Текст книги "Дороги вглубь"

Автор книги: Вадим Охотников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 12 страниц)

Приблизив фотографию к лицу, Модест Никандрович начинает вспоминать все подробности разговора. "Очень жаль, – говорил гость, – что я не могу расспросить вас обо всем. Это может нарушить интересы вашей фирмы. Будем говорить о мелочах..."

И вот он, Цесарский, подстрекаемый желанием похвастаться, без удержу болтал о разных "мелочах", которые сами по себе, конечно, не выдавали тайны изобретения, но... Инженер лишь теперь сообразил: если соединить эти мелочи со сведениями, опубликованными в статье, тайна изобретения перестанет быть тайной.

Вот почему прибывший из-за границы прибор является точной копией его собственного.

– Судить! – придя в ярость закричал инженер. – Меня следует судить, судить!..

Комната наполнилась звоном разбитого стекла. Это полетела на пол фотография. Послышался шум опрокидываемого кресла. В воздухе закружились в диком вихре обрывки глянцевой бумаги.

Цесарский рвал в мелкие клочья заграничный журнал.

– Судить... судить... судить! – продолжал кричать Модест Никандрович, когда его, трясущегося в нервном ознобе, укладывали в постель.

Глава восьмая

К Панферычу, сидевшему на лавочке у проходной, подошел профессор Толмазов.

– Скажите, вы местный житель? – обратился он к нему.

– Да.

– Мне нужно с вами посоветоваться.

– Пожалуйста! Наверное, вас кто-нибудь ко мне направил?..

– Нет, никто не направлял – сам решил обратиться. Я профессор палеонтологии. Палеонтология – это наука, посвященная исследованию остатков животного и растительного мира, существовавшего на земле много миллионов лет назад. У меня к вам такая просьба. Мне нужен крот... Быть может, вы знаете мальчика, который согласился бы помочь мне поймать его в поле...

– Крот вам нужен для научной цели? – спросил Панферыч.

– Для научной.

– Ну, тогда никаких разговоров быть не может, – важно произнес он, вынимая из кармана трубку. – Как придет смена, так сразу и отправлюсь. Хотите, пойдемте вместе.

Спустя некоторое время по лесной тропинке, рассуждая о науке, шли Панферыч и Толмазов, вооруженные лопатами.

Неожиданно их внимание было привлечено громким разговором, доносившимся из лесу.

– Я спрашиваю: нормальны наши отношения или не нормальны?.. Чего вы молчите? – послышался голос девушки.

– Не нормальны, – смущенно ответил юноша.

– Так до каких пор это будет продолжаться?! Я не желаю больше мириться с такими взаимоотношениями.

В это время Толмазов и Панферыч вышли на полянку. Они увидели Наташу и Костю, сидящих к ним спиной.

– Тут какая-то ссора, – промолвил профессор. – Дело, видно, интимное... Уйдемте потихоньку, чтобы они не заметили нас.

Оба стали пробираться, стараясь не шуметь, на боковую тропинку.

– Вы должны воздействовать на сотрудников вашей лаборатории, – горячилась девушка. – Соревнование у них подменяется духом соперничества. На каком основании, например, Катушкин сказал, что у шахтного бура при скорости, с которой испытывалась лодка, резцы тоже затупятся?

– Основание у него было: ведь резцы у бура и лодки одинаковые. Это ваш Трубнин посоветовал нам поставить такие...

– Вы, наверно, их неправильно установили. Не мог Трубнин дать вам плохой совет.

– Ох и народ! Даже в лесу спорят! – проговорил Панферыч, когда они отдалились на значительное расстояние. – Вот так, товарищ профессор, всегда. Как сойдутся два сотрудника – один из лаборатории Крымова, другой из лаборатории Трубнина, – так и начинается... А начальники не спорят; говорят, даже помогают друг другу. Да и сотрудники тоже помогают друг другу в работе, только больно часто спорят. Один говорит: "Без нашей машины никак не обойтись", а другой: "Да, конечно, но от нашей будет больше пользы". И так все время.

