Текст книги "Стихотворения и поэмы"

Автор книги: Вадим Шершеневич

«Знайте, девушки, повисшие у меня на шее, как на хвосте…»

«Но всё, что тронет, – нас соединяет,

Как бы смычок, который извлекает

Тон лишь единый, две струны задев».

Рильке

 
Знайте, девушки, повисшие у меня на шее, как на хвосте
Жеребца, мчащегося по миру громоздкими скачками:
Я не люблю целующих меня в темноте,
В камине полумрака вспыхивающих огоньками,
 
 
Ведь если все целуются по заведенному обычаю,
Складывая раковины губ, пока
Не выползет влажная улитка языка,
Вас, призываемых к новому от сегодня величию,
По-новому знаменем держит моя рука.
 
 
Вы, заламывающие, точно руки, тела свои, как пальцы, хрупкие,
Вы, втискивающие в туннели моих пригоршен вагоны грудей,
Исхрипевшиеся девушки, обронившие, точно листья, юбки,
Неужели же вам мечталось, что вы будете совсем моей?!
 
 
Нет! Не надо! Не стоит! Не верь ему!
Распятому сотни раз на крестах девичьих тел!
Он многих, о, многих, грубея, по-зверьему
Собой обессмертил – и сам помертвел.
 
 
Но только одной отдавался он, ею вспенённый,
Когда мир вечерел, надевая синие очки,
Только ей, с ним единственной, нет! В нее влюблённый,
Обезнадёженный вдруг, глядел в обуглившиеся зрачки.
 
 
Вы, любовницы милые, не притворяйтесь, покорствуя,
Вы, раздетые девушки, раскидавшие тело на диван!
Когда ласка вдруг станет ненужной и черствою,
Не говорите ему, что по-прежнему мил и желанн.
 
 
Перестаньте кокетничать, вздыхать, изнывая, и охать, и,
Замечтавшись, не сливайтесь с мутною пленкой ночей!
На расцветшее поле развернувшейся похоти
Выгоняйте проворней табуны страстей!
 
 
Мне, запевшему прямо, быть измятым суждено пусть!
Чу! По страшной равнине дней, как прибой,
Надвигаются, катятся в меня, как в пропасть,
Эти оползни девушек, выжатых мной!
 
 
В этой жуткой лавине нет лиц и нет имени,
Только платье, да плач, животы, да белье!
Вы, трясущие грудями, как огромным выменем,
Прославляйте, святите Имя Мое!
 

<1917>

Антиквар

 
Как антиквар седой
Старинной хрупкой вазой,
Гордился целый год тобой,
Любовь моя;
Разглядывая твои полночи, ласки, фразы,
Как антиквар следит изгибы и края.
 
 
Я знаю: у других такие ж вазы были,
Неподлинность их вмиг не я ли открывал?
И как на старине налет священной пыли,
Так над твоей душой твой серый глаз мерцал.
 
 
Скупой,
Как Гарпагон, я вскакивал с кровати
Проверить: правда ль я владелец вазы той,
И память, как сундук, чтобы просчитать объятья,
Я часто открывал среди низги ночной.
 
 
Но ненависть твоя сквозь нежность проблеснула,
И показалось мне, что взгляд не сер, а хмур,
И вот я нахожу клеймо: «Иванов – Тула»
На вазе из времен Петрарок и Лаур.
 

18 июня 1918

Свободный час

Ангел катастроф

 
Истинно говорю вам: года такого не будет!..
Сломлен каменный тополь колокольни святой.
Слышите: гул под землею? Это в гробе российский прадед
Потрясает изгнившей палицей своих костей.
 
 
Жизнь бродила старухой знакомой,
Мы играли ее клюкой.
Я луну посвящал любимой,
Приручал я солнце ей.
 
 
И веселое солнце – ромашкой,
Лепестки ее наземь лучи.
Как страницы волшебной книжки,
Я листал этот шёпот ночей.
 
