Текст книги "Мифриловый крест"

Автор книги: Вадим Проскурин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 26 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

– Не грузись, – оборвал меня Усман. – Давай лучше подумаем, что будем делать с этими гоблинами. В приказ я ехать не собираюсь, на дыбу за убийство монаха мне что-то не хочется. А тебе?

– Мне тоже.

– Значит, надо уходить. А для этого требуется поменять нашу одежду на что-нибудь более подходящее. Может, у крестьян приватизировать?.. Жалко, что мы с тобой не умеем ездить верхом.

– Разве арабы не все...

– Нет, не все. Эй, подпоручик! Кто может остановить крестьянина, путешествующего на собственной телеге?

– Да кто угодно.

– Но Тимофей... он же ехал по большой дороге, и было непохоже, чтобы он чего-то боялся.

– Крестьяне имеют право ездить на ближайший рынок продавать и покупать. Для дальних поездок нужно благословение.

– Какое еще благословение?

– Деревянная или металлическая пластинка с изображением, символизирующим суть поездки. Может выдаваться настоятелем прихода, барином или судейским дьяком.

– Понятно. У тебя оно есть?

– Зачем? Мы же стрельцы.

– Понятно. Стрельцы бывают пешими?

– Хочешь изобразить нас? Не выйдет, стражи не имеют права покидать охраняемую зону без благословения. А в охраняемой зоне нас всех знают в лицо.

– Так это что получается, без боя никуда, по любому, не деться? Тогда поехали в приказ!

– Сдурел? – Емельянова аж перекосило. – Твой друг убил монаха! Вам не выйти оттуда живыми! И нам тоже мало не покажется – за то, что монаха не уберегли.

По-моему, пора и мне вставить слово.

– Сдается мне, подпоручик, – сказал я, – что ты не особо жалуешь монахов. Я прав?

Подпоручик озадаченно пожал плечами:

– А кто их жалует? Но против слова не попрешь. Жаль, ребята, но у вас нет выхода, кончится порох и...

– Положим, порох не скоро кончится, – заметил Усман.

– Ну и что с того? Против двух монахов сразу вам никак не выстоять. Если мы не вернемся к вечеру, воевода поднимет в ружье резерв. Вас загонят, как медведя на охоте.

– Значит, у нас вообще никаких шансов? – уточнил Усман.

– После убийства монаха – никаких, – подтвердил подпоручик. – Если только...

– Что?

– Расскажите-ка поподробнее, что с вами стряслось.

12

У стрельцов был с собой сухой паек, и мы пообедали – не слишком сытно, но в нашем положении выбирать не приходится. Странное это было зрелище – мы с Усманом в камуфляже и с «калашами», десяток стрельцов в безумных кафтанах, поодаль – стреноженные кони, пищали, состроенные в пирамиду, рядом на траве аккуратно разложены сабли и пики. Перед тем как отбросить все предосторожности, Усман спросил у стрельцов, кто из них самый сильный. Вызвался мрачный коренастый бородач, похожий на гнома. Усман легонько побил его, после чего сообщил остальным, что так будет с каждым, кто рискнет напасть на нас. Увидев судьбу бородача, стрельцы начали перешептываться, но не озабоченно, а скорее восхищенно и с некоторым благоговением.

В общем, автоматы и бронежилеты отправились в общую кучу воинской справы, и сцена вокруг наскоро разведенного костерка больше напоминала охотничий бивак, чем временное перемирие с целью переговоров между враждующими сторонами.

Я читал в какой-то исторической книге, что в средние века и чуть позже игры в военное благородство были довольно широко распространены. Викинги, например, огораживали поле боя особой чертой, и если воин выходил или выползал за ее пределы, он считался как бы вне игры – его нельзя было убивать, потому что тогда от убийцы отвернутся боги и ему ни в чем не будет удачи. А когда эскадра Ушакова подошла к крепости Корфу, начался шторм, и английский (или французский?) комендант милостиво позволил врагам укрыться от непогоды в бухте. Офицеры были приглашены в крепость на званый ужин, их накормили, напоили и показали им спектакль. На следующий день море успокоилось, русские корабли вышли в море и атаковали крепость.