– А знаете, Панферыч, это хорошо, что они горячо спорят и в то же время помогают друг другу, – это очень хорошо! Вот я тоже собираюсь поспорить с ними...

– Да... Видно, без спора в научном деле и шагу не ступишь.

Крымов проводил в своем кабинете маленькое совещание. Нужно было подвести итоги и наметить план дальнейшей работы. После первого испытания, проведенного лично директором, машина еще два раза путешествовала под землей. Один раз ее водил Крымов, второй – Костя, горячим просьбам которого пришлось уступить.

Стало ясно, что конструкция удовлетворяет эксплуатационным требованиям и что на основе опыта можно приступить к постройке большой машины – настоящего подземного корабля.

Однако не все вопросы были еще разрешены. Прежде всего, как быть с резцами? В результате значительной скорости передвижения машины под землей они сравнительно быстро тупились. Крымов долго ломал голову, как устранить этот недостаток. Предложения возникали одно за другим. Так, например, Катушкин предлагал по мере срабатывания резцов подменять их запасными. Но производить замену под землей очень неудобно, да это отразится и на темпах продвижения лодки. Нужно было придумать что-то другое...

Беспокоит Олега Николаевича и отсутствие звуколокатора. Крымов снова уже в десятый раз вспоминает подробности своего путешествия под землей.

...Завинчивается массивный люк, и он в последний раз осматривает шкалы измерительных приборов, освещенные зеленым фосфоресцирующим светом, нажимает пусковую педаль. Лодка вздрагивает. Слышится монотонный скрежещущий звук.

Он старается опускаться как можно круче. То и дело подтягивает к себе рычаг глубинного управления. Изредка кабина сотрясается от сильного удара: лодка натыкается на крупные камни. Один такой удар чуть не заставил его сползти со своего места.

Насколько спокойнее было бы путешествие, если бы в лодке установили звуколокатор! Были бы видны крупные камни, и машина могла бы свободно обходить их, как подводная лодка обходит рифы...

Но вот он начинает замечать, что скорость движения постепенно падает. Об этом ясно говорит измерительный прибор. Тогда он увеличивает обороты электромотора. Вой коллектора становится выше, мелодичный звук переходит в пронзительный, визжащий. Лодка лишь на немного увеличивает скорость. Стрелка прибора замирает и снова ползет вниз.

Он наклоняет руль глубины, с тем чтобы начать подъем лодки, – дальнейшее углубление ее может привести к катастрофе. Медленно поднимается машина, несмотря на бешеные обороты мотора. Резцы, расположенные на ее носу, с визгом дробят встречающиеся камни.

Бесконечно длинным и томительным кажется время подъема. Но вот он чувствует, что резцы уже не вгрызаются в землю. С огромной скоростью они вертятся, рассекая воздух.

Открывается люк, и он попадает в объятия своих друзей. Не теряя времени, они спешат осмотреть машину, и уже через несколько минут становится ясным, что резцы затупились, стали мало пригодными для дальнейшей работы...

Все это быстро пронеслось в голове Крымова. Он прислушался к спору.

– Нужно спроектировать автомат, меняющий резцы по мере их срабатывания! настаивал Катушкин.

Все понимали, что строить такой автомат – это значит значительно усложнять машину. Однако что-то надо делать. Директор требовал представить план разработки и постройки большой машины в самое ближайшее время.

Именно во время этих споров приоткрылась дверь и на пороге в нерешительности остановился профессор Толмазов.

– Простите, что помешал вам, но у меня очень срочное дело, – начал он, обращаясь к Крымову.

Профессор вошел в комнату, постукивая своей суковатой палкой. За ним следовал Панферыч.

– Мы к вам по важному делу, – сказал Толмазов. – Необходимо сделать сообщение...

– Садитесь, пожалуйста, – предложил Катушкин. – Как вы у нас проводите время?

– Есть у вас доска? Мел? – оживленно спросил профессор, не ответив на вопрос конструктора.

