Текст книги "Через тысячу лет (Научно-фантастическая проза)"
Автор книги: Вадим Никольский
Жанр:
Научная фантастика
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 14 страниц)
Профессор Антей объяснил нам, что значительная часть школьной подготовки детей, которые являются особенно восприимчивым материалом для всякого рода внушения, ведется именно так, и учащиеся избавлены от кропотливого и неблагодарного труда механического запоминания.
– Но ведь от этого, – задал я вопрос, – может ослабеть их воля к самостоятельному умственному труду?
– О нет, – ответил профессор Антей, – современная система обучения стала теперь настолько точной наукой, что мы с самого раннего возраста, начиная с первых проблесков сознания ребенка, можем следить за его индивидуальностью и соразмерять степень нашего воздействия на его подсознательное «я». Кроме того, нашему подрастающему поколению стольким вещам надо учиться, столькими знаниями овладеть, что для самостоятельной умственной работы остается еще огромная область.
Когда мы с профессором Фарбенмейстером достаточно освоились с языком Нового Человечества, нам захотелось расширить наши познания о новом мире чтением современных книг и газет. Профессор Фарбенмейстер нетерпеливо жаждал ознакомиться в них с завоеваниями физики последних веков, меня же больше всего интересовала история и победы человеческой техники.
Наш хозяин предоставил нам в наше распоряжение свою обширную библиотеку; идя в первый раз в библиотеку, я ожидал увидеть ряды комнат, набитыми полками с бесчисленными запыленными фолиантами – картину, столь милую сердцу каждого библиофила моего далекого времени.
И вот… вместо анфилады заваленных книгами зал – одна комната средних размеров с полукруглым окном и без всякого признака полок. Вместо них – гладкая металлическая поверхность с темными стеклянными полосами, шириной около 10–15 сантиметров. У окна – широкий письменный стол, кресло и рядом – другой небольшой стол с ящиком для карточек и еще какой-то ящик с кнопками и толстой, уходящей в стену трубой.
– Здесь я работаю, когда мне нужна та или иная книга для моей лаборатории – сказал хозяин. – Здесь, – прибавил он, заметив удивление на моем лице, – в этой комнате около ста тысяч книг… Раньше для такой массы печатных произведений потребовалось бы полдюжины таких комнат, как эта. Но мы давно уже отказались от старых, громоздких и негигиеничных книг вашей эпохи. Наши книги особым световым способом печатаются на тончайших, но достаточно прочных металлических нержавеющих листках. Само печатание происходит для библиотечных книг в очень небольших и компактных форматах, соответствующих вашим 1/32 и 1/64 листа. Я говорю «библиотечных» оттого, что мелкая печать, трудно разбираемая простым глазом, читается в библиотеках и за рабочим столом при посредстве небольшого увеличительного прибора, совершенно не стесняющего процесса чтения. Два таких прибора как раз стоят у меня на столе.
– Сядьте, дорогой собрат, – обратился он к профессору Фарбенмейстеру, – попробуйте. А вы, мой юный друг, садитесь за другой аппарат.
Я повиновался, взяв небольшой легкий томик толщиной в полпальца и величиной с ладонь. Тонкие листки книги были изготовлены из какого-то легкого белого металла, мягко шелестевшего, как бумага, но мелкую печать, несмотря на ее четкость, можно было разобрать лишь с большим трудом.
Профессор Антей вложил по книге в наши аппараты, повернул выключатель, и через стеклянное окошечко я увидел ярко освещенную книгу обычного формата с прекрасным, отчетливым шрифтом. Небольшое остроумное приспособление позволяло с большой быстротой переворачивать и находить нужные страницы.
– Великолепно! Замечательно просто и удобно! – воскликнул профессор Фарбенмейстер, – но каким способом и где можно достать нужную книгу?
– Все книги здесь, около вас. Благодаря своему маленькому формату все книги, сто тысяч томов, помещаются здесь, в одной комнате, на этих закрытых полках вдоль стен. Но вам не надо рыться в них, отыскивая нужную книгу. Вот здесь на столе карточный каталог с номерами. Вот – табулятор с цифрами. Вы составляете нужную вам комбинацию чисел, соответствующую номеру книги, нажимаете рычаг справа, и через 10–15 секунд из этого продолговатого отверстия падает требуемая вами книга…
– Как же достигается здесь такая точность и быстрота? – невольно спросил я.
