекладывай его на других. Знаешь, Алексей, по-моему, ты занимаешься словоблудием. Сказать тебе, чего ты хочешь на самом деле? Ты хочешь, чтобы законы были писаны для других, но не для тебя. Чтобы только ты имел право убивать, воровать, чтобы ты имел все мыслимые свободы и чтобы никто не смел ущемить тебя ни в чем. Что тебя возмущает? Отняли крест? В лаборатории он принесет больше пользы, чем на твоей шее. Дали другое имя? Это закон нашего мира. Если уж ты явился сюда, так будь добр уважать наши законы.

– Я не хотел сюда являться!

– Какая разница? Хотел, не хотел... Если ты поскользнулся на рынке и упал на кучу хрусталя, кто должен возмещать ущерб продавцу? Гололед? Или все-таки ты?

– Да ну тебя! Неужели ты считаешь, что все вокруг идеально? Неужели тебе никогда не хотелось все бросить и уйти куда-нибудь далеко, чтобы никто не мешал жить так, как ты считаешь нужным?

– Сколько тебе лет, Алексей?

– Двадцать три. А что?

– Ты рассуждаешь, как будто тебе пятнадцать. В этом возрасте почти все мальчишки возмущаются несправедливостью мира. Им кажется, что все плохо и неправильно, но проходит время, и человек привыкает к тому, что жить надо там, где тебе суждено. Знаешь, что говорил апостол Павел по этому поводу?

– Не знаю и знать не хочу!

Татьяна обиделась и замолчала. Больше о серьезных вещах мы не говорили. А когда вернулись в монастырь, я напился.

6

Литр брусничного морса и три чашки крепкого кофе восстановили мои силы, подорванные вчерашним пьянством. Нет, пить водку в одиночестве, а особенно с горя – совсем плохо. Надо завязывать.

Я решительно отодвинул в сторону графинчик с водкой, услужливо подставленный Татьяной для опохмела, и сказал, что хочу помолиться. Татьяна решила мне не мешать и пошла проведать детей, предупредив, что, если она понадобится, я могу спросить у дежурного по этажу и мне объяснят, где ее искать.

Оставшись один, я завалился на кровать и стал думать. Не нравится мне то, что здесь происходит. Когда я прорывался в Москву, я рассчитывал, что митрополит заинтересуется моим оружием, захочет узнать, как его делать, какое еще бывает оружие, как вообще устроен мир, в котором делают такое чудесное оружие. Я буду много рассказывать, напишу книгу, которая получит широкую известность в узких кругах, и все станут меня уважать, советоваться по разным поводам... ну и все такое. А что в реальности? На автоматы и гранатометы митрополиту наплевать. Его интересует только загадочный крест, а это значит, что я не представляю никакой ценности. Тем не менее мне выделили роскошный номер в комплекте с роскошной шлюхой, не требуя ничего взамен. Никто не попросил меня рассказать о моем мире – хотя бы ради приличия. Они думают, что у меня не возникнет никаких подозрений? Ошибаетесь, господа священники!

Дмитрий проговорился, что они практикуют опыты на людях. Сколько я ни размышлял, в мою голову не приходит никакого другого объяснения происходящих событий. Они хотят что-то сделать с крестом и со мной – не знаю, что именно, возможно, ничего плохого, даже скорее всего... А вдруг все же меня превратят в вампира или кого-то похуже? Вдруг я стану прозрачным и рассыплюсь на куски, как несчастный брат Андрюшка?

Самое противное – деваться мне некуда. Автомат и пистолет отобрали, крест тоже, денег хватит на пару дней. Я могу, конечно, пойти к Дмитрию и попросить еще, но сколько-нибудь существенную сумму он не выдаст. Даже если убежать отсюда, куда мне деваться? Любой стражник обязан убить беглого холопа при первой же встрече. Правда, я считаюсь не холопом, а священником, но это только до первой встречи с настоящим священником. Нет, деваться мне точно некуда – наверное, поэтому меня и не охраняют.

Эх, если бы был крест! Я мог бы пообщаться с ним, узнать какие-нибудь магические тайны, и тогда появился бы хоть какой-нибудь шанс. Нет, ну надо же было так глупо потерять единственную ценную вещь, которую имел! Утешают только слова Дмитрия, что скоро крест вернется ко мне. Он еще что-то говорил про настройку... Врал, наверное, чтобы усыпить мою бдительность... Впрочем, было бы что усыплять...