Даже в русско-японскую войну имели место отдельные проявления подобных пережитков прошлого. Только в двадцатом веке война перестала быть рыцарской забавой и окончательно превратилась в то, чем была всегда – в узаконенное убийство. Хорошо, что в этом мире время прозрения еще не подошло.

В общем, мы грелись вокруг костерка, грызли вяленое мясо с сухарями, я и Усман в десятый раз повествовали, что с нами произошло. Нельзя сказать, что стрельцы все поняли, да и было бы странно, если бы они враз уразумели, чем «газель» отличается от «шестерки». Но кое-какое представление о нас У воинов явно сформировалось.

– Значит, этот крест тебе дала святая женщина, – задумчиво проговорил подпоручик Емельянов, которого, как выяснилось, звали Иваном.

– Не знаю, святая она или не святая, – сказал я, – может, она вообще колдунья.

– Нет, – Иван замотал головой, – колдунья могла сотворить любой амулет, но только не в форме креста. Над крестом власть только у святых.

Предмет обсуждения лежал на моей ладони, и тринадцать пар глаз не отрывались от него. Только сейчас я понял, что не имею ни малейшего понятия о том, из какого материала изготовлен этот загадочный артефакт. Судя по весу, алюминий, но алюминий давно бы уже покрылся матовой пленкой, а крест ярко сияет в лучах солнца, когда оно пробивается сквозь сгущающиеся тучи. Какой-нибудь сплав на основе магния? Это можно проверить, достаточно поджечь, но мне не хочется, потому что при положительном результате крест сгорит. И откуда возьмется магний в чеченском ауле? Или крест выточен из куска сгоревшего самолета? Пожалуй, это самое вероятное, но все равно непонятно, кто его сделал, – ведь единственным христианином в тех краях была та старуха. Сама она никак не могла изготовить крест, и ясно, что ни один чеченец не взялся бы за такую работу. Ладно, пусть остается тайной.

– Ну что, бойцы? – обратился Иван к подчиненным. – Пойдем в приказ али судьбу испытаем?

Стрельцы нестройно загомонили. Кстати, оказывается, я неправильно называл стрельцами всех скопом. Стрельцы – это те, кто с ружьями, да еще командир. А те, кто с копьями, – копейщики.

Так вот, стрельцы и копейщики нестройно загомонили. Двое седобородых воинов, похожих ухватками на современных прапорщиков, решительно выступили за то, чтобы вернуться и повиниться. Ну, не совсем повиниться, а рассказать, что напали создания неведомые с пищалями ужасными, которые десять раз подряд одной пулей стреляют, монаха убили и всех остальных грозились извести.

– Так тебе дьяки и поверили, – скептически хмыкнул Иван.

– А с чего бы не поверить? – возразил «прапорщик». – Вернемся мы не все, я же вижу, что ты с ними уйдешь. Да не делай такое лицо, я все понимаю – сам молодой был. Когда б и у меня ни кола ни двора, окромя казенной квартиры, я бы тоже не воротился. Только мне внуков растить, сам понимаешь...

Иван глубоко вдохнул и шумно выдохнул, после чего грузно поднялся на ноги, снял шапку и смачно ударил ею оземь. Оказалось, что его густые светлые волосы собраны на затылке в конский хвост.

– Кто со мной? – спросил Иван.

Желающих оказалось семь человек, трое предпочли на судьбу не полагаться. Иван значительно посмотрел на Усмана и сказал:

– Командуй.

Усман задумался, а потом начал говорить.

– Вы, – он ткнул пальцем в троих отказников, – собирайте свое шмотье и проваливайте. Оружие тоже можете взять.

– Пищали... – выдохнул Иван.

– Хрен с ними, – отмахнулся Усман, – нам и двух хватит. Что говорить – поняли?

– Создания неведомые с пищалями ужасающими, – продекламировал седобородый.

– Лучше два рыцаря в пятнистой броне, – предложил молодой востроглазый стрелец лет пятнадцати. – Когда поближе подошли, оказалось, что они мертвые, и у них в глазах черви копошатся. А потом один замахал руками вот так вот, – он показал, как именно замахал руками мертвый рыцарь, – ударился оземь и превратился в змия крылатого с дыханием смрадным и огнедышащим.