– Очень просто: каждая книга в хранилище занимает свое определенное место. Вдоль полок со стеклом непрерывно движутся две ленты конвейера. Когда вы составили и вызвали нужный вам номер книги, особое приспособление выталкивает требуемую книгу из ее гнезда, соответствующего данному номеру, книга падает на конвейер и в несколько секунд доносится по этим трубам (их можно назвать «книгопроводами») на письменный стол. Когда книга не нужна – вы ставите ее обратно в этот же аппарат, нажимаете рычаг слева, и автоматический библиотекарь сам уже прочитывает номер книги и отправляет ее обратно на старое место.
Мы были поражены.
– Такими автоматическими приборами, – продолжал свои объяснения наш хозяин, – оборудованы сейчас все сколько-нибудь крупные и частные библиотеки, да и не только библиотеки, но и многие товарные склады, общественные столовые и другие учреждения, где имеется потребность в быстрой доставке потребителю различных предметов. Но впервые эта система вошла в библиотечный обиход около 150 лет тому назад. Ведь и в ваше время, мои дорогие друзья, были попытки создать нечто подобное – я, помню, читал что-то о воздушной пневматической почте в городе Париже и о движущихся лентах-конвейерах в некоторых крупных библиотеках тогдашней Европы и Америки. Сейчас все крупные города обладают обширными библиотеками в сотни миллионов томов, причем пользоваться ими можно и на дому при посредстве вот таких автоматических приборов и целой системы труб с электромагнитными вагонетками.
Наш хозяин повел нас в соседнюю комнату, отделенную от первой тяжелою темно-фиолетовою занавесью. Там было несколько полок, небольшой письменный стол и еще какой-то закрытый со всех сторон ящик с кнопками и выключателями. Профессор Антей предложил выбрать нам книгу. Быстро перелистав каталог, я с удивлением нашел имя Пушкина. Мне показалось, что я встретил старого друга… В памяти всплыло:
Маленький серебристый белый томик тем временем очутился в моих руках. Пристально вглядевшись, я увидел, что текст напечатан на современном и на русском языке. Я наудачу открыл книгу и из-под стекла аппарата на меня глянули знакомые строки «Медного всадника».
Но что это? Книга заговорила!
Из круглого, незамеченного мною отверстия полились чеканные строфы, читаемые чьим-то молодым звучным голосом с едва уловимым нерусским акцентом. Первою моею мыслью было, что это профессор Антей демонстрирует перед нами свои познания в «мертвых наречиях». Но нет: он стоит рядом и благодушно улыбается, видя наше изумление.
Я перевернул несколько страниц… В аппарате что-то зашумело и снова оттуда послышался голос:
«Но не хочу, о други, умирать:
Я жить хочу, чтоб мыслить и страдать!..»
Это были какие-то чудеса…
– Я вижу, вы удивлены, – начал профессор Антей, – а между тем это так просто. Еще в ваше время один датский ученый, кажется, Паульсен, изобрел прибор, где на тонкой стальной ленте при помощи чувствительного электромагнита записывались звуки, произносимые в телефон. Тогда достаточно было пропустить такую ленту перед другим телефоном, чтобы услышать в точности всю эту звуковую запись. Этот же принцип использован и здесь. На металлической поверхности листа при печатании производится одновременная электромагнитная звуковая запись напечатанного, и тогда, ставя книгу в особый прибор, несколько похожий на прежние радиоаппараты, мы можем не только читать, но и слушать то, что напечатано в книге. Этот прибор, изобретенный около ста лет тому назад, оказал уже немало услуг слепым и тем, кто хочет дать отдых своим уставшим глазам. Не меньшую пользу новые «говорящие книги» принесли и в педагогическом, деле, давая возможность слушать лекции отсутствующих или навсегда от нас ушедших писателей и ученых.
