Текст книги "ДАЙ ОГЛЯНУСЬ, или путешествия в сапогах-тихоходах. Повести."

Автор книги: Вадим Чирков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 11 страниц)

– Я уже все кончила, папа,– спокойненько, вразумляя, ответила Наталья,– еще у Светки,– и сделала бровками.

– «Хочу, чтоб не было ничего известно!» Знала бы ты, что это такое – когда ничего не известно! Ты ведь не знаешь этого! Когда сидишь, как на мине, когда...– Шитов швырнул и очки на диван.– Узнаешь – вспомнишь мои слова!

Валерка появился из кухни.

Па, я все съел. Можно, я пойду?

– Иди!

– Я тоже пойду, пап,– сказала Наталья.

– А не поздно?

– Мне уже шестнадцать,– этаким юридическим голоском ответила дочь.– Я уже не ребенок.

– Это тебе так кажется... А! – Шитов махнул рукой.

Дети вышли вместе. Хлопнула дверь. Ссыпался по лестнице Валерка, простучали торопливые каблучки Наташи. Звуки затихли, Шитов включил телевизор. Подвинул кресло, сел. Звук он убрал; на экране был некто в очках, пишущий на доске формулы и объясняющий их. Шитов его не слушал, но смотрел. Шитов внимал шагам на лестнице, каждый раз поворачивая к ним голову.

Телефонный звонок буквально сдернул его с кресла.

– Да?

В трубке булькал женский голос. Шитов отвечал:

– Здравствуйте. Нет. Еще нет. Сегодня вечером. Нет. Спасибо – прекрасно. Передам.—Раздраженно:– Да нет, все в порядке! Что там с ней могло случиться! Вы думаете, могло? Ну и что, что она женщина! Что вы имеете в виду?.. До свидания.

Озадачен.

– Черт побери... Сел у телевизора.

– Черт побери...

И еще немного погодя:

– Вот дура...

Встал, походил по комнате – обеспокоен.

Подошел к торшеру, стал механически включать его и выключать, то освещая, то погружая в темноту лежащие на диване газеты «Правда», «Известия», «Красная звезда».

Вдруг направился в прихожую. Открыл дверь на площадку, выглянул, прислушался. Пусто, тихо, только в самом низу слышны детские голоса.

– Черт побери...

Вернулся к телевизору, где на экране, широко разевая беззвучный рот, стоял у рояля пожилой певец во фраке. Включил на секунду звук, услышал вопль, резко убрал.

Переключил на другую программу. Там – взрыв, пулеметные очереди, окоп. Стал смотреть. Дал звук – громкий...

И все-таки услышал сквозь шум боя скрежет ключа в замке. Она. Юля. Усталая, безразличная. Заглянула в комнату.

– Здравствуй,– сухо. Сняла плащ, туфли, на него и не взглянула.

У Ивана гора с плеч.

– Устала?

– Чуть жива. Наталья пришла?

– Она в кино. Валерика видела? Я ужин приготовил. Что там новенького? – Как он рад ей был, как суетился!

– Ничего. Семинар, взбучку получила, сидела красная как рак.

– Ужинать будешь?

– Сперва ванну.

– Я подогрею котлеты.

– Не надо – я сама. К нам никто не придет?

– Нет. А что?

– Так просто. Не звонили?

– Подружка твоя,– с неодобрением,– звонила.

– Кто?

– Полина.

– А-а... Больше никто?

– А кто должен был звонить?

– Да никто, что ты ко мне пристал?

Он пожал плечами и снова, на этот раз успокоенно и законно, сел за телевизор. Юля сняла жакет, хотела было повесить, потом, раздумав, взяла его с собой в ванную.

...Шитов смотрел кинофильм.

Юля вышла из ванной в той же одежде.

– Ты почему не переоделась? – оглянулся Шитов.

– Иван, нам надо поговорить.– Юля подошла к столу, оперлась об него рукой.– Дай мне сигарету.– В голосе ее Шитов почуял незнакомое напряжение.

– Ты куришь?

– Да. Снова. Второй год. А ты не замечал?

– Нет. Думал: балуешься.

– – Ничего не замечал?– голос Юли стал еще выше.

– Нет. А что я должен был заметить?

– Что я слишком часто в командировках, не замечал?

Он повернулся, уставился на нее.

– Что я слишком часто болею – это тебе не было заметно? – уже злясь, крикнула Юля.– Ничего не замечал? Нет? Ну и получай —я тебе изменяю!

Иван не шевельнулся.

– Что ты молчишь? Говори! Ну!

– Ты лжешь.– Голос у Шитова стал хриплый, вмиг осипший.