 
Я транжирил ночи и песни,
Мотовство поцелуев и слез,
И за той, что была всех прекрасней,
Словно пес, устремлялся мой глаз.
 
 
Как тигренок свирепый, но близкий,
За прутьями ресниц любовь.
Я радугу, как рыцарь подвязку,
Любимой надевал на рукав.
 
 
Было тихо, и это не плохо,
Было скучно мне, но между тем,
Оборвать если крылья у мухи,
Так и то уж гудело, как гром.
 
 
А теперь только ярмарка стона,
Как занозы к нам в уши «пли»,
Тихой кажется жизнь капитана,
Что смываем волной с корабля.
 
 
Счастлив кажется турок, что на кол
Был посажен султаном. Сидел
Бы всю жизнь на колу да охал,
Но никто никуда бы не гнал.
 
 
Казначейство звезд и химеры…
Дурацкий колпак – небосклон,
И осень стреляет в заборы
Красною дробью рябин.
 
 
Красный кашель грозы звериной,
И о Боге мяучит кот.
Как свечка в постав пред иконой,
К стенке поставлен поэт.
 
 
На кладбищах кресты, это вехи
Заблудившимся в истинах нам.
Выщипывает рука голодухи
С подбородка Поволжья село за селом.
 
 
Все мы стали волосатей и проще,
И всё время бредем с похорон.
Красная роза всё чаще
Цветет у виска россиян.
 
 
Пчелка свинцовая жалит
Чаще сегодня, чем встарь.
Ничего. Жернов сердца всё перемелет,
Если сердце из камня теперь.
 
 
Шёл молиться тебе я, разум,
Подошёл, а уж ты побеждён.
Не хотели ль мы быть паровозом
Всех народов, племен и стран?
 
 
Не хотели ль быть локомотивом,
Чтоб вагоны Париж и Берлин?
Оступились мы, видно, словом
Поперхнулись теперь под уклон.
 
 
Машинист неповинен. Колеса
В быстроте завертелись с ума.
Что? Славянская робкая раса?
Иль упорство виновно само?
 
 
О, великое наше холопство!
О, души мелкорослой галдеж!
Мы бормочем теперь непотребство,
Возжелав произнесть «Отче наш».
 
 
Лишь мигают ресницами спицы,
Лишь одно нам: на дно, на дно!
Разломаться тебе, не распеться
Обручальною песней, страна!
 
 
Над душой моей переселенца
Проплывает, скривясь, прозвенев
Бубенцом дурацким солнца,
Черный ангел катастроф!
 

25 сентября 1921

В часы серебряных прибоев

 
Уже хочу единым словом,
Как приговор, итоги счесть.
Завидую мужьям суровым,
Что обменяли жизнь на честь.
 
 
Одни из рук матросов рьяно
Свою без слез приняли мзду.
Другим – златопогонщик пьяный
На теле вырезал звезду.
 
 
Не даровал скупой мой рок
Расстаться с юностью героем.
О нет! Серебряным прибоем
Мне пенит старость мой висок.
 
 
Я странно растерял друзей
И пропил голос благородства.
О, жизнь! Мой восковой музей,
Где тщетно собраны уродства!
 
 
Уже губительным туманам
В пространство не увлечь меня,
Уж я не верую обманам,
Уж я не злобствую, кляня.
 
 
И юношей и жен, напрягши
Свой голос, не зову со мной.
Нет! Сердце остывает так же,
Как остывает шар земной.
 
 
Обвенчан с возрастом поганым,
Стал по-мышиному тужить
И понял: умереть не рано
Тому, кто начал поздно жить!
 

25 января 1926

«Ах, верно, оттого, что стал я незнакомым…»

 
Ах, верно, оттого, что стал я незнакомым,
В такой знакомой и большой стране,
Теперь и белый снег не утишает бромом
Заветную тоску и грустный крик во мне.
 