– Товарищи, принесите доску и мел, – проговорил Крымов.

Через несколько минут старик уже расхаживал перед доской с мелом в руке.

– Знаете ли вы, как устроены зубы у грызунов? Смотрите сюда.

Профессор провел на доске жирную белую линию.

– Это сердцевина зуба, она состоит из очень прочной кости. А вот по бокам слой более мягкой кости. Понятно? Дальше наслаивается еще более мягкая кость. Когда животное грызет, сперва срабатываются мягкие слои, а сердцевина срабатывается меньше и в результате этого она всегда возвышается над остальной частью кости. Что же получается?

– Не бунтуй, не ершись... Ничего не получится, милый, – неожиданно произнес Панферыч.

Все присутствующие повернули головы к вахтеру, старавшемуся что-то запихнуть в свой карман.

– Прошу внимания, – строго сказал профессор. – Итак, сердцевина зуба, подвергающаяся меньшему срабатыванию, всегда возвышается над остальной частью кости, и благодаря этому зуб всегда остается острым, сколько бы ни работал им грызун...

– Ой! – вскрикнул Панферыч.

– Что такое? – спросил Крымов.

– Научное доказательство... Вот, пожалуйста.

С этими словами Панферыч показал Крымову палец. Из него сочилась кровь и капельками падала на пол.

– Зубы, действительно, острые, – продолжал Панферыч: – Как хватит!

– Крот, товарищи, – спокойно произнес профессор. – Обыкновенный крот! Жертва, принесенная нашим Панферычем, совершенно излишня, надо промыть и перевязать палец. Найдется у вас аптечка?

Кто-то бросился в цех за аптечкой.

– По принципу зуба грызущего животного устроен режущий инструмент знаменитого советского изобретателя Игнатова, – раздался чей-то голос.

– Да, товарищи, изобретатель Игнатов, изучивший строение зуба грызуна, создал никогда не тупящийся инструмент для холодной обработки металлов, подтвердил профессор. – Почему бы вам, дорогие товарищи, не снабдить свою машину самозатачивающимися резцами?

– Видите ли, в чем дело, – начал Катушкин. – На основе строгих расчетов, произведенных очень знающим специалистом Петром Антоновичем Трубниным, доподлинно известно, что для работы в земле экономнее всего применять резцы с отрицательным углом атаки. Это проверено практикой. Резец с положительным углом требует большего расхода энергии. Скоростной шахматный бур тоже работает на резцах с отрицательным углом. Применить к ним принцип самозатачиваемости, предложенный инженером Игнатовым, к сожалению, совершенно невозможно.

– Что? – грозно спросил Толмазов. – Как вас прикажете понимать? Сама природа в течение многих миллионов лет путем длительного естественного отбора выработала наиболее совершенный инструмент для того, чтобы с его помощью наиболее экономно, с наименьшими потерями силы разрыхлять землю, а вы толкуете про какой-то там отрицательный угол! Что же это такое, товарищи? Инженер Игнатов нашел возможным применить принцип, по которому устроен зуб грызущего животного для резки стали, а вы не хотите им воспользоваться для разрыхления земли. Ведь зуб крота приспособлен исключительно для того, чтобы разрыхлять землю!

– Не спорьте, товарищи, с профессором, – вмешался Панферыч. – Все это очень научно, чего же тут спорить!

В комнате воцарилась тишина. Крымов вышел из-за стола и подошел к доске. Взяв в руку мел, он долго всматривался в эскиз зуба.

– Как же так, неужели мы шли неверным путем? – взволнованно проговорил Катушкин.

– Похоже на то, – сказал Олег Николаевич. – По этому принципу можно устроить резец, который будет работать значительно лучше резца Трубнина.

– Но почему же Трубнин не обратил на него внимания? Странно... – заметил Катушкин.

– Ничего странного нет, – спокойно возразил Крымов. – К сожалению, Петр Антонович не интересуется зоологией и вообще природой.