– Вот именно, – согласился Иван. – А еще этот змий напророчил что-то неестественное.

– Нет, – резко сказал Усман, – сказки здесь не пройдут. Если эти самые дьяки в сказку поверят, поднимется такой шухер, что монахи в лесу каждую иголочку перевернут. А если не поверят, еще хуже будет. Надо по-другому говорить. Лес, крутой поворот дороги, засада. Два десятка разбойников с луками или там арбалетами. Сразу положили половину, остальным пришлось отступить. А потом... Или лучше так – монах сумасшедший на вас напал! Как сказал божье слово...

– Нет, – возразил псевдопрапорщик, – вот тогда монахи точно каждую иголочку в лесу перевернут. Лучше пусть змий, тем паче что в позапрошлом годе летал тут один.

– Как это? – не понял я.

– А вот так. Говорят, в Серпуховской лавре материализация чувственных идей случайно произошла. Монахов там много, только тех, что слово знают, больше сотни наберется. На Пасху разговелись, выпили, поехали кататься, файерворк иллюзионный устроили. Никто и не знает, как этот змий у них народился. До осени в наших краях летал, потом, когда холодать стало, говорят, на юг откочевал.

– Хорошо, пусть змий, – согласился Иван. – Давайте двигайте отсюда, незачем вам слышать, о чем мы говорить будем. Да не поспешайте сверх меры.

После короткого прощания ренегаты удалились. Они выглядели смущенными и опечаленными, но никто не сказал им вслед ни одного обидного слова. Внуки – это святое.

– Ну что, сорвиголовы, – обратился Усман к оставшимся, – давайте рассказывайте, где тут отсидеться можно, пока метель не началась.

Я взглянул на небо. Действительно, тучи выглядели довольно зловеще. Если начнется метель... Нет, с дороги мы не собьемся – дорога проходит через лес, а не через поле. Но оказаться в метель вдали от дома более чем неприятно. Сами собой в памяти всплыли слова «день жестянщика», и я мысленно выругался. Какой, к черту, день жестянщика, когда единственный в этих краях автомобиль валяется на боку в густой чаще километрах в тридцати отсюда и никогда больше никуда не поедет!

– А что турусы разводить? – произнес Иван. – И думать нечего – в Михайловку ехать надо, деда Тимоху брать за вымя, пусть расскажет, как к Аркашке пробраться.

– К какому такому Аркашке? – не понял Усман.

– Есть тут один барин дикий, Аркадием зовут. Слово знает. Ватага у него – душ, наверное, пятнадцать будет, а если с бабами да детьми считать, то и полсотни наберется. В лесу

они живут, а где – никто, кроме Тимохи, и не ведает. Они на большой дороге кормятся, а через Тимоху краденое сбывают. Честно говоря, когда на вас донос пришел, я сначала Аркашку вспомнил: опять, думаю, непотребство учинил.

– Значит, решено, – подвел итог Усман. – Вначале в Михайловку, потом к разбойникам. Федька! Разворачивай оглобли, поехали!

13

Дед Тимофей встретил нас у околицы. Он не выглядел удивленным. Когда наша кавалькада поравнялась с ним, он задумчиво пошамкал губами и проговорил:

– Эх, стрельцы, стрельцы... Не бережет вас начальство, сразу аж семеро в лес собрались. Куда Россия катится? И какой дурак удумал на такое дело стрельцов без монаха посылать?

– Был монах, – ответил я, – не волнуйся, дед, был там монах.

– Неужто пристукнули? – изумился дед. – Сильны божьи воины, ничего не скажешь.

– Он его из пищали, – подал голос Федька, – прямо промеж глаз, аж мозги брызнули!

– Не ври, – вмешался Усман, – ты все дело под телегой просидел, где ж тебе было видеть, у кого как мозги брызнули.

– А вот и не все! – возразил Федька. – Я потом сбегал, посмотрел.

– Врешь ты, – поддержал я Усмана, – никуда ты не бегал. Такая пуля мозги не вышибает, она первую кость пробивает, а от второй отражается, выходного отверстия вообще нет.