 
Достались нам в удел года совсем плохие,
Дни непривычные ни песням, ни словам!
О, муза музыки! О ты, стихов стихия!
Вы были дням верны! Дни изменили вам!
 
 
Поэтам говорю я с несолгавшей болью:
Обиды этих дней возможно ль перенесть?
Да, некий час настал. Пора уйти в подполье,
Приять, как долгий яд, луну, и ночь, и звездь!
 
 
Поэт, ведь в старину легко шёл на костер ты,
Но слушал на костре напев твоих же од,
А нынче ты один, ты падаешь простёртый,
И истиной чужой глумится вкруг народ.
 
 
Дарованы нам дни, друзья, как испытанье.
Без песен пересох язык и взгляд потух.
Пусть многим лёгок был час страшный расставанья
И отреклись стихов, хоть не пропел петух.
 
 
Как шпаг не сберегли, они сломали перья
И святотатствуют молчанием они!
За это отомстят в грядущем изуверьи,
Опять пленясь стихом, податливые дни.
 
 
А как до той поры? А что ж до той расправы?
О, как истратить нам пышнее день за днем?
Иль в путь, где пить и петь, теряя право славы,
И лишь безумствовать об имени твоем?
 
 
Да, знаю, день придет, он будет не последний,
Я лишь назначить час строками не берусь.
И влюбится народ, как прежде, в наши бредни
И повторит в любви седое имя Русь!
 
 
И к нам они придут, покорные народы,
Лишь голову свою тогда, поэт, не сгорбь!
Ведь пьянствовать стихом не перестанут годы.
И может ли без рифм удача жить и скорбь?!
 

18 февраля 1926

Встречник

…как бы двойного бытия

Тютчев

 
Да, что б ни свершилось позже,
Не ликовать пока нельзя.
Зимы серебряные вожжи
Апрель рукою теплой взял.
 
 
Еще, быть может, я не взрослый,
Так детски полюбил я сны.
Апрель, апрель! Садясь на козлы,
Правь тройкой бешеной весны.
 
 
И, чтобы не успел я вылезть,
Опомнившись иль сгоряча,
Кати, пока путь не извилист,
Дави прохожую печаль.
 
 
Эй, мальчик резвый и нестрогий!
Коней весенних осади!
Ты видишь: траурные дроги
Мы обгоняем впереди!
 
 
Держи правей, левей, мальчишка!
Чтоб не столкнуться колесам!
На дрогах гроб. Открыта крышка,
И в том гробу лежу я сам.
 
 
Ну, что ж, ну кто теперь не знает,
Что в час, когда луна мутит,
Земное счастье нагоняет
Земную смерть в ином пути.
 
 
Куда ни мчишь, куда ни метишь,
Но попадешь, о путник, в синь,
И, если смерть ты раньше встретишь,
Широким жестом шляпу скинь.
 

21 марта 1926

Памяти Ю.Д.

 
А ну, сочтем-ка вместе, люди,
Что мне осталось потерять?!
– Двух псов, стихи, да чьи-то груди,
Да право скучное: «страдать»!
 
 
С такой душой луну не кличут,
Вброд переходят алкоголь,
И у таких один обычай:
От любопытных прятать боль.
 
 
Теперь уж я не знаю бредней
И не мечтаю до зари,
И только хочется в последний
Скупую жизнь благодарить.
 
 
За всё, что память сохранила,
За растранжиренный покой,
За отблеск юности унылый,
За то, что так забыть легко!
 
 
Да, да! Как всё забыть легко мне,
Как счеты спутать вненарок.
И лишь одно навек запомню:
Тебя и спущенный курок.
 
 
Твой взор сиял, еще так тонок,
Что сам не понял я, скорбя:
Ты от меня ушла, ребенок,
Иль ты бежала от себя.
 

18 мая 1926

Страшный год

За один год я потерял жену и друга. Это страшней, чем родиться вторично.

Э. По

 
Не счесть в году нам колесниц,
Что траурной влекутся клячей!
Да! Нынче на самоубийц
У смерти редкая удача!
 