– Вот это верно! – согласился Катушкин. – Он любит только технику. Ему, конечно, и в голову не могла прийти такая мысль!

– Все ясно, товарищи, – сказал Крымов. – Вот смотрите сюда...

И он принялся чертить мелом профиль резца, пригодного для работы в земле.

– Эту деталь мы завтра же проверим, – пояснял Олег Николаевич. Самозаточка будет протекать очень интенсивно...

Присутствующие с напряжением следили за рукой Крымова, продолжающей вычерчивать белые линии.

– Будьте спокойны, все очень научно, – заговорил снова Панферыч. Возьмем, к примеру, крота: что же он, к точильщику носит зубы? Поглядите-ка на героя...

С этими словами он вынул из кармана маленького зверька с черной лоснящейся шерстью и положил его на стол.

– Вот, пожалуйста! Изучайте!

– Товарищи! – закричал Катушкин, порывисто взмахнув рукой. – Георгия Степановича Толмазова, подавшего нам такую замечательную идею, я предлагаю качать!

В кабинете поднялся невообразимый шум.

В темной комнате сидят люди. Они смотрят на большой фосфоресцирующий зеленым светом экран. На экране видно изображение двигающегося скелета животного: извивается позвоночный столб, шевелятся ребра, совершает однообразные повороты то в одну, то в другую сторону череп.

– Куда он пробирается? – слышится в темноте голос Бати.

Ему отвечает профессор Толмазов.

– Мы зарыли для приманки кусочек мяса.

– Неужели он чует мясо сквозь землю?

– Да, у этого животного необычайно развито обоняние, иначе ему трудно было бы разыскивать дождевых червей, которыми он питается!

– А почему он беспрерывно ворочает головой взад и вперед? – спрашивает Гремякин.

– В этом заключается его основная работа. Оскалив зубы, животное работает ими, словно резцами, для того чтобы разрыхлить впереди себя почву. Передними лапами и мускулами шеи распирает разрыхленную землю по сторонам. С помощью задних лап упирается в грунт, чтобы двигаться вперед.

Рядом с профессором сидит Крымов. Он не отрывает глаз от увеличенного изображения скелета. Ведь это двигающаяся схема механизма подземной лодки! Крымову чудится, что кости превращаются в стальные рычаги и детали машин...

Зажигается свет. Присутствующие поднимаются и подходят к большому рентгеновскому аппарату. Это дефектоскоп – аппарат для обнаружения раковин и трещин в толще металлических отливок и деталей. С его помощью в институте тщательно обследуют отливки, прежде чем пустить их в обработку, исследуют и готовые детали. Мощный поток рентгеновских лучей пронизывает толщу металла, и на большом экране можно увидеть малейшую раковину, скрытую внутри. Аппаратом рентгеноскопии предупреждаются возможные поломки в машинах и связанные с ними аварии.

Но на этот раз исследованию подвергалась не металлическая деталь и не отливка. В большом деревянном ящике, наполненном землей, находился крот. Он проделал в земле проход и пробирался к зарытому кусочку мяса.

В природе существуют и другие живые существа, передвигающиеся в плотной среде. Их много. Наиболее характерна в этом отношении личинка морского жука корабельщика. Она путешествует в толще дерева в любом направлении. Превращенное в порошок дерево личинка частично проглатывает, частично, с помощью лапок, отодвигает назад, в образовавшийся проход. Крепкими зубами снабдила природа эту личинку. Она может прогрызть и оболочку свинцовой трубы и даже мягкую породу камня.

Внимательно слушали люди, присутствовавшие в лаборатории дефектоскопии, рассказ старого профессора. Он призывал инженеров внимательнее относиться к окружающей их природе, изучать ее.