Интересно, то заклинание, которым я ввел в безумие фиолетового бойца, оно еще при мне? Я попытался вспомнить то, что делал тогда, и вроде бы у меня получилось. Только не на ком опробовать. Если бы было что-то еще...

В общем, я валялся на кровати и предавался грустным мыслям. Это заняло часа два. Потом я встал, посмотрел на водку в графинчике, скривился и отправился прогуляться по монастырю. Все равно делать больше нечего.

Изнутри монастырь напоминал семейное общежитие. Особенно то крыло, в котором меня разместили. Моя комната оказалась единственным люксом на этаже, а дальше начиналась обычная общага... Нет, я погорячился – это не обычная общага. Во-первых, здесь нет специфических запахов, ни за одной из одинаковых дверей не убежало молоко, не пригорела картошка и не происходит великая пьянка. Во-вторых, тут удивительно чисто – на полу не валяются ни сигаретные бычки, ни куски жвачки, ни фантики от конфет или пакетики от чипсов, ни тем более использованные презервативы. Здесь не ощущается ни затаенная нервозность казармы, ни злобная бедность рабочей общаги, ни радостное раздолбайство студенческой. Пожалуй, это место больше всего похоже на коммунистический интернат, о котором я читал в какой-то советской книге про светлое коммунистическое будущее.

Я прошел коридор из конца в конец и попал на лестницу. В углу просторной лестничной площадки стоял стол, за которым сидела пожилая женщина в серой форменной рясе и сосредоточенно вязала. Наверное, это и есть дежурный по этажу, о котором говорила Татьяна. Женщина скользнула по мне любопытным взглядом, но ничего не сказала и снова углубилась в вязание. Я вышел на лестницу и побрел вниз.

Этажом ниже находилась такая же площадка, за столом сидел плешивый мужик средних лет еврейской наружности. А стена за его спиной здесь не глухая, как этажом выше, в ней есть дверь, которая сейчас открыта и через нее виден застекленный переход в другой корпус. Я направился туда – какая разница, где бродить? Главное – не заблудиться. Да и это, в общем, не страшно – любой из дежурных поможет мне найти свою келью.

Переход привел меня в буфет, предлагающий посетителям несколько видов печенья, бутербродов и прочей легкой закуски, а также пиво, вино, чай и кофе. Поначалу меня удивило отсутствие ценников, но я вспомнил слова Татьяны, что деньги в монастыре не имеют хождения, и перестал удивляться. Только покачал головой – никогда не думал, что коммунизм выглядит именно так.

Я заказал чашку кофе и порцию мороженого, не спеша выпил первое, съел второе и отправился дальше.

Похоже, в этом корпусе размещается нечто вроде клуба. Просторный зал, похожий на дискотечный, всюду много окон с витражами на самые разнообразные темы – от религиозных до почти порнографических. Стены увешаны картинами, судя по всему представляющими собой результат усилий местной художественной самодеятельности. По большей части неумелая мазня, но есть и неплохие экземпляры – «Вечер в Гоморре», например, или «Переяславие Куликовской битвы» – очень красивые картины, хотя и жутковатые.

Коридор привел к лестнице, я спустился на один пролет и уперся взглядом в доску объявлений. По большей части ничего интересного. «Потерян золотой крест на цепочке с инициалами И. Н. на задней стороне, нашедшего просят обратиться в такую-то комнату»... «Желающие завести котенка чистокровной тайской породы могут до первого декабря обратиться в такую-то комнату, нерозданные котята будут распроданы в городе»... «Хочу научиться хорошо играть в шахматы»... «Желающие усилить второй квадрант души могут обратиться в третью городскую больницу, где открылись две вакансии санитара»... «Иеромонахиня Зинаида проводит набор в группу первичного обучения чудотворению». Гм...

Я направился по указанному адресу.

7

Иеромонахиня Зинаида оказалась невзрачной худосочной особой лет тридцати – тридцати пяти. Тощая, с плоской грудью, тонкими губами и невыразительными, какими-то птичьими, чертами лица, она смогла бы привлечь в сексуальном плане разве что Робинзона Крузо. Но в ней это было не главное.

– Приветствую вас, га... Извините, не знаю, как к вам правильно обратиться, – неловко проговорил я, открыв дверь комнаты 402-А, в которой обитала эта женщина.

– Зина, просто Зина, – отозвалась Иеромонахиня, вставая с коврика, на котором сидела в позе лотоса, И ласково улыбнулась.

Странное дело. Ее голос был так же невыразителен, как и облик, но что-то неуловимое – то ли во взгляде, то ли в интонации, то ли в улыбке – сделало свое дело. Я внезапно понял, что она прекрасна, и это впечатление не в состоянии

испортить ни поросячьи глазки, ни тусклые темно-русые волосы, ни застиранное серое трико, в которое она одета.