– Нет!! Все правда!! Правда, черт бы ее побрал, правда! —и стукнула кулаком по столу.– Правда!

Он не двинулся с места.

– Это Алексей?

– Да.

– Я думал, ты не допустишь. Думал: пусть, ведь это тоже нужно – флирт, внимание... Думал, не допустишь.– И взорвался:—А ты оказалась сволочью! Уходи! Убирайся!

– Куда? Куда я пойду?

– К чертовой матери! – кричал Шитов.– Уезжай! Чтоб я тебя не видел! – Вскочил – щеки тряслись, размахивал руками, подступал все ближе к ней...

Глянула внимательно, прищуренными глазами, резко повернулась, пошла в прихожую. Взяла сумку, сняла плащ.

– Валерик меня видел,—сказала голосом, отдающим распоряжение.– Скажешь детям, что... что заболела Полина. Что ей очень плохо —я ночую у нее. Завтра... завтра постараюсь в двенадцать быть дома.

– Зачем?

– Будем говорить.

– О чем нам говорить?

– Не теряй головы, Иван.

– Ах ты...

Перестань! – У Юли нервно, болезненно дернулась щека.—И не вздумай проболтаться детям...

– Да ты...

– Я все понимаю, Иван. Все... И спрячь, пожалуйста, от детей свое лицо! – хотела еще что-то добавить, может, даже обидное, но сдержалась. Вышла; прочно захлопнулась за ней дверь.

Шитов пошел по комнате. Попалась под ноги Юлина домашняя туфелька – со злобой пнул ее. Послышался звон разбитого стекла – окно. Кинулся посмотреть.

– Па! – донеслось снизу Валеркино.– Это у нас?

– У нас,– ответил Шитов,– это я...– в отчаянии обернулся, не зная, что придумать, обыскал комнату глазами, вдруг увидел на стене бабочку, невиданно большую и красивую.– Это бабочка влетела, я ее хотел поймать и...

– Ты не порезался?

– Я? – потянулся рукой к острому краю стекла, хотел порезаться, но не решался – отдергивал руку, потом снова тянулся; наконец, зажмурившись, ширкнул рукой по облому. Появилась кровь на ладони.– Немножко! – ответил он сыну.– Не беспокойся! – Сел на стул, сгорбившись, сникнув, смотрел на руку, на кровь. Кровь, накопившись, начала капать на пол. Шитов смотрел, как капает кровь.

В душе его происходило что-то похожее на это, и ему непременно надо было видеть, как из пего, Шитова, вытекала кровь...

Потом встал, пошел на кухню. Смазал рану зеленкой, обмотал бинтом. Вытер в комнате пол. Собрал стекла. Вынес крупные в кухню, возвратился с совком – нетороплив был Шитов, даже замедлен, подробен в движениях, и очень жалел порезанную руку, морщился, если случайно задевал, гримасничал – словно кто видел его,– и на лице была написана боль.

В прихожей раздался звонок.

– А где бабочка? – чуть не с порога спросил Валерик.– Поймал?

Оба оглядели комнату: бабочки не было. Улетела.

Назавтра Шитов, взлохмаченный и небритый, стоял у окна, выходящего во двор. По какой-то инерции, оставшейся со вчерашнего вечера, прислушивался к шумам и шагам на лестнице, поворачивая время от времени к ним голову, хотя двор, по которому должна пройти Юля, виден из окна

весь.

Трагедия Шитова усугубилась: он знал, что будет говорить, но не знал, что делать. Шитов был растерян, неуверен, нервен, зол. Лицо его менялось от каждой новой мысли.

Начал было некий возбужденный круг по комнате, но, вспомнив, бросился к окну: нельзя пропустить появление Юли.

Пошел зачем-то в кухню, зачем-то заглянул в холодильник, но, опять вспомнив, выглянул в окно.

Вот она! Юля!

Тоненькая фигурка, четкий стук каблуков.

Шитов бросился к стулу, сел. Нет, не то! Поспешно лег на диван, заложил руки за голову. Снова – не то! Встал,– растерян. Побежал в кухню, открыл шкафчик. Посмотрел в него, не зная, за что взяться. Слушал приближение шагов на лестнице – и боялся их. Щелкнул замок, открылась дверь. Юля разделась в прихожей. Вошла... Шитов громко захлопнул дверцы шкафчика, вышел.

– А-а, это ты? Сел на диван. Юля молчала.

– Мне все ясно,– продолжал Шитов с прежней угрозой.– Может, ты что скажешь? Добавишь, может?

– Если тебе все ясно, что ж добавлять?– механически отпарировала Юля. Разговор, однако, этим ответом завязался.