– Волшебная пуля? – заинтересовался дед. – Ох, хорошо! Теперь понятно, почему у вас пищали такие маленькие. Если пуля волшебная, большая пищаль не нужна. А пистолеты ваши тоже волшебными пулями стреляют?

– Что-то ты, дед, слишком хорошо в военном деле разбираешься для простого крестьянина, – заявил Усман.

– Нешто Ванька вам не рассказал ничего? – удивился дед.

– Рассказал, – признался Иван.

– Тогда чего ж шутки шутить? Вам ведь Аркашка нужен?

– Нужен, – согласился Усман.

– Подождать придется, – дед тревожно взглянул на небо. – Вот снег уляжется, тогда и пойдем. А сейчас и думать нечего – заплутаем в лесу, и поминай как звали. Ну что, гости дорогие, размещайтесь, устраивайтесь. Но в палате места только на троих хватит, остальным по избам придется, уж не взыщите. И баню у нас только вчера топили.

– Ничего, дед, – сказал Иван, – не нужна мне твоя баня, я на той неделе мылся уже. Не волнуйся, не обидимся.

14

Метель длилась три дня, а четвертый мы ждали, пока снег уляжется. Не понимаю, зачем нужно было терять целый день, но деду виднее.

Время тянулось медленно и тоскливо. Когда снег сыплется с неба сплошной стеной, когда, даже возвращаясь из отхожего места, трудно не заплутать, совсем не хочется вылезать на улицу без большой нужды, извините за каламбур. А в доме делать нечего. Не то чтобы совсем нечего – крестьяне всегда находят себе занятие: женщины то кормят и переодевают детей, то что-то вяжут или вышивают; мужчины с утра до ночи развлекаются починкой лошадиной сбруи, – у всех есть дело, кроме почетных гостей. Дед Тимофей взялся организовать наш досуг по высшему разряду, и каждого из почетных гостей постоянно и неотступно сопровождали две-три пригожие девицы. Даже когда кто-то из нас отправлялся в отхожее место, одна девица освещала факелом дорогу, а другая светила другим факелом у дверей, чтобы почетный гость не испытывал затруднений по возвращении. На второй день заточения я понял, что означает русское слово... ну, вы поняли – какое. А на третий день это понял и Усман.

Дедов самогон стал казаться не то чтобы приятным, но и не совсем отвратительным. Сидя взаперти, мы с Иваном регулярно прикладывались к бутыли, что вызывало косые взгляды Усмана, у которого, впрочем, хватало ума не вмешиваться не в свое дело.

Большую часть времени я спал, а когда не спал, то либо ел, либо валялся на жаркой печке, рассеянно разглядывая клубы печного дыма под потолком и держа в одной руке стакан с дедовым пойлом, а в другой – очередную пригожую девицу. Иногда я пытался петь, и мое пение вызывало тихий ужас – мужики украдкой крестились, бабы строили страшные гримасы и через некоторое время начинали подвывать. Даже намазы Усмана не создавали такого всеобщего страха.

Я узнал, почему мой вокал вызывает страх. Оказывается, монахи и священники, когда творят особо мощную волшбу, сопровождают свои действия пением священных гимнов или псалмов. Любая песня непонятного содержания здесь воспринимается как волшебство, а непонятное волшебство всегда страшит. Я представил себе, как подействовала бы на них абсолютно непонятная песня, и пожалел, что не знаю ни одного иностранного языка. Поделился этой мыслью с Усманом, тот начал петь Smoke on the water, и лучше бы он этого не делал. В общем, мой песенный репертуар ограничился «Сектором Газа».

На третий день снег настолько засыпал входную дверь, что она перестала открываться, и сортир переместился в подклеть. Никакой параши там предусмотрено не было, и запах в избе (в палате, как говорил Тимофей) стоял непереносимый. Когда снег перестал падать, я вышел на улицу, вдохнул полной грудью свежий воздух и подумал: «Это хорошо». Крест на груди отозвался смутной, еле уловимой мыслью: он согласился со мной.