– Формальности оставь за дверью, – продолжала она, улыбаясь, – какая я тебе матушка? И вообще, можешь обращаться ко мне на «ты». Давно прошел рукоположение?

– Вчера.

– Кто духовный отец?

– Владыка Дмитрий.

– Ого! Больше ни о чем спрашивать не буду: меньше знаешь – лучше спишь. – Она снова улыбнулась. – Что умеешь?

– В смысле?

– Словом делать что умеешь?

– Это... Мозговой шторм, что ли...

– Ого! Что еще?

– Больше ничего.

– Гм... ладно, это потом... Читать умеешь?

– Умею.

– Что читал?

– Много всего...

– Библию?

– Чуть-чуть. Знаю основные положения, но...

– Евангелие?

– Читал.

– Сколько Евангелий прочел?

– Четыре.

– Все канонические?

– Да.

– Апокалипсис, Послания апостолов?

– Не читал. Про Апокалипсис кое-что слышал...

– Что такое число зверя?

– 666.

– Каков смысл числа?

– Не знаю. Говорят, штрихкод...

– Какой штрихкод?

– Ну, в том мире, откуда я прибыл...

– Стоп! Владыка благословил тебя на то, чтобы ты это рассказывал?

– Нет, но...

– Тогда молчи. Где Христос облажался?

– Облажался?

– Ошибся, сделал глупость, протормозил.

– Что ты имеешь в виду?

– Ты считаешь, что он все делал правильно?

– Ну... он же Бог...

– Ты думаешь, Бог не ошибается?

– Не знаю...

– Можешь назвать Божьи ошибки?

– Это ересью попахивает...

– В стенах монастыря за ересь не наказывают. Раз ты среди нас, значит, доказал право мыслить свободно. Так где Бог ошибся?

– Содом и Гоморра?

– В чем ошибка?

– Ну... Он хотел уничтожить эти... сексуальные меньшинства...

– Эко ты их назвал, – хихикнула Зина. – Ты имеешь в виду, что ему следовало довести дело до конца?

– Лучше было не начинать, но если начал, то – да.

– А если он подумал, что это будет хорошо, а потом понял, что был неправ – и передумал?

– Вот и ошибка.

– Понятно. Со свободой слова у тебя все нормально, с логикой тоже. Когда можно нарушить заповедь «не убий»?

– Насколько я помню, в Священном Писании исключения не предусмотрены.

– В явном виде – нет. А в неявном? И вообще, я спрашиваю не про Священное Писание, а про твои личные соображения.

– Гм... Ну, по-моему... можно убить того, кто хочет убить тебя. Можно убить, если уверен, что убиваемый недостоин жить. Можно убить случайно.

– Случайно убить – не грех?

– По-моему, любое убийство – грех, но нельзя прожить жизнь, ни разу не согрешив. Сказано же, что один Бог без греха.

– Разве Бог без греха?

– Ну... не знаю.

– А если подумать?

– Но разве можно считать, что Бог грешит? Насколько я помню, грех – это нарушение божьих установлений, божьей воли.

– Воли или установлений?

– Ну... Да не знаю я! Я же не богослов, я простой мужик, в церкви был всего один раз в жизни, когда меня крестили. А Евангелие читал просто так, как обычную книгу, для развлечения.

– Как тебя зовут?

– Сергей. И еще Алексей – по-церковному.

– Про мирское имя теперь можешь забыть. Ты молодец, Алексей, для простого мужика ты удивительно долго поддерживаешь разговор. Давно служил в войске?

– Демобилизовался два... нет, уже три месяца назад.

– Значит, с телесным развитием у тебя все в порядке. Ты ведь не писарем служил?

– Разведрота десанта.

– Это что?

– Элитная пехота.

– Тогда тело специально развивать не будем. Читать умеешь... Считать?

– Умею.

– До скольки?

– А до скольки нужно?

– Понятно. Геометрию знаешь?

– В школе учил.

– Одна сторона треугольника составляет три аршина, другая четыре, угол между ними прямой. Какова длина третьей стороны?

– Пять аршин.

– Замечательно. Я буду тебя учить, Алексей, начнем завтра. Перечитай историю про сотворение мира, завтра обсудим.

– А разве... ты не будешь учить меня магии?

– Магии? Знаешь, чем отличается маг от святого?

– Чем?

– Маг ищет силу, а святой – совершенство.