– Мне все ясно, только вот неясно, как ты, жена, мать двоих детей, как ты могла? Ты у всех на виду! Да если я пойду...

– Иван, не будь бабой!

– Бабой?! – и вскочил по-вчерашнему яро.

– Бабой! – взорвалась Юля, и посильнее, чем Шитов.—Если ты решил —не тяни канитель! Мне нечего мораль читать – я свой грех получше тебя знаю! Если решил – говори.

Шитов нашел наконец оскорбительное слово: ...валялась там!..– Задохнулся.– В гостиницах, наверно. Он тебя домой не пригласит. Домой он только молоденьких...– Вдруг новая мысль:—А с чего это ты решила признаться? Замуж он тебя берет, может? Или... бросил он тебя? Бросил, да? Ты же стара для него! А я смотрю – что это стала молодиться – костюм новый, прическа, духи! Белье заграничное.—Злорадно:—Значит, бросил? Поздравляю,– вскочил с дивана.– Правильно сделал. Руку ему пожму, когда встречу: так, мол, и надо им, ста...

Юля, качнувшись, вдруг села. Лицо ее посерело, она съехала со стула – обморок. Шитов смолк, смотрел, еще не решаясь броситься на помощь.

Потом рванулся в кухню.

Принес валерьянки, столовую ложку, стакан воды, дрожащими руками налил...

Юля лежала на диване, глаза были открыты, смотрела в потолок неподвижным взглядом.

Шитов сидел неподалеку на стуле. Молчал, глядя на Юлю, не видел ее. Его охватило какое-то наркотическое оцепенение, усталость, которые облегли плечи и лицо, не давали двинуться, склоняли к покорности. Ни мысли, ни чувства в нем – только это оцепенение.

А глаза Юли были сухи. Такими глазами смотрят в потолок приговоренные. Плачут, когда есть надежда; когда ее нет, глаза сухи.

– Ну,– вдруг поднял голову Шитов,– что будем делать?– голос был усталый и безразличный.

Юля не ответила.

– Что будем делать, говорю? – через некоторое время повторил вопрос Шитов.– А, Юля?

И в этом «А, Юля?» было примирение: так оно мягко, снова по-семейному прозвучало.

Юля попробовала ответить, но не смогла – не было голоса; только пошевелила губами.

– Что? – наклонился к ней Шитов.

– Поедем,– еле слышно проговорила Юля.

– Поедем? Куда?!

– На Смоленщину. Туда.

– В леса, что ли? Она кивнула.

– Зачем? – недоумевал Шитов.– Юля, зачем?– тронул ее за плечо. Оставил руку на плече.

Юля повернула к нему глаза—чужие, отчужденные, страшно незнакомые.

Лицо Шитова нависло над ней – в сложной гримасе обиды, сострадания и недоумения, небритое, измученное, некрасивое, но все-таки родное, привычное... Она подняла руку, тронула его щеку.

– Помоги мне, Иван, помоги... Только ты... надо поехать... Туда... Надо...

– Ну, поедем,– согласился он, поднимая брови– Можем поехать.– И весь недоумение.

– Я посплю... можно? – и Юля тут же закрыла глаза.

Звякнул в прихожей звонок. Иван пошел открывать. Сын.

– Чш-ш,– прикладывая палец к губам, сказал отец. —Мама спит. Она не спала целую ночь...

Оба на цыпочках, оглядываясь на Юлю, прошли в кухню.

А во дворе, на асфальтовой площадке, развешивая белье, разговаривали о случившемся у Шитовых две пожилые женщины.

– Слышала – ух и кричал вчера! – кивок на окна Шитовых.

– Кто?

– Да этот, начальницы-то муж.

– Да неужели?

– На нее, видать. Стекло вчера разбил. Она-то выскочила как ошпаренная, а там стекло – дзынь! И сегодня крики.

– Доездилась.

– Вот-вот. Когда много ездят, всегда так.

– И ведь дети, дети ведь!

– Дети. Она, может, считает, что вырастила уже. Самой, видать, захотелось погулять. Одевается, разъезжает, по неделе дома нету —все хозяйство на муже.

– Он-то хороший?

– Да золото – не человек. Ни выпьет, ни на работе не задержится. И ковры выбьет, и в магазин сходит, и с детьми возится – никогда его никаким не видела.

Таких-то всегда и рогатят, золотых. Ох, не говори! Она с ним за дом-то спокойна, вот и разъезжает. А запей он или заведи кого на стороне —ей бы тогда не до дури, некогда было бы хвостом-то вертеть. Вчера и не ночевала даже – выгнал, видать.