 
На счастье нынче нищета.
Старуха-смерть, ты мне поведай:
Сама ты можешь сосчитать
Свои жестокие победы?
 
 
Ведь у могильщиков мозоли
От беспрестанного рытья,
В земле уж нету места боле
Для дезертиров бытия.
 
 
Как будто спор с повадкой лет
Скорей, скорей окончить надо.
Везде у сердца пистолет,
У губ – бокал зловещий яда.
 
 
И вену синюю в руке
Вскрывает ночью нож скорее,
Везде, везде на потолке
Есть гвоздь, веревка, петля, шея.
 
 
Глядя на траурный синклит,
Спеша, ушедших в стан загробный,
Запрятавшихся в панцирь плит
От оскорблений жизни злобной, —
 
 
Я понимаю: смерть зовет,
И утешаюсь: уж не бред ли?
И свой наметивши черед,
Я всё же отчего-то медлю!
 
 
Я понимаю: этот год
Протяжнее иных столетий.
Но он пройдет, как тот уйдет,
Кого нам никогда не встретить!
 

1928

«Оттого так просто жить на свете…»

«Сегодня доктор мне сказал: у вас туберкулез. Я даже обрадовался».

Ж. Лафорг. Письма

 
Оттого так просто жить на свете,
Что последний не отнять покой
И что мы еще немного дети,
Только с очень мудрой головой.
 
 
Нам достались лишь одни досуги,
Да кутёж в пространствах бытия,
Только легковерные подруги
И совсем неверные друзья.
 
 
Притворяясь, что обман не вечен,
Мы наивно вдруг удивлены,
Что на вид такой приветный вечер
В дар принес мучительные сны.
 
 
Эту грусть, пришедшую из прежде,
Как наследство мы должны хранить,
Потому что места нет надежде,
Так как жребий нам не изменить.
 
 
Можно жить несчастьями одними,
Так вся жизнь до простоты ясна.
Ведь обманом осень всё отнимет,
Что сулила нам, как лжец, весна.
 
 
Оттого, что мы немного дети
С очень, очень мудрой головой,
Нам почти легко страдать на свете,
Где итог за гробовой доской.
 

4 июня 1926–1929

Реминисценция

«Он верный друг!»

В. Брюсов

 
Там на вершине скал отвесных,
Откуда смертным схода нет,
Ты шепчешь много слов чудесных,
Безвольный требуя ответ.
 
 
На рельсах железнодорожных,
Зовя под встречный паровоз,
Ты манишь их, неосторожных,
Чтоб головой под треск колес.
 
 
Всем, кто взыскует тщетно хлеба,
Как ведом в глубине ночей
Твой синий плащ, что шире неба,
Твой голос вскриков всех страстней!
 
 
В часы, когда окрест всё тише,
Лишь в сердце отзвук мрачных строф,
И я не раз твой голос слышал,
О черный ангел катастроф.
 
 
Пока в безумстве жизни жаждал
И счастья требовал ещё,
Уже успел коснуться дважды
Моих избранниц ты плащом.
 
 
И вот теперь я в третий вижу,
Вернее, чувствую вблизи,
Что тот, кого я ненавижу,
Опять плащом пресиним движет
И вновь вниманьем мне грозит.
 
 
Сгинь, пропади, здесь место свято!
Кричу и бормочу одно:
– Иль нет тебя вблизи, проклятый,
Иль прибыл ты теперь за мной.
 

6 июля 1931

Прощай

 
Ты изменила, как жена.
Ну что ж, язви, хули, злорадствуй,
О, нищая моя страна
Неисчислимого богатства!
 
 
Ты хорошеешь с каждым днем
Таким соленым и жестоким,
Мы очарованные пьем
Заздравье годам краснощеким.
 
 
Ты позабыла навсегда,
Ты накрепко, страна, забыла
Всклокоченные те года,
Когда меня ты так любила!
 