– Так ты из меня святого делать будешь?

– Вот именно. Если тебя интересует только сила, учти, что при прочих равных святой заметно мощнее мага. Приходи завтра.

– Во сколько?

– Как придешь.

– Ты же вроде группу набирала?

– Я буду заниматься с тобой одним. Тебе повезло. До встречи!

8

Когда я вернулся в келью, Татьяна сразу же потащила меня в постель, но это ей не удалось, потому что я уселся читать Библию и никак не реагировал на приставания. Только прочитав историю сотворения мира по третьему разу, я поддался на провокацию, и в общем-то все было нормально, но настоящего удовольствия я так и не получил, потому что в голове беспрерывно крутились разнообразные священные фразы. Чаще других звучало: «В начале было слово».

9

Я пришел к Зине сразу после завтрака. На первый взгляд она сидела на коврике в той же позе лотоса, что и вчера, только теперь она на самом деле не сидела, а парила в воздухе на высоте примерно пятнадцати сантиметров.

Настало время сказать пару слов про обстановку в обиталище Зины. В маленькой комнатке с одним окном, выходящим на грязно-серую облупленную стену, имелись кровать казарменного образца, только не из алюминиевых трубок, а деревянная, маленький столик, одновременно письменный и обеденный, полка с десятком книг с крестами на переплетах, вытертый и застиранный молитвенный коврик, гвоздь, вбитый в стену, на котором висело зимнее пальто – такое же серое и невзрачное, как и все остальное. Больше ничего.

– Прочитал? – спросила Зина.

– Прочитал.

– Что скажешь?

– Э-э-э... а что ты хочешь услышать?

– Твои мысли.

– Какие?

– Любые.

– Ну... я в свое время читал комментарий к этой истории одного писателя... думал, что купил художественную книгу, а оказалось, что нет... В общем, по-моему, сотворение мира – забавная сказка, но не более того.

– Кто писал первую главу Библии?

– Имеешь в виду, Бог или не Бог?

– Хотя бы.

– Кажется, этот текст соединен из двух независимых...

– Сам догадался или в комментариях прочитал?

– Прочитал.

– Змей в раю откуда взялся?

– Как откуда? Жил он там.

– Как он там завелся?

– Бог сотворил всех тварей, и змея в том числе.

– Когда Бог сотворял змея, он знал, что змей сделает?

– Нет, думаю, не знал.

– Разве Бог не всеведущ?

– Ну, как бы это сказать... По-моему, Бог всеведущ в том смысле, что может познать все, но он не знает то, чего еще не познал. Он как бы просто не обратил внимания на то, что сделает змей, не будет же Бог просматривать будущее каждой твари! По-моему.

– То есть ты считаешь, что всеведение Бога носит потенциальный характер?

– Потенциальный – это как?

– Может узнать все, но в каждый момент времени для него есть нечто неизвестное.

– Да.

– Значит, Бог сотворил змея по недомыслию?

– Можно и так сказать.

– А как еще можно сказать?

– Можно сказать, что если бы Бог не сотворил змея, то яблоко Еве поднес бы кто-то другой.

– Почему яблоко? Разве в Библии написано, что на древе познания росли яблоки?

– Нет, яблоко – это традиция. Разве в твоем мире ее нет?

– Есть. А почему змей поднес Еве плод?

– Не знаю. Захотелось ему, наверное. Или из вредности.

– Змей был разумен?

– Он же разговаривал.

– Почему же тогда современные змеи неразумны?

– Бог наказал. Шутка. Да сказка это! Никакого рая не было, Адам и Ева – мифологические фигуры, змей тоже. А весь эпизод символизирует выражение: «Умножая знание, умножаешь печаль».

– Не совсем. Как правильно называлось древо познания?

– Это ты про добро и зло? Это ошибка перевода, по-еврейски «добро и зло» – идиома, вроде как у нас «хренова туча». По-еврейски можно сказать, например: «В казне государя лежит добро и зло».

– Ты уверен? – Глаза Зины полезли на лоб. – Не этическое познание, а просто познание? Это меняет дело...

– Насколько меняет? Ты же не будешь спорить, что вся эта история – просто сказка?

– Почему ты так думаешь?

– Допустим, это истинная история. Через кого она дошла до нас? Очевидно, Адам и Ева передали детям, те своим детям и так далее, другой возможности нет. Сколько поколений сменилось с тех пор? Много. Значит, должны были появиться искажения. Кроме того, Адам и Ева – предки не только евреев, но и всех людей вообще, а отсюда следует, что у других народов должны быть сходные мифы.