До обеда мы развлекались тем, что очищали от снега проходы к сортиру и к соседним домам. В принципе, это не входило в обязанности почетных гостей, но возвращаться в провонявшую избу не хотелось, а стоять на улице без всякого дела глупо и холодно. В общем, первая половина дня прошла в трудах.

Вторую половину дня мы посвятили воинским упражнениям. Оказалось, что в рукопашном бою свежезавербованные бойцы уступают даже мне, не говоря уж об Усмане, и никто из них не умеет метать ножи. А вот в фехтовании нам обоим ничего не светило против наихудшего стрельца или копейщика. В стрельбе мы не упражнялись из-за ограниченности боеприпасов.

Стемнело, последовал обильный ужин по случаю установления хорошей погоды, сопровождавшийся обильным возлиянием, а завершился он замечательной оргией, в которой принял участие даже Усман. Раньше араб отказывался, говорил, что это не по шариату, но тут махнул рукой и невнятно пробормотал что-то вроде «какой тут, к шайтану, шариат». Вот так и слабеет вера под натиском соблазнов. Похлебку на свином сале он с первого дня ел, скоро, глядишь, и водку пить начнет. И какой же он тогда мусульманин?

15

Мы шли целый день. На лыжах можно было добраться за полдня, но нам пришлось вести в лес стрелецких лошадей – слишком хороших, чтобы принадлежать крестьянину. Большая часть пути проходила по болоту. Устин, сын Тимофея, назначенный нашим проводником, сообщил, что это болото опасно круглый год. Подозреваю, что к укрытию загадочного разбойника Аркадия ведет и другой путь, менее опасный, а может, и более короткий, но если таковой и есть, его держат в секрете. Мы шли тяжелой дорогой.

Кстати, Устин оказался вовсе не дебилом, а абсолютно нормальным мужиком. Просто лицо у него такое.

Лыжи застревали в невидимых под снегом корягах, лошади все время норовили провалиться в бездонную пучину, наполненную ледяной водой, стрелецкие пищали то и дело цеплялись за деревья. Мы совершенно выбились из сил, и когда я увидел тигра, то подумал, что от усталости начались глюки.

Тигр был большой и красивый – точь-в-точь как уссурийский тигр из сериала «Дикая природа Би-би-си». Он настороженно смотрел на нашу спотыкающуюся и матерящуюся процессию, и в его глазах не было злобы, а только любопытство. Я замер на месте как вкопанный, несколько раз сморгнул и убедился, что это не глюк. Откуда в Подмосковье уссурийский тигр? Здесь что, фауна другая?

– Кажися, пришли, – выдохнул Устин. – Привет, Шерхан! – обратился он к тигру. – Не узнаешь?

Шерхан узнал Устина, повернулся к нам задом и бесшумно скрылся среди деревьев. Удивительно, как столь огромный зверь при его-то яркой расцветке умеет так хорошо прятаться в черно-белом зимнем лесу.

– Это сторож Аркашкин, – пояснил Устин. – Вы, кстати, Аркашку в глаза называйте Аркадием Петровичем. Гневаются они.

Через полчаса, когда уже начало смеркаться, мы вышли на большую поляну, на которой размещалась самая настоящая деревня, ничуть не меньше Михайловки. Только если Михай-ловку на глаз можно отнести веку к семнадцатому, то эта как будто пришла из времен татаро-монгольского нашествия. Ее окружал частокол, над которым виднелись шапки часовых.

Мы подошли к воротам метров на пятьдесят, и в снег перед Усманом, шагавшим впереди, воткнулась стрела. Из двух бойниц, проделанных по обе стороны от ворот, высунулись дула пищалей, а над частоколом, чуть в стороне, нарисовалось нечто, похожее на миномет. Кулеврина, вспомнил я, так оно правильно называется.

– Кто такие? – донесся из-за стены немного шепелявый и совсем не властный голос. – С чем пожаловали?

– Это я, Аркадий Петрович! – крикнул наш проводник. – Устин Тимофеев из Михайловки.

– Сам вижу, что Устин, – согласился голос. – Ты кого это сюда привел?

Усман вышел вперед и сказал следующее:

– Я Усман ибн-Юсуф Абу Азиз эль-Аббаси. Со мной мой друг Сергей Иванов, семь стрельцов, вставших под мое начало, и Устин Тимофеев, который любезно вызвался проводить нас к вам.