 
О, та ли ты? Иль я не тот?
Но ясно после расставанья,
Что говор твой не так поет,
Как горькое мое молчанье…
 
 
Прими ж последнее прости,
Спеша, смеясь и не краснея,
Но урну с пеплом помести
Ты в залу лучшего музея.
 
 
Ведь не совсем уж всё мертво
В твоей душе невольно братской,
Я был любовник верный твой
И трогательный, и дурацкий!
 

14 сентября 1931

«Нет слов короче, чем в стихах…»

 
Нет слов короче, чем в стихах,
Вот почему стихи и вечны!
И нет священнее греха,
Чем право полюбить беспечно.
 
 
Ах, мимолётно всё в веках:
И шаг чугунный полководца,
И стыд побед, и мощный страх,
– Лишь бред сердец навеки льется!
 
 
Вот оттого сквозь трудный бой,
Я помню, тленом окружённый:
Пусть небо раем голубо,
Но голубей глаза влюбленной!
 
 
Пусть кровь красна, любовь красней,
Линяло-бледны рядом с ней
И пурпур слав, и нож убийцы,
И даже ночь, что годы длится!
 
 
Податливей, чем воск, гранит,
Писк комара – земли визжанье!
Все шумы мира заглушит
Вздох робкий первого признанья.
 
 
Вот потому и длится век
Любовь, чья жизнь – лишь пепел ночи,
И повторяет человек
Слова любви стихов короче!
 

1930 – 6 июля 1931

«Смотри: по крышам шаг ломая…»

«Поэма никогда не стоит

Улыбксладострастныуст».

А. Пушкин

 
Смотри: по крышам шаг ломая,
Ночь бегло прячется пред днем.
О, сколько ветра, сколько мая
В желанном шепоте твоем!
 
 
Между возможным и химерой
Нет силы проложить межу,
И как в неслыханную веру
В твою любовь перехожу.
 
 
И громко радуюсь при этом,
Твердя в жасминовых стихах,
Что ты, весна, зимой и летом
Владычествуешь впопыхах!
 
 
И грозной путаешь морокой
Намеченных судеб русло.
И сердце стало синеоко
Всей анатомии назло.
 
 
О, пусть в грядущих поколеньях
Меня посмеют упрекать,
Что в столь чудесных сновиденьях
Я жизнь свою сумел проспать,
 
 
Что не умел шептать я тише,
Чем половодие в крови,
Что лучшее четверостишье
Ничтожнее, чем миг любви.
 
 
И сердце поступью недюжной
Обязано установить:
«Всё незначительное нужно,
Чтобы значительному быть!»
 

30 июля 1933

«От самых древних поколений…»

 
От самых древних поколений
Я суеверно сохранил:
«Любовь не знает сожалений,
И кто жалел, тот не любил».
 
 
Любовь, ты палачей жесточе
И во сто крат злей бытия.
И ветер резче в эти ночи,
Чем взмах крылами воронья!
 
 
Над каждым первым поцелуем,
Последний ладан панихид.
И оттого мы так ревнуем,
Но терпим бешенство обид.
 
 
Сжимая пистолет заране,
Влюбленный, в свой черед поймешь,
Что сладостный огонь желаний
Порой на ненависть похож.
 
 
Любовь! Твой плащ горит над миром,
Но плащ твой с выпушкою бед.
Твой страшный глаз глядит сапфиром,
Но в нем ясней рубинный след.
 
 
И всё ж пленять не перестанешь,
Любовь последняя моя,
И ты убьешь, но не обманешь
Певучий почерк соловья.
 