– Разве птица, парящая в воздухе, не прообраз современного планера? восклицал он. – Разве обыкновенная рыба не прообраз подводной лодки? Так почему же вам не заинтересоваться кротом и личинкой жука корабельщика? Ведь организм их совершенствовался в течение миллиардов лет в жестокий борьбе за существование! Гибли те виды, развитие которых шло по неверному пути, и только наиболее приспособленные к существованию выживали. "

Вот тебе и "ученый, оторванный от жизни"... – думал Катушкин, вспоминая, как он неприветливо встретил профессора. – Сначала посоветовал делать нетупящиеся резцы, а сейчас показал, как ими пользоваться". "

Оказывается, знание естественных наук, в частности зоологии, может пригодиться и людям, занимающимся техникой", – думал Трубнин, вспоминая свои разговоры с Зоей Владимировной.

Глава девятая

Нервное потрясение надолго уложило в постель Модеста Никандровича Цесарского. Врач запретил обращаться к нему с вопросами, связанными с работой, посоветовал воздержаться от слишком частых посещений больного.

Между тем работа над подземным звуколокатором шла своим чередом. Замещал Цесарского конструктор Павел Павлович Чибисов.

С необычайным упорством трудился коллектив, стараясь закончить разработку звуколокатора как можно скорее. Работать было очень трудно: слишком много неясностей возникало перед сотрудниками лаборатории. Разрешить все сомнения мог только Модест Никандрович, но он лежал больной, и никто не решался его беспокоить.

– Был у него вчера вечером, – рассказывал Павел Павлович товарищам по работе. – Состояние, по-видимому, не улучшилось: лежит и беспрерывно смотрит в одну точку, как и раньше, ничто его, видно, не интересует.

– Не пробовали говорить насчет сдвига фаз? – робко спросил один из слушателей.

– Давал понять, в общих чертах, конечно. Говорил, что бьемся...

– А он что?

– Ничего, лежит. Один раз только спросил: "Свели наблюдения в общую таблицу?" Я ответил: "Свели". Думал, тут же попросит показать ему ее или еще чем-либо выразит желание помочь нам, а он ничего...

В это время дверь отворилась и в комнату вошел Батя.

– Вчера опять разговаривал с врачом, – начал Иван Михайлович, обращаясь к Чибисову. – Почему, спрашиваю его, больной отказывается ехать лечиться? Ведь ему предлагают лучшие санатории, лучшие дома отдыха! Наконец мог бы уехать просто в деревню. Сколько человек его уговаривало! Да разве он сам не понимает, что для него необходима перемена обстановки?

– И что же ответил врач? – спросил Чибисов.

– "Первый раз вижу такого больного, – говорит, – очень странно..."

Павел Павлович принялся рассказывать о результатах работы последних дней. Но Батя слушал конструктора рассеянно: его тревожило состояние Цесарского.

Иван Михайлович раньше всех узнал, что заграничный измерительный прибор, из-за отсутствия которого будто бы тормозилась работа в конструкторском бюро Цесарского, мало чем отличается от модели прибора, построенного в свое время Модестом Никандровичем. Для того чтобы Цесарский как можно скорее понял свою ошибку, Батя ускорил получение пресловутого прибора. Однако он не мог предвидеть, что, поняв ошибку, инженер отнесется к случившемуся так болезненно. Зная жизнерадостный характер Модеста Никандровича, можно было предположить, что все это воспримется им проще – как товарищеское порицание. Только позже из объяснений больного Батя узнал действительную причину нервного потрясения Модеста Никандровича.

Отсутствие Цесарского тормозило работу. Но Батя верил в успех коллектива и внимательно следил за его работой.

– Как показал себя новый заграничный прибор? – спросил как-то Батя, обращаясь к Чибисову.

– Очень плохо: работает неустойчиво, диапазон волн, который он измеряет, значительно ниже, чем в макете, когда-то построенном Цесарским.

– Вот видите, что получилось, – пробормотал Батя.

– Нужно произвести сложный математический расчет, – продолжал Павел Павлович. – Не знаю, кому поручить, дело очень ответственное.

– Могу вам рекомендовать молодого, но очень талантливого математика, предложил присутствующий при разговоре Ермолов.