– Значит, за дело... Было, значит...

– А сегодня сперва покричал, потом затихло. Ничего не слыхать.

– Неужели простил?

– Да кто их знает? Он-то мягкий, добрый, может, и простил.

– О-ох! Как подумаю о своем. Он ведь все время в рейсах; кто его знает, что там... Раньше-то козел был. Вот и думаю: узнаю – что буду делать? Это ж какой надо быть, чтоб отрезать...

Из подъезда выбежал Валерик, дожевывая чтото на ходу.

– Валерик,– позвала его одна из женщин, сложив лицо в гримасу сочувствия,– что мама – не заболела ли?

– Не. У нее подруга заболела – она у нее была, ночь не спала.

Женщины многозначительно переглянулись. О, как многозначительно и понимающе!

Потом обе дружно наклонились к тазам с мокрым бельем, дружно достали и начали развешивать простыни... Они стояли спиной друг к дружке; слепяще белы их простыни; они влюблены в снежную белизну белья,– руки их ласкают поверхность ткани, одергивают складочки...

Иван сидел на кухне, глядя во двор, на женщин, развешивающих белье.

Мурлыкал, как кот, холодильник.

Тикали часы на столе в гостиной, где спала Юля.

Бесшумны были снующие в аквариуме рыбы.

Не слышно дыхания спящей Юли.

Но во сне ее грохотала гроза.

Гроза застала Юлю посреди необозримо широкого поля пшеницы. Резвился, скакал по полю ветер, валял дурака на пшенице.

Юля побежала, испуганно оглядываясь по сторонам, со страхом смотрела на небо; бежала, спасаясь от грозы. Одна в поле, одна под грохочущим, кажется, на нее одну ополчившимся небом...

Перун бушевал. Он был страшен сегодня – пушечно оглушительны раскаты его гнева; Юля при-

седала даже, накрывая голову при очередном ударе; молнии ослепительно ярки, молнии похожи на выстрелы – по ней...

Юля озиралась – искала хоть какого-то укрытия.

Заметила вдали, посреди поля, дуб и бросилась по пшенице, вяжущей ноги, к нему, под его крышу...

Но вот снова лопнуло небо над ее головой – она увидела, как молния ударила в дуб – он вспыхнул, загорелся свечой.

Юля остановилась, прижав руки к груди; дождь обливал ее, платье прилипло к телу и по лицу бежали струи дождя...

Она вздрогнула во сне, застонала.

Иван услыхал стон, поднялся, вошел в гостиную. Смотрел на Юлю, смотрел, не трогаясь с места...

Звонок в прихожей заставил его вздрогнуть. Шитов пошел открывать.

– Да здравствует домовитость! – раздалось громкое, чуть приоткрылась дверь.– Я, в общемто, знал, что вы должны быть дома, но все равно рад! – объявил, входя, некто, кого лучше всего назвать Холостяком.– Я к вам с бедой,– сообщил он деловито.

Это был высокий черноволосый с сединой мужчина– из тех, что всегда в галстуке, но не всегда в свежей рубашке. Умница, трепач, бабник, выпивоха. Инженер, ставший таковым, как он говорит, по роковой ошибке. Холостяцтво – его убеждение. Он о нем любит поговорить, эта тема – его конек и выход остроумию.

– Ты не можешь себе представить, Шитов, как мне тяжело! Я в отчаянии...– Гость рассчитывал, кажется, на то, что его услышит Юля,– он поглядывал на дверь гостиной.– Я заметил сегодня страшную вещь...

Тише, Юля спит,– мрачно оборвал его Иван. Аркадий только начал снимать туфли – и остановился.

– Спит? Что с ней?

– С подругой провозилась ночь,—повторил ложь Шитов,—заболела.

– Вот неудача! —не скрывал огорчения гость.

Замешкался, не зная, оставаться или нет.– Ну... ладно,– царственно выпрямился,– принимай ты...

Не рискнув проходить через гостиную, сели в кухне.

Высокомерно и критически разглядывая небритого и поникшего Шитова, Аркадий рассказывал то, что он приготовил, очевидно, для Юли:

– Ах, Шитов, тебе этого не понять, но все равно поделюсь... Сегодня воскресенье, я хотел поваляться... Лежал, читал, зевал... и вдруг, Шитов, краем глаза я заметил в комнате движение...

Шитов вынужденно слушал.

– Движение, Шитов,– странное и страшное! Это было движение пыли – сплошное движение материи сверху вниз. Она спускалась на меня – с неотвратимостью и постоянством радиоактивного распада. Пыль меня погребала, Шитов! Я вскочил. Я испугался! Это был медленный Везувий,– в глазах Аркадия появился театральный ужас.– И я сбежал из комнаты! Я кинулся к вам, Шитов!