Я молча слушал объяснения нашего неутомимого учителя и все более убеждался в том, что здесь нам с профессором Фарбенмейстером не придется скучать…
В новой библиотеке мы, действительно, готовы были сидеть целые дни. Изумительно простая система каталогизации давала возможность в полминуты найти и получить любую книгу, а краткая сводка, обязательно имевшаяся в конце каждой книги, позволяла быстро ориентироваться в ее содержании. Чего только мы не узнали!.. В прежних разговорах с жителями XXX века мы слышали лишь отрывки истории прошлых веков. Здесь же, в тиши библиотеки старого ученого, перед нами открылись точно широкие шлюзные ворота, сквозь которые хлынула широким бурлящим потоком колоссальная волна новых, ошеломляющих впечатлений. Только теперь, мысленно углубляясь в минувшее, мы видели, какой трудный и бесконечно длинный путь, полный борьбы, побед и поражений, прошло человечество за эти столетия! Какие великие открытия! Какие поразительные завоевания науки и техники! Какие потрясающие катастрофы! Какие глубочайшие социальные перевороты!
Временами мне казалось, что планета, где мы сейчас живем, уже не та старая Земля прошлых веков, Orbis terrarum древних, а иной и совершенно новый, неведомый доселе мир…
Точно мощной рукой титанов – засыпаны моря, прорыты материки, пробуравлены горы и дно океанов. На десятки километров в толщу земной коры вонзились глубокие шахты, пустыни превращены в цветущие луга, холодные тундры в теплые страны… Покорное несокрушимой людской творческой воле лицо земли изменило свое выражение…
Суровая природа покорно смирилась и стала слугой человека… Исчезли расстояния, и даже междупланетные бездны не страшили новых аргонавтов XXX века…
Еще несколько дней тому назад мне не сиделось на месте: мне неудержимо хотелось перенестись за эти белые стены, где нас мягко, но настойчиво удерживала чья-то более сильная воля. А теперь, ближе вглядевшись в отражение сверкающего лика Нового Человечества, мне временами становилось страшно выйти из этого тихого научного оазиса, не видеть больше светлых глаз Реи, расстаться со старым мудрым Антеем…
Профессор Фарбенмейстер реагировал на все несколько иначе: ему были совершенно чужды и мои тревоги, и моя робость. Он не читал, а глотал книгу за книгой, погружался в старые манускрипты, слушал отдаленные радиолекции современных знаменитостей, жадно следил на телеэкране за каждой деталью мудреных физических демонстраций и засыпал нашего хозяина бесчисленным потоком вопросов. Для чего ему живой мир, когда он мог методически разбираться в этих книгах, читая в них отражение столь чуждой ему жизни Нового Человечества?..
Уединенная лаборатория нашего хозяина, в которой он проводил все свободное время, действительно напоминала собою какой-то тихий оазис среди невообразимого океана чуждой, загадочной напряженной жизни… Несколько раз мы заходили к нему и видели там удивительные вещи. Мы уже убедились, что профессор Антей обладал замечательной разносторонностью, но главная его деятельность протекала в области изучения жизни растений. Я боюсь, что это определение очень мало выражает сущность его работ. То было не простое изучение и наблюдение явлений. То было глубочайшее проникновение в самые затаенные уголки органической жизни, остроумнейшее сочетание всевозможных родов воздействия на законы, управляющие ростом и развитием живой материи.
Я мало выносил из тех объяснений, которые давал старый ученый, обращаясь больше к профессору Фарбенмейстеру. На меня, как профана, сильнее всего действовали некоторые из тех поразительных результатов, которых удалось добиться нашему хозяину.
В лабиринте стеклянных баллонов и колпаков, соединенных между собою безнадежно запутанной сетью трубок и проводов, находились растения самой причудливой формы, созданные гением и настойчивостью профессора Антея. Выяснив до мельчайших подробностей законы роста и развития некоторых представителей растительного мира, он, подобно Лутеру Бербанку, известному американскому садоводу моего времени, и другим смелым экспериментаторам, шедшим по его следам, нашел способы в необычайной степени воздействовать на изменение формы и качества растений.