– Кто такой? – заинтересовался Батя.

– Ольшанский. Человек очень скромный, застенчивый, но, уверяю вас, он справится с любой самой трудной задачей.

Тут же было решено, что Павел Павлович попросит директора перевести математика Ольшанского на время в лабораторию электроразведки.

Никто из домашних Модеста Никандровича не знал, что, как только наступает ночь, больной поднимается с постели, торопливо надевает халат и, стараясь не производить шума, идет в свою рабочую комнату.

В кабинете Цесарского, по совету врача, переставили мебель, убрали некоторые фотографии, спрятали заграничные журналы и книги: ничто не должно было напоминать больному о причинах его глубокого потрясения.

Цесарский садится за письменный стол, осторожно открывает ящик, вынимает оттуда бумагу и начинает писать. Это происходит почти каждую ночь.

Как-то поздно вечером Модест Никандрович потребовал, чтобы к нему прислали курьера. Он вручил ему синюю папку с бумагами и кратко объяснил, что ее надо передать в лабораторию электроразведки, Павлу Павловичу Чибисову. Курьер обещал инженеру выполнить все в точности.

Однако ни Павла Павловича, ни других сотрудников в лаборатории не оказалось. Служебный кабинет Цесарского, теперь занимаемый Павлом Павловичем, прибирала уборщица. Она взяла у курьера папку и спрятала ее в ящик письменного стола.

На следующий день, рано утром, Ольшанский – светловолосый юноша с голубыми глазами – явился к Павлу Павловичу.

Ознакомившись с поставленной перед ним задачей, он заявил, что для решения ее ему потребуется десять дней. Павел Павлович предложил математику расположиться за столом Цесарского. Работа требовала полной тишины, и кабинет Модеста Никандровича, по мнению Чибисова, был самым подходящим местом.

Сегодня вечером предполагалось провести испытание аппаратуры, и к нему необходимо было подготовиться самым тщательным образом. В хлопотах и бесконечных заботах прошел весь день. Павел Павлович оставил в лаборатории только несколько человек.

На длинном столе стоит сложный макет прибора, опутанный паутиной тонких и толстых электрических проводников, круглый экран – глянцевая стеклянная поверхность большой катодной трубки – и ящик, наполненный утрамбованной землей.

Какую же задачу решают экспериментаторы?

В технике известно несколько способов, позволяющих "просвечивать" насквозь непрозрачные предметы. Рентгеновская дефектоскопия, ультразвуковая и ряд других в большей или меньшей степени нашли в этом практическое применение. Но не "просвечивать", а видеть "со стороны", что заключено в непрозрачном предмете, до настоящего времени могла только радиолокация – техника "электрического зрения", позволяющая летчику или моряку сквозь мглу и туманы видеть очертания берегов, вражеские корабли, самолеты. К сожалению, ультракороткие радиоволны, применяемые в радиолокации, хорошо отражаются от поверхности земли, и их нельзя заставить уходить вглубь земли, с тем чтобы рассмотреть ее геологические пласты, обнаружить ее богатства.

Экспериментаторы строят прибор, по идее схожий с радиолокатором, прибором, позволяющим видеть "со стороны". Для этого они применяют не радиоволны, которые земля задерживает и не пропускает, а ультразвук определенного тона, неплохо распространяющийся в земле. Ведь используется же ультразвук для "просвечивания насквозь" металлических отливок – так почему бы не использовать его для видения со стороны?

Ультразвук применяется в морском деле. Еще задолго до появления радиолокации на пароходах существовали ультразвуковые установки, работающие следующим образом: мощный пучок звуковых волн направляется в воду. Его излучает специальный прибор, расположенный на носу корабля, под водой. Звук, отраженный от дна, возвращается обратно и принимается чувствительным микрофоном. По времени, требующемуся для возвращения звука, с большой точностью определяется глубина.