– Побелить комнату надо,– механически заметил Шитов.– Или жениться... тогда не будет пыли.

– Ну, это ты брось! – энергично отверг совет Аркадий.– Жениться для меня – пострашнее пыли. В моем возрасте женятся, спасаясь от одиночества, а я редко бываю одинок.– Приподнял руку, пошевелил пальцами.– Сейчас я тебе расскажу...

Недавно в командировке я шел пешком... ну, скажем, от пункта А в пункт Б. Дорога была рядом с лесом, я подумал, что приятно пройдусь... Но не учел жары. В лесу оказалось неинтересно: душно, сухо, пусто – мертво.

Шитов был погружен в свое.

– И вдруг вижу – на перекрестке дорог уютненькое строеньице – этакая харчевня Трех пескарей. Я спешу туда. Тишина, прохлада. На буфетчице чистый белый халат, у нее милое черноглазое лицо. Я здороваюсь и говорю ей: «Милая девушка, мне еще далеко идти, я очень нуждаюсь в двух спутниках – не в одном, а в двух...» – и смотрю на нее выжидающе.

Шитов поднял глаза на Аркадия: на кой, мол, черт ты мне рассказываешь эту чепуху? Аркадий не захотел заметить укоризны.

– Она, конечно, не сразу понимает меня, хлопает ресницами... потом, сияя улыбкой догадки, наливает мне два стакана вина. И вот я снова иду по пыльной и скучной дороге,– продолжал Аркадий,– но мне уже не скучно. Где там! Я рад: во-первых, тому, что меня так хорошо, так. я бы сказал, талантливо поняли. Рад начинающемуся действию вина... Мне славно думается, мне напевается, мне так хорошо, Шитов, словно я на самом деле с теми, кто мне и был нужен!

Шитов кивал, но неизвестно чему. Рассказ получился, Аркадий доволен. Он подобрел к Шитову.

– Послушай, Иван,– а не пройтись ли нам с тобой? А? Какое-то у меня нынче неопределенное настроение... Давай, Шитов, поднимайся! – и сам поднялся, окончательно решив.– Тебе, я вижу, тоже нужен свежий воздух. Пошли, пошли,– не дал опомниться,– Юля не успеет проснуться.

– Куда идти? – сопротивлялся Шитов.– Зачем?

– Идем выпьем немного. Одевайся.

Шитов колебался – слишком все неожиданно. Он неуверенно тронул небритый подбородок.

– Да ладно тебе! Причешись, надень пиджак, и все. Мы недалеко. Чуть-чуть греха твоей могучей репутации не повредит.

Шли по двору.

– Знаешь, Иван,– и тут не умолкал Аркадий,– я только недавно понял, что стал инженером по ошибке... Только не вздумай сказать об этом шефу. Я ведь, в сущности, художник...

Шли по улице.

– ...А недавно снова взялся за глину и вижу:

уже не получается. Ушло. А ведь получалось: мне

говорили, что я —талант...

Сидели вдвоем в кафе за бутылкой сухого вина.

...всему свой час,– вещал Аркадий,– и время всякому делу под небесами. Время разрушать и время строить, время отыскивать и дать потеряться...– Разлил вино.– И время выпить... Глотнул вина:

– Ах, какое я вчера пережил красивое огорчение, Шитов!.. Бог ты мой – ну и лицо у тебя сегодня! Ну, все равно —слушай...

Еду из командировки, автобус полупустой, на одной из остановок входит девушка... Я как-то там глянул на нее – оценивая... может, даже игранул бровью: хороша! – и вот она – при наличии пустых мест – садится ко мне...

Нет, нет – плохого не думай, она... она смущена– по-настоящему, неподдельно... Я начинаю разговор. Студентка, была у родителей, возвращается в институт.

Взволнована необычайно. Я не отношу это на счет своей персоны, Шитов, нет. Я был лишь некий мужской силуэт; все дело в ее фантазии. Она что-то там нафантазировала, навоображала – а тут я... этакий Мефистофель...

Шитов поднял на Аркадия горестные глаза – Аркадий их не заметил.

– Едем, болтаем... Приезжаем. Стоим некоторое время на автовокзале... Я ей называю кое-какие книги – она записывает.