Путем скрещивания различных видов растений под действием химических, световых, электромагнитных агентов, ему удалось получить совершенно новые виды. Я видел голубые розы и бархатные черные тюльпаны, какие-то странные бледные цветы величиной с блюдце, все время менявшие свою окраску, – толстые, изогнутые когтистые листья на коротком синем стволе, жадно хватавшие подносимых к ним насекомых и маленьких птиц, – длинные, золотистые плоды с пульсирующей кожей, – фрукты и овощи чудовищной величины. Неизвестные мне ароматы, непривычные сочетания красок в цветах, поражали и опьяняли меня.
Мы остановились у одного ряда растений. Они ничем особенным не отличались по внешнему виду. Но вот профессор Антей приблизил к ним свою ладонь, и растение потянулось к ней своими бледно-зелеными длинными листьями и, точно ласкаясь, обвило ими руку ученого. Я попробовал сделать тоже самое – пара листьев бегло скользнула по поверхности моей руки и тотчас же откинулась назад, увлекая за собою своих, остальных собратьев…
Что это? Неужели растение узнает «своих», умеет отличать их от «чужих»?..
Так это и было в действительности: науке тридцатого века удалось создать что-то вроде мыслящего растения…
Нас подвели затем к другому сосуду. За стеклянной матовой стенкой бледно мерцали венчики каких-то круглых белых цветов. Профессор Антей приоткрыл дверцу и начал дуть на цветок. От дуновения листья зашевелились, стебель согнулся, а цветок… покраснел, точно сердясь на причиненное ему беспокойство, и снова принял свою прежнюю окраску, когда его перестали тревожить.
– Смотрите! – сказал профессор Антей, зажигая перед нами яркую лампу, – оно может выражать и радость.
Действительно, под влиянием яркого света лепестки тихо дрогнули и приняли светло-синий оттенок…
Дальше мы увидели еще более поразительную вещь. Под ярким светом рефлектора блестели, точно металлические, темно-зеленые листья широких кустов с желтыми пышными цветами, которые я видел в изобилии растущими на лугу около дома. Наш спутник медленно повернул какую-то ручку, и свет постепенно стал меркнуть. Я наклонился поближе. От куста, вместе с поднимавшимся тонким, неуловимым ароматом, стало доноситься сперва еле слышное, потом все более громкое, мелодичное звучание.
Растение пело!.. Ухо улавливало гармоничное сочетание медленно замиравших аккордов. Так вот откуда шли эти непонятные мелодичные звуки, которые я слышал каждый вечер в саду! Я не понял, да и не пытался понять объяснения профессора Антея, не хотел анализировать чудесную сказку поющих цветов… Это было последнее достижение старого ученого и он, по-видимому, немало им гордился.
От нашего ученого хозяина мы узнали, что здесь, в этой лаборатории, собраны далеко еще не все чудеса растительного мира новой эпохи. На то, что природе надо было много сот тысяч лет, науке последнего времени понадобилось лишь несколько столетий. Путем строжайшей селекции, скрещивания и воздействия самых разнообразных физико-химических процессов удалось до неузнаваемости изменить свойства почти всех полезных для человека растений. Но этого мало, появились совершенно новые искусственные сорта – кактусы без шипов, фрукты без зерен, новые хлебные злаки, огромные колосья, сахаристые новые плоды, вечнозеленые лиственницы, древесина съедобная и древесина, своей твердостью соперничающая с железом, быстрорастущие сорта строевого леса, растения, выдерживающие самую жестокую жару, и растения, дающие плоды в самом холодном климате Сибири… мне трудно даже перечислить все эти новые полезные классы и виды царства растений…
– Вы увидите, – продолжал профессор Антей, – когда ознакомитесь с нашими научными центрами, что столь же успешную работу удалось проделать и над миром животных. Уже ваши современники, при помощи искусственного подбора, создавали новые породы домашних животных – вроде тонкорунных овец, богатых мясом быков, удойных коров, особых сортов кур и т. д. XX и XXI века достигли в этом отношении еще более ценных и поразительных результатов. Наряду с этим, громадные успехи сделала синтетическая химия. Она открыла, наконец, тайну создания белка и витаминов, и теперь часть натуральной пищи заменена более доступным искусственным продуктом. Что бы стало с людьми без этих достижений? Ведь уже в XXIII веке одними только продуктами сельского хозяйства население уже не могло бы прокормиться, так поднялась численность рода человеческого… И вот, фабрики пищи постепенно вытеснили желтеющие нивы и огороды, где теперь раскинулась непрерывная пестрая скатерть садов-городов…
В этот вечер, гуляя с Реей в саду и прислушиваясь к пению цветов, я с невольным замиранием сердца думал о том, какие еще неожиданности ждут меня в этом удивительном мире! Но в тот момент я не искал их, этих новых чудес, потому что переживал самое великое чудо – вечное чудо любви.