Но перед строителями подземного звукового локатора стоит другая, несомненно более сложная задача. Нужно построить такую аппаратуру, которая бы не только указывала при помощи ультразвука на существование какого-либо предмета впереди, но и позволяла определить его формы, что, как уже говорилось, достигнуто в усовершенствованных радиолокаторах.

Убедившись в полной готовности к опыту, Чибисов включает рубильник. Постепенно на экране появляется расплывчатое изображение. Павел Павлович вращает ручки регуляторов. Сотрудники внимательно следят за показанием измерительных приборов.

Но все напрасно. Изображение не становится четче.

Чибисов прекращает опыт. Он начинает размышлять о причинах неудачи. Их может быть очень много. В сложнейшем электрическом организме, состоящем из сотни проволочных катушек и конденсаторов, малейшая несогласованность во взаимодействии двух даже самых мелких деталей приводит к нарушению работы всей схемы.

Сравнив показания приборов, Павел Павлович вернулся к мысли о том, что необходимо как можно скорее получить математический расчет, к которому уже приступил Ольшанский. Думая, что хоть начальные наброски, сделанные математиком, помогут ему строить свои предположения, он пошел в кабинет Цесарского. Убедившись, что на столе нет никаких бумаг, Павел Павлович открыл ящик.

Сверху лежала небольшая синяя папка. Раньше он никогда не видел ее. Конструктор торопливо развязал тесемки и начал внимательно просматривать бумаги.

– Ничего не понимаю, – наконец проговорил он. – Это именно то, что нам нужно. Как же так? Я ведь спрашивал его в конце рабочего дня. Он ответил, что приступил к первой части работы, но до конца еще далеко. А тут, поглядите.

Люди смотрят и не верят своим глазам. Перед ними большой математический труд, изложенный кратко и сжато. В цифрах и буквенных алгебраических знаках, стоящих косо и нестройно, словно писал их маленький школьник, заключено изящно выполненное математическое решение.

– Это невероятно! – волнуется Павел Павлович. – Или Ольшанский поистине гениальный математик, или я ничего не понимаю... Как можно за один день человеку, который впервые сталкивается с данным вопросом, справиться с такой работой?

– Действительно, нужно быть гением, – подтверждает один из сотрудников.

– Конечно, гениальный человек, – говорит второй. – И обратите внимание, какой скромный: эту работу он считал еще незаконченной!

– Все гениальные люди скромны. Такой незаметный на вид...

Обрадованные неожиданным решением сложной задачи, строители с жаром приступают к новым опытам. Они работают с увлечением, забывая о времени.

Все ближе и ближе экспериментаторы конечной цели. Заменены катушки и включены в схему другие конденсаторы, согласно новым расчетам. Все более четким становится изображение на экране. Теперь конструкторы на правильном пути. Увлекшись, они проработали всю ночь.

К началу рабочего дня в лабораторию пришел Ольшанский. Инженеры встретили его радостными восклицаниями.

– Спасибо вам, дорогой! Все в полном порядке! – Павел Павлович, продолжительное время не выпускал руки вошедшего. – Это поразительно! Как вы могли так быстро? Вы просто гениальный человек.

Ничего не понимающий математик долго смотрел на ликующих инженеров и лишь спустя некоторое время решился спросить:

– Скажите... Разве набросков, которые я успел сделать, оказалось достаточно? Ведь расчеты еще не закончены.

– Ничего себе "не закончены"! – закричал Павел Павлович. – Нарочно вы скромничаете, что ли? Как вам нравится? – обратился он к окружающим. – Товарищ считает свою работу незаконченной. А что показали опыты сегодня ночью?

Математик растерянно улыбнулся. Ему было непонятно, каким образом несколько математических набросков, сделанных карандашом на пяти страницах ученической тетради, смогли так сильно помочь инженерам.

– Вы ошибаетесь, – наконец заявил он. – Моя роль явно преувеличена. Я еще ничего не успел сделать.

– Оставьте, оставьте! – решительным тоном перебил его Павел Павлович. Все совершенно ясно, больше от вас ничего и не требуется... Спасибо, еще раз спасибо! "

Удивительно, как мало им было нужно", – думал Ольшанский, покидая лабораторию.