И тут к нам подлетает цыганенок. Клянчит «копеечку» – но так неотвязно, так, понимаешь, настырно, что я заподозрил неладное. И тут, Шитов, я вдруг опомнился. Я увидел себя со стороны – себя, молодящегося сорокаслишнимлетнего холостяка рядом с прелестной девушкой. И вмиг понял, почему подскочил к нам этот маленький фининспектор,– взять с меня налог! Мама-физиономистка научила этого дьяволенка, к кому подходить. Я, Шитов, выглядел обыкновенным обольстителем – и с меня причиталось! Ох, Иван, – ох и ах! Понимаешь,– оправдывался Аркадий,– я ведь ничего не хотел; была некая инерция, было приятно смотреть на нее, видеть ее волнение, вызванное своей особой, видеть, как дрожат ее пальцы, когда она записывала мой телефон... А общественность в виде чумазого цыганенка немедленно оштрафовала меня...—Аркадий замолчал, глядя в сторону. Вздохнул, повернулся к Шитову.

– Кто-то, когда я валялся у себя на диване, произнес: «Зайди к Шитовым». «Почему к Шитовым?» – спросил я. «Там узнаешь»,– ответил мне голос. В чем дело, Иван? Кто из вас меня позвал? Уж не ты ли?

Поднял было Шитов глаза на Аркадия, но не выдержал– покатились из глаз слезы...

– Эй, Шитов! – вскричал Аркадий.– Ты что это?! А я-то болтаю. Что там у тебя? Ну-ка выкладывай.

Шитов тер глаза.

– Брось ты... Никто мне не нужен... Это я просто... Нервы...

– Налить? – спросил Аркадий. Не дожидаясь ответа, налил.– Ну вот... а я-то думал, будет мне спутник...

– Я уйду сейчас! – капризничал Шитов.

– Сиди,– спокойно осадил его Аркадий,– тебе высказаться нужно. Умер у тебя кто-то?

Шитов мотнул головой.

– На службе у тебя ажур... Дети здоровы? Шитов кивнул.

– Может... Неужели, Шитов? Юля?

Шитов кивнул, да так и оставил голову поникшей.

– Уходит, Иван?

– Да нет,– подал голос Шитов,– не уходит. Изменила она мне.

Гамма гримас пробежала по лицу Аркадия, пока он не стер их все, крепко проведя по лицу ладонями. Воззрился на опущенную голову Шитова.

– Тогда...– сказал он скорее себе, чем Шитову,– тогда...– Встал и пошел по направлению к буфету.

В кафе зашли четверо парней, заняли соседний

столик.

Аркадий вернулся с графинчиком коньяка.

– Тогда надо выпить коньяку, Шитов.– Разлил в стаканы.– Выпей. Выпей, Иван.

Шитов опрокинул коньяк.

Один из парней подошел к музыкальному автомату, опустил пятак, нажал на кнопку. Шитов начал говорить.

Аркадий слушал то Шитова, то музыку, одинаково кивая головой в ритм не то музыке, не то исповеди Шитова.

Шитов хотел подозвать официанта, чтобы заказать еще вина, но Аркадий не дал: во-первых, потому что напиваться было не в его правилах, а во-вторых – пьяный Шитов? – не дай бог! И он решительно вынул бумажник.

Шитов напиться не успел и на воздухе скоро протрезвел.

– Выложил все,– сказал он,– а теперь жалею.– Тем не менее, этим самым он начал недоговоренный разговор.

– Да...– не к месту ответил Аркадий. Впрочем, он ответил своей какой-то мысли. Опомнился:– Что ты говоришь, Иван?

– Жалею, говорю, что сказал.

– Брось ты. Это ли главное?

– Как мне теперь – не знаю...

– Господи!

– Тебе-то что...

– Ох, Шитов! Разве ты первый? Или последний?

– Что мне другие! – вскричал Шитов.– Я теперь первый! И последний я!

Аркадий, что шел чуть сзади, приостановился.

– Извини, Иван... Понимаешь, я в свое время выбрал пыль... и сейчас так далек от этого...

– Я ж тебя как человека спрашиваю.

– А я как человек и отвечаю. На мой взгляд, ты должен идти домой. И с миром, с миром.

– Ты что?!

– Домой,– повторил жестко Аркадий,– домой! При всем моем, так сказать, уважении к твоей ситуации, при всей моей мужской солидарности, я тебе говорю: иди к Юле. Ты один, как я, не сможешь– это не для тебя. И Юле одной с детьми нельзя...

– Она, понимаешь... Ну...– затруднился с ответом Иван.– Он-то ее...

– Кто он?

– Да нет,– так и не высказал Шитов той мысли.– В общем, она без меня... Нужен я ей!

– Ну, прощай.

– Пока. Вот...– топтался на месте Шитов. – Ты... молчи об этом. Сам ведь понимаешь...