– Басурманин? – заинтересовался голос.

– Да, мусульманин. Но это неважно, потому что мы с Сергеем явились сюда из другого мира, а об обстоятельствах этого события лучше говорить внутри, чем снаружи. Здесь холодно, скоро стемнеет, мы устали от долгой дороги и хотим отдохнуть.

– Нет уж, – повеселел голос, – говорить будем здесь. Значит, Тимоха начал в самогон коноплю добавлять? Из другого мира... Нет, ребята, вы лучше с этим не балуйтесь, ни к чему хорошему травка не приведет. Так откуда вы взялись?

– У Сергея амулет против магии, – сообщил Усман, – и еще у нас очень хорошее оружие. Если потребуется, мы возьмем вашу крепость штурмом, притом без особых проблем.

Голос расхохотался. Усман состроил свирепую гримасу и выстрелил вверх из подствольника. Рискованный выстрел – хорошо, что сейчас нет ветра и граната не упадет нам на головы.

Граната разорвалась внутри частокола. Двумя прыжками я рванулся к стене, прислонился к ней спиной, а потом быстро перебежал метров на пять в сторону – не хватало еще, чтобы мне на голову обрушили что-то тяжелое. Усман повторил мой маневр, он стоял рядом со мной, тяжело дыша, и я удивился его поведению – ведь ему лучше было бы занять симметричную позицию по другую сторону ворот.

– Твой амулет, – шепнул Усман одними губами, – я предпочитаю находиться под его защитой.

Стрельцы попадали в снег и проворно расползлись в стороны, стремясь побыстрее оказаться вне сектора обстрела пищалей, стволы которых торчали из бойниц и судорожно подергивались. Очевидно, защитники крепости пришли в замешательство, и я их понимаю.

Усман перезарядил подствольник.

Минуту-другую ничего не происходило, а потом снова раздался тот же голос. На этот раз он донесся сверху, со стены.

– И вправду амулет, – сообщил голос. – И оружие забавное. Но это не помешает залить вас смолой, когда будет нужно. А если отбежите от стен, попадете под обстрел.

– Следующая граната будет зажигательной, – пообещал Усман.

– Он блефовал, в нашем боекомплекте все гранаты осколочные, и осталось их девять штук на двоих. Нет, эта крепость нам не по зубам.

– У кого амулет? – спросил голос, – А, ну да, ты говорил, у друга... Значит, у тебя... Принеси клятву, и я прикажу открыть ворота.

– Какую клятву? – не понял я.

– Повторяй за мной. Клянусь Отцом, и Сыном, и Святым Духом, что не причиню никакого зла сему замку и его обитателям. А если нарушу сию клятву, пусть мой амулет утратит силу.

Замку? Он называет это замком? Ну-ну, каждый сходит с ума по-своему.

Я повторил клятву, и крест колыхнулся. Он как бы сообщил, что понял смысл произнесенного и что мне лучше не нарушать своего слова. Интересно... Получается, здесь надо выполнять обещания?

Пищали втянулись внутрь бойниц, миномет мелькнул над стеной и убрался куда-то вниз. Ворота со скрипом приоткрылись – ровно настолько, чтобы человек смог протиснуться внутрь.

Усман нырнул в щель, я последовал за ним, за мной просочились Иван и Устин.

Аркадий Петрович походил на Дениса Давыдова из старого, еще советского фильма. Коренастый бородатый мужичок, небольшого роста и неопределенного возраста – на первый взгляд совершенно неотличим от крестьянина. Но если приглядеться, обращали на себя внимание тонкие черты лица, тщательно скрываемые под густой растительностью, и еще глаза, в которых светился немужицкий разум. В руке Аркадия Петровича был кремневый пистолет, нацеленный в грудь Усману.

– Бросайте оружие, – приказал Аркадий Петрович. – И нечего дергаться, басурманин, не потребовал ответную клятву – сам виноват. И ты не дергайся, а то амулет рассыплется и не жить тебе.