Я не мог отдать себе отчета, когда это случилось со мною. В подобных случаях так трудно установить какие-то вехи…
Рея… Это имя звучало в моем сердце, как вечерняя мелодия цветов, сливаясь с ней в одно неразрывное целое. Странно – лишь в этот момент я понял свое состояние. Я любил эту величавую, прекрасную дочь тридцатого века, – любил, как еще никогда никого не любил… Какими пустыми и мимолетными казались мне теперь все мои увлечения там, на старой земле… Они стерлись, забылись бесследно и не только стены столетий отделяли меня теперь от этого времени. Рея… Не ее ли ждал я всегда, всю свою жизнь? Не к ней ли стремился я в часы усталости и раздумья, когда все представлялось мне таким ненужным и бесполезным?..
– Что ты молчишь, Антреа? – нарушила молчание моя спутница, – посмотри, какое странное облако – точно желтая птица.
Она указала рукой на пылающее небо заката.
Я оглянулся – но на багряном фоне заката я видел лишь горделивый профиль Реи в золотисто-бронзовом ореоле ее волос, выбивавшихся из-под тускло блестевшего шлема.
Непонятное волнение мешало мне говорить.
– Что с тобой, Антреа? – с беспокойством спросила Рея и пристально взглянула мне в глаза.
Должно быть, мой взгляд был достаточно красноречив. В вечернем сумраке я увидел, как побледнело ее лицо.
– Становится холодно… – как-то глухо произнесла она и зябким движением поправила плащ, соскользнувший с плеча. – Надо вернуться…
Мы двинулись по направлению к дому, в широких окнах которого отражались последние краски заката.
У дверей мы простились, как всегда, поднятием руки. Я невольно пожалел, что тридцатый век отнял у меня право поцеловать эту руку.
На другой день профессор Фарбенмейстер с утра увлек меня в библиотеку и заставил под диктовку составлять какой-то список мудреных названий, необходимых ему для дальнейших работ. Время тянулось невыносимо медленно. Реи я не видел весь день до самого вечера, когда она пришла, чтобы позвать меня принять участие в игре в мяч.
Профессор сказал, что придет попозднее, но я не заставил просить себя дважды.
За время нашего полудобровольного заключения в доме профессора Антея мне уже несколько раз приходилось наблюдать за этой излюбленной игрой молодежи XXX века. Что-то знакомое – не то от лаун-тенниса, не то от баскетбола, мелькало в некоторых движениях и приемах играющих. Играли по обыкновению трое: Рея, ее брат Фер и смуглый, темноволосый юноша, помощник профессора Антея – Унаро, которого я видел в первый день нашего появления в новом мире.
Сбросив легкие плащи и блестя своей металлической кирасой, плотно охватывавшей каждый изгиб их великолепного тела, эти дети тридцатого века положительно казались ожившими бронзовыми изваяниями неведомого гениального художника.
Четкими, быстрыми движениями, в которых рассчитан был каждый дюйм, они с легкостью перебрасывались тяжелым мячом, подхватывая его на лету, отражали удары, защищались и нападали.
Фер был ловчее и увертливей, но Унаро брал силой и смелостью. Рея же, казалось сочетала в себе глазомер одного с уверенностью движений другого.