– Иди, иди, Шитов,– повелел Аркадий,– иди.

– Пока.– Шитов зашел во двор. Аркадий проводил его взглядом.

В купе они были четверо, вся семья. Валерка и Наташа вверху, Юля и Иван внизу: Юля смотрела в окно, Иван сидел с книжкой на коленях, в которую время от времени заглядывал.

В окне то перелесок, то луг, то деревенька, то дорога с машинами перед опущенным шлагбаумом.

– Совсем забыл,– встрепенулся Иван,– Аркадий приходил.

– Когда? – безучастно спросила Юля.

– Ты спала тогда,– многозначительно ответил

Иван.

– Ну и что? – насторожилась Юля.

– Прошлись мы с ним... Пустомеля он, по-моему, твой Аркадий. Пустомеля и... как его... фат, Фат он и больше никто!

Юля обеспокоенно глянула на мужа – что он затеял этим разговором? Двое сверху прислушивались.

– Па, а что такое фат? – спросил Валерка.

– Это который строит из себя... больше, чем сам стоит,– мстительно ответил Иван.– А сам гроша ломаного... А некоторые,– тут уж появилось и раздражение,– и не видят, что он на самом деле из себя представляет.

– А мне,– заявила Наталья сверху,– Аркадий нравится.

– Дядя Аркадий,– поправил отец.

– Ну, дядя. Он...– поискала Наталья слово,– с ним никогда не скучно. Он... ну, необычный. Интересный.

– Ты от таких... интересных подальше бы держалась!– рассердился отец.– Интересный! Чем он тебе интересный?

– Он много знает. И он... Вот, знаешь, есть такие люди, которые остановились где-то и дальше уже не развиваются и не хотят развиваться...– излагала Наталья едва ли свою мысль.– Время идет, а он стоит там, где остановился когда-то и только и делает, что перебирает старое, а на новое и не посмотрит. Новое – оно не для него. Оно... ересь,– убежденно произнесла она.– А Аркадий не такой.

Дядя Аркадий,– механически поправил Иван.

– Ты что там несешь? – вовсе уже забеспокоилась Юля.– Наташа!

– А что– неправильно? Вот старики, например. Им все новое не нравится. И одеваются, мол, не так, и поют не то, а танцуют – как папуасы! И не старики тоже, бывает...

Иван смотрел не на Наталью, а на Юлю: теперь, мол, видишь?

– Остановись, Наталья!– повысила голос Юля.– Что ты такое говоришь?

Откуда было знать Наталье, к какой опасной, болезненной для отца с матерью теме она приблизилась!

– Кто тебя учит этому? – грозновато уже спросил отец.

– Иван, ну кто ее может учить? – защищала дочь Юля.– Они сами... Ты ведь помнишь, как умничают в десятом классе, сколько среди них будущих гениев, а на поверку – просто петухи.

– Я и сама так думаю,– фыркнула Наталья,– подумаешь!

– Иван,– переключила разговор на другое Юля,– скоро станция—может, что-то надо купить?

– Ма,– свесился с полки сын,– а какая станция?

– Кажется, Волховское.

– Сыроватино,– поправил отец,– пять минут стоим, ты что, хочешь, чтобы я остался?

– Я пить хочу,—сказала дочь.

– И я,—вторил Валерка,– па, купи...

Поезд замедлил ход. Иван, обувшись, вышел из купе. Юля выговаривала дочери:

– Прекрати ты эти многоумные разговоры – видишь ведь: папа раздражен.

– Он раздражен, а я при чем? Что я – молчать все время должна? Скучища!

– Ну хоть об Аркадии не говори – знаешь, что отец его не любит.

– А что с ним такое? Уже три дня не в себе. И ты тоже. Поссорились?

– Немного,– ответила мать.

– Папа не хотел сюда ехать? Пауза.

– Не хотел.

– А почему? Это ты настояла?

– Я.

– Ты здесь воевала, да?

– Да. В сорок втором – сорок третьем.

– Двадцать лет прошло,– сказала Наталья, глядя в окно.

– Ма,– позвал сын,– а там, куда мы пойдем, что-нибудь осталось? Ну, от войны?

– Не знаю. Все, наверное, осталось. Это ведь в самой глуши. Там болота непроходимые, гиблые места... Ой! Где папа?

Поезд тронулся, Юля бросилась к окну. Отворилась дверь купе, вошел Иван с тремя бутылками; две воды, одна пива.

– Чуть не опоздал,– ворчал он,– и сдачи не взял. С двух рублей...