Лишь на мгновение лесной князь отвел взгляд от Усмана, но этого оказалось достаточно. Неуловимое движение тела, удар ногой, выстрел, пистолет, кувыркаясь, падает в снег, рука Усмана скользит за спину, и вот уже в горло разбойника упирается автоматический пистолет Стечкина. Усман не успел снять его с предохранителя, но Аркадий Петрович этого не знает.

– Принести клятву никогда не поздно, – проговорил Усман, тяжело переводя дыхание. – Повторяй за мной. Клянусь Отцом, и Сыном, и Святым Духом, что не причиню никакого зла сим путникам. А если нарушу сию клятву, пусть мое требование к ним утратит силу.

Аркадий Петрович растерянно хмыкнул и повторил клятву. Стальные объятия разжались, Аркадий Петрович отступил на пару шагов, потер шею и задумчиво проговорил:

– А ты силен драться, как там тебя...

– Усман.

– Аркадий. – Он протянул руку, и состоялось рукопожатие. Аркадий повернулся ко мне.

– Сергей, – представился я и пожал его руку. Иван рукопожатия не удостоился.

– Давай, Усман, командуй своим, пусть заходят, – сказал Аркадий. – Да пусть не боятся, никто их теперь не тронет. А мы пойдем в горницу, выпьем по рюмке чая, – он хихикнул, – поди, устали с дороги?

16

Изба тянула век примерно на девятнадцатый. Печка была с трубой и обложена изразцами с абстрактным узором. В углу кухни висел обычный деревенский умывальник с деревянным соском. Две комнаты были обставлены совершенно нормальной мебелью, на полу лежал совершенно нормальный ковер – явно недорогой, сильно вытертый, но все-таки.

Аркадий достал из совершенно нормального серванта (только без стекол) прозрачную бутыль литра на два и три стакана.

– Тишка! – крикнул он куда-то в пространство. – Притащи из погреба огурчиков да сала... хотя...

– Я ем сало, – сообщил Усман. – Запрет пророка на свинину носит не этический, а гигиенический характер. В жарком климате сало быстро портится, здесь его употребление ничем не грозит.

– Значит, вы не относитесь к ортодоксальным мусульманам? – спросил Аркадий.

– Нет, – ответил Усман, – я ваххабит.

– Как интересно! – воскликнул Аркадий. – Вы относитесь к суннитской ветви или шиитской?

– Ни то, ни другое.

– Неужели исмаилит?

– Нет, – Усман усмехнулся, – гашиш я не курю. Учение аль-Ваххаба... Послушайте, неужели вам и впрямь это интересно?

Аркадий засмеялся:

– Честно говоря, нет. Гораздо больше меня интересуют другие вопросы. Например, ваша кулеврина. Она почти не дает отдачи, как такое может быть?

– Я не инженер, – пожал плечами Усман.

– Жаль. А идея насыпать порох внутрь ядра очень даже хороша. Только почему ядро не взрывается в стволе?

– Я не знаю, я же не инженер.

– Очень жаль. Тогда я не буду спрашивать вас, зачем на вашей пищали закреплен такой странный рожок в нижней части. Хотя... позвольте, я сделаю предположение... Нет, тогда должен быть еще один рожок с порохом... Ладно, давайте не будем ждать Тишку и выпьем за знакомство... Простите, Усман, вам, наверное...

– Наливайте, – махнул рукой Усман. – Пророк дозволяет употребление запретного в лечебных целях. Я довольно сильно замерз.

– Значит, вы скорее суннит, чем шиит.

– Да, – согласился Усман, – я скорее суннит, чем шиит. Мы выпили, после чего Усман решительно отставил стакан в сторону.

– Больше – грех, – заявил он.

Тощий мальчонка лет четырнадцати притащил кадку с солеными огурцами, нехилый шматок сала, и мы закусили. Через соседнюю комнату прошмыгнула какая-то женщина, на кухне загремели кастрюли, и вскоре оттуда потянуло запахом чего-то съестного и довольно вкусного. Я ощутил, как водка (неплохая водка, кстати!) начала помаленьку разогревать внутренности. Оказывается, я здорово продрог.

– Хорошо вы здесь устроились, – проговорил Усман, задумчиво осматривая интерьер. – И не скажешь, что все это в лесу.