Вечером Павел Павлович и два сотрудника, принимавшие участие в удачном завершении опытов, сидели у кровати больного.

Модест Никандрович больше, чем обычно, был оживлен и слушал все, что ему говорили, с повышенным интересом.

– Прошлой ночью мы добились, наконец, четкого изображения, – рассказывал Павел Павлович. – Изображение настолько ясное, что и желать больше нечего.

– На каком расстоянии?

– Судя по всем данным, можно смело утверждать – метров на триста. Завтра собираемся выехать в поле.

– Очень хорошо... Очень хорошо...

Посетители уловили во взгляде Модеста Никандровича живой интерес и как будто даже радость.

– Вот еще что, – продолжал Павел Павлович, – очень сильно нам помог математик Ольшанский. Да вы его, наверное, знаете?

– Очень мало. Чем же он помог?

– Это замечательная история! Надо иметь в виду, что Ольшанский раньше совершенно не был в курсе нашей работы. И, представьте себе, в течение буквально одного рабочего дня он произвел сложнейший математический анализ! Работа огромная, просто непостижимо, как он сумел так быстро сделать... Все поражаются.

– Сегодня только о нем и говорят в институте, – вставил один из гостей.

– Очень интересно... Расскажите, как это произошло.

– Работаем мы ночью, – начал Павел Павлович. – Чувствую, что с режимом анодного сопротивления в последнем каскаде неладно. Вспомнил про математика, ведь он уже приступил к вычислениям. Дай, думаю, взгляну! Может быть, успел кое-что сделать более или менее подходящее для нашего случая. Подхожу к письменному столу. Открываю ящик. И что же вы думаете! Вижу синюю папку, заглянул в нее – батюшки! Огромнейший математический труд, целая диссертация! И вопрос, заметьте, поставил немного иначе, чем у нас он ставился раньше...

Павел Павлович остановился, так как заметил, что лицо Модеста Никандровича вытянулось и приняло растерянное выражение.

– Очень талантливый математик, – добавил один из сотрудников.

– Да... удивительно... – неопределенно произнес Цесарский, странно улыбаясь.

Присутствующие поняли, что подобный разговор волнует больного и замолчали. Для них стало ясно: Модесту Никандровичу трудно свыкнуться с мыслью, что не он, а кто-то другой приобрел славу человека талантливого, сумевшего помочь делу строительства подземного звуколокатора.

На следующее утро в дверях служебного кабинета Цесарского появился Ольшанский.

– Заходите, заходите! – обрадовался Павел Павлович.

– Извините, но мне надо выяснить... Произошло недоразумение.

– Какое? – Чибисов заметил, что гость чем-то обижен и смотрит на него не совсем доброжелательно.

– Видите ли, – продолжал математик, – у меня появилось подозрение, что я не заслужил той благодарности, которой вы меня щедро наградили.

– Ничего не понимаю.

– Еще раз благодарю за высокое мнение обо мне, но вынужден, к сожалению, просить у вас разрешения заглянуть в ящик письменного стола – я там кое-что забыл...

Павел Павлович, пожимая плечами, отодвинул свой стул.

– Смотрите, пожалуйста.

Ольшанский наклонился, открыл один из ящиков и вынул тоненькую ученическую тетрадку.

– Вы это видели?

– Нет, – признался Павел Павлович.

– Так и знал... – сказал Ольшанский, облегченно вздохнув. – А не можете ли вы показать мне "мой" труд, – добавил он, делая ударение на слове "мой".

– Вот он, – с готовностью произнес Чибисов, извлекая из другого ящика плотную синюю папку.

Ольшанский взял ее, неторопливо раскрыл и принялся внимательно рассматривать содержимое.

– Замечательная работа! – проговорил он, хитро улыбаясь.

Дверь отворилась, и в кабинет вошел молодой конструктор, ближайший помощник Павла Павловича.