Со временем я осмелел и даже сам попробовал принять участие в этой игре. К моему удивлению, дело пошло не так уже плохо, как я мог ожидать. Унаро насмешливо отмечал все мои промахи, но зато Рея одобрительно кивала головой при каждом удачном ударе с моей стороны. Разумеется, мне было далеко до моих тренированных юных партнеров, но, по-видимому, Рея решила, что я играю недурно, и все чаще стала приглашать меня в партию к досаде Унаро, сердитый и насмешливый взгляд которого я ловил на себе уже несколько раз.
Когда в тот вечер мы пришли на площадку, Фер и Унаро уже были на месте. Фер начал меня расспрашивать, как идут мои занятия в библиотеке, а Унаро, отведя Рею в конец площадки, начал что-то ей горячо говорить, временами недовольно поглядывая в мою сторону. Слов я не слыхал, но заметил, что Рея была недовольна и досадливо пожимала плечами. Унаро резко произнес какую-то фразу, с силой отшвырнул прочь ракетку для мяча и быстро пошел по направлению к дому. Уходя, он злобно взглянул на меня, не отвечая даже на мой прощальный привет.
Так вот оно что! Я начинал понимать: Унаро ревнует, Унаро неравнодушен к Рее и ему не нравится ее внимание ко мне… Но неужели Рея?..
Нет, эта мысль была положительно смешна… О каком чувстве со стороны Реи мог я мечтать?.. Что я для нее? Странное, полудикое существо из давно прошедшей эпохи, едва научившееся понимать ее родной язык… Кроме того – разве может быть какое-нибудь сравнение между блестящим Унаро и мною?
В этот вечер мы мало играли.
Рея делала ошибку за ошибкой. Я играл не лучше. Фер сначала смеялся над нами, нашей неловкостью, потом рассердился и заявил, что так играть больше не стоит. Мы не спорили с ним и скоро вернулись домой.
У входа мы задержались, глядя, как зажигаются первые звезды.
– Действительно, мы ужасно играли сегодня… – засмеялась Рея, – Фер был прав, рассердившись на нас…
– Да, но почему Унаро пришел в плохое настроение духа? – решился я спросить.
Рея густо покраснела – я заметил это даже в полусумраке вечера, быстро взглянула на меня и тотчас же отвела свои глаза в сторону.
– Унаро… Он какой-то странный… Ты никогда не видел моих работ, Антреа? – уклончиво ответила она вопросом на мой вопрос.
– Твои работы, Рея? В лаборатории у отца? Да, он говорил о тебе много раз..
– Да, нет я не об этом… Хочешь посмотреть?
Ну, конечно, я хотел их увидеть, эти работы, в чем бы они ни заключались. Ведь это значит пробыть еще четверть часа в обществе Реи. Мы прошли в конец дома, и в комнату, ярко освещенную матово-белым светом, падавшим с потолка. Я сразу понял, что эта была мастерская ваятеля. Глиняные торсы и маски висели на стенах, а на полу стояло несколько незаконченных скульптурных групп поразительно глубокой и одухотворенной работы.
Особенно хороша была одна группа.
Спокойное величие, невозмутимая уверенность в своей силе и знании сияли на лице стройной женской фигуры, державшей в руке земной шар. Напряжение мускулов говорило о том, что ноша тяжела, но в то же время чувствовалось, что она в верных и надежных руках. Каменный взгляд фигуры был задумчиво устремлен вперед, над нашими головами. Он будто читал что-то там, в бесконечной дали веков и времен, куда стремительно несся наш мир…
В углу стояла еще какая-то группа, накрытая влажным полотном. Я хотел приподнять его, но рука Реи мягко остановила мое движение. Глаза ее блестели ярче обыкновенного, а рука, я почувствовал, заметно дрожала. Неловким движением я задел за подставку, наскоро наброшенное покрывало соскользнуло и я увидел незаконченный барельеф.
Там было лишь две фигуры: одна, я сразу узнал ее – была Рея. Другая, – я едва мог поверить своему зрению, – был я сам… Мы протягивали друг другу руки, мы звали и ждали друг друга…
Возможно ли?
Я оглянулся, улыбаясь. Рея смело встретила мой радостный взгляд и через мгновение, держа ее в своих объятиях, я чувствовал сквозь тонкую металлическую вязь кирасы, как бьется ее молодое сердце…
– Рея, любимая!
– Антреа, мой милый…