– Вся Россия в лесу, – ответил Аркадий. – Почему мой дом должен быть беднее, чем подворье какого-нибудь князя в Москве? Я ведь тоже в некотором роде князь.

– Лесной, – хихикнул я. Водка начинала действовать.

– Да, лесной князь, – согласился Аркадий, – так меня и называют мои разбойники. Впрочем, какие это разбойники... Мы ведь почти не грабим, только изредка, когда какой-нибудь отморозок пытается провезти товар без пошлины и без должной охраны. Я беру недорого – дешевле заплатить мне за спокойствие, чем монаху за сопровождение.

– А дорожная стража? – поинтересовался я.

– А что дорожная стража? Они в доле, я им плачу пятую часть, и все довольны. На одно жалованье не больно-то и проживешь.

– Рэкет, – констатировал я и хихикнул.

– Чего? – не понял Аркадий.

– Так называется ваш бизнес в нашем мире, – пояснил Усман.

– Бизнес?

– Ну, род занятий.

– А, понятно. Кстати, вы не расскажете про свой мир?

– Давай, Сергей, – сказал Усман, – у тебя лучше получится. И я начал рассказывать.

17

В доме Аркадия нашлись книги по истории, которые сильно облегчили исследование -проблемы. Вопрос, собственно, был прост: как случилось, что развитие наших миров пошло разными путями? Ответ тоже был прост.

В начале тринадцатого века, через несколько лет после походов Чингисхана, один китайский философ открыл слово.

На самом деле это не совсем слово – его только принято так называть. В нашем мире слово это называют заклинанием, а в широком смысле – магией.

Слово может почти все: из ничего сотворить тигра, который будет бродить в окрестных лесах и охранять поселение от непрошеных посетителей, или дракона, который будет летать по окрестностям, нападать на коров и всячески бесчинствовать, или остановит сердце живого врага и запустит сердце мертвого друга. Можно умереть, дав самому себе приказ воскреснуть через три дня. Христос знал слово, и Мухаммед знал слово, и Сидцхартха Гаутама знал слово. Раньше слово было уделом избранных – тех, кому Всевышний доверил малую частичку своих знаний и своей мощи. Редко кто получал слово, и никто, владеющий словом, не мог передать его своим ближним.

Все изменилось, когда неизвестный китаец открыл иероглиф. Обычный иероглиф – Аркадий нарисовал его – ничего особенного: закорючка как закорючка. Но он обладает уникальным свойством, отличающим его от всех других начертанных знаков. Человек, достигший определенного уровня просветления, правильно посмотрев на эту закорючку, получает что-то совершенно невероятное, что-то не от мира сего, какую-то силу, которая позволяет ему делать то, что раньше могли только пророки. Предотвратить землетрясение, остановить мор шелковичных гусениц, утопить вражеский флот, превратить императора из клинического идиота в толкового, умного человека... Много чего позволяет этот иероглиф.

Лет примерно сто иероглиф божественной благодати оставался самой большой тайной Поднебесной империи. Но тайны такого масштаба никогда нельзя сохранить навсегда, и уже в четырнадцатом веке арабские мудрецы пытались постичь силу пророка, часами вглядываясь в невнятную закорючку. Это не удалось никому, зато один просвещенный правитель по имени Улугбек обнаружил, что божественной благодатью обладает слово «Аллах», написанное арабскими буквами. Все зависит от веры, предположил Улугбек, дело не в том, на что ты смотришь, дело в том, веришь ли ты в то, на что смотришь.

Улугбек стал пророком, но все его откровения были связаны с путями небесных светил – он почти не интересовался земной жизнью, полагая, что не следует без большой нужды вмешиваться в промысел Аллаха. Жанна д'Арк так не считала.

Точно неизвестно, где и как неграмотная девственница из Домреми получила посвящение. Вряд ли она могла правильно прочесть слово «Аллах», тем более невероятно, что ей удалось взглянуть на соответствующий иероглиф. Возможно, она была первой, кто понял, что слово может дать простой христианский крест, а может, это и вправду было сатанинское искушение. Как бы то ни было, Жанна д'Арк получила слово и воспользовалась им наилучшим образом.