Автобус, напылив, остановился на небольшой площади напротив сельмага. Из магазина вышел дед, приложил руку ко лбу козырьком, остановился рассмотреть, кто приехал. Выпрыгнул из автобуса парень и, не оглядываясь, заспешил по улице. Вышла, обтягивая платье, Наталья, соскочил Валерка, спустилась Юля, показался с двумя чемоданами Иван.

Автобус, пыля, укатил дальше, четверо остались на площади. Деревня словно вымерла. Только дед стоял у магазина, рассматривая приезжих.

Юля направилась к нему.

– Здравствуйте, дедушка!

– Здравствуйте.

– Скажите нам, где здесь живут Валенюки.

– Это Марья-то? Вон там. Покажу. А вы откуда? – Вдвоем пошли к остальным.

– Из Молдавии. Пошли,– обратилась к своим. —Дедушка проводит.

Дед и Юля зашагали впереди.

Дак ты воевала здесь, значит? – перешел уже на «ты» старик.

– Воевала.

Совсем еще девочка была?

– Семнадцать лет.

Помню, помню партизан. Люди о вас говорили много. Потом на вас каратели пошли... Вы и это знаете?

Мы здесь все знаем, все помним. А чем кончилось тогда? Сколько машин понаехало!

– Отступали мы. Гибли... Пробились.

– Гибли,– согласился дед.– Мы после хоронили ваших, там, в лесу... Вот Валенюки, их изба. Знакомая, что ли?

– Нет. В райкоме адрес дали. Мы здесь пожить собираемся.

– А что. Здесь хорошо. Зимой только скучно. А летом здесь хорошо. Воздух... Хоть, говорят, с собой увози. У нас он дарам...

Изба Валенюков была старая, позади избы пруд, наполовину покрытый ряской, над прудам склонились высоченные вязы. Хозяйка стояла у крыльца, всматриваясь в пятерых, идущих к ее избе.

– Гостей к тебе веду, Марья!—издали еще крикнул старик.

– Здравствуйте, Мария Ивановна!—сказала Юля, подходя.– Нас к вам Василий Никанорович послал. Пожить у вас хотим.

– А входите, входите,– заговорила, жадно переводя глаза с одного на другого, хозяйка,– входите, у нас места много, мы с Надей, с дочкой, вдвоем, входите, места нам всем хватит...

Вошли: сени, кухня с громадиной-печью, стол, деревянная длинная лавка у стены...

– ...входите, входите,– не переставала говорить Мария Ивановна,– старшая моя, Нина, значит, в городе живет, а мы с Надей здесь, вдвоем...– Вся она была движение – что-то поправит, что-то переложит с места на место, глянет туда, сюда...

Надя уже стояла в дверях кухни, разглядывая гостей,– хмуроватая, небольшого роста, крепкая девушка лет семнадцати.

– ...ну и Надя уедет, учиться поступит или работать – а я-то как? Дом жалко, отец его еще строил, а что делать?—мимоходом она наводила порядок в кухне: спрятала ухват, убрала полотенце с лавки, смела со стола крошки.– Вот Надя выйдет замуж – может, возьмет мать-то к себе? Возьмешь, Надь?

– Да ну тебя, мам! – ответствовала дочь, все так же стоя на пороге и разглядывая гостей.

– Проходите, проходите в комнату,– приглашала хозяйка, посмотрите. Мы с Надей в маленькой живем, а вы, значит, в большой будете. А вы откуда? Из Молдавии. А-а... Ну, здесь вам хорошо будет. Магазин, правда, небогат, да ведь корова у меня есть и куры... А в случае чего дак ведь и в город съездить можно... недалеко тут, все рядом... И Наде, значит, будет веселее...

Девушки встретились взглядами и тут же отвели глаза друг от дружки.

– ...вот кроваточка для дочки вашей, а мальчику раскладушку поставим – есть у нас раскладушка, есть, прошлым летом еще ставили... Вашей-то сколько? Шестнадцать. А Наде семнадцать уже. Я-то старая уже, Надя вроде внучка мне,– а ведь дочь. Муж-то пришел с войны раненый, побитый весь, он Надю мне и оставил. Умер он скоро, сильно поранили его на войне. Надю мне и оставил. А сам умер...

– Да вы располагайтесь,– не кончалась ее скороговорка,– здесь и будете жить. Комната большая, поместитесь. С дороги-то устали? У меня здесь прохладно. Вот. И пруд рядом. Купаться можно – ребятишки тут купаются...– Все вроде сделала, выпрямилась наконец.– А я побегу, у меня сено сушится. С Надей мы побежим, а вы располагайтесь, отдыхайте. Комната большая...