23 марта 1933–1935

Переводы Эварист Парни

(Из сборника «Эротические стихи»)

Элеонора

 
Итак, Элеонора дорогая,
Теперь тебе чудесный грех знаком;
Желая, – ты дрожала пред грехом,
Дрожала, даже этот грех вкушая.
Скажи, что страшного нашла ты в нем?
Чуть-чуть смятенья, нежность вспоминанья,
И изумленье перед новизной,
Печаль, и более всего – желанье, —
Вот всё, что после чувствуешь душой.
Блестящие цвета и роз и лилий
Уже смешались на твоих щеках;
Стыду дикарки место уступили
И нега и застенчивость в глазах;
Они в очаровательных делах
Причиною и результатом были.
  Твоя взволнованная грудь
  Не робко хочет оттолкнуть
  Ту мягкость ткани над собою,
Приглаженную матери рукою,
Что боле дерзко в свой черед,
Нескромная, порой ночною,
Рука любовника сомнет.
И сладкая мечтательность уж скоро
Заменит шалости собой,
А также ветреность, которой
Обескуражен милый твой.
  Душа, смягчался всё боле,
  Себя лениво погрузит
  В переживанье, где царит
  Одна лишь сладость меланхолий!
Печальным предоставим цензорам
Считать виною непрощенной
От горестей единственный бальзам
И тот восторг, что Бог, к нам благосклонный,
В зародыше всем даровал сердцам.
  Не верь: их лживы уверенья
  И ревность лицемерна всех;
  В ней для природы оскорбленье:
  Так сладок не бывает грех!
 

Страх

 
Ты помнишь ли, чудесная плутовка,
Ту ночь, когда счастливою уловкой
Обманут Аргус, стороживший дом,
К тебе в объятья я попал тайком.
От поцелуев защищала алый
Свой рот напрасно ты на этот раз;
И только к кражам приводил отказ.
Внезапный шум ты в страхе услыхала,
Смогла далекий отсвет увидать,
И позабыла ты про страсть в испуге.
Но изумление заставило опять
В моих руках сердечко трепетать.
Я хохотал над страхами подруги:
Я знал, что в это время стережет
Восторги наши бог любви Эрот.
Твой видя плач, он попросил Морфея,
И тот у Аргуса, врага услад,
Мгновенно притупил и слух и взгляд,
Раскрыв крыло над матерью твоею,
Аврора утром раньше, чем бывало,
Теченье наших прервала забав,
Амуров боязливых разогнав.
Им смехом ты невольным обещала
Свиданье новое под вечерок.
О, боги! Если бы я только мог
Владеть и днем, и полночью моею, —
То юный провозвестник дня позднее
Нам возвещал бы солнечный восход.
А солнце, в легком беге устремляясь
И обликом румяным улыбаясь,
На час-другой взошло б на на небосвод!
Имели б времени амуры боле,
И сумрак ночи длился дольше бы тогда,
Моих мгновений сладостная доля
Среди одних утех была б всегда.
И в сделке мудростью руководимый, —
Я четверть отдал бы моим друзьям,
Такую ж часть – моим прекрасным снам,
А половину – отдал бы любимой!
 

Досада

 
Навек постыл
Будь, образ милой,
Что изменила,
Кого любил!
Мы прятать станем
Слезу очей:
Подобно ей,
И мы обманем!
Прекрасный вид
В расцвете силы
Сердечку милой
Так сильно льстит.
Пуста несметно,
Ты безответна
К моим мольбам.
К обману падка,
Быть хочешь сладкой
Другим очам.
Ей огорчений
Не жаль моих;
От чар своих
Ты в упоенье,
Года пройдут
И дар нездешний
С собой возьмут,
Любовь поспешно
Прочь унесут.
Уход тревожный!
Надежду гнать!
Ах, изменять
Уж невозможно!
Тогда при всех,
Роняя смех,
И рад ужасно,
Мимо идя,
Промолвлю я:
«Она была прекрасна!»
 

Любовное размышление

 
Хочу, ее узрев, в объятья пасть.
В груди трепещет сердце всё сильнее;
И от желаний я уже пьянею,
И пылко шаг мой ускоряет страсть.
Но подле той, кого мы обожаем,
Должны мы обуздать страстей порыв:
Любви чрезмерной страстью повредив,
Мы только страсть восторгов сокращаем.